Текст книги "Рабыня благородных кровей"

Автор книги: Лариса Шкатула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Глава сорок седьмая. И позвали мышку

– Кажется, они ушли, – проговорил запыхавшийся Рваное Ухо, который, несмотря на строгий запрет Лозы передвигаться по переходам бегом, все-таки не выдержал. И примчался, чтобы сообщить холмчанам радостную весть.

Это была их победа! И хотя холмчане выиграли её не в сражении, не убили ни одного вражеского воина, но они сумели без оружия взять в плен шестерых врагов и заставили уйти из села отряд в сто человек!

– Что-то подсказывает мне, что мы так легко не отвертимся, – бурчала Прозора; боялась, что все идет слишком гладко. Она не могла забыть своего столкновения с монголами в прошлом. Казалось, её сердце обуглилось на том огне, в котором сгорела её изба с детьми.

– Зачем, матушка-боярыня, портить людям праздник, – попеняла ей Неумеха.

– Надоумил же меня леший вытащить тебя из грязи! – беззлобно ругалась на неё знахарка. – Теперь эта моя ошибка все время передо мной. Дерзкая девчонка, никакого уважения к старшим!

– Я так думаю, – говорила Неумеха, – что надо жить днем сегодняшним, не откладывая на потом. А то завтра придет какой-нибудь иноземец и всю жизнь тебе переломает!.. А насчет уважения, так я и не знаю, можно ли больше уважать, чем я тебя, матушка!

– Вот так повернула. Все смешала в кучу!

– Это потому, что я сразу обо всем думаю, – объяснила Неумеха.

Немного переждав, холмчане вылезли на поверхность.

К избам своим они подходили с боязнью. Не хотелось увидеть полное разорение того, что далось тяжким трудом.

К счастью, сильно напакостить мунгалы не успели. Возможно, проживи они в Холмах неделю-другую, картина была бы иной, а так…

Понятно, что получше в сундуках нашли, все в свои торбы побросали. Перины да подушки в пыли изваляли – одно слово, нехристи! Поплакали бабы, поругались, да привычно за уборку принялись.

Кто побрезгливей, так и пух-перо в перинах выстирали, а кто так, на солнышке подсушил.

На поле ещё не всю работу переделали, не всю репу с поля вывезли, не все сено в скирды сметали. Хорошо, живы все остались.

Пока другие селяне занимались хозяйственными делами, Лоза с Головачем решили в сумерках поближе к осажденному городу подобраться, посмотреть, что да как? Сейчас они лежали в кустарнике, совсем недалеко от стана монголов.

Повсюду, насколько мог охватить глаз, виднелись юрты, телеги, горели костры. Монголов было много. Так много, что становилось страшно за осажденную Лебедянь.

– Не вымочи осенние дожди землю, можно было бы пустить пал, проговорил Головач.

– Который перекинулся бы на лес, а то и добрался до Холмов, – докончил за него Лоза.

– Может, попробовать прокопать к ним ход под землей? – подумав, опять спросил Головач.

– Это на какой же глубине надо копать, чтобы ход прошел ниже рва с водой?

– Как ни кинь, везде клин!

– То-то и оно…

В это время в городе праздновали победу. Всеволод и не ожидал, что у Глины получится – сжечь все стенобитные орудия, а заодно и деревья, которыми успели заполнить ров монголы.

Не обошлось без спешки, которая чуть было не погубила все дело. Князь с дружинниками только отъехал от ворот, а Глина со своими людьми уже помчался на пороки. Монголы, не ожидавшие нападения, и не подумали как следует охранять орудия. От кого? От урусов, которые сидят в своем городишке, как мыши в мышеловке?

Но теперь на них летел вихрь. Глина с факелом в руке, за ним Любомир. Сметюха с молодым дружинником плескал на пороки горючую воду. Глина тыкал факелом. Лучники метали стрелы во всякого, кто пытался оказать сопротивление. Любомир с саблей в руке отбивал всяческие попытки прорваться к Глине, чтобы остановить эту дьявольскую езду – после неё на месте стенобитных орудий бушевал сплошной огонь.

И Литвин, и Аваджи сразу поняли, что, приготовив урусам ловушку, сами попались в расставленную хитрыми врагами.

Главным для них было увести урусов от города. Джурмагун и помыслить не мог, что, отводя свои войска подальше, он создал положение, о котором осажденные могли только мечтать.

Теперь Литвину, Аваджи и их маленькому отряду предстоял самый настоящий бой, а вовсе не тот нарочитый, который они хотели изобразить.

Черный рыцарь рассвирепел: этот маленький князек на глазах Джурмагуна, от которого Литвин ждал так много, зная, что он готовится к походу на Европу, уничтожил то, что казалось беспроигрышным и хорошо продуманным. Он увидел торжествующий огонь в глазах Всеволода и с криком кинулся на него.

– Охолонь! – на полном скаку остановил его один из дружинников князя, боярин Мечислав. – У князя другой поединщик. Али ты забыл, что сам его привел? Коли сам драться хочешь, милости просим!

Как ни странно, Литвину давно не приходилось участвовать в поединках. В той войне, которую рыцарь вел, он давно пользовался другим оружием: кинжалом в спину или удавкой, которой он, благодаря выучке монголов, мастерски владел…

Аваджи подхватил пику у одного из своих нукеров и тоже не стал медлить, помчался на князя. Но, похоже, сегодня был не его день. Как оружие юз-баши пику не любил. Он предпочитал старую добрую саблю. Но раз князь держался за копье, ему тоже пришлось последовать примеру уруса, в надежде, что, обменявшись с князем ударами, они приступят к привычному оружию.

То, что произошло в последующее мгновение, лишь промелькнуло в мозгу Аваджи запоздалым сожалением. Только что вроде князь сидел в седле прямо и представлял собою удобную мишень, как вдруг все переменилось. До него оставалось не более двух корпусов лошади, и копье Аваджи уже летело вперед, как князь вдруг резко отклонился, копье юз-баши проткнуло воздух, а сам он покачнулся в седле. Это и спасло ему жизнь. Копье князя пропороло одежду, скользнуло по боку Аваджи, рассекая кожу, запуталось в его прочном шерстяном чапане и вырвало джигита из седла. Швырнуло с размаху наземь.

За спинами сражавшихся в очередной раз полыхнуло пламя, и Мечислав, только что снесший с плеч голову Литвина, обеспокоенно вскрикнул:

– Уходим!

Дружинники, сражавшиеся с монголами, теми, кто сопровождал к городу неудачное посольство, кинулись к Лебедяни, нимало не заботясь о достойном завершении битвы. Они уже сделали свое дело.

Деревья, заполнявшие ров, вовсю горели, так что лебедяне едва успели проскочить по подъемному мосту в город, чтобы поднимавшийся мост тоже не загорелся.

От огня городская стена раскалилась, камень угрожающе трещал, так что защитникам города пришлось на время отойти от стен.

Джурмагун не мог прийти в себя от наглости урусов, так что даже приказал сгоряча зарубить тех, кто сопровождал Литвина и Аваджи, а на вопрос, что делать с погибшими сотником и рыцарем, свирепо оскалил зубы:

– Собаки съедят!

Сумерки сгущались. Костры у монголов запылали ещё ярче, ибо холодный северный ветер ледяными пальцами прочесал неприятельский стан, проникая даже под теплые стеганые халаты кочевников.

Взметнувшийся вихрь заколебал пламя светильников и в прочном, добротном шатре великого багатура.

Джурмагун срочно созвал на совет своих тысяцких, чтобы вместе решить, как побыстрее справиться с непокорным городом. Им приходилось торопиться из верховной ставки Бату-хана пришла депеша с повелением к началу зимы вернуться на место сбора войск, в устье реки Итиль.

Лоза и Головач, все ещё лежащие в кустарнике, не могли знать, что защитники Лебедяни нарочно поджигали деревья во рву и стенобитные орудия, а потому ощутили огромную тревогу. Лоза рисовал себе картины пожаров в городе, который монголы наверняка весь день осыпали горящими стрелами.

Лишь потому, что они с такой надеждой вглядывались в силуэт городской стены, теряющей в вечернем мраке свои очертания, они и заметили сначала движение по её верху, а затем вниз что-то упало.

– Веревка! – выдохнул Головач.

Это действительно была веревка, потому что чуть позже они увидели, как по ней быстро спустилась чья-то фигура.

Человек слегка замешкался у рва с водой, а через некоторое время раздался плеск, еще, еще, и наконец кто-то, соскальзывая и обрушивая в воду комья земли, тихо ругнулся.

– Русич! – хмыкнул Лоза.

На всякий случай холмчане подобрались поближе – а вдруг это проникавший в город вражеский лазутчик?

– Берем? – Лоза толкнул локтем товарища.

– Берем!

Тот, кого они схватили, заломив руки и закрыв рот, отбивался отчаянно, но когда в момент борьбы ему удалось освободить рот, то неизвестный и не попытался издать какой-нибудь звук, чтобы привлечь к себе внимание предполагаемых сообщников.

Лоза попробовал ослабить хватку, и в ту же минуту в его руку вцепились зубы жертвы. А рука Головача, скользнувшая по груди пойманного человека, обнаружила выпуклости, мужчине несвойственные.

– Баба! – растерянно сказал он вслух то, о чем в это же время подумал Лоза. И без ощупывания.

– Вы кто? – тихо спросила у них женщина, переодетая в мужское платье.

– Из Холмов мы.

– Дядька Лоза! – с радостью узнавания облегченно вздохнула женщина. Слава богу, что это ты!

– Анастасия! – узнал и он. – Куда это ты торопишься, девонька?

– Ой, и не говори! – тяжело вздохнула она. – Лезла по стене, а у самой сердце в пятки ушло. Мы с Робешкой ещё днем заприметили это бревно, не сгоревшее. Сучком за берег зацепилось…

– Ты так и не сказала, куда торопилась, – сурово напомнил Лоза, уже начавший было подозревать молодую женщину в нехорошем.

– Муж мой там, на поле лежит.

– Убитый?

– Раненый. Только разве ж могла я об этом кому, кроме холопки, сказать? Разве поймут меня лебедяне? А он лежит один, без помощи…

– Далеко?

– Что – далеко?

– Далеко лежит, я спрашиваю?

– Я знаю, где, найду.

– А ежели он убит? – вмешался в разговор Головач. – С чего ты взяла, что он только ранен? Разве можно увидеть такое со стены?

– Ты, Головач, со своей Неумехой та ещё парочка! – в сердцах сплюнул Лоза. – Кому ты это говоришь? Любящей жене, которая, рискуя собой, мужа спасать отправилась?

– Ничего. Я не обиделась. Прощайте!

Низко пригибаясь, она потихоньку двинулась прочь.

– Лежи здесь! – шепнул Лоза своему соратнику. – Никуда с места не трогайся. А я Настасье помогу.

Они нашли Аваджи в полной темноте быстрее, чем, наверное, отыскала бы его собака.

"Любящее сердце привело!" – растроганно подумал Лоза, не подозревая, что для глаз Анастасии сейчас тьмы не существовало. Она знала, куда идти, и пришла.

С той поры, как Анастасия со стены увидела, что её муж упал с коня, все чувства в ней обострились как никогда. Она даже слышала стук, с каким Аваджи упал на землю. И еле смогла дождаться темноты, шепча про себя как заклинание: "Хоть бы его не забрали! Хоть бы его не забрали!"

Она не подозревала, что своим везением обязана разгневанному полководцу, план которого провалился. Кто бы не злился на его месте? К ночи он пришел в себя и устыдился своего гнева. Потому решил с утра послать тургаудов, забрать тела погибших.

Анастасия встала на колени перед распростертым на земле телом мужа, осторожно приподняла его голову и влила в рот несколько капель напитка, которым боярыня Агафья обычно лечила своих заболевших домочадцев.

Аваджи судорожно сглотнул и шевельнулся. Анастасия тихонько позвала его. Раненый тут же встрепенулся и пробормотал:

– Ана, любимая, я знал, что ты придешь и проводишь меня в последний путь. Если я в раю, то почему здесь так темно, а если в аду, то почему так холодно?

Услышав его слова, Анастасия заплакала от радости, а он почувствовал на губах соленый вкус её слез и счастливо вздохнул:

– Значит, я ещё не умер? А то мне надоело видеть перед собой отрубленную голову рыцаря, которая все время скалится… Ты пришла попрощаться со мной?

– Ты не умрешь! – Анастасия положила его голову себе на колени. – Ты не можешь так обмануть меня!

– Но я никогда тебя не обманывал!

– Ты сказал, что у нас будет много детей, а сам собираешься умереть.

– Все в руках Аллаха, голубка моя, человек слаб…

– Человек силен! – сказала она строго; наверное, не надо было так говорить с Аваджи, но ей хотелось немного разозлить его, вызвать в нем желание выкарабкаться…

– Подожди, моя газель, не ругайся, я хотел что-то сказать… – он сделал попытку подняться, но лишь мучительно застонал. – Ты пришла из города?

– Из города, любимый!

– Дети с тобой?

– Со мной. Они ждут своего отца.

Он было облегченно вздохнул, но опять напрягся, стараясь удержаться на краю сознания.

– Сегодня в полночь кто-то из горожан… предатель… откроет ворота, чтобы впустить в город наши войска. Поторопись, предупреди своих!

– Аваджи!

– Оставь меня, ты мне уже ничем не поможешь. Возвращайся и предупреди: наши дети не должны погибнуть!

Лоза, вместе с Анастасией склонившийся над раненым, видел усилия, которые тот предпринимал, чтобы не потерять сознание и втолковать ей что-то очень важное.

– Что он говорит? – Лоза тронул молодую женщину за плечо.

– Он говорит, – вымолвила она растерянно, – что в полночь кто-то в Лебедяни откроет монголам ворота!

Глава сорок восьмая. Выход или только отсрочка?

Как и договорились с госпожой, некоторое время спустя после её ухода Робешка опять сбросила вниз веревку, чтобы втащить Анастасию на стену. Все это время, пока молодой боярыни не было, холопка не находила себе места от тревоги за нее.

Робешка единственная из всех была посвящена в планы Анастасии. Холопка не только помогала ей в сборах, но и прикидывала, как лучше привязать к бревну неподвижное тело её раненого мужа. Самой Анастасии придется плыть, держась за бревно. Вода нынче шибко холодная, и если ноги сведет судорогой, Робешка советовала уколоть себя кинжалом.

Наверху на стене Анастасию уже ждало теплое шерстяное одеяло и целая фляжка крепкой браги.

Возле рва наконец-то появилась фигура, закутанная в знакомый плащ. Женщины нарочно выбрали именно его. Даже в темноте он отливал красноватым светом и был потому заметен. Но, как Робешка ни вглядывалась, никого возле фигуры хозяйки не заметила. Выходит, муж Анастасии приказал долго жить. Какое горе для её госпожи!

Темная фигура остановилась у городской стены и дернула за веревку. Холопка тут же взялась за неё покрепче, всем телом упираясь в камень стены. С тех пор, как боярышня стала матерью двоих детей, она здорово потяжелела!

Наконец Анастасия добралась до верху, Робешка протянула ей руку, чтобы помочь перебраться через выступ стены, и вдруг замерла на месте, будто её разбил паралич: это была вовсе не боярышня, а мужчина с бородой и усами!

– Иисусе Христе! – холопка тихо пискнула от страха.

– Тише! – сказал мужчина, к счастью, знакомым голосом. – Это я, Лоза…

Анастасия с Лозой тащили бесчувственное тело Аваджи. Даниил тянул, держа за плечи, Анастасия – за ноги, потому до места, где поджидал их Головач, добирались долго. Аваджи потерял сознание и уже в себя не приходил.

– Тяжеловат-то иноверец! – тяжело выдохнул Лоза. – Эдак мы до Холмов его всю ночь тащить будем!

Он с удивлением услышал довольное хихиканье Головача.

– Да ты, никак, ожидаючи, умом тронулся?

– Оборони, бог! – ничуть не обиделся тот. – Но я ведь без дела сидеть не могу…

– Что удумал на этот раз?

– Носилки!

– Носилки? Но до леса – не ближний свет.

– Лес – не лес, а и в кустарнике пара крепких прутьев найдется.

Теперь Лоза заметил, что его товарищ стоит в одной рубахе, ежась от поднявшегося к ночи холодного ветра.

– Никак зипуном пожертвовал?

– Что зипун, – небрежно махнул Головач. – Ничего ему не сделается. Вон ножом два тонких деревца срезал да в рукава сунул. Небось, полегче будет нести, чем волоком.

– Вдвоем с Анастасией понесете, – сказал ему Лоза. – А мне придется ко рву вернуться.

Анастасия отдала ему свой плащ.

– Без него тебя Робешка и поднимать не станет. Руками щупать придется, где в стене выемка имеется. По правую руку от выемки будет висеть веревка. Дернешь за нее, Робешка тебя поднимет. Хорошо, дядька Лоза, что ты телом худ. Случись на твоем месте Глина… Боярыне Агафье скажи, пусть детишек бережет!

Она прикоснулась к руке уже шагнувшего к бревну Лозы.

– Последнее. Никому в Лебедяни не говори, где я.

– Даже матушке?

– Даже ей. Скажи лишь, что просила за меня не беспокоиться. Бог даст, свидимся!

– Никому не скажу, – пообещал Лоза и поцеловал в лоб, коснувшись мокрой от слез щеки. – И не реви! Моя Прозора – врачеватель знатный. Она твоего нехристя и из могилы вытащит!

А теперь он стоял и уговаривал онемевшую от страха Робешку прийти в сознание и сказать, где ныне князь Всеволод. Не в своих же палатах!

– В караульне, что возле ворот, – со всхлипом вздохнула она. – А боярышня-то где? Боярыня Агафья меня убьет!

– Не убьет. Я сам поговорю с нею. А твое дело отныне – рот на замке держать.

– Нашла боярышня своего мужа? – с замиранием сердца спросила холопка.

– Нашла. И ныне с ним в безопасном месте, но о том знаем лишь мы с тобой, да?

Робешка неуверенно кивнула.

– Анастасия просила тебя и дальше хранить все в тайне. Она очень на тебя надеется.

– Скажите госпоже, – холопка подняла голову, – что Робешка скорее умрет, чем слово вымолвит!

– Скажу, – Лоза отвернулся, чтобы скрыть улыбку – девка выглядела забавно: лицо серьезное, бровки нахмурены. – А теперь веди меня в караульню. Давно её построили?

– В аккурат за месяц, как поганые налетели. Наш боярин супротив был: зачем нужна такая большая, а ноне доволен, что князь его не послушал…

Караульная была сработана на совесть: каменная, как и крепость. Даже крыша у неё была сделана по-особому – крыта не соломой, не деревом, а выточенными из камня плитами. Факелы по обе стороны от входа позволяли разглядеть её как следует.

Робешка довела Лозу до места, а сама побежала домой, моля бога, чтобы боярыня заснула и не учинила ей допрос.

В караульной было тепло. Небольшая печурка, как видно, давала достаточно жара, чтобы все время кипятить небольших размеров медный котел для заварки брусничного или смородинового листа или сушеных ягод.

Дружинники, вернувшиеся из дозора, сидели вокруг стола, и суетливые отроки подливали им горячего питья. Тут же, на столе, стояло огромное блюдо с пирогами – постарались лебедянские женки.

Князь Лозе обрадовался, троекратно облобызал.

– Совсем ты в своих Холмах о нас забыл, в палаты и носа не кажешь… Постой, а как же ты к нам добрался? Насколько я знаю, мои соколы никому ворота не открывали.

– Как добрался? Через стену перелетел! – пошутил его бывший конюший и попросил: – Ты бы, княже, переговорил со мной с глазу на глаз – дело у меня к тебе важное.

– Пойдем на крыльцо, – решил князь, – а заодно и поглядим: не перелетит ли через стену ещё кто холмский?

– Не перелетит! Моим путем в город навряд кто проникнет, так что не опасайся!

– Как так, не опасайся? А ежели мои дозорные проспали? Мы тут денно-нощно обретаемся, по избам нейдем, а кто-то перелетает…

– Не серчай, расскажу, как я сюда попал: веревку мне со стены сбросили, а вот кто сбросил, не скажу пока. До времени.

– Ежели до времени, я подожду, – ревниво сказал Всеволод, – коли у тебя от меня секреты.

– Секреты не мои, вот и молчу. Слушай лучше, для чего я к тебе пробирался: перво-наперво, конечно, помощь предложить – что скажешь, все для тебя холмчане сделают. Хуже другое: среди твоих людей враг притаился.

– Нет! – отшатнулся Всеволод. – Я тебя не слышал и слушать не хочу! Неужто средь моей дружины есть кто-то, кто нехристей пуще родины-матери любит? Не верю!

Лоза сочувственно прикоснулся к его руке, но князь отдернул руку – он заведомо не хотел терпеть никаких увещеваний.

– Я знаю, что случается, когда в скрепленном кровью братстве поселяется недоверие. Люди, кои прежь того ели из одной миски, укрывались одним плащом, начинают коситься друг на друга!

– Но я не сказал, что враг среди твоих дружинников, – качнул головой Лоза. – Кто он, мне неведомо. И ежели я упомянул твоих людей, то разве это не все лебедяне?

– Ох, а у меня душа в пятки ушла! – покаялся князь. – Живем в одной караульне, спим на одной лавке… Но ты хоть знаешь, что он… тать сделать намеревается?

– Знаю. В полночь он пообещал мунгалам открыть городские ворота.

Всеволод презрительно хмыкнул.

– Курица-иноходица пса излягала! Кто ж, хочу я знать, такое сможет? Ворота у нас четверо дружинников охраняют. И каждый час меняются. Не то что посторонний, мышь к воротам не проскочит!.. Но хоть откуда ты это узнал, можешь сказать?

Лоза решил, что если он поведает князю часть правды, то это никому не повредит.

– Мне сказала о том Анастасия. И сама же меня с тем к тебе послала.

Даже в неверном свете, который создавал колеблющийся свет факелов, было видно, как изменилось лицо Всеволода.

– Анастасия? – хрипло переспросил он. – Но откуда… Раз она так сказала, значит, правда…

Лоза решил не обижаться на то, что Всеволод усомнился в его словах и безоговорочно поверил словам бывшей жены. Он слишком хорошо знал своего воспитанника: если тот не брал на веру слова других, спорил и даже торговался, то все равно продолжал думу думать, и редко принятое им решение оказывалось неверным.

– Неужели мы с воеводой что-то не учли? – задумчиво проговорил он. Хоть и неизвестно, кто этот нелюдь, но все равно он рядом. До полуночи ещё час… Неужто мы кажемся ему такой легкой добычей?

– К караульне нельзя подкрасться незаметно?

– Зачем же красться-то, к нам и вои старые ходят, и женки холопов присылают… Раз я сказал, что он среди нас, значит, он уже есть, знакомый, привычный, на него никто и внимания не обращает… Я буду думать!