Текст книги "Аальхарнская трилогия. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 45 страниц)

– Он умер, – сказала Мари и отступила в толпу. – Бог умер.

Кто-то подхватил ее слова, и по площади словно ветер пронесся: умер, умер. А Мари, не желая ничего видеть, слышать и знать, проскользнула среди зевак в сторону Морской улицы, где народу было уже поменьше, а главное – через два квартала располагался небольшой, но очень уютный сквер. Вот там-то, рухнув на уединенную скамью, Мари и дала волю слезам.

Бог умер. А она была жива.

Впрочем, это уже не имело значения.

* * *

Разумеется, все ждали чудес, и в ночь перед похоронами Андрея столица не спала. Бог умер – следовательно, конец мира не за горами, и народ собирался в храмах на всенощное бдение, надеясь найти в святых стенах хоть какую-то защиту. Напуганные священники толковали Писание, кто во что горазд, ожидая как минимум серного дождя с неба, как только гроб с Заступником опустится в землю. Самые отъявленные толкователи предвкушали появление Змеедушца во плоти и схождение духов небесных для Последней Битвы и призывали вооружаться всеми подручными средствами, чтобы помочь силам Света одержать победу. Охранное управление, которое в силу специфики работы как-то сомневалось в том, что демону можно проломить голову булыжником, усиливало патрули для предотвращения возможных беспорядков.

Утром пошел снег – на месяц раньше положенного, и люди, которые вышли на улицы проводить траурный кортеж с телом Андрея от дворца до Белого кладбища, на котором хоронили представителей высших сословий, ежились и перешептывались о том, что это только начало. Метель усиливалась, и что-то действительно страшное и безжалостное виделось в черных лошадях, которые влекли катафалк с телом Заступника, в приспущенных государственных флагах, и в траурных камзолах на охранцах из личного полка государя, которые сопровождали процессию, проплывая сквозь летящий снег подобно призракам. Казалось, что люди, высыпавшие на улицы, присутствуют на церемонии какого-то архаического жертвоприношения, когда мстительные и жестокие языческие боги спускались на землю и уничтожали себе подобных за грехи людские. Патриарх Кашинец, который несколькими днями раньше отличился тем, что публично отлучил императора от церкви, теперь был в определенном замешательстве, не представляя, как он будет вести похоронную службу по Заступнику. Снег сыпал все гуще, все сильнее, белая мгла сгущалась непроницаемой завесой, и те, кто смог прийти к могиле Заступника, невольно обводили лица кругом и сжимали в карманах заготовленные пистоли, ожидая, что слуги Змеедушца, обрадованные гибелью бога, вот-вот кинутся на собравшихся из-за ближайших могил.

Собственно говоря, на этом все и кончилось. Метель иссякла к вечеру, в прорехи среди туч глянули первые звезды, и ударил легкий морозец – ничего сверхъестественного и необычного. Ни один демон не выпрыгнул из-за угла, чтобы получить от напуганного горожанина булыжником по лбу, земля не разверзлась, и небо не свернулось в грязно-белый свиток. Не случилось абсолютно ничего, и люди уже вечером занялись своими обычными делами. Всем хотелось как можно скорее забыть о случившемся, и многие, не желая поверить, что самозванец обманул их в самых лучших чувствах, попросту выкинули из памяти все события последнего месяца. Какие-то упорные блаженные еще несколько дней дежурили на могиле Заступника, ожидая чудес и благодати, но потом мороз усилился, и охрана кладбища спровадила их по домам. Патриарх Кашинец, понимая, что впал в ересь и совершил государственное преступление, покаялся перед инквизиционным трибуналом и отправился в добровольное изгнание на север.

Этим все и закончилось. К Новому Году никто уже и не вспоминал о том, что осенью в Аальхарне появился Заступник во плоти.

* * *

Ранним утром, на следующий день после дуэли, Нессу отправили в загородное поместье. Официально было объявлено, что ее величество отправилась поклониться святым мощам преподобного праведного Адама, а люди на улице Кивеля никогда не задавали лишних вопросов и не распускали язык по поводу того, как императрица вместо северных краев вдруг оказалась на востоке. Командир охранного отряда уважительно, но кратко объяснил, что дом государыне покидать запрещено, и исключением может быть только пожар – тогда госпожа должна выйти в сад и ждать, когда все закончится.

– А если я заболею? – спросила Несса.

– Здесь есть лекарник, он один из лучших в стране, – спокойно ответил командир. Видимо, он был готов к тому, что вопросов будет много.

– А если я захочу пойти в церковь?

– Домовый храм к вашим услугам.

– В библиотеку?

– Библиотека есть в особняке. Набор книг очень приличный.

– То есть я и в сад выйти не могу?

– Ваше величество, у меня крайне строгие инструкции по этому поводу.

Итак, она снова стала пленницей. Сидя у камина со сборником легенд и мифов Аальхарна, одной из немногих удобочитаемых книг в библиотеке, Несса смотрела, как один из охранцев сервирует ужин и размышляла о том, что же делать дальше. Впервые в ее жизни события действительно развивались от плохого к худшему, и впереди не было ни просвета, ни надежды. Единственный друг погиб. Отец в ссылке. Сама она – узница, пусть и в прекрасных условиях, но сути это не меняет.

После ужина обнаружилось, что в помещении, где находится ее величество, обязательно должен быть хотя бы один охранец. Несса вспылила не на шутку и потребовала позвать командира.

– В конце концов, это переходит всякие границы! – воскликнула она, едва тот возник на пороге спальни. – Я ведь женщина!

– Я все понимаю, моя госпожа, – ответил командир, – однако у меня очень строгие инструкции.

Несса поняла, что никакого толку тут не добиться. Впрочем, низкорослый охранец, зашедший в спальню вслед за командиром, отвернулся к окну и не пошевельнулся, пока Несса не переоделась ко сну.

– Спокойной ночи, – с максимальной язвительностью промолвила она и укрылась одеялом с головой.

Дни тянулись медленно и страшно, неторопливо складываясь в недели. Несса читала все подряд – книги по геологии и географии, жития святых, военную мемуаристику, даже растрепанный том «Введения в небесную механику» великого Невта, который в свое время произвел переворот в науке. Трескучие буквы пытались заглушить тоску одиночества, печали и отчаяния, но даже дебри формул, через которые она с достоинством пробралась, не смогли притупить той боли, что терзала Нессу. Осенний сад за окном, весь в ярких мазках рыжего и алого, казался грязно-серым, засыпанным пеплом; Несса смотрела, как срываются с ветвей первые листья и думала о том, что никогда не узнает, где похоронен Кембери. Вспоминая проклятый вечер его смерти, она думала, что все это было очень давно и не с ней. С ней будто вообще ничего не было, словно она никогда не рождалась и не жила.

Потом командир охранного отряда сообщил ей, что ее отец, доктор Андерс, скончался от кровоизлияния в мозг.

Смерть Андрея Несса восприняла как боль – резкую боль в животе, словно кто-то со всей силы ударил ее кулаком. Командир рассказал, что с площади Андрея доставили в дворцовый госпиталь и сделали там все, что полагалось медицинским протоколом в данном случае, но Несса знала, что все это было бесполезно, и отец умер на булыжной мостовой, даже не успев понять, что умирает.

В голове вертелась одна-единственная мысль: этого не может быть. Скорчившись от боли на кровати в спальне, Несса прокручивала ее и так и этак, словно пыталась понять и допустить до сознания и души. Андрея больше нет.

Боль усилилась, на какое-то время заглушив все мысли и не оставив ничего, кроме физического страдания и тьмы. Несса с трудом сползла с кровати и поковыляла в ванную – сейчас ей надо было остаться одной, а туда, по счастью, ее пока не сопровождали. Несколько долгих-долгих минут Несса сидела на краю ванной, а потом вдруг поняла, что ей нужно сделать, и отвернула кран, включая воду.

Потом время остановилось. Несса ощутила этот момент всем телом и ушла на дно. Какое-то время она еще слышала шум воды; потом перед глазами взмахнули молочно-белыми хвостами странные незнакомые рыбы, и стало тихо и темно.

Казалось, Несса плавала в блаженстве серой пустоты несколько геологических эпох и не хотела выбираться на поверхность. Но затем откуда-то издалека стал пробиваться пульсирующий звук, постепенно сложившийся в знакомый голос:

– Уроды! Всех под трибунал! На рудниках сгною!

Дальше шла совершенно безобразная матерщина на всех языках, включая и русский.

Так совпало, что именно в этот час в загородную резиденцию приехал император лично, и первым, что он увидел, были насмерть перепуганные охранцы, что вытаскивали тело Нессы из воды. Шани схватился за сердце и разразился такой тирадой, что вогнала бы в краску пиратского боцмана и в несколько раз ускорила реанимационные мероприятия. Когда Несса окончательно пришла в себя и избавилась от воды в легких, то Шани уже успел проораться и относительно успокоиться. Командир охранцев стоял, вытянувшись во фрунт, и готовился принять любую кару из множества обещанных.

– Не кричи, пожалуйста, – хрипло попросила Несса. Собственный голос показался ей чужим. – В ушах звенит…

Шани энергично провел ладонями по лицу и абсолютно спокойно приказал:

– Так, все вон отсюда.

Охранцы и лекарник быстро и неслышно покинули комнату. Несса закрыла глаза: смотреть на Шани ей сейчас совсем не хотелось. Вернуться бы под воду, к белым рыбам и тихим грезам… Сухая горячая ладонь опустилась на ее лоб, провела по мокрым волосам.

– Несса, ну зачем ты так…

– Да все случайно, – сказала Несса. Меньше всего она сейчас хотела делиться с кем-то своим горем. Особенно с Шани. С ним в первую очередь. – Не волнуйся. Задремала и черпанула воды носом.

– Правда?

– Правда. С чего бы мне, – Несса плакала и не понимала, что плачет. – У меня вот отец умер… Конечно, надо жить да радоваться.

Шани хлестнул ее по щеке – не больно, но очень обидно. Старый способ прекращения истерик снова показал себя с лучшей стороны.

– Приведи себя в порядок, – глухо приказал Шани. – У нас скоро будут гости.

Глава 12. Лев зимой

Того, что случилось дальше, никто не ожидал. Никто даже не предполагал, что подобное возможно.

Как говорится, поначалу ничто не предвещало беды. После похорон доктора Андерса прошла седмица, и народ стал потихоньку успокаиваться. У жителей столицы хватало собственных насущных дел – и они занялись делами. Пресса вместо привычных уже рассуждений о приходе Заступника писала о новых разработках Пышного в сфере покорения неба, никто не собирался на пикеты, требуя странного, и в городе воцарилось долгожданное спокойствие. Шани, как обычно, провел очередное заседание государственного совета, на котором, судя по протоколам, обсуждался вопрос строительства нового академиума (единогласно решено положительно) и проблема продажи технологий за рубеж (такое же единогласное вето).

А после того, как министры покинули дворец и разъехались по собственным ведомствам, то Шани снял корону аальхарнских государей и отнес ее в тронный зал, где сдал хранителю под роспись в гроссбухе. Взглянув на написанное, хранитель перепугался чуть ли не до физиологической крайности: император написал просто имя и фамилию. Без титулов и церемоний, как обязан был это сделать по государственному протоколу.

– Простите, сир, – окликнул хранитель, с крайнего перепугу даже осмелевший, – но вы тут… немножко… ошиблись.

Шани только отмахнулся.

– Все правильно, – небрежно промолвил он. – И я вам больше не «сир».

Хранитель даже рот открыл от ужаса. А государь покинул тронный зал и вскоре, собрав небольшой саквояж с самым необходимым для путешествия, уехал в загородное поместье, как совершенно частное лицо. Церемониальные ключи от дворца он с такой же скрупулезностью, как и передача короны, вручил коменданту, который со страху оцепенел настолько, что ключи вывалились из его моментально вспотевшей ладони.

Страна осталась без владыки.

Спустя четверть часа после того, как императорский экипаж с быстро и небрежно закрашенным гербом выехал из города, по столице распространился экстренный выпуск «Столичного вестника», который в обстановке полной и строжайшей секретности отпечатали утром в типографии инквизиции. В газете была только одна статья, которая погружала читавших в какую-то суеверную панику.

«Друзья мои, братья и сестры, граждане Аальхарна.

С глубокой душевной болью я расстаюсь с вами. Я прошел с вами самую страшную войну в новейшей истории страны. Я дал абсолютному большинству Аальхарна свободу от крепостного владения, уравняв в правах каждого с каждым. Вместе мы построили новое, счастливое и свободное будущее для нас и наших детей. Я искренне любил вас, и все, сделанное мной за время правления, подчинялось именно этой любви.

За это вы назвали меня предателем, еретиком и маловером.

За это патриарх отлучил меня от церкви.

Оказалось, что мне не доверяют и не верят. А где нет веры, там нет и любви. Поэтому я официально и окончательно покидаю престол и уезжаю из столицы. Вы говорили, что желаете сами выбирать свое будущее: теперь вам даны все возможности выбора.

Будьте счастливы.

Шани Торн».

Государь обиделся, короче.

Народ был перепуган и ошеломлен. Многие плакали и надевали траур, уверяя, что теперь-то уж точно настают последние времена, раз владыка, отец народа, добровольно отказался от престола. И из-за чего? Мало ли, что кричали академиты по площадям? Люди всегда кричат, такова их натура, а вот покидать трон и бросать неразумных чад – вот где предел всего возможного и невозможного. Такого не могло быть, потому что не было никогда.

Артуро, который единственный был в курсе всех событий и планов государя, сохранял совершенное спокойствие, словно основы государства и самого бытия не рушились у него на глазах. Пригласив Эмму на чашечку кевеи к себе домой и собственноручно накрывая на стол, он выглядел настолько уверенно и небрежно, что Эмма совершенно растерялась, не зная, что и думать.

– Не волнуйся, Эми. Уже завтра все наладится.

– У нас будет новый владыка? – ляпнула Эмма. Артуро только отмахнулся.

– Да типун тебе. У нас и с прежним все в порядке.

– А как же тогда…

– А вот этого, моя дорогая, тебе пока знать нельзя, – сказал Артуро, придвигая к Эмме фарфоровую чашку с тончайшим золотым узором. Эмма всмотрелась: переплетенные ветви бересклета, волки, лоси – герб прежнего государя. На нынешнем лосей золотой лев с длинной гривой. – Лучше расскажи о своих изысканиях по нашему общему вопросу.

А вот теперь Эмме стало по-настоящему страшно. Несколько минут она молчала, пытаясь собраться с духом. Артуро с видимым удовольствием наблюдал за всеми оттенками чувств на ее лице и не говорил ни слова.

Если раньше Эмме была безразлична собственная судьба, то теперь, после того, как с течением времени она смогла успокоиться, ей хотелось жить. Очень хотелось. Вспоминая о своем прежнем желании броситься с моста в реку, она испытывала жгучий стыд.

– Он молод и обеспечен, – промолвила Эмма, изрядно отпив из чашки и сумев-таки справиться с духом. Как всегда, ее спасала хорошая история – а уж эта была на удивление хороша. – Не женат, живет один в собственном доме, без прислуги. Я говорила со специалистами с кафедры душелечения: так вот, они предположили, что у убийцы рыжих дев есть сложный букет эмоциональных проблем, – Эмма попробовала улыбнуться, но улыбка вышла какой-то жалкой. Артуро понимающе кивнул.

– Что-то подобное я себе и представлял, – сказал он. – Продолжай.

– Он убивает их не просто так, – сказала Эмма. – Я обнаружила между жертвами определенную связь. Сперва мне казалось, что ее нет, но потом… Все они, видишь ли, так или иначе, но посягали на власть. Поэтому, если брать мотив наказания, то он наказывает их за предательство. Они предали свою страну. Хотя бы краешком. Если искать их вину, то вот она. Я начала с Мариты Стерх: она покушалась на государя. Вельта Браня была вдовой генерала Брани, который перешел на сторону амьенцев во время войны. Вера Вельд написала книгу о партизанском движении… противоречивая книга с подробным описанием того, что эти партизаны делали с пленными. Не слишком красивый образ героев. И дальше, и дальше, и прочая, и прочая. То, что они рыжие – скорее всего, какой-то неприятный эпизод из прошлого. Сюда не укладываются только Хела Струк и Мила Квиточек. Хела была простой библиотекаршей, к тому же, светловолосой, а Мила – самой обычной проституткой, только что из деревни. Какая уж тут антигосударственная деятельность… А потом я нашла свидетелей.

Артуро вопросительно изогнул левую бровь. Неспешно размешал в чашке сахар.

– Свидетелей чего?

– Его опознала мастерица гильдии проституток, хозяйка Милы. Опознала и показала капитану Кричу во время недавних беспорядков. А Крич увидел, кто это, и решил не усложнять себе жизнь. Он и мне-то об этом рассказал под большим нажимом. Пришлось пригрозить, что в противном случае я предам огласке ряд его тайных делишек.

Артуро улыбнулся самым обворожительным образом и придвинул к себе поднос с хлебом и банку джема.

– Продолжай, – сказал он. – Это становится интересным.

Эмма вздохнула и спросила – словно бросилась в темную ледяную воду:

– При чем тут библиотекарша и проститутка? Почему ты убил их?

Артуро даже не изменился в лице. Безразлично пожал плечами, отпил кевеи.

– Хела Струк продала чертежи дирижабля покойному амьенскому послу. А эта деревенская девочка… Должно же быть у джентльмена развлечение? Впрочем, шучу: я убил ее, чтобы дать тебе зацепку.

Эмма ощутила пронизывающий жестокий холод – будто чья-то ледяная рука проникла в ее живот и принялась неторопливо перебирать внутренности. Артуро молчал, рассматривая свою собеседницу с лукавым интересом.

– Аврута рассказал, что выписывал тебе новые лекарства, – промолвила Эмма, чувствуя, как немеют губы. – Успокоительные и от бессонницы. Они помогают?

– Да, немного помогают, – кивнул Артуро, – но все равно это сильнее меня.

– Я хочу жить, – вымолвила Эмма. – Я хочу жить, я не делала тебе ничего плохого… Зачем ты меня в это втянул…

Озноб ушел, и теперь на нее навалилась вязкая парализующая слабость. Будь Эмма чуть больше осведомлена о свойствах традиционных аальхарнских ядов, то она бы узнала действие фумта в сочетании с настойкой клета.

– Мне нужно остановиться, – спокойно произнес Артуро. – Я прекрасно понимаю, насколько болен, но лекарства доброго Авруты тут не слишком помогут.

– И что ты предлагаешь? – спросила Эмма. – Мне никто не поверит. Тебя никогда не арестуют. Я могу найти сотню свидетелей и улики, но это не поможет. Крич запрет в тюрьме очередного уголовника, а ты будешь сидеть тут и пить кевею.

– Ну разумеется, – согласился Артуро. – Мое положение обладает определенными преимуществами. Например, позволяет мне близко общаться с такими красивыми и умными девушками, как ты. Знаешь, сейчас мне действительно стало легче. Я тебе очень признателен.

В носу закололо. Эмма провела рукой по лицу и увидела на пальцах кровь. Ничего другого она и не ожидала, но сердце все равно глухо стукнуло и замерло от осознания того, что она умирает.

– Это скучно, – сказала Эмма. – Сейчас меня не станет, ты бросишь мой труп в реку, и тебе снова станет смертельно скучно, – она не ожидала, что с таким спокойствием сможет говорить о своей смерти, но слова не имели ровно никакой эмоциональной окраски. – И что дальше?

Артуро пожал плечами, но в его взгляде мелькнул интерес, и он ответил вопросом на вопрос:

– А что ты предлагаешь?

– Я напишу книгу, – Эмма почти не понимала, что говорит: кто-то, искренне желавший выжить, произносил слово за словом ее окровавленными губами. – Хорошую и интересную книгу о маниаке. Мертвые красавицы на улицах, высокопоставленный убийца без имени, испуганные горожане… Это будет замечательная книга, – Эмма откашлялась, и, проглотив сгусток крови, продолжала: – Сейчас ты просто больной мерзавец и убийца. Ублюдок и моральный калека. А я сделаю тебя самой страшной и грандиозной легендой в мире.

Эмма боялась, что Убийца рыжих дев не успеет дать ответ. Однако Артуро размышлял недолго.

– Поживи еще пару минут, милая, – сказал он и поднялся: – Я принесу лекарство.

* * *

Сидя в уютном кресле в небольшой, но изящной гостиной своего загородного дома, Шани лениво перелистывал новое издание «Мира живой природы» и думал о том, что образ жизни частного лица определенно имеет свои положительные черты. Он попробовал вспомнить, когда в последний раз так спокойно сидел с книгой и не смог. Постоянно что-то мешало расслабиться до конца и отпустить ситуацию. Впрочем, и сейчас он продолжает размышлять и просчитывать варианты вместо того, чтобы читать об анатомии стрижей.

Час назад Артуро прислал телеграмму, в которой написал о срочном заседании государственного совета и нужном результате. Что ж, пока все развивалось в рамках плана. Шани перевернул страницу и некоторое время рассматривал изумительно тонко и со вкусом выполненную гравюру: стрижи в гнезде.

Когда-то ему верилось, что у него наконец-то есть собственное гнездо. Но люди не так надежны, как стрижи.

В его портфеле с документами уже лежал бланк коммюнике, извещавшего о том, что ее величество Инна скончалась сразу же после родов. А в действительности Несса сможет убираться куда угодно: в Амье, на острова, да хоть к Змеедушцу в нору – лишь бы подальше. Если бы не клиническое чудо – а Шани до сих пор не мог в него поверить – он давно бы выкинул ее из своей жизни.

Впрочем, довольно об этом. Возможно, кто-то просто не создан для семейного быта.

Командир охраны, который до сих пор выглядел невероятно жалким после давешней взбучки, осторожно заглянул в гостиную:

– Сир, вам телеграмма.

Шани взял тонкую полосу грубой желтоватой бумаги и прочел: «Госсовет и патриарх выехали только что». Он взглянул на высокие каминные часы восточной работы: ага, значит, у него есть еще два часа. Командир охранного отряда терпеливо ждал, чуть согнув голову в уставном поклоне.

– Передайте ее величеству, чтоб спустилась сюда.

– Слушаюсь, сир.

Он и представления не имел, о чем собирается говорить. Наверно, попросит сделать вид, что в императорской семье царит трогательный мир. Да, правильно: незваные, но ожидаемые гости должны были увидеть карамельную картинку. Шани опустил глаза к гравюре: стрижи в окружении птенцов выглядели невероятно счастливыми.

Наверно, кто-то просто не заслуживает такого счастья, подумал Шани и стал читать о миграции черногрудого стрижа.

Несса пришла в гостиную через четверть часа: для придворной дамы просто сверхбыстрый срок. Некрасивые красные пятна от слез были умело замаскированы косметикой: если ее величество и перебрала с пудрой, то сейчас это было только на пользу.

– Давно хотел спросить, когда у тебя день рождения, – сказал Шани. Несса устроилась в соседнем кресле и, расправляя кружева на рукавах свободного домашнего платья, ответила:

– Весной. На Земле отмечали седьмого марта.

Шани усмехнулся.

– Рыба, значит… Единственные, с кем Львы не могут сладить, так это с Рыбами.

Несса неприятно улыбнулась.

– Мы как-то неправильно начали, – сказала она. – А потом столько всего случилось… Прости, но я не могу относиться к тебе хорошо.

Чего-то в этом роде он и ожидал.

– Государь Миклуш свою первую жену зашил в мешок и швырнул с башни, – скучным голосом заметил Шани. – Говорят, при этом она была… не в полном комплекте. Энергичная девушка, тоже вот хотела царствовать и править…, – Несса открыла было рот, чтобы сказать что-то хлесткое, но Шани не позволил себя перебить: – А его сын свою супругу в воспитательных целях подвесил на дереве в лесу. И она висела там двое суток, изнывая от зноя и жажды. Через два года умерла в северном монастыре… А ты сидишь здесь, в тишине и покое, и говоришь, что мы неправильно начали…, – он сделал паузу и добавил: – Я, наверно, плохой муж. И владыка хреновый.

Теперь у Нессы хватило ума промолчать. Всхлипнув, она с преувеличенным вниманием принялась рассматривать завитки кружева на рукавах.

– Народу будет объявлено, что государыня всеаальхарнская умерла при родах, – продолжал Шани. Несса вскинула голову, и в ее глазах сверкнули новые слезы, но она не сказала ни слова. – Ты оставишь наследника во дворце и покинешь Аальхарн навсегда. Я дам тебе достаточную сумму для благополучного проживания в любой стране по твоему выбору, но ты навсегда сохранишь инкогнито и никогда не появишься здесь, – несколько долгих минут они смотрели друг на друга, и наконец Шани произнес: – Я тебя люблю. Но у меня больше нет сил со всем этим справляться…

Командир охранного отряда осторожно заглянул в гостиную, ощущая всю сложность и деликатность момента, но Шани кивнул ему, приглашая войти.

– Телеграмма, сир.

«Документы готовы к печати», – прочел Шани и принялся отрывать от листка телеграммы длинные тонкие полоски. Типографии всех столичных газет сейчас были оцеплены инквизицией, и сотрудники следственного корпуса стояли возле станков, чтобы одновременно запустить их по полученному приказу. И пока госсовет, насмерть напуганный реальностью смуты, катит на улицу Кивеля, бумага в станках ждет своего часа: чтобы завтра утром госсовет узнал о собственном роспуске, а люди – о новых реформах.

Поиграли в просвещение – и довольно. Пора и честь знать. Интересно, думал ли покойный Андрей о том, что, пытаясь предотвратить строительство Гармонии на новой родине, он тем самым ее приближает? Вряд ли: он был идеалист и гуманист, и во всех людях видел хорошее.

– Мне будет недоставать Андрея, – негромко сказал Шани, когда от телеграммы осталась лишь горстка скрученных спиралями бумажных полос. – Он был хорошим человеком. Я любил его…

По щеке Нессы прокатилась слеза, потом вторая. Шани ощутил мгновенный и сильный укол горечи.

Отдавая Мари приказ отравить доктора, он не принадлежал себе. И делал только то, что объяснялось благом государства. Впрочем, это была попытка оправдаться: запоздалая и ненужная. Доктор Кольцов прожил хорошую жизнь и обрел заслуженный покой, и его история закончилась. А новейшая история Аальхарна начиналась. В этом и была разница. Шани перевернул страницу и продолжил чтение. Вскоре Несса прекратила плакать и покинула гостиную, чтобы вернуться с корзиной для рукоделия: она вязала приданое для ребенка. Через полчаса двое охранцев быстро накрыли стол для легкого ужина. Картина выглядела просто идеальной: семья высокого достатка проводит тихий вечер за приятным досугом – общий план слегка портили солдаты охранного отряда, те еще головорезы, в качестве прислуги.

Через час возле входных дверей послышался шум голосов. Пьеса началась минута в минуту.

* * *

Как и ожидалось, министры и патриарх встали на колени и принялись умолять государя о возвращении. Некоторое время Шани с удовольствием наблюдал за самыми разнообразными оттенками страха, недоумения и надежды на их лицах, а потом все-таки предложил им расположиться по-людски и побеседовать. Когда гости смущенно устроились на диванчиках, то Шани произнес:

– Господа, я не заинтересован в вашем предложении. Теперь у меня другая жизнь, и надеюсь, я заслужил покой в кругу семьи.

Берг, который среди спокойной роскоши императорского дома чувствовал себя мухой в сметане, смахнул тяжелой ладонью слезу и произнес с той тихой проникновенностью, которой от него вряд ли кто-то мог ожидать:

– Государь, не оставляй нас. Ну как мы без тебя? Кто же детей-то своих бросает…

При упоминании о детях Несса неожиданно громко стукнула спицами и быстро стала набирать новые петли. Ее руки едва заметно дрожали.

– Я с вами и войну и мир прошел, – сказал Шани с искренней и ненаигранной горечью. – А вы кинулись прочь по первому щелчку, – для большей убедительности он щелкнул пальцами: министры дружно вздрогнули. – Пожалуйста, хотите быть счастливыми – будьте. Хотели свободы – вот она. Хотели прав – да на здоровье…

– Сир, да какие права, ты о чем! – воскликнул Берг. Министры согласно закивали. – Вон в войска всех берут, да не всем оружие дают! Кому-то только лопата по уму, да и та великовата будет, – он огляделся по сторонам, ища поддержки: – Да мало ли что там полоумные кричали?

Шани безразлично пожал плечами.

– Я вам напоследок придумал вариант действий, – сказал он с нескрываемым сарказмом. – Объявляйте всеобщее избирательное право. Чтоб все могли голосовать: и здоровые, и убогие, и крестьяне, и дворяне. Да! И бабы обязательно. И пусть кого-нибудь из вас выберут главой государства. А остальные будут контролировать, чтоб с трона не свалился.

Министр образования и науки вздохнул и лишился чувств. Видимо, его тонкая натура не перенесла возможности избирательного права, тем более для женщин.

– Микоша не выбирайте, – усмехнулся Шани. – Он хрупкой душевной организации человек. А, еще чуть не забыл. Церковь непременно отделите от государства. Чего это какие-то попы в злате будут народу о грехах толковать и ограничивать свободу действий нового просвещенного человека? Раздавите гадину, и всего делов.

Новый патриарх Алекс был молод и, по мнению имевших с ним дело изрядно вспыльчив, однако, когда он заговорил, то его голос звучал убедительно и проникновенно:

– Ты говоришь с горечью, государь, и я понимаю твою горечь. Мы сейчас прошли сквозь трудное время, мы все сомневались, но сомнения наши были не в тебе. Все это время мы сами себе не верили. Не прими нашу растерянность за неблагодарность. Мы твои дети, а дети частенько бунтуют – не против родителей, а против несправедливой, как им кажется, жизни. Но родители при этом не бросают своих детей. И мы все, твои дети, сейчас искренне раскаиваемся и просим тебя вернуться. Не отвергай нас.

Патриарх сказал хорошо: министры согласно закивали и сдержанно зашумели, выражая искреннее одобрение и поддержку. Шани несколько минут рассматривал тусклые пятна сиреневого в аметисте своего старого перстня и думал, что молодой Алекс далеко пойдет.

– Хорошо, – произнес Шани и, переведя взгляд в сторону открытых дверей гостиной, увидел Мари. Бледная, исхудавшая, больше похожая на мертвеца, чем на живого человека, та стояла рядом с командиром охранного отряда и вслушивалась в то, что происходило в гостиной; Шани неожиданно подумал, что дзёндари тоже родилась ранней весной. – Хорошо, я вернусь. Но вам следует готовиться к значительным переменам.

По гостиной прошел общий вздох облегчения. Собравшиеся были готовы на все, чтобы вернуть своему миру привычную стабильность.

«Жаль только, что этого не случится», – подумал Шани.

* * *

Мари ждала его в экипаже. Стукнув в стену и дав кучеру знак отправляться, Шани затолкал свой саквояж под сиденье и сказал: