Текст книги "Дракон выбирает судьбу (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Глава 4

Джемма окончательно очнулась в тот момент, когда поняла, что ее лицо мягко держат чужие ладони – едва-едва, почти любовно касаясь кожи. Летняя ночь захлебывалась соловьиными трелями и шелестом трав, кругом плыли ленты цветочного запаха и растущая луна поднималась над чернотой деревьев.

“Я жива”, – подумала Джемма. Кабриолет стоял чуть в стороне, дверь со стороны водителя была открыта. Ее не сбило, не размазало по дороге, Гилберт занимался любовью с певичкой, а Джемма была жива.

– Откуда ты здесь? – спросил водитель, и тогда Джемма узнала его: Андреа Сальцхофф. В его голосе звучала неожиданная дрожь, словно ему сделалось страшно по-настоящему, впервые в жизни. – Джемма?

Ее качнуло. Кровь отхлынула от лица и снова прилила. Джемма представила, как сейчас могла бы лежать на обочине, в пыли, словно сломанная кукла – озноб прокатился по плечам, и Андреа будто бы опомнился: стянул пиджак, набросил на Джемму, заглянул в лицо.

– Сколько пальцев видишь?

Он показал два пальца, указательный и средний, в том знаке V, которым обозначал победу своего дела. Джемма ни с того ни с сего вспомнила фотографию в газете – Северный ястреб поднимал руку, и все, кто его слушал, делали то же самое, откликаясь на его призыв.

– Два, – откликнулась Джемма. Во рту было горько, словно она ела пепел. – Ты меня не сбил. Все в порядке.

Андреа коротко рассмеялся, сделал шаг назад, запустил руку в волосы. Присел на капот машины – помедлив, Джемма опустилась рядом с ним. Свет фар падал на дорогу, и откуда-то издалека доносилась музыка. Бриллианты, прическа и лучшее платье, в особняке фра Вивьен продолжался званый вечер, и Сибилла Бувье пела, выбравшись из-под короля всей прессы и телевидения.

– Откуда ты здесь? – спросил Андреа. Страх из его голоса отступил, и Джемма этому обрадовалась.

Теперь надо было искать новый дом. Она знала, что не сможет переступить порог квартиры Гилберта в Малой Стране. У нее отнимутся ноги, если она подойдет к нему. Снова всплыла картинка: Гилберт лихорадочно целует певичку, которую сделал звездой, и его ладони поднимают концертное платье, скользя по бедрам, и белья фрин Бувье не носит…

Гилберт предал Джемму не просто так – он выставил ее на посмешище. Он никогда не поступил бы так с драконицей и просто показал человеческой женщине, где ее место. Но это было настолько дико, настолько неправильно, что Джемма не могла поверить в то, что видела.

Гил не мог быть таким. Нет, он не мог.

И у него уже были расстегнуты брюки, и он целовал звездочку, которую зажег несколько дней назад.

– Я… – начала было Джемма, и ее вдруг скрутило одновременно спазмом тошноты и смехом. – Я не знаю, как рассказать…

Это была истерика – впервые после брака с Игорем Шольцем. Андреа понял: коротким, почти борцовским движением он обнял Джемму, прижал к себе, и она разрыдалась куда-то во тьму, в ткань дорогой рубашки, за которой гулко и ровно билось чужое сердце.

– Мы приехали на званый вечер… – слова вырывались какими-то обрывками, слова пульсировали, переполненные кровью и болью, и во рту было сухо и горько. – И Гил… я видела его и Сибиллу Бувье, певицу. Они…

Джемме казалось, что она сейчас задохнется. Андреа гладил ее по голове, как ребенка – она еще удивилась, какая у него тяжелая, сильная и в то же время нежная рука. От нее веяло теплом, и Джемма вдруг успокоилась. Последние слезы еще стояли в глазах, но плакать больше не хотелось.

Все кончилось. Надо было подниматься и жить дальше.

– Я понял, можешь не рассказывать, – поняв, что она перестала плакать, Андреа отстранил Джемму, осторожно провел ладонями по щекам, стирая слезы. На какой-то миг Джемме почудилось, что в его темном взгляде проплыли золотые искры. – Ладно, незачем тут стоять, поедем отсюда.

Нырнув в салон и устроившись на пассажирском сиденье, Джемма угрюмо подумала, что не знает, что ответить, когда Андреа спросит, куда ее отвезти. Нет, в квартиру в Малой Стране все-таки придется заглянуть – забрать вещи. Впрочем, ну их – если Игорь Шольц-младший разблокировал счета, денег у Джеммы вполне достаточно. Пусть Гилберт выбросит ее скудные пожитки, освобождая место для фрин Бувье или для кого там еще. Машина плавно двинулась сквозь ночь – радио что-то бормотало, но Андреа выключил его сразу же, как только началась музыка.

– Откуда ты здесь? – спросила Джемма, ежась под его пиджаком. Как же хорошо, Господи, что у нее хватило ума не принимать предложения Гила, не поехать сегодня в церковь, не…

– Ехал от одного знакомого. Элиас Семеониди, мой фармацевт, – ответил Андреа. В его взгляде было сочувствие, но не жалость. Если бы он жалел, то Джемма умерла бы прямо на этом кожаном сиденье. – Господи, Джемма, как же я испугался за тебя, ты просто не представляешь.

– Куда мы?

– Поедем выпьем чего-нибудь. Тебе нужно успокоиться. Если куришь, кури.

Джемма отрицательно качнула головой. Однажды она начала курить, потому что Игорь Шольц ненавидел запах дыма, и ей хотелось насолить ему. Тогда муж избил ее так, что Джемма почти месяц провела в больнице. Врачи и медсестры качали головами, искренне сомневаясь, что всему виной падение с лестницы, но никто ничего не сказал вслух.

Интересно, ищет ли ее Гилберт? Или так увлекся своей звездой, что забыл о бывшей драконьей доле? Она машинально дотронулась до шрама – Андреа заметил это и усмехнулся краем рта.

– Я не верю, – пробормотала Джемма, глядя в ночь за окном. – Я видела все своими глазами и не верю. У тебя когда-нибудь было такое?

Дорога ручьем влилась в шоссе, и пастораль летней ночи растаяла – на горизонте воздвиглась столица с сиянием бесчисленных огней, неоном реклам и драконьими башнями.

– С драконами бывает по-разному, – уклончиво ответил Андреа. Джемма устало провела ладонями по лицу. Платье, такое прекрасное несколько часов назад, теперь казалось лохмотьями.

– Почему? – спросила она. – За что? Что я сделала не так?

– Ты тут вообще не при чем, – Андреа старался сдерживаться, но в его голосе едва уловимо звякал металл. – Ты просто человек. А он дракон, который живет среди драконов по их морали. Он может хорошо к тебе относиться. Но скажи мне вот что: имеет ли право твоя собака ревновать, если ты погладишь дворняжку на улице? Если даже накормишь ее обедом?

Джемма обернулась к нему. Профиль Андреа чеканно выделялся на фоне ночи, и она снова подумала, что Северный Ястреб умеет производить впечатление. Он был словно главный герой на сцене – на него нельзя было не смотреть.

– Хочешь сказать, что я для него как домашняя собачка?

Андреа усмехнулся.

– Ты человек. Хорошо, если тебя считают собачкой, а не свиньей.

“ Не думаю, что вы настолько любите свиной шашлык, Гилберт”, – равнодушно откликнулась драконица в ее памяти, и Джемма усмехнулась.

– Он не такой, – ей захотелось расхохотаться в голос: Гилберт трахал певичку почти у нее на глазах, а она, дурочка, ищет ему оправдания. Андреа мягко улыбнулся.

– Не такой это Хеймиш Джонсон, – ответил он. Хеймиш Джонсон, звезда рок-н-ролла, славился тем, что предпочитал мужчин дамам. – Остальные все такие.

– И ты тоже?

Вот и столица. Кабриолет свернул в какой-то проулок на окраине и остановился возле клуба. Вывеска сообщала о том, что сегодня выступают “Пацаны”, группа, которая со своим бойким рок-н-роллом почти добралась до популярности. Возле клуба хохотали барышни, пьяные в лоскуты. Охранники, которые их выставили, смотрели на девиц с укоризненным презрением. Розовое платье одной из них было мокрым – похоже, девушка вылила на себя коктейль.

– Я скажу тебе честно, – произнес Андреа, расстегивая ремень безопасности. – Если я выбрал женщину, то трогательно храню ей верность. Как голубь.

Почему-то это не прозвучало язвительно или ехидно. Почему-то ему хотелось верить.

– И где сейчас твоя женщина? – поинтересовалась Джемма, выходя из машины. Андреа улыбнулся, но глаза остались холодными и грустными.

– Моя жена погибла четыре года назад, – с протокольной сухостью ответил он, запирая автомобиль. – С тех пор у меня никого нет… но думаю, скоро все изменится.

– А как же то, что ты не пропустишь ни одной красивой женщины?

Андреа улыбнулся. Охранник узнал его – открыл двери, и, когда Андреа мягко опустил руку на спину Джеммы и подтолкнул вперед, ей вдруг показалось, что она входит в новый, незнакомый и пугающий кусок своей жизни.

Но она хотя бы была в нем не одна. Уже хорошо.

– Ты первая красивая за эти годы, – совершенно серьезно произнес Андреа. – И сильная. Убийственное сочетание.

Клуб был полон. К маленькой сцене, где играли “Пацаны”, было не протолкнуться. Раскованный, бодрый ритм их музыки пульсировал в ушах, и Джемма вдруг обо всем забыла, словно ее прошлая жизнь осталась где-то там, за дверями этого маленького клуба. Пахло потом и фруктовыми духами от девушек в ярких платьях – в моде снова были рукава-фонарики и юбки-колокольчики с жестким пышным подъюбником, сверкали лакированные ботинки парней, официантки скользили с подносами среди слушателей, разнося высокие бокалы с пестрыми коктейлями. Джемма нырнула в эту беззаботную жизнь и сделалась другой – не бывшей драконьей долей, которую предали и выставили на посмешище, а просто девушкой, которая пришла послушать музыку.

Мир вдруг сделался маленьким и тесным – но его наполняла музыка, и Джемма больше не была одна.

“Пацанов” было трое – один, с лихо закрученным коком темных волос, играл на гитаре, второй сидел за барабанной установкой, третий был контрабасистом. Джемма и Андреа вдруг оказались почти у сцены – песня закончилась, и гитарист, лихо тряхнув головой, белозубо улыбнулся на весь зал и прильнул к микрофону почти в поцелуе:

– Спасибо! Спасибо, спасибо всем вам! А теперь та песня, которую вы так полюбили – “Дождик!”

Зрители зааплодировали, поддержав его восторженными возгласами – и Джемма тоже захлопала в ладоши, хотя никогда не слышала этого “Дождика” и во второй раз в жизни слышала “Пацанов”. Музыка побежала по клубу, словно бойкие бусины – рассыпались, разлетелись с нити, попробуй теперь собери. Где-то Гилберт, возможно, пытался найти пропавшую драконью долю, где-то огромный мир жил своей прекрасной и пугающей жизнью, а здесь, в клубе, Андреа взял Джемму за руку и негромко предложил:

– Потанцуем?

– Я не умею, – призналась Джемма и в следующий миг уже куда-то летела в чужих сильных руках.

Андреа смотрел неотрывно – его глаза были наполнены темным весельем. Музыка окутывала огненным покрывалом, отдаваясь в груди уверенным сокрушающим ритмом, который перебивал биение сердца. Это было похоже на магию – могущественную, способную растереть в порошок, но эта сила почему-то говорила: я не причиню тебе вреда. Я не сделаю тебе больно. Все будет хорошо, просто танцуй.

И Джемма танцевала.

Удар музыки – и сразу же рывок к партнеру, и тотчас же – скользнуть в сторону, но не размыкать рук. Музыка становилась все энергичнее и быстрее, и танец наполнялся яростью и почти безумием.

Быстрее. Ближе. Еще ближе.

Музыка звала за собой, словно голос дудочки сказочного Крысолова, который когда-то увел из города всех невинных девушек – иди, беги под дождем, освободись. Все будет хорошо, пока звучит музыка и длится танец, пока Андреа смотрит так, словно только Джемма имеет значение.

Ближе – и дальше. Совсем рядом, вплотную, кожа к коже – и вновь подхватывает ветром и уносит, и почему-то от этого становилось легче, словно музыка и танец вытряхивали из души все плохое, все, что могло причинить боль. Джемме сделалось весело – и веселье было похоже на пламя, которое потекло по венам, превращая ее в кого-то другого, не в себя. И эта другая, смелая молодая женщина танцевала с Андреа Сальцхоффом, хотя до этого считала, что не умеет танцевать.

И все было неважно.

– Сдаюсь, – прошептала Джемма, когда песня закончилась и музыка оборвалась, словно летний дождь, который налетает, окатывает с ног до головы, и уходит. Ноги гудели, тело казалось чужим, но танец выбил из нее всю боль, которую причинил Гилберт. Танец все исправил и исцелил. Зрители аплодировали “Пацанам”, у Джеммы шумело в ушах – Андреа прижал ее к себе правой рукой, левую поднял с пальцами в виде буквы V: его узнали, и Джемма отметила, что такой вот выход в люди имеет значение для политика.

Пока драконы пили и жрали в своих башнях, Андреа Сальцхофф был с людьми на окраине города. Не заливал в себя вино по тысяче лир за бутылку, не портил барышень – просто танцевал, просто был своим.

Он все делал правильно. И Джемма не знала, почему ей от этого так жутко.

***

– Фро Сомерсет? Фро Сомерсет, простите, но… вам уже пора. Эмерент и Хавальд ждут вас уже два часа.

“Меня сейчас вырвет”, – подумал Гилберт.

Сил хватило на то, чтобы переползти к краю кровати и открыть глаза. Его собственная спальня – так, уже хорошо. В голове плавала боль, желудок сминали спазмы тошноты, все кругом кружилось и качалось, но Гилберта все-таки не вырвало.

– Фро Сомерсет?

А, это Клайв, его личный помощник – ответственный и серьезный парень, который был слишком ограничен, чтобы претендовать на что-то посолиднее, чем ассистировать Гилберту…

– Я сейчас, – прошептал Гилберт, и слова скомкались в горле.

Какое-то время он лежал, бездумно глядя в потолок и пытаясь понять, что произошло. Он давно не напивался до такого состояния, с чего бы ему напиваться сейчас?

Где он вообще вчера был?

Мочевой пузырь нетерпеливо напомнил о себе, твердо обещая подмочить репутацию. Гилберт спустил ноги с кровати и босиком поковылял в ванную, стараясь ни за что не зацепиться по пути. Нет, это не было похоже на похмелье. Слишком уж ломило виски. Наверно, он заболел – надо развести в горячей воде пару пакетиков жаропонижающего, станет легче. Молодой растрепанный мужчина, который мелькнул в зеркале, был похож на мертвеца – конечно, если у мертвецов бывают засосы на шее и отпечатки помады.

Стоп. Помада.

Гилберт подошел к зеркалу, оперся о раковину. У Джеммы была другая помада, бледно-розовая, почти незаметная. А этот красный оттенок предпочитала…

Сибилла? Откуда, дьявол ее побери, она взялась?

От удивления его даже тошнить перестало.

– Фро Сомерсет? – окликнул Клайв. – У вас через полчаса совещание по финансированию “Красотки” во втором полугодии.

– Я сейчас, – только и смог повторить Гилберт.

Вернувшись в спальню, он почти рухнул на кровать, подтянул к себе телефон и набрал номер квартиры в Малой Стране. Через два гудка трубку сняла служанка и на просьбу позвать Джемму сообщила:

– Фро Гилберт, она не ночевала. Тут час назад пришли люди из офиса Сальцхоффа и забрали ее вещи.

Гилберт не знал, был ли он пьян или болен, но эта новость сразу же привела его в себя, стряхнула болезненное оцепенение и маету. Джемма у Андреа Сальцхоффа, и он приказал забрать ее вещи? Это что еще за новости?

Минувший день казался черным провалом с обугленными краями – Сибилла Бувье пела в нем свою песню о том, что каждый хоть однажды, но полюбит, и от этой песни волосы начинали шевелиться на голове. Гилберт торопливо привел себя в порядок и быстрым шагом покинул дом, не зная, что собирается делать, но чувствуя всем своим драконьим естеством – случилось что-то очень плохое. Непоправимое. Клайв несся за ним с папкой документов в руках, торопливо рассказывая о том, что запланировано на сегодня, что пришлось передвинуть, а что и отменить из-за того, что он не смог разбудить босса вовремя.

Гилберта остановил слуга – он шел от почтового ящика с большим бежевым конвертом, в таких обычно пересылают фотографии. Марок не было – кто-то просто бросил конверт в ящик, и от этого внутри разлился противный холодок.

– Это вам, фро Гилберт, – слуга с поклоном протянул послание. Дождавшись, когда он уйдет, Гилберт открыл конверт, чувствуя, как в висках вновь оживает боль.

Это в самом деле были фотографии. Какой-то убогий клуб и убогое трио на сцене, толпа народу, и фотографу трудно снимать из-за спин, но он отлично справляется с задачей – вот Джемма, разгоряченная, наполненная каким-то лихорадочным весельем, отплясывает с Андреа Сальцхоффом. Ее взгляд был пуст, словно алкоголь или наркотики вычистили душу у нее из тела – но Гилберт почувствовал, что дело тут в другом.

Он поднес руку ко рту, запрокинул голову к веселому летнему небу, словно хотел увидеть в летней синеве своего улетающего ангела – увидеть и остановить.

На второй фотографии Сальцхофф обнимал Джемму – дружеский жест выглядел так, словно он ее присваивал. И прикосновение губами к виску было вполне невинным и дружеским, но у Гилберта шевельнулся огонь в груди, ища выхода. Как этот человек вообще осмелился дотронуться до Джеммы? Танцевать с ней, быть рядом, целовать, дышать одним воздухом?

Третий снимок – Джемма садится в автомобиль Сальцхоффа, припаркованный возле клуба: Северный Ястреб открывает ей дверь, левая рука мягко и властно лежит у Джеммы на пояснице. Куда они поехали? Наваждение быстрого ритмичного танца схлынуло с нее – Джемма была похожа на жертву, которую везут к алтарю, чтобы перерезать горло.

Гилберт скользнул пальцами по шее, по следу, оставленному Сибиллой, и вдруг почувствовал себя беспомощным и маленьким. Ему хотелось докричаться до того, кто может все исправить – и он не знал, кого позвать, к кому прильнуть, умоляя, чтобы все сделалось, как раньше, чтобы не было ни минувшей ночи, ни этих фотографий.

Ладно. Не стоило медлить – чем быстрей все выяснится, тем лучше. Смяв фотографии, Гилберт сунул их в карман пиджака, швырнул конверт Клайву и приказал:

– Узнайте, кто притащил эту дрянь.

Клайв растерянно прижал конверт к груди и спросил:

– Фро Сомерсет, а как же совещание?

Гилберт не ответил.

Служба Андреа Сальцхоффа по связям с общественностью выглядела подчеркнуто скромно: всего три кабинета в одном из недорогих офисных зданий, которому далеко было до роскоши драконьих башен. Возле лифта собралась толпа народу – в это время кто-то шел с обеда, кто-то на обед; Гилберт махнул рукой и свернул к лестнице. Появился соблазн перекинуться и влететь в нужное окно в драконьем облике, но он передумал. Здание старое, не дай Бог, вспыхнет.

“Я еще могу все исправить”, – думал он и не знал, что именно собирается исправлять. Все в нем пришло в движение, озноб сменялся жаром, и чей-то насмешливый голос звучал в ушах с липкой вкрадчивостью, повторяя: “Все плохо, очень плохо”.

Он опомнился возле приоткрытой двери, когда услышал голос Джеммы, усталый и надтреснутый:

– …и организуем большое интервью в “Ежедневном зеркале”. Обязательно – про студенческий бунт в Кавентоне. Обязательно – про письма с угрозами. Обязательно – про работу фонда.

Гилберт вошел в офис, такой же чистый и скромный, как и все здание. Обстановка была сдержанной, почти убогой. На столе, рядом с которым сейчас стояла Джемма, разместился телефон и старенькая печатная машинка, лежали какие-то книги, стопки бумаг, листки с пометками – как видно, Джемма энергично взялась за дело.

Она выглядела осунувшейся, почти больной. Волосы были заплетены в косу, небрежно переброшенную через плечо, платья, которое было чуть велико, Гилберт никогда не видел. Заметив, что он вошел, Джемма сразу же окаменела лицом – передала исписанный листок своей собеседнице в темно-синем костюме, которая, кажется, еще не окончила старшую школу, и вздохнула, глядя куда-то над головой Гилберта.

– Джемма, – прошептал он, подойдя. – Джемма, что случилось? Почему ты съехала?

Девочка в темно-синем бесшумно скрылась за дверью. Из соседнего кабинета тянуло хорошим табаком, и доносились мягкие упругие шаги, словно там двигался тигр. Джемма смотрела так, словно не узнавала его – от этого в горле Гилберта начинал шевелиться огонь.

– То есть, ты вчера занимался любовью с этой певицей, – сказала она, присев на край стола, – и спрашиваешь, почему я съехала?

Слова казались пощечинами, которые Джемма ему закатила – да хоть бы она и правда ударила его, было бы легче.

– Что ты такое говоришь? – пробормотал Гилберт, отчаянно пытаясь найти в темной яме минувшего дня хоть какую-нибудь зацепку, хоть самое крошечное воспоминание. Нет, ничего. Пустота. – Это невозможно. Этого не было.

“Было, – язвительно произнес внутренний голос. – У тебя засосы и помада на шее и на члене. Все это было, и Джемма стала свидетельницей”.

В глазах Джеммы блеснула влага. Лицо едва заметно дрогнуло. “Мне больно! – почти кричала она, – мне больно, Гил, как же мне больно!”

– Я это видела, – глухо откликнулась она. – Тебя со спущенными штанами и ее под тобой. Без белья. Гил, я… я не понимаю, за что.

– Я никогда бы так с тобой не поступил, – сказал Гилберт, вложив в эти слова всю честность, которая только была в нем, и зная, что уже ничего не сможет ни изменить, ни исправить. – Я выбрал тебя, ты моя пара, мне никто больше не нужен, Джемма.

Она отвернулась. Шаги за соседней дверью остановились. Гилберт чувствовал, как весь его внутренний огонь закручивается в бело-рыжую спираль, стремясь вырваться.

– Поэтому у тебя до сих пор ее помада на шее.

Лучше бы она закричала. Лучше бы ударила его этой подставкой для карандашей, лучше бы разбила телефон о его голову – только бы не говорила так. Мраморный ангел не улетел, он умер.

– Я не знаю, что произошло, – прошептал Гилберт. – Скорее всего, меня чем-то опоили, я ничего не помню. Но я никогда бы не изменил тебе, Джемма.

Дверь приоткрылась – выглянул Сальцхофф и спокойным, очень дружеским тоном спросил:

– Джейм, все готово?

Плечи стали ныть – усилием воли спутав крылья, которые начали разворачиваться будто бы сами по себе, Гилберт обернулся к Сальцхоффу. Она для него уже Джейм, ну конечно. Джемма смахнула слезу, кивнула, подгребая к себе какие-то бумаги со стола.

– Все готово, да, – сказала она, и Гилберт рыкнул:

– Свали, не мешай.

Сальцхофф, разумеется, не свалил – задумчиво мазнул пальцем по кончику носа и произнес:

– У нас эфир у Падди Кейвиварна через три часа. Дорогой мой спонсор, давай, ты решишь вопросы своей глупости в какой-нибудь другой день?

Падди Кейвиварн был политическим обозревателем – славился острым языком, вел собственную передачу, и интервью с Северным Ястребом могло стать новым шагом в его карьере. Гилберт сам все вчера организовал – потому что ему нужен был Андреа Сальцхофф, и ради этого он перешагнул через свою неприязнь и начал общее дело.

Рука сработала будто бы сама по себе – вырвалась вперед, и вокруг нее заструились искры, растворяя человеческую кожу и выпуская драконью лапу. Сверкнули когти – бронзовые, иззубренные – и Гилберт испытал давящее мстительное удовольствие, когда они сжались вокруг шеи Сальцхоффа, слегка погружаясь в кожу: не для боли или смерти, а для науки.

Горло наполнилось огнем. Он не смел прикасаться к Джемме, не смел целовать ее, он, человечишка с севера, не имел права так говорить с драконом. Сальцхофф вцепился обеими руками в драконью лапу, издал сдавленный всхлип, такой странный, такой на него не похожий, и Гилберт почувствовал прикосновение радости. Он шевельнулся, отрывая Сальцхоффа от пола, и с исключительно светскими интонациями промолвил:

– Не забывай свое место. Я могу тебя поднять. А могу сбросить с неба.

Кто сделал эти снимки, спросил себя Гилберт. Наверно, тот, кто опоил меня вчера, тот, кто подсунул мне Сибиллу так, чтобы Джемма все увидела. Сальцхоффу это выгодно, но как, дьявол его побери, он сумел это провернуть? Джемма опомнилась – рванулась вперед, встала, закрывая собой Северного Ястреба. В ее глазах разливалось отчаяние – такое густое и глубокое, что Гилберт опомнился.

Он сам был во всем виноват. Вчера надо было идти не к драконам, а в церковь – тогда все было бы иначе. Тогда его ангел по-прежнему был бы с ним, а не закрывал бы сейчас человека от чудовища.

– Пока еще ты мне нужен, – сказал Гилберт, понимая, что только что все разрушил и разметал клочками по закоулочкам. По шее Сальцхоффа струились ручейки крови, и Джемма смотрела то на них, то на Гилберта, открывая и закрывая рот. – Пока еще. Не стоит об этом забывать.

“Я все разрушил”, – подумал он и вышел из офиса – быстро, не оборачиваясь, словно стараясь сбежать от себя самого.