Текст книги "Дневник замужней женщины"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)

Лариса Шевченко
ДНЕВНИК ЗАМУЖНЕЙ ЖЕНЩИНЫ
Воспоминания
Книга третья

Уважаемый читатель!

Чтобы лучше понять творчество Шевченко Л.Я., я рекомендую Вам прямо сейчас скачать первую книгу автора, «Надежда», по прямым ссылкам:

В формате fb2:

http://larisashevchenko.ru/files/hope.fb2

В формате epub:

http://larisashevchenko.ru/files/hope.epub

В формате txt:

http://larisashevchenko.ru/files/hope.txt

В формате doc:

http://larisashevchenko.ru/files/hope.doc 

Первая книга содержит историю ее детства, которая проливает свет на многие аспекты ее жизни, поэтому читать эту и последующие книги Ларисы Яковлевны будет интереснее, начав с самой первой.

Приятного чтения!

Во избежание возможных недоразумений хочу предуведомить читателей: не стремитесь, пожалуйста, к ложным идентификациям, не ищите себя среди героев книги. Это художественное произведение.

Предисловие

1

– Засиделись мы. Пора и честь знать, – сказала Лера.

– Пора по голубятням и курятникам, – поддакнула ей Лиля.

– Старые кости комфорта просят, – устало вздохнула Аня.

– По стойлам! – весело скомандовала Инна. – Кира, можно я у вас заночую?

– Не стеснишь. В общежитии по двенадцать человек в одной комнате жили.

Слава проводил до такси гостей, имеющих в городе ночлег, а четверых Кира устроила у себя в зале.

Лена осторожно опустилась на матрас. Вместе с болью по позвоночнику разлилось блаженство. Тело радовалось отдыху. Лену всегда удивляла совокупность этих, казалось бы, несовместимых ощущений. Впервые она прочувствовала это странное сочетание при массаже. После удаления лимфатического узла рука периодически переполнялась жидкостью и сильно болела.

«Прикосновения массажистки усиливали боль и одновременно приносили некоторое облегчение. Я вскрикивала, медсестра замирала. Но я, постанывая, упрашивала ее не прекращать работу. И только когда очень уставала от боли, просила на пару минут прервать сеанс, чтобы прийти в себя и накопить достаточный запас терпения. Трудно заставлять себя самостоятельно массировать поврежденную руку, но если это делает другой человек, то ничего, терпеть можно», – вспомнила она.

Перед глазами Лены промелькнули кадры ее разговора со знакомым охотником: «Волк, попав в капкан, перегрызает свою лапу и уходит. Человек, оказавшийся в подобной ловушке, гибнет. Мой друг-дальнобойщик, сибиряк, здоровяк, менял в дороге колесо своей фуры. Домкрат повело, колесо придавило ему руку. Наутро нашли парня мертвым. Замерз, бедняга».

«Со спиной мне проще: как прихватит, потрусь о косяк двери с полчаса – и порядок. Но это если есть силы, для такой «гимнастики». Приходится преодолевать себя. Иначе беда», – лежа неподвижно и впитывая усталым мозгом и сердцем ощущение расслабленности и покоя во всем организме, с легкой грустью подумала Лена о своих мелких ежедневных проблемах со здоровьем.

За стеной квартиры что-то громыхнуло. Лена вздрогнула и открыла глаза. Свет от фонаря на столбе достигал окна комнаты и слабо освещал расположившихся на полу женщин, давая возможность, если не видеть лиц, то хотя бы разглядеть их силуэты и позы. И луна, с трудом протискивающаяся сквозь темные тучи, грозящие снегом, вносила свой вклад в их обнаружение.

Непонятно откуда взявшийся широкий пучок света закружил ослабленное дневными капроновыми шторами изображение переплета окна по стенам. Тени ветвей деревьев скользнули по обоям и, преломившись на потолке, исчезли. Опять стало темно. «Свет от проезжающих мимо машин достигает сюда?» – подумала Лена. Но эта мысль недолго удерживала ее внимание. Она услышала тихое дребезжащее гудение холодильника на кухне. Оно немного раздражало.

«Теперь главное постараться поскорее заснуть, – стала настраивать себя Лена. Спокойные размышления всегда помогали ей в этом. – Есть разные степени усталости. При одной, наработавшись, засыпаешь, лишь коснувшись головой подушки. При другой, что особенно свойственно больным и пожилым людям, мучаешься, но не можешь заснуть до утра. А есть усталость старческая. От бессилия клюет какая-нибудь старушка носом, сидя в кресле. Сама того не ведая, каждые полчаса впадает в кратковременную дрему, но утверждает, что не спит, все слышит и видит. И тут же опять голову склоняет на плечо и даже похрапывает. Общеизвестно, что старые люди добирают недополученное ночью время сна в течение суток».

Лена с улыбкой вспомнила свою любимую бабушку и незаметно впала в зыбкое забытье.

2

Прикосновение к плечу вырвало Лену из плена тяжелой дремы. Инна наклонилась к ее уху. Ей не терпелось спросить о реакции подруги на появление в их компании Андрея. Лена ответила тихо и на удивление спокойно:

– Сердце вздрогнуло, чувства на миг захлестнули, но я лишний раз убедилась, что тогда, сорок лет назад поступила правильно. Я бы не смогла как Эмма. В таких делах лучше сразу отсекать.

– Сознайся, все эти годы не оставляла надежду на встречу?

– А смысл?

«Ответила без запинки, словно отлично выученный, многократно продуманный урок. Не хочет переубеждать себя в том, что промашку сделала, – подумала Инна и неуверенно пробормотала:

– Мне почему-то жаль.

– Мне тоже, – мягко сказала Лена и закрыла глаза.

– Может, зря тогда спугнула свое счастье?

– Так-то ты меня поняла. Не блажи, – урезонила Лена подругу.

«В который раз я это слышу? Уловила момент, когда затеять разговор, – с некоторым раздражением подумала Лена. – Похоже, я начинаю терять терпение. Устала».

Но добавила она спокойно и сдержанно, придав голосу необходимую убедительность:

– Каждый день готовиться к преодолению любых неожиданностей? И к чему бы привела эта затяжная борьба? Вряд ли мы пришли бы к обоюдному согласию, а любовь все равно потеряли бы. Теперь, в нашем возрасте, чтобы понять человека много не надо: отдельные жесты, невзначай брошенные фразы, взгляды – и все ясно. Насквозь всех видишь. А тогда… Наставлять жениха на путь истинный? Его природу не перешибить. И я не могла изменить своим принципам. Не имело смысла тратить свою жизнь на борьбу с фантомами.

Инна опять наклонилась к Лене, желая продолжить разговор.

– Он был бог, а ты – богиня!

– Конечно, чувствовала, что я не эпизод в его жизни, ощущала себя любимой, желанной, но… как оказалось, не единственной. И все же он – моя любовь на всю жизнь. И ничего тут не поделать.

– В его табели о рангах ты была на первом месте. «А счастья не было, и нет. А может быть, его не надо?» Это только в раннем детстве нам казалось, что стоит взобраться на крышу своего дома – и все звезды навсегда твои. Помнишь, влезали, любовались, восторгались, разочаровывались...

– Это ты у нас обладатель всеобъемлющей памяти, так сказать, «гений тотальных воспоминаний». Ты же знаешь, что кроме Андрея в моей душе есть обожаемый человек. Но с ним я только на «вы». Ему хочется видеть меня счастливой. Его уважение питает меня. Помню, при первой нашей встрече он так тепло на меня смотрел, так доброжелательно разговаривал! И я поняла: «Вот он, мой человек!» А Андрей был и останется в моей судьбе навсегда. «Не отрекаются, любя». Он незримо присутствует во всем. Он – часть меня. В моей душе всегда звучат слова любви, произносимые только его голосом. Лишь его имя накрепко соединилось в моем сердце с прилагательными «любимый», «единственный». Ни в кого не влюблялась, ни от кого не теряла голову. В моей жизни больше не было места серьезным отношениям. И вообще, охи-вздохи – не моя тема, – усмехнулась Лена.

– Всех мужчин меряла по Андрею. Аристократ, интеллектуал! Остальные претенденты на его фоне были мелковаты и сероваты? «Кто раз любил, уж не полюбит вновь». И ты этому несказанно рада? Это же патология. Это все равно, что всю жизнь идти с любимым по разным сторонам одной дороги. Боялась нового предательства?

– Мое чувство к Андрею не стиралось, не сглаживалось повседневностью и бытом. Видно за мной с небес всегда наблюдал мой ангел-хранитель, не позволявший делать глупости, – пошутила Лена, смущенная своей излишней откровенностью.

«Однолюбы существуют? Андрей был для нее тем нервом или той артерией, без питания из которой ее тело омертвело бы для любви? Придумала идеальную любовь и тешит себя. А сама даже не задумывалась, откуда у него такие знания в вопросах секса. Хотя… наверное, считала, что все мужчины в этом плане одинаковые. С ее-то неопытностью… Скрывает от самой себя правду, миф поддерживает? Неколебима и тверда, как гранитные ступени перед бывшим обкомом. Жить без мужчины – вредно для здоровья женщины. К чему ей такая идеалистическая, лебединая верность?» – сочувственно подумала Инна и вспомнила, как Лена «отшивала» обожателей. Она говорила: «Я ценю вас за то, что вы уважаете меня и не предлагаете того, что осмеливаются предлагать неумные и неадекватные мужчины».

Инна остановила поток своих размышлений и заметила небрежно, но с некоторой грустинкой:

– Как же, неподражаемый Андрей!

Лена уловила настроение подруги, но не поняла его причины, и поэтому промолчала.

– Как ты сумела не возненавидеть Андрея? Я бы не смогла.

– У него слишком много достоинств, они не позволяли.

– Вот что я тебе скажу: ангел-хранитель у тебя внутри, в голове. Может, тогда и Федька – Эммино трудное счастье, раз несмотря ни на что она не вымещает на нем свои обиды?.. Нет, нет и нет! – возмутилась Инна и вдруг добавила зло и горько:

– Я была слишком жестоко наказана судьбой-злодейкой за единственную, сломавшую всю мою жизнь ошибку юности. Она «благословила» меня ударом в самое сердце. И это решило мою участь. С тех пор все хорошее, попадающееся на моем пути, доставалось другим. Я любила жизнь, а она меня – нет. Я мечтала, но жизнь по-своему прорастала во мне и утверждала свою правду бытия. Другое дело ты…

«Тысячу первый раз это слышу. С чего это сегодня, на ночь глядя, Инна взялась исповедоваться? И меня провоцирует. Могла бы на завтра отложить, – удивилась Лена. – Обычно она так говорит о себе, находясь в состоянии депрессии».

– Инна, ты заточила себя в пространство обид и сгораешь в его костре. Понимаю, труднее всего хранить тайны и прощать обиды. Но ведь надо.

– Я летела на яркий огонь. Тлеющие не привлекали. Он как-то сразу мне глянулся. Его слова звучали для меня прекрасной музыкой любви. Он открыл мне мир счастья, я была в раю… Остерегала меня мама: «По краю ходишь». А я ей: «Ты слишком старомодна». А она: «Это никому не мешает жить». Мне приходилось выслушивать её истерики, ей – мою незрелую логику. Потом разразился скандал и наступил мой черный день. Беда к беде льнет. Почему судьба уберегла его от заслуженного возмездия? А говорят, она и за печкой найдет. Да шут с ним… С тех пор я стала критичной, категоричной, подверженной мрачным мыслям… И если бы не ты…

Побыть хотя бы один день на том свете, в раю, чтобы узнать, стоит ли он того, чтобы убиваться о своих бедах на земле? Может, лучше радоваться тому, что есть?.. И тебе я там попридержала бы местечко, – Инна покривила в усмешке губы.

– Куда тебя понесло… Ну если только по мановению волшебной палочки. Добавить колоритных деталей?

– И сказал дьявол: «Перебьешься»… Моим миром уже правят галлюцинации. Я терпеливо жду своего часа, – пустым голосом сообщила Инна. – Что, неподходящий момент для исповеди?

Лена вздрогнула и как-то пришибленно пробормотала:

– Ничего подобного.

Страх за подругу перехватил ей дыхание. Тревога и боль угадывались в лице Лены. «Опять болезнь вернулась? Не может быть! Давно не напоминала о себе», – возражало ее доброе слабое сердце. И она, отвлекая и отвлекаясь, сказала:

– Во всех нас уживается несочетаемое. Все мы продвигаемся к истине через свою боль и чужую грязь, а иногда через трансформацию романтизма в цинизм. Человек – самая сложная из природных «стихий», из живых единиц, потому что к нему прикладывается сознание и социальная составляющая.

И чтобы окончательно уйти от больно задевших ее откровений подруги, Лена заговорила о себе:

– Ты любила, и я не обделена любовью. Я была счастлива до такой степени, что думала: «Так не бывает, это слишком прекрасно, чтобы быть правдой». Я знала, что значит любить, жертвовать собой, верить, надеяться… Уступить естеству, с кем угодно искать успокоения в нехитрых удовольствиях плоти? И все ради статуса замужней дамы, чтобы злые языки не трепали мое доброе имя, ради дополнительной брони от «набегов» мужчин? Да никогда! Сама со всем справлялась.

Хотя, что мешает подонкам натравливать друг на друга хороших людей, выпускать жало без причины, если их сжирает пламя зависти, если они переполнены горячей сладострастной любовью к сплетням? Невозможно противостоять этой напасти. Они ни за что от себя не откажутся, хотя бы на том основании, что оболгав кого-то, чувствуют себя выше, значимее. Как много «интересного» у них можно узнать о себе!.. Как нам бывает больно! Как трудно защищаться от этого мира. Какая нужна огромная сила духа… Иногда хочется закричать: «Господа-товарищи, будьте милосердны! Не забывайте, что вы люди!»

– Я аплодирую тебе! Трудно быть красивой и талантливой. Скажешь, убийственная логика? Опустить человека совсем не трудно. Ох, я бы с ними потягалась! Оттянулась бы на славу, расставила бы всех их по ранжиру, – разразилась Инна тихим презрительным смехом. И затихла, вдруг поняв, что Лена нарочно увела ее мысли в другом направлении, чтобы не продлять трудный разговор о ее болезни.

– У кого в семьях всё хорошо, те помалкивают, – спустя минуту, сказала Инна уже совершенно спокойно.

– Ты о наших девчонках?

– И о них тоже.

– Не грусти. Жизнь продолжается. Еще неизвестно кому в чем больше повезет, кто и что может сократить или удлинить чью-то дистанцию, – утешила подругу Лена.

Она замолчала. Обе думали об одном. Инна знала, что Лена понимает ее, как никто другой на всем белом свете. И от этого ей становилось легче.

Галя

Наверное, Кира уже спала, когда ее чуткий сон нарушил вскрик Инны за стеной. Она разобрала только имя Галя. И полетели воспоминания.

Василина Шлосс, ее давняя подруга, узнав, что Галя после МГУ училась в одной группе с Кирой, по секрету поведала ей печальную историю ее бегства из Москвы.

Василина жила с Галей в одной комнате общежития на Воробьевых (Ленинских) горах. (Как мир тесен!) Собственное трудное детство с отцом-деспотом воспитало в ней человека сочувствующего. В устах Василины рассказ прозвучал искренно и грустно.

Их было пятеро, увлеченных идеей поступить в университет. Василий был из Белгородской области. Ему двадцать один год, он цыганской внешности, зеленоглазый, коренастый штангист, беззаботный весельчак и гитарист. Валера – двадцатидвухлетний украинец из Винницы: темно-русый, худой, скуластый, раздражительный, вот уж четыре года подряд каждое лето живший у бабушки своего друга. Одноклассницы Галина, Лена и Лариса учились в одной школе с Василием. Лариса смешливая, кареглазая, с пушистыми, золотисто-рыжими волосами в длинных косах. Лена – светловолосая, подростково-угловатая и очень серьезная. Она даже свою прелестную улыбку – этот важный для любой девчонки «реквизит» – всегда прятала.

А Галина – высокая, темноволосая и голубоглазая. В своем запоздалом физическом развитии, в шестнадцать лет она выглядела на тринадцать. Крупные кисти рук с широкими мозолистыми ладонями и длинными сильными, словно железными, пальцами, противоестественно контрастировали с худенькими плечами, и узкими бедрами. Галя, очевидно, понимая эту несоразмерность, по возможности, на людях старалась прятать их за спину.

Не гармонировали руки и с нежным, совсем детским лицом. А оно не подходило к ее глубоким строгим глазам, потому что даже когда Галя улыбалась, и подвижное круглое личико сияло веселыми лучистыми ямочками, глаза оставались грустными. Но в них почему-то хотелось смотреть и смотреть, особенно, если они были приветливы и удивительно ласковы. И тогда оторваться от них, завораживающих чем-то непонятным, немного нездешним… было невозможно. Хотелось пить и пить из них любовь и доброжелательность. Этим глазам хотелось верить. Во взгляде Галины не было страсти и огня, но он притягивал своей неземной, божественной силой и не отпускал. Ловить его на себе, наверное, хотели бы многие мужчины. Редко кому удавалось подглядеть Галю в эти чудные мгновения, но если случалось, то она на всю жизнь запоминалась, оставляя в душе свой неизгладимый задумчиво-заманчивый след. (Теперь рекламщики сказали бы: взгляд на миллион.)

Галя еще не сознавала необыкновенного магнетизма своих глаз, притягательности еще по-детски наивной чистой красоты и доброты своей мягкой нежной души. Все ее мысли были поглощены учебой в школе и дополнительными занятиями, которые она устраивала себе сама, без принуждения и понукания. И вот именно в эти строгие часы у ее подруг создавалось впечатление, что Галя про жизнь знает много больше, чем они, но сама об этом еще не догадывается.

Валера поражал Галю категоричностью, необоснованностью суждений и неожиданными взглядами на жизнь. Как-то он заявил:

– Есть Россия, а есть Украина – и не надо нас в одну кучу сваливать. Мы разные и жить должны врозь.

Галя, воспитанная в духе единения и дружбы народов великой страны, впервые услышав подобное заявление, сначала растерялась, удивленно забегала глазами с Василия на Валеру, а потом весело сказала:

– Ты просто тоскуешь по своей малой родине, по любимому кусочку нашей большой страны. Для меня все народы СССР равны. У нас со всеми не просто дружба, братство! А у тебя вздорный характер, поэтому ты нетерпим в мелочах. Перевоспитывайся!

– Редко кому из взрослых тварей дается агония прорастания крыльев, – угрюмо возразил Валера.

– Душа может проснуться в любом возрасте! Иногда, даже неосознанно. Ей толчок нужен, – не отступила Галя.

Валера посмотрел на нее, как на маленькую глупышку, и все же замолчал. Василий не вторгался в их спор, наверное, для того, чтобы он не имел продолжения.

А как-то Валера грубо заявил при Гале, что есть человек (по-украински мужчина), а есть женщина, и этим все сказано. Такого она не могла стерпеть.

– Ты считаешь себя умнее, эрудированнее и сильнее меня? А может, еще какие-то, неизвестные мне качества в себе отыщешь? Потягаемся? – взбеленилась она. – Я сомневаюсь, что пальма первенства в нашем соревновании будет принадлежать тебе, – добавила она чуть мягче, критически оглядывая невзрачную, худосочную фигуру и красное от угревой сыпи, желчное лицо Валеры.

Тот завелся было, окрысился на Галю, но Василий, сделав примирительный жест, перевел разговор в приятное для всех русло. И все же, несмотря на недопонимание, к Валере Галя относилась, как к старшему опытному товарищу, сама не задевала, щадила его самолюбие.

С Василием у Гали были сложные отношения. Влюбившись в начале восьмого класса «в первого парня на деревне», она боготворила его не долго. Уже к весне разочаровалась в нем и осознала, что никаких серьезных планов на его счет в будущем строить не собирается, что неоднократно подчеркивала в коротких репликах, осуждая ребяческую бесшабашность и безалаберность своего бывшего кавалера. «Душа моя не принимает и отторгает тебя. С раннего детства я ненавижу соприкасаться с пошлостью и грубостью. Я отгораживаюсь от них, потому что не умею достойно, без высокомерия, ставить невоспитанных людей на место. Я мечтаю о взаимопроникновении душ, а у меня с тобою такого не происходит. Мы можем быть только товарищами», – терпеливо объясняла она упрямому обожателю. Василий же, в свою очередь, советовал ей не торопиться выбивать почву у него из-под ног, повременить. Давал понять, что для него не все потеряно, что он дождется своего часа, и тогда жизнь покажет, кто был прав, но соглашался с тем, что на данном этапе серьезная подготовка в вуз – на первом месте, «ну а девушки, а девушки – потом».

Матери Гали не нравилась дружба дочери с Василием. Она осторожно упрашивала ее: «Не водилась бы ты с ним. Он человек недостаточной культуры». А Галя отвечала: «Мамочка, не волнуйся, я давно порвала с ним. У нас деловые отношения. Мы вместе решаем задачи». Не одобряла мать и «пустой» затеи с поступлением в престижный университет, советовала приобрести «хлебную» профессию: поступить в пищевой или технологический вуз, как сделали дети друзей их семьи. «В твоем распоряжении все близлежащие, крупные города, а поступление в Москву – редкий, беспрецедентный случай! Он выпадает деревенским школьникам раз в десять лет, – сердилась она. – И бабушка наша сдавать стала. Ты могла бы чаще ее навещать. Это ее поддерживало бы. Она так тебя любит!» – использовала мать запрещенный прием.

Галя привыкла верить матери на слово, а тут заупрямилась. И той оставалось лишь бдительно и зорко следить, чтобы дочка не наделала глупостей, часто оставаясь в компании двух взрослых мужчин. Бабушка тоже вздыхала и внимательно приглядывала за внучкой во время ее занятий с молодыми людьми. Несмотря на то, что напластовавшийся за годы проживания в деревне страх ослушаться родственников давил своей тяжестью привычки к подчинению, Галя нашла в себе силы прорваться сквозь него и упорно отстаивала свое право на выбор профессии, вуза и отношений с друзьями. Она успокаивала родных, утверждая, что Василий – ее детское прошлое, что ни он, ни она не способны на бездумные поступки, обижалась на недоверие взрослых, не понимала их беспокойства. Мир для нее был прост и ясен, ответы на все вопросы понятны и однозначны. (Ах, это прекрасное время милой глупенькой наивности и чистой веры!)

Галя не воспринимала предостережений матери, потому что видела в Василии обыкновенного товарища, наподобие одноклассника. Она не предполагала, не замечала и не чувствовала в нем мужчину с прочно укоренившимися убеждениями и привычками своего круга друзей, к тому же побывавшего во многих жизненных передрягах. Галя думала только об уроках, не вникала в суть своих отношений с Василием, с ее точки зрения уже давно решенных и определенных. Она не оценивала неприглядную, как считали взрослые, двусмысленность своего положения и не боялась попасть под влияние Василия. Галя еще не знала, что наивных девочек всегда караулят несчастья и беды, потому что матери от всех случайностей оградить не могут. Свою голову надо иметь.

Пролетели выпускные экзамены. Заветная медаль лежала в кармане. Стопка местных районных, областных наград и грамот по результатам олимпиад МГУ, училища имени Баумана и физтеха вселяла надежду, но не давала гарантий. Почему выбрала физику, а не математику, которой в большей степени увлекалась? Потому что физика ближе к реальному миру. Последняя грамота по физике вручалась Гале в РОНО нервной дамой, в глазах которой была зависть и злость. Оборвав девочку на полуслове, она сунула ей в руки скромный листок с приглашением поступать в МГУ и, не дав дочитать его до конца, в буквальном смысле выставила ее за дверь.

«Странно, грамоты обычно вручают торжественно. И почему эта женщина такая злая, будто мне досталась то, на что она рассчитывала сама», – недоуменно пожимая плечами, размышляла Галя, энергично шагая по пыльной проселочной дороге. Но вникать в причину чужих эмоций ей не хотелось. (Только несколькими годами позже в случайной беседе она узнала, что элитная школа (как ее называли за глаза) в последней всесоюзной олимпиаде не заработала ни одной грамоты. А тут, видите ли, какая-то безвестная девчонка-выскочка из сельской школы получила право на льготы при поступлении в главный вуз страны! Можно сказать, что был затронут престиж городской школы. Хотя, какая она городская? Поселковая. Статус ей почему-то такой дали.) Вот уж о чем не думала Галя, так это о престиже чужой школы и о собственной гордости. Ей даже было немного неловко, что ее подруга Валя – как ей казалось, более «сильная» в науках – обойдена наградой. Именно это и пыталась она объяснить заведующей РОНО, когда та грубо выпроваживала ее из кабинета.

Наступил день отъезда. Галя впервые покидала пределы области, да еще не куда-либо отправлялась – в Москву! В душе восторг и надежда. Друзья рядом. В сумке вареная курица, хлеб, помидоры. В чемодане теплая одежда на случай плохой погоды и новенький ситцевый сарафанчик, сшитый ею накануне отъезда.

За окном замелькали города и села...

Москва Галю сразу ошеломила. Суета на вокзале вызвала смятение и робость перед огромным городом. Некогда ей было все изучать и переваривать. Она чувствовала себя слепым новорожденным котенком. А тут еще жара разморила. И ведь не сбегаешь к колодцу, что стоит у самой хаты, чтобы водички попить. Пристроилась в очередь к автомату с газировкой, так ее сразу грубо оттеснили в сторону. Пошла к другому. Там народу была уйма, а очередь не двигалась. Оказалось, что вода закончилась. «А тогда чего стояли, не расходились те, кто впереди? Делать им нечего? Дурой меня выставили», – злилась Галя.

Вернулась к друзьям смущенная, растерянная, с виновато-вымученной улыбкой. Потом надо было идти на трамвайную остановку. А она трамвай от троллейбуса не отличила, потому что никогда их не видела. У прохожих постеснялась спрашивать, чтобы не подумали, что из психушки сбежала. И все же вспомнила, что в учебнике по физике про рельсы говорилось. Еще в автобус без очереди влетела. Пассажиры смотрели на нее молча, осуждающе. И она, сгорая от стыда, забилась в угол задней площадки. Не выходить же «против течения»! И в метро на эскалаторе цеплялась за ребят, как самая последняя «деревня», тормозила движение попутчиков, суетилась на ступеньках, выпрыгивала с них, будто дикая коза из кустов. Сама себе была противна...

Гале казалось, что взоры всех людей обращены на нее, такую глупую и невоспитанную, что она вызывает презрительное, насмешливое сочувствие. В действительности, как она поняла позже, до нее никому дела не было. Может, и скользнула по ней взглядом какая-нибудь беспечная городская школьница или безразличный прыщавый юнец, так и то лишь для того, чтобы тут же забыть, движением ресниц смахнуть запечатленное на сетчатке, но не занесенное в базу данных своего еще недостаточно развитого мозга. «Ах, взмах ресниц, как кисти взмах волшебной…»

А в деревне расторопной считалась. Что поделаешь! Первый раз «в первый класс». Намаялась, напозорилась, пока добралась до величественного главного здания университета. Тут впервые увидела телефоны, лифты, огромные холлы, залы. Голова кругом пошла от всего этого великолепия!

Очередь на сдачу документов в приемную комиссию и получение талона на жилье длинной извилистой змеей растянулась на весь внутренний двор. Молодые люди, молча и терпеливо стояли, выстроившись в затылок друг к другу, и только изредка наклонялись, чтобы переставить чемодан или сумку. Было уже темно, когда Галя в толпе таких же, как она, невезучих девчонок и мальчишек, без талона оказалась в одной из рекреаций семнадцатого этажа. Она вдруг ощутила себя в чужом городе и в этом огромном здании-муравейнике одинокой, никому не нужной и глубоко несчастной. Сердце сжало обостренное чувство оторванности от семьи. Слезы хлынули из глаз. Девочки бросились ее утешать:

– Ну что ты, ночь перекантуешься, а завтра и до тебя очередь дойдет. Нельзя пасовать перед трудностями.

– Я первый раз из дому, – сквозь бурный поток всхлипываний произнесла Галя, горбясь на чемодане и прижимая голову к коленям.

Таким было ее первое знакомство с собой в непривычной обстановке.

– Понятно, – сочувственно произнесла одна из девочек и предложила вместе пойти устраиваться на ночлег.

– Спасибо, я не одна, мне подружки помогут, – пробормотала Галя, уже стыдясь своей слабости.

«Никогда не была нюней, не предполагала, что окажусь слабачкой», – удивлялась самой себе Галя.

Слезы почему-то не облегчили ее состояния. Измученная многочасовым стоянием в очереди, а главное, чувством собственной неполноценности, многократно испытанным за первый неуспешно закончившийся день, она раскисла. Ей показалось, что все у нее теперь пойдет неудачно, и что, может быть, она зря, наперекор матери поехала в этот неприветливый город. То ли было в деревне!

Подошел никогда не унывающий Василий. «Наши девчонки на восемнадцатом этаже. Пойдем к ним», – позвал он. Но там никого не оказалось. Василий пошел разыскивать друзей. Вскоре он вернулся один и успокоил Галю, сказав, что ее подруги и Валерка, скорее всего, уже дрыхнут где-нибудь без задних ног, и что он тоже нашел место для ночлега. Галя машинально отправилась за ним. На выбранном этаже, высокие, незнакомые цветы украшали огромный, пустой холл. Но они не вызвали у Гали теплых чувств. Она опустилась на чемодан и снова расплакалась.

Что-то незнакомое, настораживающее, хитровато-деловитое и расчетливое почувствовала Галя в странно суетливых движениях Василия, но она списала это впечатление на счет своей раздраженности и усталости. И тут Василий обнаружил балкон. Это неожиданное открытие привело его, как ей показалось, в неописуемый восторг. Он-то и усмирил проснувшееся в ней недоверчивое беспокойство. Василий схватил Галю за руку и потащил к открытому окну.

– Галка, смотри, какие звезды! – закричал он.

А она глянула вниз. В черноте огромного двора, как в зияющем ущелье, где-то глубоко-глубоко внизу светилось несколько огоньков. Посмотрела перед собой, на город – бесчисленные таинственные цветные вспышки рисовали причудливые, хаотичные картины… И она в этом огромном мире одна – неустроенная, несчастная... Подняла глаза к необъятному низкому тяжелому небу, слегка расцвеченному бледными звездами – и совсем потухла, растворенная в его черноте. Переизбыток впечатлений окончательно обессилил ее. Так захотелось к бабушке! Галя нащупала в темноте какое-то подобие кресла и опустилась в него. Василий пристроился рядом, на подлокотнике.

– Да ты совсем озябла, – произнес он тихим шепотом, осторожно касаясь ее плеча.

Силы покинули Галю. Но не это было главным. Морально была раздавлена. И Валерки с девчонками не было рядом. Бросили ее. С ними приободрилась бы. Наплакавшись, Галя незаметно погрузилась в тяжелую полудрему. На нее напало абсолютное безразличие ко всему, что происходило в этот день. Ей не хотелось суеты, волнений. Спать, спать, спать.

Во сне Гале казалось, что кто-то – может быть, бабушка – осторожно накрывает ее теплым ватным одеялом. Минуты ли прошли после этого момента, часы ли, она не знала. Только разбудило ее что-то непонятное и неприятное: будто свалилось на нее тяжелое, хрипло дышащее животное. Приняв происходящее за дурной сон, она попыталась окончательно проснуться. Секундная резкая боль… затем тупая, ноющая, тянущая, окончательно приведшая ее в чувство...

Галя открыла глаза, шевельнулась, пытаясь понять, где она, что с ней?.. Луна освещала балкон. Было очень тихо. Она лежала на двух придвинутых друг к другу креслах. Василий сидел рядом на полу с настороженно-испуганным лицом. С трудом стал доходить смысл произошедшего, но он бесцветный, безразличный, далекий... как бы из глубины подсознания. Нет… не доходит, неопределенно маячит в затуманенном сном мозгу. И только тупая, ноющая боль напоминает о реальности странного пробуждения.