Текст книги "Дневник замужней женщины"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

Собиралась я в декрет. На мое место взяли парня, только что вернувшегося из армии. Нас познакомили. Невысокий, крепкий, чуть полноватый блондин с цепкими, хитроватыми, серыми глазами. «Ему бы в хозяйственники, – мелькнуло у меня в голове, – характерный типаж, – а он наукой пришел заниматься. Какой у нас, наверное, разный стартовый научный капитал». Поговорив с полчаса, я убедилась, что уровень его образования много ниже среднего. Но на данный момент это для меня не имело значения: Было бы кому принять материальную часть, чтобы я могла спокойно уйти в отпуск, отдав в надежные руки результаты трех лет своей увлеченной, упорной работы. До ухода в декрет мне оставалось три дня, а преемник не появлялся. Наконец пришел, сел за мой рабочий стол, открыл тетрадь и сказал грубо:

– Пока я не подписал бумаги, все оборудование ваше, приносите на этот стол каждый прибор, диктуйте его название, номер, включайте и при мне определяйте его рабочее состояние.

– А может, мы с вами поменяемся местами, вы все-таки мужчина, – пыталась я урезонить «командира».

– На работе нет ни мужчин, ни женщин, есть сотрудники, – парировал молодой человек.

– Я вас два месяца ждала, вы не больно торопились – усмехнулась я, – а теперь мне нельзя поднимать больше трех килограммов.

– Ну и что из того, у меня самого жена в положении. Я не собираюсь за вас работать и спешить мне некуда. Вам надо сдавать дела, вот и торопитесь. Если не передадите, я ни за что не отвечаю. Мне наплевать на ваш металлолом.

– На этих приборах, как я слышала, вы диссертацию собираетесь делать, – попыталась я призвать к совести нового сотрудника.

– Я в армии поумнел, многому научился, в том числе никому не доверять и за других не корячиться.

В общем, сдала я ему с тяжелым сердцем свои приборы и на следующий день попала в роддом с кровотечением. Всю ночь просыпалась от осторожных рук врача у себя на животе, видела ее тревожные темные глаза, огромную золотистую косу вокруг головы и слышала: «Все в порядке, сердечко ребенка бьется». А наутро врач созвала консилиум. Решено было делать стимуляцию. После пересменки появилась пожилая акушерка с брезгливо-безразличным лицом и на беспокойные речи врача отмахнулась: «Никуда не денется, родит».

Я с грустью проводила глазами высокую блондинку.

– Пожалуйста, не уходите, у меня через десять-пятнадцать минут начнутся роды, – вежливо попросила я акушерку.

– Мы университетов не кончали, но свое дело знаем. И нечего тут командовать, – резко ответила женщина. – К обеду родишь. Организм еще не подготовился.

– Извините. Но мне сделали стимуляцию, и роды могут начаться в любую минуту.

– Иди за мной, – приказала акушерка.

Я попросила таблетку от давления.

– У меня сильное головокружение, я могу на ходу упасть в обморок, – пояснила я.

– Свою надо иметь, – фыркнула медработник.

– Меня ночью «скорая» привезла. После родов привезу вам целую упаковку, – пообещала я.

– Дай ей, – посоветовала проходившая мимо медсестра.

Она сама подошла к стеклянному шкафчику и протянула моей медсестре одну таблетку. Та нехотя передала ее мне.

Кое-как добрела я до указанной палаты и тяжело опустилась на крайнюю койку. Лежу и думаю: «Откуда она знает, что я заканчивала университет? Знакома с моей свекровью?

Не успела я разглядеть комнату и пожалеть, что в палате одна, как начались схватки. Резкая боль разламывала крестец, ныла поясница. Началось, поняла я, и стала звать акушерку. Никто не откликнулся. Волнообразная боль то стихала, давая мне кратковременную передышку, то вновь достигала максимума. Боли все усиливались. Я старательно вспоминала все, что читала о поведении при преждевременных родах, тщательно следила за дыханием, считала минуты между паузами. Внезапная острая боль отключила сознание. Очнувшись, снова принялась звать на помощь. Опять потемнело перед глазами. Придя в себя, нащупала головку ребенка, его волосики. В одну из пауз в сознании промелькнула строчка из учебника по гинекологии: «Если ребенок вздохнет и опять скроется в лоно матери, то может погибнуть от недостатка кислорода, или, в лучшем случае, останется на всю жизнь больным, калекою».

Страх заставил орать на всю больницу: «Спасите ребенка! Рожаю!» Никто не появился. Не знаю, сколько продолжалось мое следующее беспамятство. Я никогда за свою жизнь не произносила грубых слов. Но видно на этот раз, придя в себя, я все правила этики нарушила, потому что акушерка все-таки явилась. Она сразу поняла ситуацию и теперь командовала суетливо, испуганно. Голос ее дрожал, лицо позеленело. Она позвала медсестру. Через пару минут неподвижный, белый как стенка ребенок лежал у нее на руках.

– Сынок у вас, – заискивающе произнесла она.

А у меня сил уже не было даже на радость. Лежала с одной мыслью: «Почему не кричит? Живой ли?» Вторая медсестра колдовала над малышом в соседней комнатке. В полураскрытую дверь я видела мелькание ее халата и слышала тихий, настороженный шепот. Казалось, прошла целая вечность, пока, я наконец услышала слабый, сдавленный писк ребенка – новый звук, заполнивший вселенскую пустоту моего измученного сердца. «Слава Богу, живой», – выдохнула я. Теплота разлилась по телу, и я спокойно смежила веки.

Очнулась от того, что лежу в коридоре на каталке и дрожу от холода. Видно долго спала после бессонной ночи и трудных родов. У пробегавшей мимо няни попросила одеяло и спросила, почему меня не отвезли в палату. «Наверное, еще не готова, ее дезинфицируют. У меня нет одеял», – сказала старушка и, сочувствуя мне, принесла простынку. Я поблагодарила ее. Но когда она засеменила по своим делам, я поняла, что простыня меня не спасет. В одном конце коридора было открыто окно, а в другом – дверь. И никого вокруг. А на улице стоял декабрь. Я не знала, можно ли мне вставать и принялась звать дежурную медсестру. Бесполезно. Сама закрыла окно и обратила внимание на то, что я нахожусь в каком-то закоулке, кармане или «аппендиксе» коридора, куда никто не заглядывает.

За окном было уже черно, когда я, наконец, попала в палату. Никак не могла согреться. А вскоре поняла, что у меня поднялась температура. На зов опять никто не откликнулся.

«Видно, подруга свекрови на суточное дежурство заступила и только утром сменится», – горько подумала я. – Возможно, она знает, что свекровь ненавидит меня и была против того, чтобы я рожала ребенка, поэтому нарочно мучает меня».

Утром другая акушерка, тронув мою грудь, заволновалась:

«Все протоки забиты, молоко от жара свернулось. Дите слабое, семимесячное, не высосет. Если сама не отцедишь, грудницу заработаешь. Тебе бы сейчас моего, годовалого подложить, так сразу бы вылечил». Потом дала таблетку от температуры, принесла передачу, показала, как массировать горячую, твердую как камень грудь. Боль была адская. Из глаз выливалось больше жидкости, чем из груди, но я упорно трудилась.

На следующий день был обход. Акушерка начала меня ругать, что мало работаю с грудью, стала обзывать грубыми словами. Врач сделала ей замечание. Чувствую, мегере неймется, она уже с утра заведена до предела. Ей нужно на ком-то отыграться. Врач ушла, и она подскочила ко мне, грубо схватила за грудь и стала резко выворачивать ее. От дикой боли я вскрикнула и упала в обморок. Очнувшись, обозвала медсестру эсэсовкой и опять принялась за работу.

Приписка. «Прошло много лет, и я узнала, что свекровь нарочно подговорила подругу не подходить ко мне при родах, пусть, мол, помучается. И та специально оставила меня на сквозняке, чтобы я заболела. Оказывается, эта подруга свекрови, по халатности сделала свою невестку инвалидом, отняла у нее ребенка, сумела развести своего сына и женить его на угодной ей женщине. Теперь несчастная бывшая невестка коротает свои дни в доме инвалидов, каждый день плачет и молит о встрече с дочерью, но ей не дают даже взглянуть на нее. Я сама услышала эту историю в процедурном кабинете, где пожилой медсестре мыли косточки молоденькие практикантки. А моя свекровь вообще не желает никого видеть рядом со своим сыном».

– Я почему-то не удивлена, – сказала Катя, выслушав мой печальный рассказ. – Страсти на уровне «Леди Макбет Мценского уезда»! До какой низости и подлости может в злобе дойти человек! Налицо сознательное, намеренное издевательство. Это же преступление!

Таким нелюдям бесполезно объяснять очевидные вещи, – несколько позже жестко ту же дефиницию высказала Катя.

– А я тебе о чем… Свекровь и ее подруга своим эгоизмом опорочили святое имя Матери, а медсестра еще и нарушала клятву Гиппократа, – вздохнула я.

В течение трех сутки мне не приносили сына. Его отхаживали, уколы делали. Я переживала, но не прекращала работать над грудью. Спала два часа в сутки. В палате восемнадцать человек. Духота. Силы мои на исходе. Я падала на койку с мыслью, что больше не выдержу, но отдохнув минут десять, снова бралась за массаж и отцеживание.

Дежурная врач посмотрела на меня и скомандовала: «На первый этаж, в трехместную! Работай днем и ночью, иначе буду резать!» Я в ужасе: «Чем тогда буду кормить малыша? Детским питанием? Он слабенький и не сможет выжить без моего молока!»

В прохладном помещении мне стало намного легче. Откуда и силы взялись. В палате уже находилась молоденькая мама – лет девятнадцати – из близлежащего села. Меня поразила ее взрослая рассудительность, сдержанность и деловитость. Все-то у нее продумано, просто, понятно. Ни одного лишнего жеста, ни одного пустого слова. Какая славная! И с дочкой она управлялась по-деловому, ласково, но не сюсюкая.

В окно постучали. Я удивилась: «Поздно, не приемные часы». Валя открыла окно и строго сказала в темноту: «Николай, уже успел «обмыть копытца»? Может, сначала жену с дочкой домой стоит привезти, а уж потом ритуалы соблюдать?»

На уровне подоконника появилось взлохмаченное белобрысое пьяненькое лицо, по которому размывалась довольная улыбка, смешанная, с потоками благодушных слез.

«Водочка из тебя слезами выливается, – сухо сказала Валя. – Проспись и приезжай завтра к пяти».

Муж послушно соскочил на землю.

«Ты знала до свадьбы, что он выпивает?» – спросила я.

«Знала».

«Почему пошла за него? Говори как есть, без экивоков».

«Лучшего не было. Выбор у нас в деревне не велик. Другие еще и дерутся, а мой добрый».

«Принцев нет, вертолеты закончились»? Но ведь дальше твой муж будет становиться все хуже. Слабохарактерные люди быстро пропадают. Геройство бывает напрасным и даже вредным. Не зря же во всем мире все великие романы имеют трагичный конец», – добавила я с грустной усмешкой.

«Знаю, но я люблю его. Без меня он скорее погибнет. Сколько смогу, столько и буду держать его в руках. Я сильная».

Все это она произнесла без бахвальства, без гордости, будто говорила о простых хозяйственных заботах, а не тяжкой доле жены пьющего человека. По всему видно было, что она трезво, без иллюзий смотрит на свою жизнь, верит в себя и готова к любым трудностям. Передо мной была не романтичная девочка, а зрелая женщина, много испытавшая и много понявшая. Может, пример родителей научил ее жить просто, четко, осмысленно? И все же я не понимала, какой такой особый смысл она вкладывала в понятие своего счастья. Это же горький, мучительный путь! «Добрый, доблестный рыцарь Айвенго ринулся в бой на защиту слабых и обездоленных!» Может, моя сокурсница Тина из этих… убежденных, спасающих... Я бы не смогла, заранее зная о подобной слабости любимого, пойти за него замуж. Я бы переборола свою к нему любовь. Я не права?

Приписка. «Мне самой потребовалось много лет, чтобы понять, что самопожертвование только развращает тех, на кого оно направлено. А может, это верно только в моем случае? Я опять опережаю события».

Наконец принесли сыночка. Он чуть-чуть порозовел. Красивенький. Родненький. Не налюбуюсь. Спит все время, грудь не берет, потому что слабенький.

На пятый день меня выписали, а должны были на седьмой. Сказали, мест не хватает. Непонятно. Я два дня одна в восемнадцатиместной палате лежала. Дали больничный. Хотела уже уходить, но на пороге остановилась, передала ребенка медсестре и стала читать документы. А где написано, что ребенок семимесячный, что роды были тяжелые, и мне по этой причине продляется больничный? Потребовала исправить. Написали-таки, что тяжелые роды, добавили положенные дни по уходу. Думали, что я юридически не подкована? Сэкономить на ребенке решили? Совести у них нет. Итак ведь ни дня в предродовом декретном отпуске не походила. А блатные за счет нас «перехаживают». Я знаю примеры. Да бог с ними.

Уже через неделю сынок проявил удивительную жажду жизни. Он громогласно заявлял права на свое присутствие в этом мире. Стоило его на несколько секунд оторвать от одной груди, чтобы поднести к другой, он разражался требовательным басом, молотил ручками и ножками, извивался всем своим тощеньким длинным тельцем. А заполучив грудь, изгибался и обхватывал ее ножками, будто защищая от неведомых врагов.

Митя стал собираться в командировку. Я попросила его отложить поездку, или кому-нибудь перепоручить свою работу, но он и слышать не хотел об этом. Как назло в тот же вечер в доме отключили отопление, а ночью случилась сильнейшая буря. Окна скрипели и громыхали, стекла дрожали и визжали. На какое-то время я заснула. Вскочила от холода. Комнатный термометр показывал четырнадцать градусов. Принялась торопливо заклеивать рамы склеивающей лентой. Температура достигла десяти градусов, но больше не опускалась.

Хотела включить обогреватель, который мне посоветовала купить для недоношенного ребенка врач, обыскала всю квартиру, но не нашла. От соседей позвонила свекрови. Оказалось, что Митя отнес его сестре сушить волосы. И когда успел? Отдать мне обогреватель свекровь отказалась, мол, приедет Митя, пусть и разбирается, чей он. Поместила я сыночка в ванную комнату – в самое теплое место в квартире, а сама очень мерзла, потому что у меня было много молока и мои рубашки постоянно намокали. Грудь, чтобы сэкономить на рубашках, я стала подвязывать шалью, доставшейся мне от бабушки. Пришла с прогулки свекровь и первое, что спросила, переступив порог: «Молоко не пропало?». Меня удивил ее вопрос, но я не придала ему значения. Через пару дней она опять обратилась ко мне с тем же вопросом. Я забеспокоилась и попросила объясниться. Свекровь только странно улыбнулась и удалилась. А через неделю молоко на самом деле пропало. Я сказала свекрови, что не верю в мистику, и тогда она радостно сообщила, что я шалью туго перетягивала грудь. «Что же вы не подсказали? У меня нет опыта. Вам не жаль малыша?» – поразилась я. Вместо ответа она сказала, что будет приносить ребенку грудное молоко из роддома. Я не поверила в ее отзывчивость, но согласилась. А через несколько дней у сыночка в паху появилась странная сыпь. Я отказалась от помощи свекрови, и она с удовольствием сообщила мне о том, что приносила молоко от проститутки. И добавила, что его положено выливать, но ее подруга специально сохраняла его для моего ребенка.

Приехал Митя. Я рассказала ему о фокусах его мамы. Он, конечно, не поверил.

Первые месяцы я почти не спала по ночам, все прислушивалась к дыханию сына. У моей школьной подруги умер полугодовалый ребенок, захлебнувшись продуктами срыгивания, и этот факт крепко засел в моем беспокойном сознании.

Беспокоит меня здоровье сына. Крупный, быстро набирает вес, улыбчивый, ласковый, но малоподвижный. «Всё нормально. Он толстый у вас», – отвечает мне участковая.

«Но он не сидит, не ползает и даже сам не переворачивается! Он ничего не делает из того, что обязан выполнять в своем возрасте. В чем причина?» – волнуюсь я.

«Сажайте малыша в подушки», – советует врач безразличным тоном.

«Но это может привести к искривлению позвоночника!» – возмущаюсь я.

На мое счастье в поликлинике появилась новая врач-невропатолог. Она-то и обнаружила у сыночка общую мышечную атрофию, которая образовалась в результате асфиксии – длительного кислородного голодания организма во время родов, о чем умолчали в роддоме, и не разглядела участковая, между прочим, заслуженный врач. А это означало помимо всего прочего слабость сердечной мышцы, никудышнее зрение, косолапость, полное обездвижение, возможность различных отклонений в психическом и умственном развитии ребенка и т.д. и т.п.

Невропатолог пригрозила участковой: «Если обнаружу еще хоть одного запущенного ребенка, я вас посажу». А через полгода ее выжили из поликлиники. Но уходя, она вызвала меня к себе на прием и подробно расписала вплоть до двадцати семи лет, как я должна поднимать ребенка и чего остерегаться. Я думаю, она так поступила со всеми мамашами, у которых были дети с тяжелыми родовыми травмами. Особенно много у нас почему-то было малышей с вывихами ягодиц.

Приписка. «Мне повезло: на каждого «липового» врача всегда находился настоящий, талантливый. Они-то и помогли мне вылечить сына и вырастить полноценного во всех отношениях, умного человека».

Дальше в дневнике шли подробные описания методов лечения, гимнастик, массажей и результатов ежедневных наблюдений за ребенком. Но память Киры их не зафиксировала.

Лечение продвигается очень медленно, явных успехов нет. Я без слез не могу смотреть на неподвижно лежащего сына. Кудрявый, белокурый, а огромными голубыми глазами, постоянно улыбающийся… Он не мог знать, что его ожидает, если я его не спасу.

Коллега сообщила мне, что из Москвы приехала группа молодых, но уже знаменитых ортопедов и что их сверхсовременные методы лечения не поднимают на ноги разве что мертвых, и дала адрес больницы, находящейся за городом. Митя не захотел отпрашиваться с работы, и я поехала одна. Принимали врачи в маленькой комнатке, а все больные дети со своими родителями толпились в длинном узком коридоре. Дети в основном были грудные. Ни лавочек в коридоре, ни туалета в здании-пристройке, ни стола, где можно было бы перепеленать ребенка. При каждом ребенке были оба родителя. Это позволяло им по очереди выходить из душного коридора на улицу, чтобы отдохнуть, глотнуть свежего морозного воздуха или посетить далеко находящуюся туалетную кабинку.

А я стояла одна. Во мне сорок пять килограммов «чистого» веса, а в сыне с учетом теплого ватного одеяла – семнадцать. За пазухой бутылочки с водой и детским питанием, в сумке сменные пеленки. Их я, осторожно просовывая руку под одеяло, подкладываю под малыша, когда он криком сообщает, что ему не комфортно. Час стою, два, три, четыре… Люди все приезжие, нервные, потому что бояться потерять свою очередь и не успеть попасть к врачу.

Руки мои затекают, ноги ноют. Думаю: «Если присяду на корточки, чтобы положив ребенка на колени, передохнуть, то могу обмочиться. Мочевой пузырь сводит судорогами. Господи, дай мне сил выдержать…»

На улице уже совсем темно. Как только на столе у докторов развернула и переодела ребенка в чистое и сухое, то сразу исчезла на несколько минут. Иначе не смогла бы и слова сказать онемевшим ртом. Мой милый терпеливый сынок предстал перед специалистами вялым, измученным, еле пищащим существом. Врачи несколько минут крутили-вертели, ощупывали его, а я рассказывала о причинах его болезни и лечении. Потом один из них, брезгливо встряхнув кистями рук, сказал: «Зачем он вам такой нужен? Оставляйте его у нас в больнице, мы попытаемся его вылечить новым еще не испытанным, но теоретически перспективным методом».

«Диссертацию еще не защитили? – спросила я сурово. – Не отдам вам сына, сама вылечу. Без материнских рук ему не встать». А сказала я так потому, что обратила внимание на то, как недобросовестно относились к процедурам некоторые медсестры, даже когда я им «приплачивала». Мне пришлось научиться самой делать массажи, уколы и проводить разного рода гимнастики.

Тяжело было. Работа, отсутствие помощи мужа в домашних делах. Мало спала. Хроническая усталость… Ела-пила на бегу… Не раз была в полушаге… к Богу. Отправляла в астрал свои просьбы в надежде, что небеса помогут, но беды и трудности только добавлялись.

Приписка. «Попрошу мужа сделать с ребенком зарядку, а он доведет малыша до слез и «умывает руки». А много лет спустя узнала, что все эти долгие двенадцать лет, пока я боролась за здоровье ребенка, мой муж, при каждой встрече с любовницей, делал ей массаж, чтобы повысить уровень ее сексуальных ощущений».

«Об этом она ни от кого, кроме как от Инны, не могла узнать. У нее превосходный талант в области расследования семейных коллизий», – подумала Кира.

Натерпелась я от свекрови. Собираю малыша к врачу. Зима. Сто одежек на сына надеваю. Потом «в мыле» сама скорей-скорей напяливаю свою одежду. Закутанный ребенок орет-надрывается, но ни свекровь, ни ее сестрица, которая, кстати, всю жизнь в детсаду няней проработала, не подойдут, не успокоят своего внука, на руки не возьмут. А в поликлинике многие женщины сами предлагали помощь. Говорили: «Вспотеет, на холоде ветерком маленького прохватит, заболеет, не дай Бог». Там все друг другу сочувствовали, за труд не считали свою помощь. А свекровь моя никогда не работала и дома боялась перетрудиться?

Я молча терплю фокусы свекрови, надеясь, что ребенок повернет нашу с Митей жизнь в другое русло. А еще свое терпение сама себе объясняю тем, что муж тоже страдает в этой семье, и когда мы получим квартиру и устроим свое гнездышко, он поймет, какая у него хорошая семья, а уют и спокойная жизнь сделают его добрей, внимательней и заботливей. А пока я каждый день выслушиваю, как свекровь внушает сыну, что всю свою жизнь ему отдала и по сей день отдает, и думаю: «В нашей семье было четверо детей, моя мать работала, имела скотину, сад, огород в двадцать пять соток и еще помогала старикам, родителям мужа на их пятидесяти сотках, но никогда я таких слов от нее не слышала». Чем жертвовала свекровь? По отрывочным рассказам ее сына выходило, что мать никогда не работала, а он все школьные годы ходил в обносках, стеснялся своей бедности. Мать всегда гоняла отца в школу на родительские собрания и по всяким другим делам, сама не высовывалась. Это дома она горластая. Уроки дети делали сами. Что она им отдавала? Себя берегла. Есть категория женщин, довольствующаяся очень немногим, лишь бы дома сидеть. Подтверждение всему этому я услышала летом, на речке, куда мы как-то выбрались покупаться с его бывшими одноклассницами. Одна из девиц сказала мне презрительно: «Надеюсь, ваши дети будут не такими зачуханными, каким был ваш муж». Я возмущенно заметила, что после войны большинство семей жило очень скромно, и что хвалиться богатством на фоне трудностей и проблем в стране считаю неприличным. И добавила с достоинством, но несколько тише, что ценю в своем муже, прежде всего, его ум и такт. Митя не слышал оскорбительных слов одноклассницы, дочери крупного городского начальника, хотя сидел в двух шагах от нас, потому что азартно играл в карты.

Дальше в дневнике шло описание исповеди Зои перед подругой Катей. «Я знакома с ней только заочно, на основании дневника», – вспомнила Кира.

…Я стираю на кухне, а свекровь со своей матерью в спальне с сыночком моим сидят. Заглядываю к ним вся в мыле, смотрю – малыш на мокрой пеленке у самой форточки лежит. Я заволновалась: «Закройте форточку! Когда я выхожу на улицу к колонке, в спальне возникает сквозняк и ребенка охватывает морозным воздухом. От мокрой холодной пеленки он может застудить почки!»

Бабка отвечает: «Мне душно».

Соврала. Она даже летом ее не открывает, если находится в комнате.

«Так сухую пеленку подстелите и одеяльцем малыша прикройте. У меня же руки грязные», – прошу я.

И ты думаешь, они закрыли? Прихожу с улицы, опять заглядываю в спальню. Сидят обе и улыбаются. Я сменила пеленку, захлопнула форточку и потом через каждые десять минут поглядывала на окно. И такое бабушки проделывали не раз. И при этом свекровь, зная, как я волнуюсь за сына, каждый раз рассказывала мне историю своей подруги. Той, видите ли, надоедало нянчиться с детишками, которых она рожала каждый год, так она высовывала грудничков зимой в форточку голенькими, распаренными после купания, чтобы умирали. Свекровь хотела, чтобы я постоянно нервничала. Когда моему ребенку было пять месяцев, она погнала меня на работу деньги зарабатывать. И тут начались новые мучения: сын перестал спать ночами. Качаю я его, бедного, всю ночь в кроватке, а он смотрит на меня с укором: «Что ж ты меня трясешь, мозги забалтываешь? Хватит!». Честное слово! А свекровь смеялась: «Ребенок ночь и день перепутал».

Но в одно из воскресений я приметила, как она, полдня болтая на кухне со своей подругой, все время потихоньку подкачивает коляску, чтобы ребенок не просыпался. Я попросила ее не делать этого. Она мне скандал устроила. В общем, пока мы с ними жили, я почти не спала нормально. Птичий сон у меня был. Но мне больше сыночка было жалко. Сколько я, бедного, трепала, качала, мозги выколачивала, пока выяснила причину его ночного бодрствования.

Зашли с сыном в кабинет к участковому врачу. А там в стеклянном шкафчике красивые игрушки выставлены. Естественно, что любознательный ребенок

к ним потянулся. Врач вдруг так рявкнула «Не трогай!», что бедный малыш от страха отскочил от шкафа и спрятался за меня. Да и я от неожиданности вздрогнула всем телом. Потом участковая принялась задавать моему ребенку вопросы. «Как зовут родителей? Твой адрес? Когда в школу пойдешь?» И, конечно же, мой сын упрямо молчал. Не хотел разговаривать с невоспитанной теткой. Врач записала в медицинскую карточку заторможенность в развитии и пригрозила отправить моего ребенка в школу для умственно отсталых детей. Я попыталась растолковать ей, что зажатость моего сына в данном случае происходит… Но участковая грозно выкрикнула «следующий», и мне пришлось покинуть кабинет. За пределами поликлиники сын спросил: «Мама, врач глупая или просто злая?» «Может, у нее дома случилось какое-то несчастье», – попыталась я оправдать участковую. «Она злая!» – непримиримо заявил мой ребенок. Он понял, что врач не права. В шесть лет сынок умел сравнивать свои знания и навыки с аналогичными знаниями детей в своей детсадовской группе. Он свободно читал, быстрее всех решал задачки на подготовительных занятиях. Только драться не умел. Сыну жалко обижать, кого бы то ни было. «Ему же будет больно», – объяснял он мне свое нерешительное поведение.

И моя коллега жаловалась мне, что участковая в их деревне поставила ее дочке в полтора года диагноз «дебильная», только по тому признаку, что она крутила в ручках раздвоенную палочку. Сколько они с мужем слез пролили, пока девочка подросла! А она и школу отлично окончила, и московский вуз.

Стала замечать, что Митя с матерью чаще обычного шушукаются на кухне, а я опять в стороне. «Приперла мужа к стенке». Оказалось, что мы, наконец-то получаем квартиру. Радости, конечно, не было предела. И тут же узнаю, что они уже год как знают о строительстве домов и уже выбрали район, этаж.

– Почему ты мне ничего не говорил? Я бы целый год ждала и радовалась. Может, быть, даже второго ребенка родила, чтобы сразу получить бо̀льшую площадь. Ведь квартиру раз в жизни получают, потому что расширения можно никогда не дождаться.

– Я хотел сюрприз тебе сделать, – ответил муж.

– Сюрпризы матери делай, а со мной обсуждай все, что нам предстоит, мы же семья, – обиженно возразила я.

– Как председатель совета молодых специалистов, я мог бы получить бо̀льшую жилплощадь, но мама не посоветовала, – брякнул Митя и закусил губу, поняв, что сболтнул лишнее.

– Не рассчитывать на перспективу, отказываться от лучшего? А если у нас еще дочка появится? Не понимаю я вас. Вы добра сыну не желает? Другие родители за каждый метр борются, мечтают, чтобы внуки имели отдельную комнату, а вы отговариваете сына. Разве ваш сын не заслуживает достойной жизни? Почему мы должны тесниться, жить как тараканы под печкой?

Свекровь, как всегда, довольная моим волнением, радостно ухмыльнулась. Позже я поняла, что она хотела, чтобы я не могла развестись, была в постоянной зависимости от мужа, который будет позволять себе любые вольности. Двухкомнатную квартиру не разменять на две однокомнатные без доплаты.

А зачем тогда ссорила нас до получения квартиры? Зачем создавала мне невыносимые условия жизни? Хотела, чтобы, разведясь, я осталась с ребенком без жилплощади или жила в постоянном аду, наблюдая «личную» жизнь своего бывшего мужа, как это случилось с моей детдомовской подругой Лялей? «Дети сыновей – не родные, только от дочерей – свои кровиночки», – сказала мне как-то свекровь. (Еще одно открытие!) Я уже не удивлялась, находя все новые подтверждения жестокости этой нелепо гордой, норовистой, хитрой женщины.

Разговор наш, оказывается, еще не закончился.

– Ты каждый год, как кошка, собираешься рожать? – насмешливо спросила свекровь.

У меня мелькнула оправдательная мысль: «Может, ее издевательства надо мной – болезнь, а не зловредный характер? А на больных не обижаются, им сочувствуют».

– Ваша мама восьмерых родила. Как мне ее назвать? – парировала я. – Я считаю, что в семье должно быть хотя бы двое детей. Для них же лучше. И хорошо бы, чтобы между ними была маленькая разница в возрасте, чтобы они росли друзьями, а не командиром и подчиненным. Мы с братом никогда не ссорились, и на улицу нас не тянуло, мы вдвоем никогда не скучали.

Я не стала впрямую напоминать свекрови о неуживчивости ее детей, но она все поняла, ничего не ответила и гордо удалилась восвояси. Я была права, но она все равно вела себя как победительница.

Меня поражало: почему вроде бы неглупый сын не может распознать поведение своей матери? Любишь мать, люби на здоровье, но зачем позволять дурака из себя лепить? Почему всем в нашей жизни заправляет мать? Вдвоем мы сумели бы ее победить.

Опять я в лирику ударилась?! Вернусь к предмету своего описания.

Хоть и подпортил разговор со свекровью радость от прекрасного известия, я была безмерно счастлива тем, что скоро буду свободна в новой квартире от тяжкого бремени родни и смогу строить свое, настоящее счастье. Наконец-то закончатся унижения, и Митя станет самостоятельным, любящим, заботливым отцом и мужем! Я мечтала пробудить в муже чувства, умолкнувшие за время проживания с матерью. Я хотела жить с ним одним дыханием, одним сердцем. Я верила, что он преобразится.

Обманывала я себя наивной надеждой на лучшее. На Митины изысканные ухаживания я ответила «люблю» по бессознательной оплошности человека, не отдающего себе отчета в том, насколько несовершенным и часто несовместимым является мир людей, думающих сегодня так, а завтра совершенно иначе. Благосклонно принимая возвышенную любовь жениха, я не представляла его в быту.