Текст книги "Аальхарнская трилогия. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Лариса Петровичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 45 страниц)

– Конечно. Поблистал несуществующим дворянским титулом, побеседовал с ней о восстановлении монархии и пару раз отпустил комплименты ее прекрасным глазам – но не фривольные, разумеется. У нее, кстати, недавно погибла подруга. Вспомни, Марита Стерх, в газетах писали о ней в связи с делом рыжих.

Киттен кивнул.

– А Марита Стерх также недавно охотилась на льва в императорском дворце, и охота кончилась неудачно, – сказал он. – И наверняка твоя Хела смогла сложить два и два и сделать выводы о причинах злополучной ловли?

– Я уверен, что это так, но ты сам понимаешь, что неразумно говорить об этом при первой встрече, – за окном переливисто защелкал крошечный пратуш, и некоторое время Кембери задумчиво внимал радостным птичьим трелям. Вот создание, которое никому не придет в голову ловить – оно и так летает в каждом саду. – Завтра мы условились встретиться в опере, дают «Прекрасную охотницу». Вот и посмотрим, как все сложится – очень уж название подходящее.

* * *

«Прекрасная охотница» по праву считалась вершиной оперного искусства Аальхарна. Здесь был и классический сюжет, и образ возвышенной героини, отдавшей жизнь за освобождение родины, и непосредственная правдивость изложения, и удивительная музыка гениального Черутто, который достиг в это опере вершины своего дарования, и более всего – истинно небесное сопрано Доры Кривич и тенор Марко Леся. Когда в финале Лесь пел заключительную арию «Где ты, любовь моя…», оплакивая погибшую возлюбленную, то в зале мало кто мог удержать собственные слезы.

В Амье оперы не было. Все владыки считали подобный вид искусства блудом и ересью, но Кембери не мог с этим согласиться, оперу любил и не упускал возможности посещать премьеры, тем паче, Императорский Оперный театр славился масштабом и монументальностью постановок: в той же «Охотнице», например, на сцене появлялась точная копия государева охранного отряда – актеры массовки верхом на лошадях, со штандартами и при полном параде – колоссальное зрелище! Хела тоже любила оперу – еще и потому, что имела возможность показать на публике фамильные бриллианты; провожая свою даму до места в первом ряду, Кембери был просто ослеплен блеском драгоценных камней на высокой напудренной шее.

В этот раз «Охотница» в новой постановке собрала в зрительном зале лучших людей империи. Кембери видел и финансистов, и интеллигенцию, и даже военных. Этим-то что надо от искусства, язвительно думал посол, рассматривая ордена и эполеты, видно же, что на всех одна извилина, да и та – след от кивера. Тем не менее, армейцы перелистывали либретто и даже старались его обсуждать: видимо, император решил внедрить культуру в армию, вот и приходится бедолагам рассуждать о том, чем сопрано отличается от собрана – мясной северной похлебки. Императорская ложа пока пустовала; Хела скользнула по ней взглядом, и по ее лицу пробежала тень. Это не скрылось от Кембери, и он довольно подумал, что находится на верном пути.

– Вы уже слушали «Охотницу», господин Кембери? – поинтересовалась Хела, с благородной небрежностью просматривая либретто.

– Разумеется, моя госпожа, – кивнул Кембери, – в старой постановке. Тогда еще Деву пела не Кривич, а Ляна Супесок.

Хела едва заметно усмехнулась.

– Супесок попала в театр исключительно по протекции, – проронила она. – Но если слух и голос оставляют желать лучшего, то не поможет даже фавор Артуро Железного Сердца.

– Вы исключительно правы, сударыня, – кивнул Кембери, глумливо ухмыльнувшись про себя: ходили слухи, что личник императора склонен исключительно к мужской любви. Загорянин, что с него взять – там такие затеи у каждого второго. Впрочем, Царь Небесный с ним; есть и более интересные дела. – Будем надеяться, что премьера нас не разочарует. Кривич изумительно хороша на сцене. А какой голос! Будто дух небесный поет славу Заступнику.

Хела посмотрела на него с уважением.

– Вы понимаете оперу, Вивид, среди мужчин это редкость. Сейчас ведь сюда приходят не наслаждаться музыкой, а обсудить фигуру примы и посплетничать о новых любовницах тенора.

– Да, общий упадок нравов трудно не заметить, – согласился Кембери. – То ли было в прежние времена! Возвышенность и достоинство еще играли какую-то роль…, – он вздохнул и взглянул в глаза своей спутницы. – Иной раз я очень тоскую по прошлому.

Хела хотела было ответить, но внезапно вздрогнула и посмотрела в сторону императорской ложи. Кембери проследовал за ее взглядом и увидел Инну.

Ее словно выделил солнечный луч, широкий и ясный. Артуро и император, которые были с ней, выглядели тенями на заднем плане – скучными тенями, не имевшими никакого значения. Инна была бледна, словно после болезни, драгоценности и дорогое платье только оттеняли бескровность ее лица – тем не менее, Кембери готов был поклясться, что прекраснее женщины он не встречал никогда. Инна казалась гостьей из иного мира, привидением или духом небесным: именно эта нездешность и поразила господина посла.

Дальше смотреть было невежливо; Кембери усилием воли укротил себя, напомнив, что все это только его работа, и обратился к своей спутнице:

– Моя госпожа, вы бледны. Все ли в порядке?

Хела смотрела на государеву ложу с такой лютой злобой, что Кембери едва не издал радостный возглас: вербовать знатную даму можно было хоть сейчас. Однако Хела совладала с собой и ответила:

– Не волнуйтесь, мой друг. Это всего лишь легкое головокружение, тут не о чем беспокоиться.

Кембери улыбнулся, взял Хелу за руку и предложил:

– Тогда давайте наслаждаться оперой.

Премьера же была действительно потрясающей воображение и чувства. Режиссеры не пожалели ярких красок и эмоций; Кембери искренне наслаждался оперой, жалея, что подобных тончайших переливов музыки, гармонично сплетенных с гениальным действом, не существует на его родине. Когда же Деву повели на плаху, то в зрительном зале послышались первые всхлипы, и Кембери почувствовал странное теснение в груди, словно опера затронула в нем то, что он старательно скрывал в глубине сердца и не заглядывал туда сам.

Он покосился на свою соседку: по щекам Хелы стекали слезы, но плакала она без всхлипов, изредка касаясь лица изящным кружевным платочком. Кембери перевел взгляд на императорскую ложу: сцена там была еще трогательнее – государь изволил утешать плачущую Инну, а Артуро стоял позади с совершенно непроницаемой физиономией. «Такого хоть кочергой по змееполоху гоняй, – подумал Кембери, – и хоть бы хны». Тем временем на сцене собирался хор для финальной арии, и Кембери решил, что предложит своей даме прогуляться в ночном парке возле одного из рукавов Шашунки.

Луна была удивительно прекрасна. Кембери не отличался особенной восприимчивостью натуры к небесной спутнице родной планеты, однако порой ему хотелось поддаться ее зову в ночи полнолуния и, как было заведено на его родине еще в языческие времена, предаться диким пляскам и исступленным молениям. Впрочем, за такие проявления ереси его потащили бы на костер – а у господина посла было еще немало дел в бренной жизни. Поэтому он предпочитал просто любоваться луной, сидя на балконе посольского особняка.

Хела, судя по всему, придерживалась несколько другой позиции: луна будила в ней что-то скрываемое до поры, до времени. Сейчас, сидя рядом со своей дамой на изящной скамье под молодыми деревьями парка, Кембери видел, что глаза Хелы сияют особенным, энергичным блеском, а на аристократически бледных щеках цветет румянец.

– Луна сегодня особенно прекрасна, – сказал Кембери очередную банальность, которую ни одна из дам никогда не сочла бы таковой. – В такие ночи, моя госпожа, я особенно хорошо начинаю понимать человеческую природу.

– Что же именно вы понимаете? – поинтересовалась Хела. Кембери вздохнул и сел поближе, сокращая предписанное этикетом расстояние от позиции «спутник» – две ладони, до положения «друг» – ладонь и два пальца.

– То, что в каждом из нас живет желание страсти и мести.

Услышав о мести, Хела недобро прищурилась и посмотрела на него. Посол подумал, что находится на правильном пути.

– Да, – протянула она. – Мне есть, кому отомстить. А вам?

– Все, кому я хотел бы отомстить, уже давно лежат в могилах, – значительно произнес Кембери, – так что в этом смысле я предпочитаю действовать в рамках закона. А хотите, я вас удивлю, госпожа моя?

Хела кивнула, и Кембери продолжал:

– Не столь давно в связи с «делом рыжих» расследовался случай убийства. Некая достойная девушка благородного происхождения зачем-то отправилась в промзону, где была убита возле причала Лудильщиков и сброшена в реку. Расследование не подтвердило причастность поклонника рыжеволосых к ее смерти, и довольно скоро был найден ее убийца.

Хела вся обратилась в слух. Казалось, что ее парализовало – она напряглась, а ее идеальная осанка стала прямо-таки натянутой, словно женщину превратили в мраморную статую. Только губы ее дрожали, свидетельствуя о том, что она все-таки жива.

– Однако если допустить нечто неизвестное следствию – а конкретно свидетелей убийства, то становится понятным, что девушку зарезал вовсе не пьяница, позарившийся на побрякушки…

С губ Хелы сорвался невнятный стон, и она схватила посла за руку.

– Умоляю вас! – воскликнула она. – Кто этот свидетель? Вы? Что еще вам известно?

Кембери ласково погладил ее по руке.

– Это не я, но один из сотрудников посольства. В промзоне находится один из домов, который он посещает приватным образом, – Хела понимающе кивнула. – Мой друг откровенно напуган этой историей, поскольку в ней замешано лицо высочайшего уровня, и раскрытие правды грозит ему смертью.

– Я так и знала… – прошептала Хела. – Мерзавец… Это император, да?!

От ее возгласа Кембери даже съежился.

– Тише! Ради всего святого, моя госпожа… не надо кричать. Тем более, об этом. Да, в тот злосчастный вечер мой друг видел карету императорского дома, и готов под присягой поклясться, что из нее вынесли женщину, которую затем сбросили в реку. Поэтому у самого причала не было обнаружено крови – несчастную Мариту Стерх убили в другом месте, и лучше умолчать о муках, которые ей пришлось перенести перед смертью. Разумеется, ваш государь не убивал миледи Стерх собственноручно – но я не сомневаюсь, что именно он отдал приказ подобного рода одному из своих прихвостней.

Некоторое время Хела плакала, полностью отдавшись своему горю. Наконец, посол протянул ей собственный носовой платок и произнес:

– Мы граждане другого государства, и отношения наших стран исторически напряжены. Если сотрудник Амьенского посольства в чем-то обвинит императора, то это будет сочтено провокацией и поводом к войне. Совсем иное дело, если подобное обвинение, основанное на несомненных уликах, выдвинет гражданка Аальхарна. Вы ведь хотите мести, госпожа моя?

– Правосудия, – хриплым шепотом вымолвила Хела. – Правосудия!

Кембери довольно улыбнулся. Как говорил знаменитый военачальник Стерх эс Нахиб, пора сделать предложение, которое не станут отвергать.

– Я предлагаю вам договор, моя госпожа. С моей стороны я представлю свидетельства, которые уничтожат убийцу вашей подруги. Правосудие восторжествует, а несчастная Марита будет отмщена. С вашей стороны я бы хотел получить чертежи дирижабля Пышного, которые хранятся в особом отделе государственного архива.

Кембери не был профессионалом разведывательной работы и вербовок за плечами имел не так уж и много. Пожалуй, Стэхем, работавший в Аальхарне до войны и ставший легендой своей профессии, сказал бы то же самое гораздо тоньше и продуманнее – однако Стэхема посадили на кол одним из первых же указов нового аальхарнского правительства, а подготовить достойную смену он не успел. Впрочем, Кембери повезло, и Хела произнесла:

– Это гораздо труднее, чем вы полагаете, друг мой. Я не могу просто так войти в архив и вынесли оттуда все, что пожелаю.

– Снять копию? – предположил Кембери. – Заменить одну папку другой, похожей, а потом скопировать чертежи и совершить обратную замену?

Хела печально усмехнулась.

– Все это чрезвычайно строго контролируется. Нас обыскивают перед входом в архив и перед выходом оттуда.

Кембери улыбнулся и ободряюще сжал ее холодную ладонь:

– Не тревожьтесь об этом, моя госпожа. У меня есть несколько задумок по этому поводу.

На следующий день Хела, необычно бледная и сосредоточенная, отправилась на плановую работу в государственный архив.

– Вы неважно выглядите, – сочувственно заметила невзрачная сотрудница в сером форменном платье и собранными в дульку на затылке черными волосами: самая настоящая ворона. В ее обязанности входило проведение обысков: ощутив на одежде чужие руки, Хела поморщилась.

– Я заболела, – сказала она и в подтверждение своих слов продемонстрировала пузырек с микстурой для горла и маленький кулек с пилюлями. – Не пейте холодное молоко в такую жару.

– Ох, это и правда неприятно, болеть в такую погоду, – заметила ворона и кивнула: – Все в порядке, проходите.

Хела подхватила свои лекарства и прошла в архив.

Плановая работа была скучной и заключалась в проверке каталогов и осмотре самих книг и документов на предмет износа. Хела прошла к стеллажам с технической литературой, устроилась за небольшим круглым столиком и принялась набрасывать план работы. Из-за соседнего шкафа ее окликнул конопатый Фришек, который с чего-то решил, что может завязать с ней какие-то отношения, помимо рабочих. Хела поморщилась: низкорослый, невзрачный, сын заводской работницы из промзоны ее, разумеется, не привлекал никоим образом, однако она общалась с ним подчеркнуто вежливо.

– Доброе утро, моя госпожа, – улыбнулся Фришек. – Что-то вы бледны сегодня. Все балы, балы?

Когда он прочитал из газет, что Хела была на балу с самим императором, то потом без малого неделю донимал ее с просьбами рассказать поподробнее о том, как и что там происходило, какую играли музыку, какие подавали кушанья и насколько важные персоны присутствовали еще.

– Я заболела, – с легкой прохладцей в голосе ответила Хела. – Любовь к холодному молоку не доведет меня до добра.

– Можно попить горячего молока с медом, – посоветовал Фришек. – Хотите, пообедаем сегодня вместе?

– У меня много работы, – сказала Хела и отвернулась. Сзади послышался разочарованный вздох.

Несколько часов Хела в самом деле усердно работала с книгами, стараясь не размышлять о вчерашнем разговоре с Кембери. Ведь если у них получится, то тогда… нет, лучше об этом не думать. Сейчас ей необходимо спокойствие и хладнокровие.

Когда Фришек перешел в другой отдел, и Хела осталась в одиночестве, то наступил черед лекарств. Вчера Кембери доступно объяснил ей, что нужно делать – Хела не стала вникать в химические термины и сейчас просто действовала так, как было велено. Вынув из кулька пилюлю, она положила ее на тонкую бумажную полоску, а затем отвинтила крышку от пузырька с микстурой и осторожно добавила на пилюлю несколько мутных серых капель. Далее надо было осторожно и быстро подойти к окну и положить лекарства в полосе света на полу.

Когда все было сделано, то Хела вернулась за свой столик, спрятала лекарства в карман платья и вернулась к работе. Вскоре воротился и Фришек. Он хотел было что-то сказать, но Хела всеми силами делала вид, что занята и не расположена к беседам – и конопатому тоже пришлось заняться работой.

Впрочем, долго трудиться им не пришлось. Со стороны окна послышался легкий треск, и Хела ощутила, что сердце в груди замерло, а в желудке шевельнулся холодный мерзкий ком ужаса. Пошла химическая реакция – вскоре Хела увидела, что от окна тянутся струи дыма.

– Заступник Всемогущий! – воскликнула она в страхе, и голос ее прозвучал совершенно искренне. – Горим! Фришек, пожар!

Фришек среагировал именно так, как она и ожидала: он выскочил из-за стола, схватил Хелу за руку и поволок к выходу. Обернувшись, Хела успела заметить язычки пламени и с восхищением подумала, что химия – великая наука. Определенно, за ней будущее.

Потом они с Фришеком сидели в кабинете директора, ожидая, когда пожар будет потушен, и Хела чувствовала, что ее самым натуральным образом трясет лихорадка. Фришек, решивший, что она перепугалась до смерти, присел рядом и по-хозяйски обнял ее за плечи. Хела хотела было заметить, что подобное поведение допустимо с девками в клетчатых юбках из его родного района, а не с благородными дамами, но промолчала – так они и сидели, пока в кабинет не зашел директор библиотеки в сопровождении сотрудников с правом особого допуска. Он остановился перед Хелой и посмотрел на нее с искренней признательностью.

– Вы вовремя заметили дым, госпожа Струк, – благодарно произнес он, – и этим спасли очень многие книги. Спасибо вам – и от моего лица, и от государства.

Хела скромно склонила голову.

– Я сделала только то, что должна была, – промолвила она. – Пожар потушили?

– Да, однако много книг испорчено, – сказал директор, усаживаясь за стол. – Господа, ряд документов пострадал от огня и воды при тушении. Вы прекрасно понимаете, что в большинстве своем книги технического отдела не имеют цены, представляя собой государственную тайну.

Собравшиеся дружно закивали. Хела уселась поудобнее, убрав руку Фришека со своего плеча.

– Теперь нам с вами, шестерым, придется очень усердно работать, чтобы в кратчайшие сроки восстановить пострадавшие тексты. Сегодня мы отберем и распределим книги и примемся за труд – не хочу вас пугать, но работать нам предстоит без сна и отдыха.

Хела слушала его и кивала. Большая часть ее дела была сделана.

* * *

Хотя Андрей и не испытывал особого восторга от новой столицы, были места, которые ему очень понравились. Гуляя по городу, он с удовольствием отдыхал в маленьких парках так называемого Зеленого ожерелья вокруг группы заводов, либо заходил в библиотеки, которых в столице было больше десятка, и все постоянно заполнены людьми. Шашунку, которая в прежние времена была обычной речонкой-тухлячкой, куда сливали отходы и нечистоты, преобразили в чистую звонкую реку, украшенную мостами и закованную в гранит – Андрей частенько сидел на скамье возле берега, рассматривая бело-золотую столичную панораму, и размышлял.

Он не мог окончательно решить, что ему тут делать и чем заниматься. Андрею давно хотелось покинуть гостеприимный дом его величества – очень уж ему не нравился взгляд императора, порой скользивший по Нессе: бледный и тяжелый, он напоминал взгляд охотника в прицеле за секунду до того, как спускается курок. Чем скорее он, Андрей, найдет новый приют для себя и дочери, тем лучше. А кем быть? Он, конечно, сможет найти себе работу в лекарском центре – труд в госпитале военного гарнизона сделал Андрея неплохим хирургом – а что будет делать Несса? Вряд ли с ее энергичным характером она станет сидеть дома и спокойно вести хозяйство, тем более, что после смерти Олега тихий мир домашних дел вряд ли поможет ей прийти в себя.

Когда Олега отправили в Туннель, то Андрей пошел на поклон к старому знакомому – отставному полковнику секретной службы Гармонии Максиму Торнвальду – и пал в ноги, умоляя узнать хоть что-то о дальнейшей судьбе зятя. А вдруг ему повезло, и он попал на гуманоидную планету? Пускай вдали от семьи, в чужом мире, но Олег будет жить. Он-то, Андрей, выжил. Полковник Торнвальд долго отпирался, сетуя на старость и болезни, но потом все же связался с коллегами. Андрей слышал их разговор и думал только об одном – как рассказать Нессе правду.

Потом он сотню, тысячу раз пожалел о том, что признался.

Мимо Андрея проплыла очередная бело-голубая гондола. Гондольер помахал сидящему и, не дождавшись приглашения причалить, направился дальше. Водное такси, надо же. Быстро, легко, удобно – дивный новый мир, созданный императором Торном, казался Андрею игрушечным, словно Шани выстроил для себя кукольный дом с живыми марионетками. Впрочем, кому от этого хуже, и кто он, Андрей, такой, чтобы как-то осуждать все, что случилось?

Андрей провел ладонью по лицу, словно снимая паутинку дум, поднялся со скамьи и неторопливо побрел в сторону Научного квартала – там стояли основные корпуса столичных акадеимумов и располагалась главная городская библиотека. Андрей хотел пролистать подшивки газет за прошлые годы. Не читать же, в самом деле, ту ерунду, которая расклеена на стендах по углам домов, где рядом с официальными новостями публикуют сущий бред вроде того, что в особняке генерала Паулица домовой пишет по стенам матерные частушки.

Однако попасть в библиотеку Андрею так и не удалось. Сперва он остановился, заслушавшись мелодичными голосами колоколов храма святого мученика Игнасия, что располагался на соседней улице и был чуть ли не единственным столичным храмом, нисколько не пострадавшим за годы войны и интервенции, а затем последовал удар.

Потом, вспоминая о взрыве в храме во время службы, Андрей думал, что все произошедшее уложилось в несколько мгновений, плотно спрессованных в оглушающий грохот. Он услышал взрыв, под ногами задрожала земля, и хрустальным звоном откликнулись оконные стекла, сияющим дождем вылетевшие из рам в соседних домах. Все это Андрей и воспринял, как удар, оглушивший его сознание на некоторое время. Затем на несколько секунд воцарилась страшная тишина, которую практически сразу же разорвал женский вопль.

И Андрей бросился бежать.

Взрыв прогремел в тот самый момент, когда в храме закончилась утренняя служба, и люди шли к алтарю принять благословение. Выбежав к храму, Андрей замер – вместо старинного здания, украшенного изящными статуями и причудливой резьбой, теперь дымилась гора обломков. Западная стена, впрочем, устояла – оттуда, с фрески, на развалины горестно взирал Заступник с Андреевым лицом. Со всех сторон к храму сбегались люди, невесть откуда взявшиеся охранцы уже оцепляли площадь перед храмом, и несколько человек уже растаскивали в стороны камни, пытаясь найти живых. Чуть поодаль Андрей заметил двух окровавленных парней в академитских мантиях – видимо, они стояли возле самого выхода и успели спастись. Один из них плакал навзрыд, второй все время порывался встать, но снова и снова устало опускался на землю.

– Я лекарник, – произнес Андрей охранцу, который счел его за зеваку и попытался отодвинуть за алую ленту ограждения. – Я лекарник, пропустите меня.

– Конечно, господин, – охранец был молод и невероятно перепуган. – Проходите, там уже первых достают.

Однако Андрей уже ничем не мог им помочь. То, что какой-то час назад было ребенком, сейчас было сломанной куклой из плоти и крови. Андрей нервно сглотнул, пытаясь подавить вскрик, и накрыл маленькое тело зеленой тканью, поданной одним из охранцев. Затем он подошел к академитам и спросил:

– Ребята, как вы?

– Я нормально, – ответил плачущий, лопоухий парнишка-южанин. Его смуглая кожа сейчас была серой от пыли и страха. – Дитар, ты что там?

– Ноги, – коротко ответил Дитар. – Ноги дрожат, встать не могу. Вы лекарник?

Андрей быстро осмотрел обоих. Академитам и правда невероятно повезло – они отделались царапинами и синяками.

– Сколько там было народу? – спросил Андрей. К храму уже прибывали экипажи и фургоны столичных медицинских служб, и бело-голубые халаты замелькали среди толпы.

– Много, – сказал южанин. – Я бы сказал, сотни три…

Андрей крепко выматерился по-русски и направился к развалинам.

Живых там больше не было. Никого. Развалины храма разбирали до вечера, всякий раз, видя человека среди камней, надеясь, что он жив. Среди погибших в основном были женщины и дети, пришедшие в храм на первой неделе поста, чтобы традиционно освятить цветы у мощей мученика. К концу дня Андрей почувствовал какое-то внутреннее отупение, которое позволяло ему отстраненно наблюдать и участвовать – благодаря этому он мог оттаскивать камни, доставать мертвых, бесстрастно фиксировать смерть и не срываться в истерику. Потом ему стало совсем плохо – в легких словно возникла металлическая пластина, не позволявшая дышать – тогда Андрей отошел в сторону и обессиленно опустился на землю. Стоило ему остаться в относительном одиночестве, как окружающий мир, до того словно бы находившийся за защитной пленкой, смог прорваться к Андрею – его захлестнуло звуками, красками, запахами. Он увидел место трагедии в деталях: темные пятна крови на камнях храма, закрытые зеленой тканью трупы и фрагменты тел, мятые почерневшие лепестки освященных цветов, обрывки одежды, игрушечный медоедик без лапы, рыдающие родные и близкие погибших – все это наконец-то догнало его, смяло и оглушило. Тогда Андрей закрыл лицо грязными ладонями и заплакал.

* * *

В столице был объявлен недельный траур по погибшим.

Горожане выглядели испуганными и недоумевающими. Пройдя через многолетнюю войну, они не понаслышке знали о том, что такое кровь и смерть, но не могли допустить даже мысли о том, чтобы в мирное время произошло подобное богохульное изуверство. Если раньше враг был известен в лицо, то теперь все замерли в ожидании незримой и неотвратимой беды, что могла нагрянуть в любую минуту.

– Я не знаю, как мне выразить мою скорбь.

Пришедшие на гражданскую панихиду по погибшим стояли, скорбно склонив головы. Погода в столице испортилась: низко нависли тучи, порой брызгало дождем, и усиливающийся ветер трепал черные флаги.

– Друзья мои, братья и сестры, – император, обратившийся с речью к народу, говорил вроде бы негромко, но в молчании и тишине его голос долетал до всех. – Скорбя и рыдая по погибшим, мы должны понимать, что этим не вернем наших близких. Я верю, что Заступник оказался к ним милостив, и сейчас все они пребывают в Его чертогах. В своей неизмеримой доброте и человеколюбии Он сможет унять и нашу боль, такую неуемную сейчас. Мы потеряли лучших людей, красу и будущее Аальхарна, и эту потерю ничто не восполнит.

В толпе кто-то всхлипывал. Шани тоже провел по щеке рукой в перчатке. Во влажном воздухе отчетливо пахло душной тяжестью идущей грозы.

– Расследование взрыва я беру под свой личный контроль, – продолжал император, – и перед лицом своего народа приношу клятву в том, что отнявшие у нас наших родных и близких будут найдены и понесут самое суровое наказание.

По толпе прошла волна ропота. Жители столицы прекрасно знали, что император слов на ветер не бросает.

– Какие бы цели ни ставили убийцы, у них не получится самого главного. Они никогда не смогут внести раскол и смуту в наш народ. Это горе дает нам силу для того, чтобы сплотиться как никогда прежде и совместной волей, единой помощью и братской любовью победить любую беду…

Сидя на скамье в оранжерее, Несса думала о том, что убегала от одного несчастья ради того, чтобы попасть к другому. Когда она узнала о взрыве и бросилась к развалинам храма, то даже не ожидала, что ее там ждет. А там были мертвые люди – и мертвые дети! – и Андрей, что смотрел прямо на нее и ничего не видел. Вместе с остальными лекарниками и охранцами Несса разбирала завал, и слезы текли по ее щекам, срываясь в кровавую пыль, а потом началось самое тяжелое – сортировка останков и опознание. Когда стоявший рядом с ней мужчина в военной форме вдруг взял с зеленой ткани кисть руки – единственное, что осталось от человека – и каким-то неживым голосом промолвил: «Знаете… это моя жена. Это ее шрам на пальце» – то Несса упала в обморок.

Это моя родина, думала Несса, сидя в одиночестве среди пышных цветов оранжереи. Снаружи шел дождь, и бормотал, ворочаясь и урча, далекий гром, а здесь было тихо и темно, и Нессе хотелось раствориться в этой темноте, перестать быть собой, перестать принадлежать миру, в котором человек с изуродованным сердцем и разумом приходит в храм и убивает детей и женщин. Да, это была ее родина – красивая яркая обертка с оторванной женской рукой внутри. Пожми руку мертвецу – тебе больше некуда податься.

«Не плачь, – шепнул ей внутренний голос. – Подумай лучше, зачем это сделано. Ты ведь жила на Земле, изучала историю и политику, ты же прекрасно понимаешь, что такие жертвы не приносятся просто так…»

– Кому это выгодно? – промолвила Несса вслух.

– Я тоже размышляю об этом, госпожа.

Несса вздрогнула и обернулась. Позади, на дорожке, стоял Артуро – в свете маленького фонаря его лицо было усталым и зловещим; словно маньяк утомился убивать жертв, но не может остановиться, подумала Несса и поразилась такому сравнению.

– Здравствуйте, Артуро, – сказала она. – Я не слышала, как вы подошли.

– Я хожу очень тихо, – кивнул Артуро. – Моя госпожа, его величество хотел бы вас видеть сегодня вечером. Насколько мне известно, это касается одного из ваших неявно высказанных желаний.

Несса пожала плечами. Вроде бы ничего такого в присутствии Шани она не желала.

– Что ж, благодарю вас. Я скоро буду.

– Идемте, – произнес Артуро и приглашающе качнул фонарем. – Здесь уже темно, а вы без фонаря. Можете заблудиться или упасть.

Несса подчинилась.

Император ждал ее в полумраке Красного кабинета – крохотной комнаты с книжными шкафами и камином, что размещалась в одном из самых отдаленных уголков дворца. Войдя в кабинет и закрыв за собой дверь, Несса не сразу увидела Шани: тот сидел в самом дальнем углу, почти в темноте, задумчиво водя пальцем по чаше с красным вином. «Как будто вампир в замке. Или паук в паутине, – подумала Несса. – Странные у меня сегодня ассоциации».

– Добрый вечер, – сказала Несса, осторожно присаживаясь на край кресла.

– Добрый вечер, – откликнулся Шани и отставил чашу. «Э, государь, да вы нарезаться изволили», – подумала Несса, всматриваясь в его лицо. – Как ты?

Несса пожала плечами.

– Не знаю. Но вряд ли хорошо.

– Логично, – кивнул Шани. – Тебе страшно, Несса? После стерильного мира Земли да в кровавую кашу…

Несса почувствовала, что ее начинает знобить.

– Там были дети, – прошептала она. – Маленькие дети… Я доставала их из развалин, – Нессе вдруг стало ясно, что продолжать незачем, и никакие слова не опишут ее состояние более емко и не заставят раны затянуться. Там были маленькие дети, и она доставала их из-под развалин. Все.

– Можешь не продолжать, – произнес Шани. – У тебя есть свои дети?

Несса отрицательно покачала головой. Путешествие через Туннель лишило ее такой возможности, и вся медицина Земли оказалась бессильна. Олег все понимал, и лишь иногда, ловя его взгляд на соседских мальчишек, Несса видела, что он чувствует на самом деле.

– Тогда тем более не продолжай. Вот, держи.

Маленький предмет, упавший Нессе на колени, оказался ключом. Несса взяла его в руки: на брелке значился адрес «Кивеля, дом 18».

– Что это? – спросила она.

– Тебе нужно отдохнуть, – сказал Шани. – Это ключ от моего загородного дома. Поживешь там пару недель, придешь в себя. Захочешь – сможешь остаться там насовсем. Ты вроде бы хотела покинуть дворец, ну так вот тебе и возможность.