Текст книги "Рабыня благородных кровей"
Автор книги: Лариса Шкатула
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Глава пятнадцатая. Тяжело быть князем
Князь Всеволод быстро шел на поправку.
Он будто в одночасье сбросил с себя хворь, так надолго приковавшую его к постели. Уже в Иванов день вышел он к своей дружине, и добры молодцы его дружно взревели, засуетились, как застоявшиеся в конюшне жеребцы.
– Здрав будь, княже! – кричали они. – Здрав будь!
А воевода Лебедяни, коим недавно стал Михаил Астах, батюшка пропавшей жены Всеволода, даже смахнул набежавшую слезу.
Народ облегченно вздохнул. Всего два года назад Лебедянь позвала Всеволода княжить над собой. Целовали крест на верность ему, потому столь долгая болезнь князя внесла смуту в сердца людей: неужели придется звать кого другого?
Время тревожное: ходили слухи, будто мунгалы затевают новый поход на Русь, а тут князь лежмя лежит…
Крепок оказался корень у Всеволода, выкарабкался! Радовались, но без наушников не обошлось. Мол, вызывали к князю чародейку из леса, которая колдовством богопротивным вдохнула жизнь в умирающего.
Но таких было мало. Умные люди от них, точно от назойливых мух, отмахивались.
После того, как князь к народу вышел, уже на другой день выехал он с дружиною своею, в поле поразмяться.
Послали на радостях гонца в Псков, к родителям князя, а через два дня посланец вернулся, чтобы передать Всеволоду великую просьбу старшего брата Владимира – батюшка с дружиной в литовских землях задержался, а тут на землях псковских стали половцы шалить: угонять в рабство людей русских, разорять имущество горожан и землепашцев. Требовалось дать им укорот, но у брата для того слишком мало сил оставалось.
Князь с дружиной поспешил на зов близкого родича и во главе своих ратников нанес половцам немалый урон, надолго отвратив их от земель псковских.
В сражениях Всеволод себя не щадил, бросался всегда в самую гущу схватки, но не брали его ни стрела, ни меч, ни копье. Точно вдруг стал он заговоренным.
– Судьбу испытываешь, Всеволод? – неодобрительно осведомился у него Владимир. – Грех это. Жить надо столько, сколько Богом отпущено.
– Зачем мне такая жизнь? – горевал князь. – Без любимой жены, без Анастасии, мне и свет не мил.
– Смирись, – говорил Владимир, – раз так Богу угодно… Думаю, надо тебе другую жену искать. Продолжать свой род, как нам предками завещано.
– Другую? – ужаснулся Всеволод.
– Другую!
Шло время. Князь вернулся из похода целым и невредимым. Выглядел здоровым, только теперь его лоб у переносицы пересекали две глубокие морщины.
Он ещё ничего не решил, а в народе уже распространилась весть, будто князь себе жену ищет.
По случаю возвращения дружины из похода на княжеском подворье закатили пир. Простому люду на площади столы накрыли, а знатные бояре и дворяне гости князя – были приглашены в палаты.
Лучших родов девицы на выданье собрались в тот день на княжеском дворе. Затевали игры, хороводы водили, и всякая норовила своей красой князя в сердце поразить. Только мало веселился Всеволод. Видно, крепко сидела в сердце дорогая зазнобушка-жена. И как ни хотел он думать, что ещё объявится Настенька, а сердцем понимал, что навряд ли когда увидит ее… Княжеское дитя рабом станет. Какое от таких мыслей веселье?!
Как-то месяц спустя после похода вызвал к себе князь конюшего Лозу.
– Много лет служил ты мне верой и правдой, дядька Даниил. Воин из тебя был справный, воспитатель добрый, и конюший – лучше не надо. Но что получается? Мой самый верный дворянин так и остался без достойной награды.
– Для меня лучшая награда – служить тебе, князь.
– Погоди, – Всеволод поднял руку. – За верную службу решил я тебя наградить.
Он подал конюшему свиток.
– Ты грамотный, читай.
Лоза медленно прочитал свиток, все ещё не веря собственным глазам.
– Село Холмы… с челядью… мне?!
– Тебе.
– Батюшка князь, ты меня изгоняешь? Чем я тебя прогневал?
– Глупый ты, дядька! Бери село и правь разумно. Рано ты на покой удалился. Разве место на конюшне такому человеку, как ты? Хоть и седой, а я думаю, можешь ещё жениться, ребеночка завести. Меня вон все толкают: женись да женись! Даже батюшка Настенькин. И родня моя торопит: надо род продолжать…
– Любят тебя все, потому плохого не пожелают. Прожили вы с Анастасией столько, сколько Бог дал, что же теперь поделаешь? Знаешь ты хоть одну женку, что домой от татар вернулась?
– Чего не знаю, того не знаю.
– То-то же! Потому, выходит, без толку её и ждать…
– Ты не сказал, принимаешь ли мой дар?
Лоза поклонился Всеволоду в пояс, а когда выпрямился, стало видно, что какая-то мысль мелькнула в его голове, изменив вдруг прошлые намерения. Будто он подумал: "А вдруг?" И кивнул головой.
– Благодарствую, Всеволод Мстиславич!
И то ли от этой самой нежданной мысли, то ли от щедрости воспитанника своего, распрямился Лоза. Приосанился.
– Таким ты мне больше нравишься, – улыбнулся Всеволод. – Вспоминаю строгого дядьку Лозу… Завтра поутру отправимся твое селение смотреть…
Князь помолчал и добавил:
– Хочу ещё к гадалке заехать. Той, помнишь, что Любомир привозил.
– Как не помнить? – Лоза оживился, пожалуй, излишне горячо, но Всеволод, погруженный в свои мысли, этого не заметил. – С превеликой радостью тебя сопровожу. Вдруг и мне чего-нибудь нагадает?
Выехали они ранним утром августа – князь, Любомир, Лоза и ещё пятеро княжеских дружинников. Холмы располагались не слишком далеко от Лебедяни, но из-за гадалки им пришлось делать крюк.
Прозора в тот день гостей не ждала, и это было странно, потому что обычно их приезд или приход она предчувствовала и успевала приготовиться. Но теперь…
Со вчерашнего дня вдруг стали мучить её воспоминания. Все то, что, как она думала, давно похоронила на самом дне души, всплыло со всеми страшными подробностями.
Татар – или мунгалов – кто их разберет, было немного. Так, небольшой отряд. Но для селения в несколько дворов оказалось больше чем достаточно.
Ничто не предвещало беды, потому и Софья не успела спрятаться с ребятишками в нарочно выкопанном для такого случая подполе.
Она как раз доставала из печи свежий хлеб, когда дверь распахнулась и в светелку ввалились нехристи. Дом Лозы первым привлек их внимание, изукрашенный деревянной резьбой, точно праздничный пряник.
– Карош, жинка, карош! – проговорил один из незваных гостей, хищно оглядывая её статную фигуру.
Софья успела оттолкнуть от себя цеплявшегося за её юбку младшенького сына и шепнуть старшему:
– Спрячьтесь в подпол!
Она сказала так, надеясь, что, пока её выволакивают во двор, о детях никто вспоминать не будет, и она сможет уберечь хоть их. Как бы все ни кончилось, думала она, дети смогут выбраться, а уж добрые люди их в беде не оставят.
Муж Даниил, как обычно, мастерил что-то в небольшой сараюшке подле избы и потому не сразу понял, что на подворье чужие. А когда выглянул наружу и все увидел, схватил первое, что под руку попалось, вилы, да и кинулся на нехристей.
Успел-таки достать одного, да куда ему было против всех? Накинулись, стали саблями рубить. На мгновение Софью из внимания выпустили, и она успела дотянуться до упавших вил. Проткнула ими в аккурат того, который как раз собирался её мужу, как она думала, уже мертвому, голову саблей отрубить. Теперь, выходит, хоть Даниилу жизнь спасла.
Софью тут же ударили саблей в грудь, и уже угасающим сознанием она успела понять: подожгли их избу.
– Дети! – хотела крикнуть она. – Там же дети!
Но язык ей уже не повиновался.
Монголы пришли в дикую ярость оттого, что им сопротивлялись и спалили дотла все их небольшое село. Мужчин убили сразу. Женщин – вначале изнасиловав.
Ее тоже насиловали. Бесчувственную, истекающую кровью. Последний должен был добить уруску.
Почему он этого не сделал, теперь не узнаешь. То ли посчитал, что она, вся в крови, и так умрет. То ли проникся уважением к самоотверженности, с какой она кинулась на защиту мужа… Сплюнул, подтянул штаны и пошел прочь к своему привязанному поодаль коню…
Но бог не дал ей тогда умереть. На счастье Софьи, в том лесу, близ которого притулилось их сельцо, двое монахов собирали лечебные травы.
Взметнувшиеся к небу столбы пламени и дыма привлекли их внимание, но когда божьи люди добрались до места, глазам их предстало лишь дымящееся пепелище. Позже стало известно, что несколько односельчан успели скрыться в лесу.
Монах Агапит потом рассказывал, что Софья застонала, когда он над нею склонился, и все что-то пыталась ему сказать, но лишь беззвучно открывала рот. Она пыталась сказать, что в избе остались дети, но самой избы к тому времени все равно уже не было.
Монахи наскоро соорудили носилки, положили на них раненую и отнесли к небольшому скиту, где оба жили.
Агапит занялся раной Софьи, а второй монах, помоложе, отправился в Лебедянь, чтобы предупредить горожан о нападении татар. Да чтоб прислали людей с лопатами похоронить погибших.
Когда сегодня у её избы спешилось несколько всадников, Прозора поняла, почему вдруг перед нею явились тени прошлого.
Глава шестнадцатая. Заира
– Отчего люди не могут жить в мире? – спрашивала мужа Анастасия, прислушиваясь к ровному биению его сердца.
Теперь, когда она была на восьмом месяце беременности, Аваджи особо берег её, боясь навредить ребенку. Он сдерживал свое желание и шутил, что пусть только родит, а уж он свое возьмет.
Зато они стали друг с другом подолгу разговаривать.
– От того, что одни жадные, другие – бедные, а третьи – ленивые, отвечал он.
Анастасия улыбнулась.
– У тебя, душа моя, на все есть ответ. Уж не шутишь ли ты надо мной?
– Я сразу отвечаю от того, что в свое время и сам задавал себе те же вопросы.
– Жадных и бедных ещё можно понять, но ленивых…
– Это просто, голубка. Ленивый работать не хочет, а жить хочет не хуже других. Вот он садится на коня и едет отбирать то, что другие заработали тяжким трудом.
– А ты какой?
– Я – глупый.
– Зачем ты на себя наговариваешь?
– Это так и есть. Я нашел тебя. Разве не стоит такая находка всех сокровищ мира? По-хорошему, надо сажать тебя на коня и ехать куда-нибудь подальше отсюда. Но нет, мне мало и этого. Я хочу продолжать грабить других, чтобы самому жить, не зная нужды.
Анастасия вздрогнула.
– Разве может быть счастливым грабитель?
– Правильно ты говоришь, Ана, бог меня за такое накажет.
– Не накликай беду! – она поднесла было руку ко лбу, чтобы сотворить крестное знамение, но в последний момент убрала и истово подумала про себя: "Спаси, Христос!"
Как Аваджи и предполагал, если хан ему Заиру и подарил, то старшей ханум за девушку пришлось заплатить. Впрочем, на удивление, немного. Потому Аваджи такая щедрость насторожила: Эталмас ничего не делала просто так. Но, с другой стороны, какой у неё мог быть интерес к бедному юз-баши? Разбогатеть-то он ещё только собирался!
Он подождал у желтой юрты, пока Заира собирала свои вещи, и, посмотрев на её тощий узелок, испытал некоторое раскаяние. Разве не права Ана, говоря, что Заира в своей судьбе не виновата? Ведь не укради её нукеры Тури-хана, вышла бы замуж за хорошего человека, рожала бы ему детишек…
Поймав себя на подобных мыслях, Аваджи посмеялся: он так любит свою жену, что начинает смотреть на жизнь её глазами. Еще немного, и он по-женски станет плакать над судьбой всех обездоленных!
Он слишком засиделся в курене. И кстати подоспел этот поход в Ходжент.
Еще за десять серебряных монет Аваджи договорился с Эталмас, что две ночи до похода Заира поспит в маленькой юрте рабынь, которые обслуживали жен Тури-хана.
– Зачем так рано из желтой юрты забрал? – все же проворчала старшая жена. – Нукеры в поход уходят, все девушки на счету!
За оставшиеся два дня ничего особенного не случилось. Только Заира, улучив минутку, прибежала к Анастасии, упала перед нею на колени, да ещё руку пыталась поцеловать.
– Нет конца моей благодарности! – горячо повторяла она. – А уж Аслан как доволен!
– Аслан? При чем здесь Аслан? – не сразу поняла Анастасия, покачав головой. Она, конечно, знала о пылком характере подруги, но такой бури чувств от неё не ожидала.
Только спокойно поразмыслив, поняла, что к чему, да ещё и у Заиры принялась прощения просить.
– А ты мне руки целовать хотела, – повинилась она. – Да разве я подумала, как тебе в этой юрте плохо? Я о себе подумала. Хотела, чтобы рядом со мной близкий человек был. А кто, кроме Аваджи, мне ближе тебя?
– Это не важно, о чем ты думала, – радовалась Заира. – Аслан, знаешь, как сказал? Маленькой уруске удалось то, чего не смог добиться заслуженный воин…
– Я, вроде, не очень маленькая, – заметила Анастасия.
– Для него маленькая. Видела, какой он у меня большой?
– Вы… вы любите друг друга? – наконец догадалась Анастасия.
По лицу Заиры пробежала тень.
– Любим, не любим – какая разница? – с вызовом сказала она и вдруг разрыдалась.
В первый раз за все время Анастасия увидела подругу плачущей. Она даже растерялась. Только гладила Заиру по волосам да прижимала к себе. Пока та не очень ласково высвободилась из её объятий.
– Ты заставила меня плакать. А я зарок дала: никто из этих пауков не увидит моей слезинки!
– Никто и не увидит, – весело проговорила Анастасия, вытирая слезы подруги концом своего шелкового покрывала. – Или ты и меня пауком считаешь?
Они рассмеялись.
Анастасия не знала, где прощалась Заира со своим Асланом. Может, ночью ускользнули они подальше в степь и там, на жесткой войлочной, подстилке любили друг друга, только звездам дозволяя смотреть на себя…
Заметила лишь, когда уходили из куреня нукеры Тури-хана и она, до глаз закутанная в покрывало, поймала прощальный взгляд Аваджи, как стоящая рядом Заира приложила к губам кончики пальцев и встряхнула ими, посылая Аслану воздушный поцелуй.
Улеглась пыль, поднятая копытами сотен лошадей, успокоился степной город. Разбрелись по своим делам его жители, и Заира смогла наконец прийти в юрту Анастасии со своим узелком.
Войдя, она некоторое время постояла у входа, окинула взглядом, будто в первый раз, резную колыбельку, разрисованную красными маками. Лежанку, покрытую пестрым домотканым рядном, приподнятую над полом совсем не по-монгольски. Вздохнула грустно, но независтливо.
– Здесь живут счастливые люди. Жаль, недолго им так жить…
– Тьфу на тебя! – рассердилась Анастасия. – Кто же, приходя в дом с добром, так хозяевам говорит?
– Прости, Ася, – ничуть не раскаявшись, проговорила Заира. С некоторых пор она так стала звать свою подругу. – Мы живем среди народа завистливого, который не любит видеть вокруг себя счастливые лица. А как счастливого замечает, так и норовит лишить его либо счастья, либо жизни.
– Наверное, ты думаешь, что мне здесь живется лучше, чем дома? – в сердцах спросила Анастасия. – И счастлива я оттого, что из родных лесов и полей в эту пыльную степь попала?
– Не сердись, госпожа, – у Заиры был виноватый вид. – Такой уж у меня плохой характер, что до сих пор я только в желтой юрте и могла жить… Не дашь ли рабе своей какую-нибудь работу?
– Дам. И тотчас! – отозвалась Анастасия. – Скажи Беле, пусть горячей воды принесет…
Бела – раб, выполняющий разные подручные работы у женщин куреня.
– А ты, – продолжала она, – деревянную кадку для купания прикати. Да перед собой не неси, она тяжелая.
– Госпожа хочет выкупаться?
– Неси, не разговаривай!
Когда кадку водрузили посреди юрты, а Бела, гремя цепью на ногах, натаскал в неё воды, Анастасия налила в воду благовония, которые привез ей Аваджи. Бросила щепотку купленных у торговца ароматических трав, и по юрте поплыл запах свежего летнего воздуха русской степи, когда аромат цветущих трав дурманит голову юношам и девушкам и заставляет стариков во вздохом вспоминать свои молодые годы. Затем Анастасия приказала Заире:
– Раздевайся и полезай!
Та, удивленно поглядывая на подругу, начала раздеваться. Анастасия терпеливо расплела множество косичек, которые Заира неизвестно почему упорно заплетала – булгарки так волосы не носили. Она будто хотела стереть не только из памяти, но и из своего облика всякое напоминание о далекой родине.
Заира влезла в кадку с независимым видом, словно горячая, душистая вода не доставляла ей никакого удовольствия.
Но, несмотря на усилия сохранить равнодушие, на лице девушки стало проступать блаженство. Она даже не сразу заметила, как Анастасия, скатав в узел её одежду, сунула сверток Беле со словами:
– Сожги!
И тогда Заира закричала, вставая в кадке во весь рост и нимало не смущаясь своей наготы:
– Оставь мои вещи, куда потащил?!
Бела нерешительно оглянулся, но Анастасия подтолкнула его к выходу.
– Иди, иди, не слушай глупых девчонок.
– В чем же я теперь ходить стану? – продолжала бурчать Заира. – Голая? Мне-то что, могу и голой, но вот что про тебя скажут? Юз-баши женился на скупой женщине, которая даже служанку одеть не может…
– Замолчишь ты сегодня или нет, – прикрикнула на неё Анастасия. Такую ворчливую женщину я только однажды встречала. Это была моя старая нянюшка.
Она мыла густые, затвердевшие от грязи и пыли волосы девушки, терпеливо отделяя прядь за прядью.
– Однажды наша собака Жучка в поле репьев нацепляла. Трудно было выбирать, но ничего, выбрали…
Она опять налила в кадку благовоний.
– Все составы для мытья на тебя изведу. Будешь ходить голая, но чистая… Монголы мыться не любят, и запах от них – будто от нужника в жаркий день! Ты не хочешь купаться, чтобы на них походить?
– Вот еще! – фыркнула Заира.
– Тогда давай с тобой уговоримся – и в плену себя не терять. Пусть, глядя на нас, и о тех женщинах, что на родине остались, судить станут.
– Как же я себя не буду терять, ежели ты мою одежду сожгла?
– Я тебе новый сарафан подарю. Мне Аваджи с базара три привез, а один поменьше других оказался. Как раз тебе впору.
Как ни мешал Анастасии живот, а Заиру она вымыла собственноручно. При этом приговаривала:
– Путь твоя прошлая жизнь уйдет, как грязная вода! Пусть снизойдет чистота не только на тело твое, но и на душу!
Высушила волосы Заиры, расчесала, заплела в косу и украсила голубым атласным бантом.
Оглядела свою работу и удивленно вскрикнула:
– Да ты, оказывается, совсем молоденькая! Сколько же тебе лет?
– Скоро пятнадцать, – тихо сказала Заира, но тут же вспомнила свой привычный тон. – Совсем я на себя не похожа! И сарафан для меня слишком дорогой.
– Это ещё не все. – Анастасия метнулась к своему туалетному столику и достала из коробочки бирюзовые бусы. – Вот теперь ты совсем красавица!
– Нам красавицами выглядеть нельзя, – мудро заметила девушка. Слишком много жадных глаз вокруг!
– Тогда давай так, – решила Анастасия. – Пока никто не видит, в юрте, ты будешь не закрываясь ходить, а для куреня я тебе покрывало дам. Закутывайся. Уж не обессудь, шелковое у меня одно, походишь в полотняном. А то тебя и вовсе с женой сотника путать станут… А сейчас пойди, Белу позови – вместе кадку вынесете. Я пока полежу, притомилась что-то…
Заира уложила её на лежанку и тревожно посмотрела на покрывавшие лоб Анастасии бисеринки пота.
– Как бы тебе раньше срока рожать не пришлось! – она пытливо заглянула подруге в глаза. – Зачем ты для меня это делаешь?
– Разве ты на моем месте не поступила бы так же?
– Не знаю, – задумчиво ответила Заира.
Глава семнадцатая. Столь долгое возвращение
Тревожно было на душе у Прозоры. Она понимала, что князь Всеволод приехал к ней, как к гадалке, не потому, что не знал, как жить дальше, а потому, что надеялся на её знания, которые помогли бы ему подняться над людскими законами.
В самом деле, так ли уж надо ему жениться и продолжать род, если Всеволод уверен, что никого в жизни он не сможет любить так, как свою незабываемую Настюшку.
Может ли он жениться на другой женщине, если неизвестно, жива ли его первая жена?
Погадать-то князю Прозора сможет. И ответить на все его вопросы тоже. А вот как быть ей самой? Пожалуй, впервые ей придется гадать на свою собственную жизнь. Вчера она попробовала, и что вышло? Меньше двух лет пройдет, а в её жизни появятся двое детей – мальчик и девочка, причем Прозора точно знала, что дети – не её кровь…
С чем приехал к ней Лоза? Вряд ли только князя сопроводить. Чуяла Прозора – по её душу!
Как ни привыкла она жить одна, никого не боясь, – ничего страшнее того, что с нею когда-то произошло быть не может – а понимала, если потребует муж, чтобы она к нему вернулась – люди силой приведут.
Тогда зачем было ей столько лет от него таиться? Разве вдруг опостылел он ей? Или винила его в том страшном несчастии? Нет!
Казнила себя за то, что детей в подпол угнала, как оказалось – на верную погибель? Так и у других людей дети погибли смертью куда более мучительной.
А может, просто жила вдали от всех, чтобы не напоминали ей о пережитом? "Не права ты, Софья", – говорила она себе, а переступить через себя все не могла.
Вот тебе и сильная женщина Прозора! Что же это получается: чужую беду руками разведу, а своей ума не найду?
Да и думать уже некогда было. Всадники спешились и шли гурьбой к её избе. Ничего не оставалось, как выйти им навстречу. Поклонилась гостям в пояс, позвала в избу и по решительному виду Лозы поняла, что он от своего не отступится.
– Надумал, княже, на свою жизнь погадать? – спросила она просто так, предвидя ответ.
– Сказывают, лучше тебя окрест никто не гадает.
– Вы, я вижу, торопитесь? – поинтересовалась Прозора.
– Нарочно крюк сделали, чтобы к тебе заехать, – пояснил Всеволод и кивнул на Лозу. – Везу показывать своему дворянину дареную землю. Село Холмы знаешь?
– Как не знать! Хорошее село, справное.
– Плохого не держим! – шутя покрутил усы князь.
– Выходит, праздник у тебя ноне, конюший? – внешне безразлично спросила она и с неизвестно откуда взявшейся ревностью подумала: "И молодицы в Холмах справные. Я знаю одну вдову. Так хороша, глаз не оторвать! И ребятишек рожать ещё сможет. Даниил-то хоть и седой весь, а вот плечи расправил, помолодел будто. Еще жених хоть куда!"
– Теперь он не конюший, а владетель земли, челяди немалой. Завидный жених.
Князь лукаво подмигнул Прозоре, но она сделала вид, что подмигивания его не поняла.
– Ты, княже, хочешь, чтобы я тебе при людях гадала? – спросила она как о деле куда более важном.
– Княжеские тайны пусть будут лишь княжескими! – усмехнулся Всеволод. – У тебя, я заметил, под дубом добрая скамья. Там мои люди и подождут.
Все, сопровождавшие князя, вышли во двор. Лоза себя ничем при других не выдал. Даже в сторону знахарки не поглядел. Что же это делается?!
Она решила пока ни о чем таком не думать, чтобы ненароком гаданию не помешать…
В избе стоял полумрак. Оконце, затянутое бычьим пузырем, делало призрачным свет народившегося дня, и потому окружающее казалось князю таинственным и даже зловещим.
Прозора зажгла три церковные свечки и поставила между ними кувшин с водой. За кувшином примостила зеркало. Наказала:
– Думай о той, кого увидеть хочешь.
Всеволод сидел, вглядываясь в блики свечей на поверхности воды. Вначале видел лишь странные темные тени, мелькавшие в темном зеркале. Князь напрягал глаза и вопрошал неслышно:
– Где ты, Настюшка, где ты?
Хотел видеть – и увидел.
Анастасия, его жена, стояла посреди… юрты, догадался он, и улыбалась кому-то. Через открытый полог скользили солнечные лучи, будто нарочно для Всеволода высвечивая стены юрты, пока один луч не упал на маленькую резную колыбельку. Анастасия была одета в сарафан, прежде им не виденный, расшитый жемчугом и золотыми нитями. Она чуть повернулась, и под сарафаном обозначился большой живот.
Теперь Всеволод увидел и того, кому она улыбалась. Этот мужчина подошел к ней и по-хозяйски положил руку на её живот.
Татарин или монгол – князь разглядел его вполне отчетливо – несомненно был красивым мужчиной. Одет скромно, но опрятно. Его худощавая фигура, по-кошачьи гибкая, позволяла представить мужчину сидящим на коне, а лежащая на животе Насти его рука с узкими длинными пальцами не выглядела рукой «черного» человека.
Большие, удлиненного разреза глаза, окаймленные густыми ресницами, смотрели на женщину с нескрываемой любовью. Такая же ответная любовь светилась во взгляде Анастасии.
Всеволод не верил увиденному. Он вглядывался в любимый образ жены, тщетно стараясь обнаружить в её улыбке нарочитость, а во взгляде принужденность. Ничуть не бывало! Смотрела она на мужчину именно с любовью!
Князь глухо застонал. И с силой оттолкнул от себя ни в чем не повинный кувшин. Тот покатился по столу и со звоном упал на пол. Зеркало упало тут же, на столе, но, к счастью, не разбилось. Опрокинутые свечи погасли.
– Прости! – коротко бросил знахарке Всеволод, швырнул на стол кошель с деньгами и вышел, не сказав ни слова.
– Не напасешься кувшинов на этих влюбленных! – вздохнула Прозора и стала собирать осколки.
Опять стукнула дверь, и вошедший знакомым голосом произнес:
– Собирайся, Софья, пора ехать!
– Зачем? – спросила она, не поднимая на него глаз.
– Затем, что ты – моя жена. И я слишком долго ждал, когда ты надумаешь вернуться.
– Лучше бы ты, Даниил, оставил все как есть, – просительно сказала она. – Прошлого не вернешь!
– Я хочу получить то, что принадлежит мне по христианскому закону, твердо сказал он. – Или ты не знаешь, что делают со строптивыми женами? Может, предлагаешь мне жить невенчаным с другой женщиной или пойти с нею в церковь, объявив живую мертвой? Хватит, пожили по-твоему, теперь – мой черед.
Прозора посмотрела в глаза мужу.
– Ты ведь не меня любишь, а ту, которая умерла много лет назад. Поверь, она сгорела в избе со своими детьми!
В голосе её послышался крик.
– Ничего, – Лоза погладил её по плечу, и Прозора, которая много лет утешала других людей, лечила, как могла, их души, вдруг почувствовала, что и сама жаждет утешения.
Кто знает, может, в её жизни все ещё образуется?
