Текст книги "Пленница французского маркиза (Книга 1)"
Автор книги: Лариса Шкатула
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Мать плакала. Даже причитала:
– Коленька, на кого ж ты нас покинул? Как же мы жить-то будем?!
Соня плакала вместе с ней, потому что жалела маменьку, как ни дико теперь это звучало.
– Осиротели мы, – говорила княгиня.
Но тогда Соня не ощущала себя сиротой, а нынче поняла вдруг, что останется одна на свете. Сиротой!
Скажут, что у неё есть брат. Но он занят своей молодой женой, и самое большое, что Николай для сестры сделает, так это в самом деле постарается побыстрее выдать её замуж.
Княгиня Мария Владиславна Астахова умерла, как и говорила дочери, в тот же день. Тихо, как и жила. Заснула и не проснулась
Похороны были пышными, словно в награду за то, что княгиня так долго страдала от бедности. Если она смотрела сейчас с небес на сию печальную церемонию, то, наверное, радовалась, как богата она обставлена, как много народу собралось её проводить.
Соня рыдала безутешно, не в силах до конца осознать, что мать ушла навсегда.
Сквозь мутную пелену слез она ничего не видела, потому невестка Даша, несмотря на внешнюю хрупкость, оказавшаяся довольно сильной девушкой, во все время траурной церемонии крепко держала её за локоть.
Когда гроб стали заколачивать, Соня не смогла это выдержать. Она покачнулась, стала терять сознание, Даша и здесь оказалась на высоте. Она крикнула:
– Архип!
И мужик, одетый в ливрею дома Шарогородских и до поры, до времени скрывавшийся за спинами господ, сделал шаг вперед и ловко подхватил падающую княжну.
Дома Соня укрылась в своей комнате и пролежала почти без движения больше суток, не замечая времени и отказываясь от еды.
Агриппина, как брошенный щенок, теперь постоянно крутилась у её двери, изредка заходя в комнату и тщетно пытаясь вернуть княжну к действительности.
В очередной раз она зашла к Соне, чтобы спросить, не желает ли княжна принять его сиятельство князя Астахова, который хочет поговорить с сестрой?
Соне пришлось согласиться – не будешь же вот так валяться всю жизнь? Она ожидала, что брат начнет с ходу разговоры о её будущей жизни, но Николай был тих и грустен. Даже всплакнул.
– Маменьки больше нет. Знаешь, мне казалось, что она будет всегда. Я никогда не задумывался о...
– Смерти? – подсказала Соня.
– Бренности всего сущего. Суетимся, бегаем, интригуем, богатство добываем, праведно и неправедно, а на тот свет все равно ничего не возьмешь.
Он помолчал и неожиданно попросил:
– Соня, ты не могла бы мне рассказать, что произошло с тобою на самом деле? Куда ты пропадала? Отчего дрались на дуэли Разумовский и Воронцов? Говорят, императрице очень не понравилась эта дуэль, и то, что граф Воронцов на ней убит. Слишком много оказалось у него влиятельных родственников... Леонид все-таки попал в немилость, зря я и старался отвести от него удар. Такое впечатление, что он под этот самый удар лез нарочно...
– Зато для тебя его несчастье оказалось даром небес, – невольно уточнила Соня.
– Для меня – получилось, что я на несчастье друга свое счастье возвел, – кивнул Николай и признался. – Если бы ты знала, как я люблю Дашу! Не представляю, что бы я делал, если бы она не стала моей женой.
– Может, ты бы и не страдал, не зная, что потерял.
– Ну да, ты, как всегда, права. Так все же с чего это началось?
– Наверное, с того, что граф Воронцов питал ко мне серьезные чувства, силы которых я не увидела за его извечным кривляньем и шуточками. И тем, что он даже к нам в дом не приходил один, а все время кого-нибудь приводил, и не всегда это были люди, в глазах света достойные. Он словно бросал вызов всему петербургскому бомонду, а заодно и мне. Ведь это я не хотела видеть, каков он собою, как умен и сколько друзей у него повсюду. Таких необычных и талантливых...
– Не понял, при чем здесь его чувства? Ведь он ни разу даже не попытался сделать тебе предложения.
– Ни разу, – согласилась Соня. – Боялся, что мой отказ закроет перед ним и двери нашего дома... Впрочем, теперь это всего лишь мои домыслы. Главное, он понял, что с появлением Разумовского и его предстоящей женитьбой на мне, я потеряна для него навсегда, потому решил опорочить меня в глазах Леонида, чтобы тот от меня отказался.
– Но это же непорядочно! – возмутился Николай. – Уж от Дмитрия Воронцова я такого никак не ожидал.
– Кто знает, на что способен каждый из нас в трудные моменты жизни, философски заметила Соня. – Ты вот тоже, не успел разбогатеть, как почувствовал себя этаким Наполеоном.
– Я – Наполеоном? И в чем это, интересно знать, выражается?
– В том, что ты решил, будто можешь решать судьбы других людей, не очень интересуясь их собственными желаниями. Признайся, после того, как разладилась наша с Разумовским свадьба, ты уже присмотрел мне кого-нибудь?
Николай сконфузился.
– Был грех, подумывал. Но неужели ты станешь возражать против хорошей партии? Умный, дальновидный человек. Между прочим, генерал-аншеф. Ты будешь за ним, как за каменной стеной...
– Спасибо за заботу. Маменька, между прочим, ни к чему меня не принуждала, – глаза Сони увлажнились. – Как бы то ни было, сейчас мы в трауре, и прошу тебя, повремени со своими намерениями в отношении меня.
– О тебе же забочусь! – князя задел за живое упрек сестры; он встряхнулся точно вылезшая из воды собака, и буркнул. – Ты опять перевела разговор на другое. Как узнал обо всем Разумовский?
– А вот этого как раз я и не знаю, – задумчиво проговорила Соня. Похоже, Воронцов все время поил меня сонным отваром, так что я и видела все, как во сне. Но в чем я теперь твердо уверена, так это в том, что Леонид был в той комнате, в которой меня держали. И, думаю, показ ему устроил Дмитрий, после чего между ними и состоялась дуэль.
– Что, он знал, где ты? – не поверил Николай. – Знал, и ни словом не обмолвился ни мне, ни маменьке? Да ежели хочешь знать, так она из-за него и умерла. Неизвестности не выдержала. Нет, каков мерзавец! А я считал его лучшим другом.
– Опять ты в крайности бросаешься, – вздохнула Соня. – Погоди, не спеши отрекаться от Леонида. Может, Воронцов с него слово взял, молчать... Кстати, а ты не знаешь, куда граф Разумовский вдруг подевался?
– Могу, разве что, предположить. Я ведь теперь в полку не бываю. Не знаю даже слухов, какие ходят. Скорее всего, папенька, Кирилл Григорьевич Разумовский, отправил его с миссией в Стокгольм.
– Понятно, – проговорила внешне равнодушно Софья.
Обида и боль опять сдавили её сердце – почему он даже не попытался с нею объясниться? Что сказал ему Воронцов, неужели не покаялся перед смертью?.. Нет, что она такое говорит? Ведь уже достоверно известно: Разумовский не захотел даже слушать об извинении, и вообще вести какие бы то ни было переговоры. Дуэлянты стрелялись, и пуля попала Дмитрию прямо в сердце. Он ничего бы не успел сказать, даже если бы захотел. А если представить дело так, что он тоже не стал бы просить прощения, то он так и задумывал – оставить Леонида в неведении.
Наверное, бог покарал её. Это ведь Соня, использовав записи деда, по сути дела отобрала жениха у Даши. Интересно, счастлива ли она с её братом? А вдруг Даша тоже любила Леонида Разумовского?
Как бы то ни было, в конце концов он не достался никому из них.
– Надеюсь, теперь ты не станешь его защищать? – как сквозь вату услышала она голос брата. – Ваша помолвка оказалась расторгнутой одной стороной, тебе этим нанесено оскорбление, потому ты односторонне и можешь принять решение – дать слово другому человеку.
Он помолчал.
– Я тебе прежде не говорил, а теперь скажу. Если хочешь знать, это не только мое мнение. Послушайся ты меня в свое время, прекрати своевольничать, не случилось бы с тобой того, что случилось. Сейчас бы жила замужней женщиной и горя не знала.
– Но Леонида я любила! – выкрикнула Соня и мысленно подивилась, что сказала про свою любовь в прошлом времени. И эти странные слова брата: "Это не только мое мнение". Даша тоже так считает или он делиться своими сомнениями ещё с кем-то?
– Полюбила одного, полюбишь и другого. Стерпится – слюбится, не мною это придумано. Соня, послушай меня, – тон брата стал чуть ли не просительным. – Теперь, когда маменьки нет в живых, я несу за тебя ответственность. С другой стороны, у меня нет возможности сидеть подле тебя и караулить, у меня другие планы. Не будешь же ты жить одна в доме, где нет никого из мужчин, а значит, нет защиты от лихих людей.
– Но маменька прожила так много лет! – запротестовала Соня.
– А ты не будешь! – сказал он жестко. – Не забывай, здесь не Франция, где нравы куда как легче, здесь Россия, и я смогу найти на тебя управу, если захочу. Не противься!
Это он сказал уже помягче, и Соня поддалась на его тон.
– Скажи, Николя, а ежели я поеду во Францию к Луизе...
– Не может быть и речи! – взревел он. – Никуда я тебя не отпущу, запомни. Луиза! Простая мещанка. Нашла себе подругу! Ты, княжна, опустилась до простолюдинки. Пока я твой брат, я решаю, что для тебя лучше. Не будешь меня слушаться, я тебе гроша ломанного не дам! Смирись, и ты получишь приданое, которому позавидует любая невеста... Хочешь выдержать срок траура, пожалуйста, но потом ты выйдешь замуж за того, на кого я укажу!
Он выскочил в коридор, и Соня слышала, как Агриппина помогает ему одеваться. Отчего-то молодожены Астаховы не любили родительский дом, а жили в другом доме, на Мойке, том, что дядя невесты подарил Даше в качестве свадебного подарка.
Соня осталась одна и теперь, сидя у стола в гостиной, вспоминала разговор с братом, который совсем не походил на их прежние доверительные и теплые отношения. Николай сделал попытку прижать её ещё при жизни маменьки, но тогда Соня сумела отбиться. Теперь же... Она в унисон своим мыслям горестно взмахнула рукой и задела лежащий тут же поднос с сегодняшней почтой.
Это было какое-никакое занятие, и она наскоро просмотрела письма. Соболезнования. Соболезнования... А вот и письмо из Франции от Луизы. Она ещё ни о чем не знала, да и нынче у Софьи все руки не доходят известить гувернантку о смерти бывшей хозяйки. Потому и тон письма, нетерпеливо вскрытого княжной, не ко времени веселый и даже озорной.
Гувернантка, а теперь и подруга, писала:
"Моя дорогая княжна! Я все-таки осуществила свое намерение посмотреть на этого барона Огюста. Так случилось, что мне не понадобилось даже ехать под каким-либо предлогом в его родовой замок. Он сам прибыл в Нант отдыхать. И для этого снял дом на берегу Луары, на время своего отдыха и, как оказалось, совсем недалеко от нас. Мне осталось совсем немного – просто попасться ему на глаза, а потом и сообщить, будто невзначай, что я хорошо знакома с его родственницей..."
Простолюдинка, мещанка, – вспомнила Соня слова брата. Но кто из аристократов стал бы так заботиться о Соне, пытаться устраивать её судьбу? Любить её так бескорыстно...
Она вдруг представила себе Францию, в которой никогда не бывала. Портовый город. Устье реки, впадающей в океан. Конечно, трудно представлять то, чего не видела, но картинка все равно получалась захватывающей. Простор, безбрежность – такие понятия живут в каждой романтической душе, чего Соня, по её мнению, вовсе не была лишена.
Увы, она не сможет поехать во Францию. Разве что, когда-нибудь, с мужем... И правда, где ей взять столько денег...
Какая-то мысль мелькнула и скрылась в глубинах сознания. Соня, что называется, попыталась ухватить её за хвост. Деньги... Замужество... Деньги...
Кстати, у неё ведь есть деньги. То есть, не совсем деньги, но то, что в деньги можно превратить. И как Соня могла забыть о припрятанном золотом слитке! У неё есть целых шесть фунтов чистого золота!
Остальные слитки брат давно пересчитал и спрятал в другое место, потихоньку продавая золото и переводя его в обычные деньги.
О том слитке, что остался у сестры, он и не подозревает. Получается, Соня это золото украла? Но у кого? У брата. А кто вообще сказал, что принадлежит оно только брату? Конечно, ежели не делать себе поблажек, то придется согласиться: Соня вполне способна на нехорошие поступки. Если бы она его не стыдилась, то и не стала бы от Николя скрывать. Тогда отчего ей ничуточки не стыдно? Выходит, и совесть княжны допускает, что иногда поступать против правил можно? Или дает знать себя дедова кровь?
Если разобраться, письмо, которое писал во Францию дед, содержит намек на ещё большее богатство, которое принадлежало Еремею Астахову и французу Антуану де Баррасу... Откуда он родом-то, Антуан этот? Не будешь же перетряхивать всю Францию в поисках человека, о котором известно только имя.
Момент! А что, если в дневнике деда есть упоминание о знакомстве с этим самым Антуаном? Какое счастье, что в хлопотах, связанных то с собственной свадьбой, то с похоронами матери Николай забыл о дедовом дневнике! Но он в любое время может о дневнике вспомнить и потребовать его у Сони.
Она чуть ли не бегом поспешила в свою комнату, чтобы немедля просмотреть записки предка. Ладно, пусть она – воровка, и вообще совесть у неё нечиста, но Соня ни за что не расскажет брату, зачем она собирается уехать во Францию. А если точнее, удрать, сбежать, исчезнуть, потому что проделывать то, что замыслила она будет тайком, не посвящая в него князя Астахова.
Она стала лихорадочно искать в дневнике имя, на которое при первом просмотре совершенно не обратила внимания, поскольку ей оно ни о чем не говорило..
Дед вообще был непоседой и, в отличие от своих потомков, ездил по всему свету. Вот его впечатления от посещения Германии. Он останавливался в городишке со странным названием Спа, где встретил несколько своих знакомых из России. Дед с юмором описывал их высокомерие и самонадеянность, которые вовсе не располагали к ним местных жителей.
Затем он перебрался во Францию. Его впечатления от города Дежансона, где он познакомился... Вот, это он и есть. Антуан де Баррас! Человек, с которым, по выражению деда, у него нашлось немало общего.
"Я приехал в город Дежансон – город истинно европейский, со столь любимой католиками готикой, куда, впрочем, съезжаются путешественники больше из-за того, что местная грязь имеет, говорят, целебные свойства. Хотелось бы и в Петербурге иметь такую же. Представить только, тебя ею забрасывают, а тебе это лишь на пользу!.."
Даже наедине сам с собой Еремей Астахов не мог не ерничать. Впрочем, дед, как и сама Соня, был неравнодушен к истории, так что его пространные рассуждения конечно же интересны, но поскольку она торопится, их пока можно пропустить.
"... Антуан настолько воспылал ко мне симпатией, что повел меня в свою лабораторию, чего, как я понял, не удостаивались даже его приятели-французы, а также близкие родственники... Мы немало посмеялись над изысканиями наших "коллег" – алхимиков, которые пытались получать золото с помощью философского камня. "Однако, его можно получить из золотоносной руды безо всякого колдовства", – сказал Антуан и при этом так хитро взглянул на меня, что я понял: он готов открыть мне некий секрет, но с каким-то условием. Чего-то ему в такой работе не хватало. Может, он увидел во мне соратника, или человека, обладающего нужными знаниями, благодаря чему вдвоем мы получим то, что пока не под силу ему одному..."
Соня разыскала то, чего хотела! И ей было приятно, что все-таки не было никакого колдовства в изготовлении найденных ими слитков. Обычное производство, секретом которого владели два человека: француз и русский, причем последний буквально накануне своей смерти собирался получить ещё какую-то половину, ему причитающуюся.
А что, если эта половина так и ждет его наследников во французском городе Дежансон? Вот бы Соне удалось его получить, она бы стала богатой и вполне самостоятельной женщиной, могущей решать свою судьбу... Ничего не поделаешь, придется ей на всякий случай прихватить с собой дневник. Авось, брат пока обойдется без него. Кроме того, хорошо бы как-нибудь раздобыть то письмо, на которое её совсем недавно выманил граф Воронцов. Точно лису на курицу!
Первым желанием Сони поначалу была поездка к бывшей гувернантке. Теперь она решила, что с визитом к Луизе можно обождать, а наведаться вначале туда, где шестьдесят лет назад жил товарищ деда, вдвоем с которым они занимались незаконным производством золота. Вряд ли правители Франции или России, узнав об этом, не призвали бы "соратников" к ответу. Уж не собирались ли эти два пирата в будущем отливать золотые монеты, подобные тем, что чеканило государство? А иначе почему нигде в записях деда он не оговаривался о том, чтобы превратить золото в монеты или деньги более-менее законным путем?
Неизвестно почему, эта мысль пришла в голову Соне. Чем больше она знакомилась с записями предка, тем больше верила в его дух авантюриста. Законопослушным гражданином его можно было бы назвать с превеликим трудом.
Она отчетливо представила себе лукавые глаза деда, чей портрет висел у Астаховых в гостиной. Как ни чопорна внешне его поза и выражение лица, а бесовский огонек в глазах князь Еремей не смог скрыть от художника.
Для такого человека, понятное дело, нужна была потайная комната. И уж не для отвода ли глаз лежала в ней на самом видном месте "Алхимия" Фламеля?
Глава одиннадцатая
Только теперь Софья поняла, что иметь друзей, или хотя бы хороших знакомых, которым можно довериться, всякому человеку необходимо. Кому она сможет открыть свои намерения? Не пойдешь же по Петербургу со слитком золота, расспрашивая встречных-поперечных, где можно обменять его на деньги?
А потом, ей ведь надо будет зайти в полицию, выправить подорожную, паспорт на Агриппину. Найти почтмейстера, заказать лошадей... Кто станет этим заниматься? Ничего противозаконного в желании княжны Астаховой уехать во Францию нет, а все равно оглашать это свое намерение она бы не хотела, справедливо полагая, что брат в этом случае сделает все возможное, чтобы во Францию её не отпустить.
Кто знает, что придет в голову князю Астахову, который уверен, что у сестры денег нет, потому он может позволить себе указывать, как ей жить и что делать. Таким своим поступком она выбивала почву из-под его ног, позволяла другим усомниться в его правах, как главы рода...
В общем, как ни крути Софья, а обращаться со своими проблемами придется к всесильной мадам Григорьевой. Отчего-то княжна была уверена, что для этой женщины нет нерешаемых проблем.
Главное, чем привлекала Соню эта женщина, – обещанием полного сохранения тайны, которую княжна решила ей поверить. Конечно, насчет одной лишь поездки во Францию, избегая, по возможности, объяснений о том, откуда у неё взялся слиток золота.
Опять, как и в прошлый раз, Соня взяла с собой Агриппину, которую прежде выслала за извозчиком. Ежели теперь у Астаховых и была карета, то пользовался ею исключительно князь Николай Астахов.
Соня не роптала. Брат был теперь главой рода. В его руках и должно сосредотачиваться все, хотя бы и найденное золото.
Мадам Григорьева встретила Софью если и не как близкую родственницу, то как хорошую знакомую, каковую ей всегда приятно видеть. Правда, по титулу не величала, но по имени-отчеству и на "вы". И ни одним движением или словом не напомнила ей о том, что когда-то – впрочем, совсем недавно Соня обращалась к ней по деликатному вопросу.
– Знаете, о чем я подумала, Аделаида Феликсовна? – проговорила Соня. Будь в нашей стране матриархат, из вас получился бы великолепный канцлер.
Та ничуть не удивилась, но несогласно покачала головой.
– Ежели звание сие дали бы мне как министру иностранных дел.., Григорьева в шутку задумалась. – Ах, Софья Николаевна, могу только догадываться: вы говорите о государстве, в котором правят женщины. То есть, не только престол, а и Сенат, Канцелярия, войска – все у них в руках?
Соня, улыбаясь, кивнула.
– Я вам скажу так: глупости все это, душечка! Ну какой из меня канцлер? Прежде, чем от других послушание требовать, он сам должен дисциплину уважать. А разве потерплю я чье-то превосходство над собой? В своем деле я сама себе голова, а там изволь подчиняться какой-нибудь дуре. Или представьте себе, коли две женщины, каждая из которых не уступает другой по уму, – или по самомнению, – на одной ступеньке окажутся? Они же друг дружке глаза выцарапают. А уж крику будет, гаму... нет, отвел нам господь место в жизни, его и надобно держаться. Хорошо уже то, что мы можем, понятное дело, с умом, так себя поставить, что правим, не будучи коронованы. Мужчинам, которые намного слабее нас духом, служим поддержкой да опорой... Но у вас ко мне дело, как я понимаю?
– Дело, Аделаида Феликсовна, да ещё какое. С тем, первым, по сложности и не сравнить... Не знаю даже, с чего и начать.
– Начнем мы, ангел мой, с чаю. Я вот Марфушу кликну, она и принесет. Ты опять с моими любимыми пирожными приехала. Хвалю за уважение. Могу сказать, Мария Владиславна свою дочь хорошо воспитала.
Григорьева как-то незаметно перешла на "ты", но звучало это у неё без амикошонства, как обращение старшей подруги. Соня, при упоминании имени матери, не выдержав, всплакнула.
– Маменька часто говорила мне: ангел мой!
– Поплачь, поплачь, – покивала Григорьева. – Как тут не заплачешь, коли сиротой осталась. Но с другой стороны, о маменьке можно не печалиться: сказывают, княгине легкую смерть бог отпустил.
– Во сне скончалась, – вздохнула Соня.
– Все там будем. Потому наше дело – жить сколько отпущено, да покойных не забывать, желая им всякий раз царствие небесное и молясь о них перед богом.
Она говорила всякие необязательные вещи, пока её служанка устанавливала на столе самовар, чашки и вазочки со всевозможными вареньями и прочими домашними сладостями.
– Люди знают, что я сладкое люблю, вот и несут, кто что может, – для чего-то объяснила Соне Григорьева.
Дождавшись, пока они остались одни, хозяйка отхлебнула в очередной раз из чашки ароматный чай и цепко взглянула на Софью.
– Теперь, пожалуй, можно и к делу приступить. Что за нужда у дочери моей милой, ныне покойной приятельницы?
Аделаида Феликсовна говорила безо всякого кокетства, хотя Соня мимоходом подумала, что её маменька вряд ли считала приятельницей мадам Григорьеву. Но сейчас княжне было не до тонкостей, потому что эта женщина была её единственной надеждой.
– Мне нужно уехать, во Францию, – с ходу выпалила она. – И потому выправить, что там положено, паспорт, подорожную – все необходимые документы... На меня и Агриппину.
– Неужели брат твой не может этого сделать? – вроде удивилась Григорьева. – У него такая теща, к самой императрице приближена, а значит, и связи – не чета нашим!
– Я бы хотела, Аделаида Феликсовна, уехать тайком от брата, потому что он никогда меня в эту поездку не отпустит.
– Понятное дело, – усмехнулась та, ничуть не удивившись Сониному откровению, – ежели у него для тебя уже и жених заготовлен. А ему и княжеское слово дадено...
– Жених? – изумилась Соня. – А я думала, Николай просто так, строгость на себя напускает... И вы знаете, кто это?
– Знаю, отчего не знать. Думаю, для многих петербуржцев это уже не тайна, не все же затворниками живут, как княжна Астахова.
– И вы можете мне сказать, кто он? – робко спросила Соня, опасаясь, что Григорьева не станет с нею об этом откровенничать. Ежели все её знания стоят таких денег...
– Скажу. Генерал-аншеф Старовойтов. Дворянин. Вдовец. Денег – куры не клюют. Отчего же ему, старому сморчку, каковой привык себе ни в чем не отказывать, не захотеть жениться на этакой ягодке... Что ему мнение света, с его-то деньгами?!
– Мнение света? Вы хотите сказать, Аделаида Феликсовна, что это самое мнение настроено ко мне враждебно?
– Еще как враждебно, моя душечка! Покойного Дмитрия Алексеевича многие жаловали: шутник, балагур, легкий человек. Злословят, что в тихом болоте черти водятся. Мол, Астахова сиднем сидела, тихоню из себя строила, а теперь, по её вине, каковая выражалась в неумеренном кокетстве и сталкивании лбами ухажеров, один молодой человек в могиле, а другой изгнанник из собственного отчества. Говорят, императрицу это событие разгневало. Ежели бы не Екатерина Ивановна Шарогородская, пожалуй, могли бы тебя, ангел мой, насильно в монастырь сослать. К зятю она благоволит, вот за тебя и заступилась...
Только тут Соня осознала, как отозвалось в петербургском обществе происшествие с нею, а она-то думала, что это лишь достояние их семьи.
– Понятное дело, и семья графа Воронцова наказания виновных требовала, – услышала она голос Григорьевой, едва приходя в себя.
Выходит, не так уж не прав был князь Астахов, стараясь найти сестре жениха и тем самым погасить пламя страстей, бушующее в среде петербургского бомонда. Ведь страсти эти могли навек погубить репутацию самой благопристойной девицы, так что ей и вправду оставалась одна дорога – идти в монастырь!
– Значит.., – голос Сони дрогнул, – вы думаете, маменька об этом знала?
– Как не знать, ежели Шарогородская к ней сразу после дуэли ездила. Тогда ещё и ты не нашлась. То есть, кое-кто думал, что княжна Астахова отсиживается где-то, ждет, пока шум утихнет. В причине дуэли девицу обычно не винят, а тут будто постарался кто, у всех на слуху имя Софьи Астаховой было...
Соня побледнела, почувствовав, что ещё немного, и она упадет в обморок. Ведь не прямо в лоб обвиняя, но все же Григорьева дала понять, что в смерти княгини Астаховой есть вина и её дочери.
– Марфуша! – услышала она обеспокоенный голос мадам Григорьевой, и вскоре к её лицу поднесли флакон с нюхательной солью.
Над уже лежащей на кушетке Соней склонилось обеспокоенное лицо Аделаиды Феликсовны.
– Деточка, так ты ничего об этом не знала? А я-то, старая курица, раскудахталась. Думала, ты от позора бежишь... Говоришь, во Францию уехать намерилась? Уж не к Луизе ли, гувернантке своей.
– К ней. А как вы догадались?
– Особого ума на это не требуется. Гувернантка у тебя француженка, вон до сих пор вы с нею переписываетесь. К тому же, ещё дед твой Еремей все к французам тянулся. Дружок у него был, помнится, в городе с названием... Дежансон!
Соня от неожиданности вздрогнула. Неужели от этой женщины нельзя ничего скрыть? Между тем, Григорьева улыбнулась впечатлению, которое произвела на свою посетительницу, и скромно заметила:
– У каждого из нас свои секреты, не правда ли, дорогая?.. Как, пришла в себя или ещё полежишь?
– Нет, со мною уже все в порядке, – проговорила сконфуженная Соня, опять садясь к столу. – Извините меня.
– Ничего, это со всеми бывает, – проговорила Григорьева, протягивая ей чашку со свеженалитым чаем. И продолжила беседу с Соней, будто ничего не случилось. – Во Францию, говоришь, поехать собралась. А ты хоть понимаешь, дитя мое, как дорого стоит подобная услуга? Найдутся ли у тебя такие деньги?
Деловой тон женщины привел в себя Соню куда быстрее, нежели её участие.
– Найдутся, – кивнула княжна. – Правда, деньги из того, что у меня есть, ещё нужно получить. Обменять. Продать. В общем, деньги мои пока заключены вот в этом золоте.
Она выложила на стол из сумочки золотой слиток, который звякнул, задев её блюдце.
Григорьева протянула руку и взяла слиток. Подбросила его слегка уже привычным для Сони жестом и сказала:
– Шесть фунтов.
– Точно.
Соня уже ничему не удивлялась.
– Я дам тебе за него полторы тысячи рублей.
Княжна ожидала получить чуть ли не вдвое больше, но она не промолвила ни слова, а только согласно кивнула. Григорьева все же уловила тень разочарования в её глазах и сочла нужным пояснить:
– Слишком большие расходы предстоят. К тому же, не знаю, известно ли тебе, но у меня принцип: дружба дружбой, а денежки врозь. А тебе, при разумных тратах, хватит и на обратный путь, и на месяц-другой проживания во Франции. Или сколько времени ты намерена там быть?
Соня чуть было не сказала: всю оставшуюся жизнь, но вовремя остановилась. В такие подробности посвящать Аделаиду Феликсовну вовсе нет необходимости. Равно, как и город, в который Соня поначалу отправлялась, называть ей не хотелось. Тем более, что о нем Григорьева знала, и могла, наверное, догадаться, что княжну влекут туда вовсе не целебные грязи. Потому она сказала, что в самом деле едет к своей приятельнице Луизе в город Нант.
– Вот видишь, и здесь экономия. Подруга-то, небось, за постой брать не станет. А уж совсем худо придется, небось, к тому времени брат откликнется, не бросит непослушную сестру в беде.
Соня усмехнулась про себя тому, как лихо решала мадам Григорьева её проблемы, не забывая о своих. И за всеми участливыми речами в ней не виделась желания помочь "дочери своей приятельницы" бескорыстно. Что поделаешь, придется Соне привыкать, что и такие люди живут на свете, которые разделяют деньги и сердечные отношения...
– Жениху-то, прости за любопытство, сообщать не будешь? – спросила её между тем Аделаида Феликсовна.
Этот простой вопрос поставил Соню в тупик. А есть ли теперь у неё жених? Понятное дело, она на Леонида обиделась, но и обстановка, в которой он оказался, возможно, хоть частично его извиняет. Впрочем, это уже Соня подумала несколько отстраненно – до его ли неприятностей теперь ей, загнанной подобно дикому зверю?
Никогда прежде свет так жестко не занимался её персоной, клеймил и брезгливо отстранял от себя, словно она совершила самый смертный грех!
Григорьева поняла её колебания.
– Значит, решила Разумовскому ничего не сообщать?
Софья почувствовала некое раздражение: так дотошно не допрашивала её даже маменька!
– Он тоже мне ничего не сообщил, – сухо проговорила она.
– Да? – непритворно изумилась Аделаида Феликсовна. – А мне казалось... Понятное дело, в такой суматохе мало ли что покажется...
Она оборвала себя на середине фразы и помолчала, покачивая головой каким-то своим мыслям. Но спросила Соню о другом.
– Насколько я знаю, ничего страшного с тобой, княжна, не случилось? Свет-то может болтать о чем угодно, но я осмелюсь предположить совсем другой ход событий, – невинно поинтересовалась Аделаида Феликсовна.
– В физическом отношении со мной ничего плохого не произошло, ответила Соня, недоумевая, почему она вообще обсуждает такие деликатные вопросы с посторонним человеком?
Наверное, она оказалась не права. Мадам Григорьевой больше подошла бы стезя настоятельницы женского монастыря. Тогда она смогла бы исповедовать заблудших женщин, которые без колебаний делились с нею своими сокровенными тайнами.
– Понятное дело, твоей репутации, равно как и душе, вред нанесен немалый, – согласилась Григорьева – Но кто из нас не страдает без вины? Ежели бы знала ты, ангел мой, сколько людей на каторгу безо всякой вины попадают! Несут позор, коего не заслужили... Бог терпел и нам велел... Эх, гордыня у вас, молодых, непомерная. Боитесь лишний раз голову склонить. А ну как подумает кто, будто вы недостаточно высоко себя несете! Смирение ли нас унижает?.. Но это я так, по-матерински. У самой дети и своевольничают, и мать не всегда почитают как должно. Не мы ли для вас стараемся, не щадя живота своего, чтобы вам же, детям нашим, легче жилось...
