Текст книги "Пленница французского маркиза (Книга 1)"

Автор книги: Лариса Шкатула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Наверняка ваш учитель был из тех, кто травил дядю...

– Ядом? – вырвалось у Сони.

– Почему – ядом, – досадливо отмахнулся он, – придирками и всяческой напраслиной вроде этих стихов. Дядя никогда – слышите, никогда! – их не писал.

– Хорошо, я запомню, – согласилась все ещё не пришедшая в себя от неловкости Соня.

Но, похоже, Григорий все не мог успокоиться и хотел реабилитировать в её глазах образ родственника.

– Вот, послушайте:

– Начну на флейте стихи печальны, зря на Россию чрез страны дальны...

Сто мне языков надобно б было

Прославить все то, что в тебе мило...

Он оборвал себя на полуслове.

– Всегда так: стоит завести кому-то речь о поэзии, как я тут же встреваю, начинаю спорить, и так распаляюсь, что и себя не помню. Вот и на вас накинулся. Простите, ради Христа, невежу.

– Ничего, я не обиделась, – заглядывая в его теплые ореховые глаза, улыбнулась Соня.

Она подумала, что Тредиаковский вовсе не красавец. В нем нет ни мощного обаяния Разумовского, ни вальяжности и ироничности Воронцова, он вообще не потрясает воображение, а как бы тихо в него проникает. Высокий, тонкий в кости, с пышными русыми волосами, он казался естественным, как природа. В нем было ни париков, ни завитых локонов, ни даже вычурных украшений, но неприметная одежда и весь его облик, тем не менее, казался весьма современным и даже модным.

С Григорием ей было удивительно легко, как ни с одним мужчиной до того. Покойный Воронцов над нею всегда подшучивал, что заставляло княжну пребывать в постоянном напряжении, а порой и раздражении. Разумовский несколько подавлял её своей мужской силой – в его присутствии она никогда не была самой собой, а словно сдавала экзамен на право быть любимой женщиной. И женщиной вообще.

Тредиаковский, можно сказать, вернул Соне её саму.

Ни о каких-то там особых чувствах к нему пока нечего и говорить, они едва знакомы, да и Софья, кажется, по сей день все ещё не пришла в себя. Но они были ровесниками и, как оказалось, с первых слов нашли общий язык.

О недавно происшедших событиях в Петербурге Соне до этого не с кем было поговорить, ежели, конечно, не считать брата Николая. Но разговор с ним более походил на допрос, а тут вдруг она почти все выложила своему новому приятелю, – уж больно Тредиаковский располагал к тому своим спокойным вниманием.

Она рассказала, как опоил её, а затем похитил, можно сказать, друг семьи, и как состоялась дуэль, на которой жених княжны убил её оскорбителя, и как Разумовский уехал в Швецию, так что ни о какой её свадьбе не могло быть и речи. Соня не думала о том, что Григорий может события как-то не так истолковать. Отчего-то она знала: молодой человек не станет её осуждать и тем более обсуждать когда-либо и с кем-то её историю...

– Что-то этакое я слышал, – деликатно заметил Григорий, но не стал пересказывать услышанное, а спросил о другом. – А к кому вы едете в Дежансон? К каким-нибудь родственникам? Дело в том, что по пути в Париж я мог бы заехать... поздороваться с вами.

Соня уже знала, что Григорий в свое время окончил Пажеский корпус, а потом и университет в городе Лейпциге, куда сейчас ехал, чтобы повидать знакомого профессора, к которому у него оказалось какое-то важное дело. Конечной же целью поездки Тредиаковского был Париж.

Нельзя было назвать его любопытство праздным после того, как княжна Астахова столь много о себе рассказала, но отчего-то ей не хотелось признаваться ему – да и кому бы то ни было – в действительной цели своего посещения этого французского города. Потому она решила сказать полуправду:

– В Дежансоне жил когда-то некий Антуан де Баррас, друг моего покойного деда. Я хочу попытаться отыскать его родственников. Может, у них есть какие-то документы, письма князя Еремея Астахова, моего деда. У нас, его близких родственников, почти не осталось свидетельств его жизни, а я, как вы помните, увлекаюсь историей нашего рода...

– Помню, как же, – кивнул Григорий, – прежде мне не доводилось беседовать со столь учеными девицами.

Ее объяснение, очевидно, Тредиаковский счел достаточным, потому что вопросов больше не задавал, а их дальнейшую прогулку полностью посвятил рассказу о Лифляндии, которую, как оказалось, он хорошо знал.

Но отчего-то на миг Соне показалось, будто он удивился, услышав фамилию де Баррас. Молодой человек ничем не выдал своего удивления, но, видимо, как раз в этот момент её посетила та самая обостренность чувства, которая в полной мере была свойственна женщинам её рода. Того самого шестого чувства, коим Соня, как она думала, вообще не была наделена и очень о том жалела.

Правда, девушка тут же стала себя уверять, что ничего подобного на самом деле не имело места, что она зря пытается выглядеть ясновидящей. Не могли же в конце концов её интересы вот так просто совпасть с интересами совершенно постороннего для неё человеком!

Агриппина между тем осталась в рижской гостинице, название которой переводилось как "Петербургская гостиница" и теперь должна была привести в порядок вещи. Постирать и посушить одежду, а также приготовить на дальнейшую дорогу наряд полегче. В шубах и салопах путешествовать становилось попросту жарко.

Соня, как видно от обилия впечатлений, хоть и с интересом посматривала по сторонам, но теперь сама невольно возвращалась мыслями к рассказу Тредиаковского о нынешней работе его в русском посольстве во Франции.

– Вам нравится ваша служба? – спросила она как бы между прочим.

– Обычная работа обычного чиновника, – пожал он плечами, вроде, ничуть не лукавя.

– Иными словами, вы служите больше по необходимости?

Чего она допытывается, неужели ей не все равно?!

– Мне нравится Париж. Я мог бы часами рассказывать вам о нем, как влюбленный рассказывает о своей девушке. Я влюбился в Париж с первого взгляда. И даже спустя много времени все ещё помню свое первое впечатление о нем... Представьте себе, что вы подъезжаете к этому прекрасному городу, и перед вашим жаждущим взором открывается обширная равнина, а на ней – во всю его длину – Париж! Предместье Монмартр, дю-Таниль, храм святой Женевьевы, покровительницы Парижа – одни эти названия будто заставляют быстрее струиться мою кровь.

Судя по всему, Григорий действительно знал и любил Париж, но у Сони появилось чувство, что он так подробно ей город живописует, что не хочет распространяться о своей службе. Вполне может быть, что на самом деле она скучна, нелюбима, но молодой человек просто не хочет ей в том признаться.

– Там все другое – странное для нашего русского обычая, непривычное для нашего взора. Оказавшемуся в Париже впервые кажется, будто он песчинка, попавшая в пучину, которая кружится в диком вихре. Многолюдье, шум, карета скачет за каретою. Постоянны крики: "Gare! Gare!"31 заставляют тебя шарахаться из стороны в сторону. Но не слишком ли я увлекся? Друзья шутят, что о Париже я могу говорить целыми днями напролет.

Соня смущенно посмотрела на Тредиаковского. Она унеслась мыслями куда-то как раз под звуки его рассказа, но вовсе не в Париж. Так уж само собой получилось, что она подумала про Дежансон, но что можно представить, города никогда не видя? А она вдруг будто воочию увидела небольшой замок на пригорке, стены которого кое-где поросли плющом. Камень – не обычный серый, а красноватый, кое-где от времени ставший белесым. Узкие длинные окна вдоль всего фасада в свете утреннего солнца выглядят тоже красными, будто от бессонницы, глазами некоего зверя, прилегшего отдохнуть в тиши.

Интересно, Григорий рассказывал о чем-то подобном или ей пригрезился этот замок, как видение из утреннего сна? На всякий случай Соня спросила:

– Гриша, а вы были в Дежансоне?

Он мягко улыбнулся:

– Увы, не довелось. Я во Франции работаю всего второй год, а это слишком мало времени, чтобы объездить всю сию благословенную страну... Если же вы захотите увидеться... То есть, я хотел сказать, если позволите вас в Дежансоне разыскать, у меня будет повод познакомиться и с этим городом.

– Но я ничего в нем не знаю, ни улицы, ни дома... То есть, я хочу сказать, что не могу дать вам своего адреса.

Кстати, конверт с письмом деда Еремея так и остался у ныне покойного графа Воронцова и она, – как всегда задним умом крепка! – даже не подумала о том, чтобы внимательно прочитать на нем адрес. Авось, запомнила бы... Значит, Григорий никогда в тои городе не бывал, никакого де Барраса не знает, а она уже напридумывала себе бог знает что!

Тредиаковский между тем ненадолго погрузился в свои мысли, а потом, оживившись, предложил:

– Давайте, Софья Николаевна, договоримся с вами так: вы оставите мне сообщение... в самой известной гостинице города. Наверняка она называется как-нибудь вроде "Золотой лев" или "Красный петух".

– А если там нет никакой гостиницы? – пошутила она.

– Значит, в каком-нибудь приличном трактире, пансионе, – заволновался Григорий, не заметив Сониного шутливого тона.

Но потом, спохватился – она откровенно посмеивалась, смущенно пояснил:

– Я не хотел бы потерять вашего следа... То есть, я хочу сказать, вы одни, в чужой стране, вдруг вам понадобится помощь, а не к кому будет обратиться...

– Хорошо, хорошо, я сообщу вам, где остановлюсь, а если мои поиски не увенчаются успехом, куда и когда поеду.

Соня сказала это и подумала, что ей будет очень не хватать ненавязчивого внимания Григория, его познаний и спокойной рассудительности опытного путешественника. И опять мелкой занозой кольнула мысль: а почему он не оставит ей своего адреса? Уж конечно он есть у человека, который постоянно живет в Париже. А Соня по дороге в Нант к Луизе посетила бы столицу этой, как он сам сказал, благословенной страны...

На другой день они опять ехали в карете. Приготовившись поначалу набираться впечатлений от окружающей природы, Соня с сожалением видела лишь леса, песок да болота. Ни величественных гор, ни зеленых долин – все было сурово и скупо, как и сами обитатели здешних мест.

Душа её ждала особых, ярких впечатлений, и ожидание Соню не обмануло. Они подъехали к Дерпту. Это был город-праздник. Горожане здесь гуляли и веселились, молодые люди ходили обнявшись и ни на кого не обращали внимания. Княжна отчего-то стеснялась прямо на них смотреть – в России не были приняты такие свободные нравы, но ей подобное открытое выражение своей приязни понравилось.

Соня и Григорий решили ехать вместе до того, как им придется расстаться, так что и теперь остановились в одном трактире. Хозяин сего заведения сам подыскал им извозчика, который за тринадцать червонцев согласился довезти молодых людей до Кенигсберга. Григорий попытался расплатиться за нее, чему Соня категорически воспротивилась. Кто знает, увидятся ли они еще? Княжна не хотела быть в долгу у этого милого молодого человека.

Когда кибитка стала подъезжать к Курляндии, Соня почувствовала, как у неё забилось сердце. Надо сказать, что до сего времени в её душе, на самом дне! все-таки жил страх, что брат опомнится, пошлет за нею погоню.

Всякий раз, как мимо почтовой кареты, в которой она ехала, проносились лошади экстра-почты32, княжна невольно вздрагивала и ждала, что вот повозка остановится и ей прикажут выходить.

Некоторое смятение она испытала на заставе – опять показалось, что здесь её задержат, но пограничник в ранге майора, если только Соня достаточно разбиралась в знаках отличия, заглянул только в багажный ящик и даже не стал осматривать все вещи.

Митава! Первый заграничный город. Ничего этакого в нем Соня для себя не отметила. Разве что они с Григорием посмотрели издалека на замок герцога курляндского да улыбнулись названию речки Аа.

После Курляндии их встречала Польша, где путешественники остановились на ночь в корчме. На заставе в этот раз их попросили открыть чемоданы, но не стали их перетряхивать, а только заглянули для виду.

Между тем, на дворе стоял май, и в отличие от дождливого климата Петербурга их сопровождала теплая летняя погода, так что и Софье, и её горничной пришлось и вовсе отказаться от плащей и пальто. Даже дорожные платья из тонкой шерсти теперь казались донельзя жаркими, а на очередной перемене лошадей – надобно было ждать целые сутки – княжне удалось в небольшом немецком городке купить себе зонт от солнца и веер. Впрочем, последнюю вещь она купила больше из интереса. Веер был китайский, настоящее произведение искусства.

В отличие от госпожи, Агриппина вовсю радовалась весеннему солнцу, не боясь подставлять лицо под его теплые лучи. Уже через несколько дней её кожу стал покрывать смуглый золотистый загар, рядом с которым чуть смугловатая кожа княжны казалась не по-здешнему бледной.

Через неделю Софья и Тредиаковский распрощались.

– Ежели бы не срочное дело в Лейпциге, – сокрушался Григорий, ей-Богу сопроводил бы вас до места. Но ничего, насколько я себе представляю, городишко этот небольшой, и вряд ли вы в нем затеряетесь.

Почтовая карета повезла Тредиаковского к его немецкому другу-профессору, а Соня с Агриппиной отправились во французский город Дежансон.

Глава тринадцатая

Еще вчера княжна со своей горничной были в Швейцарии, и вот уже нанятая ими в приграничной деревеньке кибитка въезжала в город Дежансон.

Весь день до этого им пришлось ехать через горы по дороге, вырубленной в скалах Альп. Дорога была широкой, но взглядывая на пропасти, сопровождающие их во все время пути, Агриппина взвизгивала от страха.

Она не думала о том, сколько людей работало среди этих скал, чтобы люди могли ездить сквозь них из страны в страну. Как и о том, какие суровые, но величественные виду можно было созерцать вокруг, она лишь боялась.

Об этом размышляла княжна, но она тоже боялась высоты, привыкшая к равнинам Петербурга, хотя и сносила свои страхи молча. Но поглядывая по сторонам, Соня не могла не отмечать про себя, насколько дика и сурова здесь природа, что не помешало в свое время сооружать на этих горах рыцарские замки, достаточно неприступные. Теперь то здесь, то там представали взгляду путешественниц остатки их громад.

Неприступные! Да неужели кто-то пытался к ним приступаться?! Что можно было найти неприятелю за этими стенами?

Устроиться в Дежансоне оказалось делом мудреным. Словно именно в этот год со всего света сюда съехались вояжеры. Вернее, страждущие с помощью целебных грязей, которыми славился сей город, излечить свои немощи.

Карета простучала по гулкой мостовой такой узкой улочки, что вообще было странно, что она не царапает выходящие на неё стены каменных домов.

Они остановились у одной гостиницы, потом у другой – везде им отвечали: "Занято! Занято! Нет ни одной свободной комнаты".

Хорошо, извозчик, который вез их до Дежансона, оказался сердобольным, – впрочем, бескорыстно ли? – и, поглядев на расстроенные лица княжны и её горничной, сжалился над молодыми женщинами и предложил им:

– Не хотите ли снять комнату у одной моей знакомой? Думаю, она дорого не возьмет.

Соня, уставшая к тому времени, кажется, сверх всякой меры, воскликнула:

– Хочу, очень хочу!

Она не подумала о том, что в незнакомом городе – да что там городе, в незнакомой стране! – соглашается на предложение человека совершенно постороннего. Но теперь отступать было поздно. И не станешь же на ночь глядя ночевать на улице или хотя бы в роскошном цветущем парке, мимо которого они недавно проезжали.

Извозчик обрадовался, хлестнул лошадей и они бодро потрусили по каменной мостовой посреди очередного узкого переулка.

Дом, к которому они подъехали, выглядел чуть ли не крошечным, однако, когда на звук дверного колокольчика выглянула опрятная старушка, поздоровалась с извозчиком и пригласила их войти, оказалось, что взору вошедших открылась неожиданно большая зала, из которой на второй этаж вела довольно широкая деревянная лестница.

– Вот, привел к вам постояльцев, мадам де Шовиньи, – сказал извозчик и низко поклонился старушке.

– Разве я не говорила тебе, Жан, что не сдаю комнат! – даже с некоторым возмущением воскликнула та.

Соня растерянно переглянулась с Агриппиной. Горничная знала по-французски всего несколько слов, но и этого ей хватило, чтобы понять: хозяйка им отказывает.

Однако, тот, кого назвали Жаном, вовсе не смутился, услышав её слова.

– Это очень знатная госпожа, – важно сказал он, – русская княжна. Вы могли бы просто принять её, как гостя.

– Как гостя? – переспросила старушка, делая вид, что усиленно размышляет. Похоже, в свое время она знала куда лучшие времена, и сдавать комнаты ей было неловко. Впрочем, её неловкость продолжалась недолго. Хорошо. За ужин я возьму с вас восемьдесят су, ежели, конечно, вы располагаете деньгами.

Чуткое ухо Агриппины уловило названную сумму, которую она тут же перевела в привычные деньги. Недаром, Соня выдала ей деньги на дорогу и, даже не зная языка, Агриппина прекрасно знала арифметику.

– Полтора рубля за один ужин! – возмущенно шепнула она Соне.

– А как у вас насчет комнаты? – между тем поинтересовалась та.

– Есть, и достаточно большая. Я могла бы сдавать её приезжающим, но я не хочу иметь дело с людьми незнатными. Вы мне приглянулись. Я не стану брать с вас такую же цену, как берут с постояльцев, например, в "Золотом льве", у меня комната обойдется не в пример дешевле. Причем, включая питание. Если же вы возьмете её на месяц, это будет стоить вам пятьсот тридцать су – говорю, чтоб удобнее было считать, – бодро откликнулась старушка и ехидно улыбнулась Агриппине, давая понять, что слышала её шепот.

Извозчик все ещё переминался с ноги на ногу, стоя посреди залы.

– Спасибо тебе, Жан, – сказала мадам де Шовиньи и сунула в руку мужчины монетку.

Тот, все так же низко кланяясь, ушел и почти сразу же вернулся, неся Сонины чемоданы, которые поставил посреди залы и ушел, кажется, теперь насовсем.

– Пятьсот тридцать су – по-нашему, десять рублей, – уже не таясь перевела Сонина горничная.

– Мы можем эту комнату посмотреть? – спросила княжна, опять не обращая на горничную внимания.

– Пойдемте, я покажу вам её, – сказала хозяйка дома и пошла впереди с такой прямой спиной и горделивой осанкой, которой бы позавидовала бы и молоденькая девушка.

Соня подумала, что мадам поведет их по лестнице, но она повернула направо и взгляду русских путешественниц открылся длинный коридор, о существовании которого трудно было подозревать, видя дом снаружи.

Все здесь было несколько странно, но ничуть не подозрительно. По крайней мере, Соня не чувствовала никакой тревоги, зато Агриппина бдела за двоих, оглядываясь и прислушиваясь.

Комната оказалась чистой и, судя по всему, светлой. Высокие, хотя и несколько узковатые, окна должны были пропускать достаточно света, о чем теперь, накануне вечерней темноты, можно было лишь догадываться.

Мадам де Шовиньи зажгла стоящий на небольшом столике старинный серебряный канделябр, показала на ширму, за которой лежало все необходимое для умывания, и произнесла:

– Вот комната, которую я могу вам предложить. Если она вас устраивает...

– Устраивает, – сказала княжна.

– Я рада, что мы договорились. Скажите только, как мне впредь вас величать?

– Софья. Княжна Астахова, – отозвалась Соня. – А это моя горничная Агриппина.

– Мадемуазель Софи желает спать в комнате одна? – поинтересовалась старушка. – У меня есть комната для прислуги.

Соня заметила, что в комнате, кроме кровати, имеется ещё кушетка, и поспешно ответила:

– Пусть Агриппина спит со мной.

– Вот и славно, – кивнула мадам де Шовиньи, ничуть не удивившись. Думаю, как меня зовут, вы уже знаете. Можете называть меня мадам Альфонсина. Де Шовиньи звучит чересчур торжественно. Это ничего, что я назвала вас мадемуазель Софи? Могу я вас так называть?

– Пожалуйста, я не возражаю, – сказала Соня.

– И это не покажется вам амикошонством? – озаботилась мадам Альфонсина. – У меня дочь ваших лет, она живет с мужем в Лионе, потому мне хочется относиться к вам, как к дочери. Когда вы приведете себя в порядок, выходите в залу – ужин будет вас ждать.

Она ушла, осторожно прикрыв за собой дверь, а Соня без сил рухнула в кресло, только теперь почувствовав, как она устала.

Агриппина быстро переоделась, ополоснула за ширмой руки и подошла к своей госпоже.

– Разрешите, Софья Николаевна, я помогу вам переодеться и причесаться.

– Сейчас бы, не раздеваясь, так и упала в постель, – пожаловалась ей Соня. – Все тело болит, словно его избили палками.

– Это ничего, это пройдет, – приговаривала Агриппина, расстегивая пуговки её дорожного платья. – Вот сейчас я оботру вас прохладной водичкой, переодену в чистое белье, и всю усталость как рукой снимет.

Стол для путешественниц был накрыт в левом дальнем углу залы и выглядел сиротливо посреди немногочисленных остатков мебели.

– Этот дом знал лучшие времена, – вздохнула мадам Альфонсина, делая знак девушке лет четырнадцати, которая как раз в эту минуту внесла поднос с кофейником и чашками. – Если бы не Жавотта, не знаю, как бы я со всем этим управлялась.

Она обвела рукой залу и пояснила.

– Жавотта – дочь моей двоюродной сестры. Они очень бедны.

Девушка метнула насмешливый взгляд в сторону хозяйки, но так осторожно, что заметила его одна Соня.

"Принято у них здесь, что ли, делать из всего тайну? – подумала Софья. – Чего ни коснись, на наш взгляд, все будто имеет второй смысл. А ещё я отчего-то никак не могу чувствовать себя спокойной. Видимо, сказывается дорожная усталость. Или непривычная обстановка. Жить в чужих домах, спать на чужих постелях – к такому тоже надо привыкнуть".

Между тем, Жавотта поставила чашку и для мадам Альфонсины, та кивнула с благодарностью и проговорила:

– Спасибо, милая, иди. Со стола после уберешь.

Наверное, девушке хотелось подольше побыть с новыми людьми, потому что удалилась она медленно и весьма неохотно.

– Город Дежансон хоть и маленький, а людей в нем бывает очень много. Наш аббат говорил, в сезон приезжает лечиться больных раз в пять больше, чем коренных жителей... Честно говоря, русских у меня давно не было.

Она, кажется, уже и забыла о том, что совсем недавно отчитывала извозчика, пеняя ему на то, что он посмел привезти к ней постояльцев, которых она якобы не держит.

– ... Но вы, мой дружок, совсем чисто говорите по-французски. Я бы подумала по выговору, что вы откуда-то с атлантического побережья Франции...

– Оттуда родом была моя гувернантка, – призналась Соня, опять удивляясь про себя, как быстро осваивается с нею мадам де Шовиньи. Вроде, только что она просила Соню разрешения звать её по имени, и вот уже в ход пошел "дружок".

– Вы приехали на лечение? – между тем продолжала болтать старушка. Конечно же, в наш маленький городок приезжают только лечиться, да разве что осмотреть кое-какие старинные здания, которые у нас ещё сохранились. Но я не спрашиваю, чем может болеть такая молодая цветущая женщина. Нет, нет, если хотите, не отвечайте. Наверное, я соскучилась по свежему человеку, потому и проявляю такое неоправданное любопытство. Что поделаешь, и в старости человек нуждается в общении.

При ближайшем рассмотрении Соня поняла, что хозяйка не так уж и стара. Может, чуть старше княгини Астаховой, которая умерла в сорок семь лет.

– Нет, слава богу, я пока ничем не болею, – улыбнулась Соня. – Я приехала потому, что мне нужно найти в вашем городе одного человека... Что я говорю, одного! Мне нужно найти потомков одного человека, который жил здесь шестьдесят лет назад. Их ведь может быть много, не так ли?

– Я не поняла, зачем вам какие-то потомки? – удивилась мадам Альфонсина.

– Затем, что их дед – или прадед – дружил с моим дедом и между ними осталось одно неоконченное дело.

– Все, все, больше ни слова! – замахала руками экспансивная француженка. – Как я понимаю, речь идет о семейной тайне, а я не так уж любопытна, как могло бы вам показаться. Могу разве что помочь отыскать этих таинственных потомков, если они все ещё живут в Дежансоне. Подумать только, скольких взрослых людей я помню ещё крошками... Мадемуазель Софи знает, как их зовут?

– Я знаю, как звали их деда – Антуан де Баррас.

Соня, говоря это, на мгновение отвлеклась и посмотрела на мадам лишь тогда, когда Агриппина шепнула ей в самое ухо:

– Глядите, ваше сиятельство, что это со старухой делается?

Мадам Альфонсина сидела за столом бледная, как мел, и хватала ртом воздух. Казалось, ещё немного и она потеряет сознание.

– О, господи, мадам де Шовиньи, что это с вами?! – чуть ли не закричала Соня.

Хозяйка приютившего их дома наконец-то пришла в себя и хрипло произнесла:

– Простите, это со мной бывает. Кажется, я сделала слишком большой глоток и задохнулась... Ну вот, уже все прошло.

Она жалко улыбнулась.

– Значит, вам эта фамилия ничего не говорит? – некоторое время спустя опять приступила к расспросам Соня.

Та замотала головой, поспешно отхлебывая из чашки.

– А вы случайно не знаете, откуда лучше мне начать поиски? продолжала допытываться княжна; отысканием потомков дедова приятеля она собиралась заняться с самого утра.

– Вам лучше обратиться к нашему аббату, – пробормотала мадам Альфонсина. – Он знает многих. В крайнем случае, может поискать в церковных книгах. Если эти ваши потомки живы, вы их здесь найдете... Сколько вы говорите прошло лет – шестьдесят? И до этих пор никому из ваших родственников не приходилось бывать в Дежансоне?

– Насколько я знаю, нет, – медленно проговорила Соня. – Наверняка нет! Само название вашего города я узнала лишь недавно, а мои родственники не знают о нем и по сей день...

Она осеклась: чего вдруг разговорилась о родственниках? Потом начнутся расспросы, кто остался у неё в России, знают ли они, что княжна поехала в Дежансон.

Но мадам Альфонсина ни о чем таком не стала её расспрашивать, а даже, как показалось, облегченно вздохнула. Интересно, почему?

С некоторых пор Соня уже стала привыкать, что с нею в комнате на ночлег укладывается и Агриппина. Сколько раз во всевозможных трактирах – и в Германии, и в Швейцарии оказывалось, что Соне доставалась совсем небольшая комнате, в которой стояла одна кровать, так что преданной служанке приходилась спать на полу, но та никогда не жаловалась.

Соня вдруг подумала, что она не знает, сколько лет Агриппине. Когда эта мысль вдруг посетила её, княжна даже не сразу опомнилась от удивления: как случилось так, что она, историк, не знает возраста своей служанки? Она даже как следует не изучила документы, которые приготовила ей Григорьева. Просто послала за ними Агриппину, а когда та ей их привезла, лишь пробежала глазами и сунула в сумочку. То есть, в документах конечно все указано, но не доставать же их сейчас из-за несвоевременного приступа любопытства!

– Агриппина, – проговорила Соня необычайно ласково, когда молодые женщины наконец переоделись в ночные сорочки и улеглись на свои кровати, я что-то не припомню, сколько тебе лет?

Прежде, перед сном, госпожа и служанка между собой почти не разговаривали, и устала вроде бы Соня не меньше обычного, но, видимо, осознание того, что дорожные мытарства кончились, по крайней мере, на ближайшее время, уничтожило привычную сонливость.

– На Благовещение33 осьмнадцать сравнялось, – с тяжелым вздохом ответила Агриппина.

– На Благовещение? – растерянно переспросила Соня, – а что же ты ничего не сказала?

– Дак, княгиня... их сиятельство знали. Пятиалтынный мне подарили.

– Чего ж ты так вздохнула?

– Другие девки в моем возрасте уже детей имеют, а мне знать на роду написано, вековухой остаться!

Соня не знала, смеяться ей или плакать. Восемнадцать лет, надо же! И что это получается? Софья на семь лет старше Агриппины! А можно подумать, что наоборот. Княжне стало стыдно: привыкла подле маменькиной юбки ни о чем не задумываться, чего нельзя сказать о горничной. Той вертеться приходится: и госпоже угодить, и стараться, чтобы тебя назад, в нищее село не отправили, и собирать копейки на свою вольную... Чтобы скрыть замешательство, Соня спросила преувеличенно бодрым голосом:

– Ну, а как тебе показалась Франция?

– Вот лежу и думаю...

Надо же, думает она! Соня представила себе сосредоточенную служанку о чем она может думать! Грамоте-то недавно научилась, за границу её вывезли. Соня в её восемнадцать лет такое и не снилось!..

Да, княжна, вот теперь в вашем голосе отчетливо звучит голос "синего чулка". Понятно, почему они все злые да занудные. Чувствуют, что время упустили, что рядом уже подросли моложе и красивее, вот и выливают свое раздражение на тех, кто ответить не может...

– Верно говорят старые люди: за морем теплее, а у нас светлее.

– Это ты к чему?

– Да к тому, что издалека и ворона может соколом показаться. Все твердили: Франция, Франция, а что на деле выходит? Едешь и думаешь, как люди в такой нечистоте жить могут! Вот мы один городок проезжали – не помню название – так я заметила: женщина идет по мостовой нарядно одетая, а у её ног – кровавый поток с мясных рядов течет. Служанки ночные горшки прямо на улицу выплескивают! И такие непотребства творятся, куда ни оборотись! У самых богатых домов – кучи мусора...

– Что ж ты во Франции один мусор видела?

– Понятное дело, я ещё мало чего видела, но хороший хозяин не станет сор на крыльце своего дома оставлять, куда-нибудь в сторонку сметет. А вы заметила Софья Николаевна, сколько у них нищих? Да какие наглые! Чуть ли не в лицо протянутыми руками тычут! Я так думаю, французский король должен был бы насчет нищих распорядиться. Чтоб их куда сгоняли, что ли. А иначе, кто в страну приедет, что о французах подумает? Что у них народ совсем уж бедный, коли столько попрошаек расплодили...

"Надо же, моя горничная – философ почище Вольтера! – уже без раздражения подумала Соня. – Но отчего я так неохотно признаю за нею способность размышлять? Прикрикнуть на нее, чтобы знала свое место?"

Но вслух сказала совсем другое:

– Мне кажется, Агриппина, тебе нужно французский язык изучать. Если хочешь, я могла бы с тобой заниматься.

Соня услышала, как скрипнула кушетка. Наверное, горничная привстала с неё от избытка чувств.

– Конечно хочу, Софья Николаевна, миленькая! Вы помните, как грамоте меня учили?

Еще бы Соне не помнить! Тогда она как раз удовлетворяла свою прихоть ей вдруг захотелось побыть учительницей. Правда, занятие это ей вскоре наскучило, хотя ученица и оказалась очень способной, но вот, поди ж ты, благодаря ему на свете ещё одним грамотным человеком стало больше.

– Ты, надо сказать, молодец, все на лету схватывала, – вслух заметила она.

– Как мне уроки учить понравилось! – между тем вспоминала Агриппина. Я и ночью вскакивала, тайком свечу зажигала, чтобы ещё раз букву выученную записать.

И добавила почти без перехода:

– А старуха-то наша того человека знает.

– Какого человека? – почему-то шепотом спросила её Соня, не сразу сообразив, кого Агриппина имеет в виду.