Текст книги "Рабыня благородных кровей"

Автор книги: Лариса Шкатула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Глава сорок девятая. От бога или от дьявола?

Аваджи лежал в лекарской, где Прозора пользовала своих больных. На этом самом столе совсем недавно она разминала изуродованную спину Любомира. До сих пор не верилось, что знахарка осмелилась взяться за его лечение. А уж чтобы такое удалось!..

В том случае речь шла о друзьях Прозоры: ей была близка боярыня Агафья, да и сам Любомир. Теперь перед нею лежал враг. Это его соплеменники изломали ей жизнь, лишили многих её радостей, надругались над нею самой. Она не хотела вспоминать слова её учителя монаха Агапита, который говорил, что у настоящего лекаря не может быть ни друзей, ни врагов, все больные должны быть равны…

Ожесточенное сердце Прозоры никак не хотело смягчаться, потому она все медлила, вместе с Анастасией разглядывая лежащего перед нею нагого Аваджи. Мужчину-нехристя!

Ему, впрочем, сейчас было все равно, что он в таком виде лежит перед двумя женщинами. Что две пары женских глаз внимательно разглядывают его, а две пары женских рук не менее тщательно ощупывают.

Юз-баши давно потерял сознание и, наверное, наполовину был уже в потустороннем мире: его тяжелое, со свистом и хрипами дыхание красноречиво говорило о тяжелой болезни.

– Судьба! – протяжно вздохнула Прозора. – Поначалу этот красивый нехристь украл у князя его законную жену, а теперь сам чуть не погиб от его руки… Рана его воспалилась, видишь? Она хоть и неглубока, но уже опасна для жизни… Он слишком долго лежал на холодной земле… Говоришь, они сражались копьями? Всеволод мог бы наколоть его на копье, как жука, но нехристю опять повезло – копье запуталось в одежде и потому скользнуло по груди, распороло кожу…

– Перестань! – Анастасия закричала так, что увлекшаяся Прозора от неожиданности вздрогнула. – Перестань называть его нехристем. Он – мой муж!

Прозора пожала плечами. Она никак не могла поверить, что на самом деле все так и обстоит, потому и говорила как о постороннем. Она ещё раз оглядела лежащего.

– До сих пор я считала всех монголов кривоногими, а вот эти ноги кривыми никак не назовешь.

– Аваджи – уйгур!

– Но для нас-то разница небольшая. Разве не с нашими врагами он пришел?

– Он – мой муж! – упрямо повторила Анастасия. Она не хотела ссориться с Прозорой. То ли от усталости, то ли от неуверенности она не чувствовала в себе никаких особенных способностей и потому надеялась лишь на знахарку. И она спросила, глядя той в глаза: – Ты не хочешь его лечить?

Прозора смутилась.

– Вода на печке все равно закипает, и я собираюсь прокипятить в ней вот этот нож, чтобы очистить рану от гноя… Ты-то крови не боишься? А то я пошлю разбудить Неумеху, она ловко мне помогает.

Знахарка подошла к стоящему поодаль небольшому столу и взяла с него нож с острым узким лезвием.

– А вот и мое оружие. Что поделаешь, мужчины размахивают саблями и пиками, убивают себе подобных, а нам на роду написано склоняться над их телами. Порой в тщетной попытке вытащить их с того света.

– В тщетной? – губы Анастасии задрожали.

– Не слушай меня, девонька, я всегда много говорю, когда попадается тяжелый случай.

– Но ты медлишь, а я вижу, как с каждым мгновением ему становится все хуже!

– Не кричи так, я сейчас попробую.

Но тут голову Анастасии будто сдавило железным обручем, в глазах полыхнули искры. Огонь, разгоревшийся где-то под черепом, выплеснулся в жилы и побежал к рукам.

Неожиданно для самой себя она отстранила Прозору, уже склонявшуюся над Аваджи с ножом.

– Не надо. Я сама.

Она подошла к бесчувственному телу мужа, поставила пальцы правой руки на дальний край расползшегося красного пятна и будто за тонкую ткань потянула к краю раны.

На глазах пораженной знахарки шов лопнул и из раны показался гной. Прозора обмакнула чистую тряпицу в травяной настой, которым обычно обрабатывала воспалившиеся раны, и стала осторожно собирать выступавшую из неё заразу.

Потом Анастасия привлекла к делу и левую руку, так что теперь обе снимали заражение, даже не вскрывая нарыв!

– Ты очистила рану! – восторженно вскричала Прозора. – Теперь остается лишь зашить…

– Не надо, – опять проговорила Анастасия и, не прикасаясь к ране, провела над нею ладонями и с двух сторон соединила края раны. Совместила.

Рана затягивалась на глазах и через некоторое время на груди Аваджи остался лишь аккуратный чистый шов.

– Боже! – прошептала завороженная её действом Прозора. Она даже прослезилась от нахлынувших чувств.

Теперь Анастасия поднесла руки к груди Аваджи, из которой доносились жуткие клокочущие хрипы.

Ей никто не рассказывал о строении человеческого тела. Она даже толком не представляла себе, где у человека находятся легкие. От нездорового места тянуло несвойственным телу холодом, как если бы эта часть Аваджи уже приготовилась умереть.

Поначалу тепло с рук Анастасии текло в грудь раненого мощным потоком, а потом поток стал иссякать – Анастасия слабела на глазах. К счастью, её воздействия больному хватило. Он закашлялся, и Прозора едва успела поставить миску под то, что стало извергаться из его легких.

Лицо Анастасии было отрешенным, лицо Прозоры горело восторгом. Из лекарки она покорно превратилась в помощницу, обожествляющую своего учителя, сотворившего на её глазах чудо.

– Вот она, печать, о которой я говорила! – благоговейно прошептала знахарка. – Бог дал мне счастье увидеть ее! Епископ предупреждал, сие – от диавола, но я думаю, это божественное!

– Это – человеческое, – пробормотала Анастасия, и не успела Прозора её подхватить, как молодая женщина рухнула без чувств прямо возле стола, на котором лежал Аваджи.

Пришла она в себя лишь на следующий день. Судя по солнцу, дело шло к полудню.

Анастасии тут же вспомнились минувшие события, а мысль: "Как чувствует себя Аваджи?" – заставила её быстро подняться.

Кто-то вчера раздел её, уложил в эту удобную, мягкую кровать. Ей помнился обеспокоенный женский голос:

– Она заболела?

– Нет, она очень устала, – ответила другая женщина.

Чьи-то заботливые руки приподняли Анастасии голову и влили в рот прохладное, отдающее мятой питье.

Она тут же провалилась в небытие, а теперь, проснувшись, удивилась собственному спокойствию: разве любимый супруг не был ещё вчера на грани жизни и смерти? Нет, если бы с Аваджи что-то случилось, она бы тут же почувствовала.

Наскоро набросив на себя широкий балахон с завязками сзади и широкими, подшитыми мехом рукавами, Анастасия вышла из опочивальни.

У двери она столкнулась с молодой женщиной, помощницей Прозоры. Месяц назад они виделись недолго, когда Анастасия появилась в Холмах со своими детьми и верблюдом. Отчего-то ей неловко было назвать вслух прозвище этой миловидной умной женщины – Неумеха.

– Ты не знаешь, куда перенесли… – Анастасия замялась, не зная, как сказать, – того мужчину, которого ночью лечила Прозора?

– Прозора? А она баяла, ты сама его лечила, – Неумеха с восторженным любопытством глядела на нее. – Якобы она зрела чудо. Ах, как жаль, что меня там не было!

Женщина понизила голос.

– Как думаешь, руками лечить, так, как ты, другие смогли бы?

– Наверное, смогли бы, – пожала плечами Анастасия.

– А ты меня научишь? – робко спросила Неумеха.

– Но я не знаю, как это делаю. Само получается. А то и голос слышу, мол, так делай, и так…

– Не знаешь, – разочарованно проговорила та. – Жалко. Я и сама думаю, такое – от бога. Другого, выходит, не научишь?.. А твой муж-то в себя пришел! Из могилы его вытащила! Он уже звал: "Ана! Ана!" А по-нашему не кумекает, плохо говорит. Только Прозора его понимает.

– Что же ты меня не позвала?

– Матушка не велела. Кнутом пригрозила! – обиженно фыркнула Неумеха. Знаю, говорит, ты любопытная, не утерпишь!

Она пошла вперед, приглашая Анастасию следовать за собой.

– Далеко ли собрались? – остановил их насмешливый голос Прозоры.

– Я хотела посмотреть, как чувствует себя мой муж, а Неу… твоя помощница провожает меня к нему.

– Тебе повезло, – глаза Прозоры смотрели на Анастасию обвиняюще. – А вот кто проводит меня к моему мужу? Или хотя бы расскажет, где он и что с ним?

Анастасия мысленно ахнула: в самом деле, со вчерашнего дня она и словом не обмолвилась о Лозе, которого сама же послала в Лебедянь, к Всеволоду.

Головач сразу ушел, и она не знала, что этот рассеянный, занятый своими мыслями человек до сего времени о Прозоре и не вспомнил, потому что придумывал гигантский самострел – орудие, которое можно было бы установить в Лебедяни, чтобы обстреливать из него проклятых мунгалов…

Вот и Анастасия, увлекшись своими переживаниями, и думать забыла о Лозе, как и о том, что Прозора может о нем беспокоиться.

– Позволь, – жалобно попросила Анастасия, – одним глазком взглянуть на Аваджи, а потом я вернусь и расскажу тебе о твоем муже.

– Ладно, – смягчилась Прозора. – Разве я могу отказать женщине, имеющей такой дар?!

На высокой кровати лежал Аваджи, а кто-то из челяди кормил его из чашки горячим кулешом. Он делал это осторожно и дул на ложку, как маленькому. Аваджи, похоже, уже наелся, но слуга продолжал его уговаривать съесть ещё ложечку…

– Может, я смогу покормить юз-баши? – лукаво спросила Анастасия.

– Ана! – просиял Аваджи и пожаловался: – Этот упрямец не хочет ничего понимать. Объясни ему, что я уже насытился. Говорю ему, не хочу, а он будто не слышит. Или я неправильно говорю слова?

Благодаря жене Аваджи немного говорил по-русски, но упрямое нежелание слуги понять его ломаную речь заставило усомниться того в своем знании.

– Матушка наказала съесть все, – упрямо твердил тот.

– Я поговорю с матушкой, – спрятала улыбку Анастасия. – И скажу ей, что ты хорошо делал свое дело.

Челядинец, довольный, ушел, а Анастасия, кинувшись к мужу, покрыла поцелуями его родное лицо.

– Аваджи, любимый мой!

– Как хорошо, что ты пришла! – муж обнимал её с силой, говорившей о том, что здоровье к нему возвращается. – Я уж было испугался, что ты мне приснилась…

Аваджи с любовью посмотрел на нее, но через мгновение в его взгляде появилось удивление.

– Как я сюда попал? – спросил он.

– Мы принесли тебя. Вместе с одним смердом.

– А как ты меня отыскала?

– Я видела… со стены Лебедяни… твой бой с князем Всеволодом.

– Ты вернулась к нему?

– К нему? Как ты мог такое подумать? Разве ты больше не мой муж?

– Но он тоже твой муж, от которого тебя увезли насильно.

– Это правда, – кивнула она, – но разве я могла подумать, что полюблю тебя.

Все напряжение, которое до сего времени сковывало Аваджи, лопнуло, точно нарыв, принося невыразимое облегчение его душе. Слезы навернулись ему на глаза, и он отвернулся, скрывая смущение.

– А не могла бы ты дать мне ещё немного той вкусной похлебки? – он посмотрел на чашку, которую Анастасия держала в руке.

Она рассмеялась.

– Ты не хотел показать слуге свое обжорство?

Аваджи начал было есть, но опять какая-то мысль лишила его аппетита.

– Тогда почему ты ушла?

Анастасия посмотрела в глаза мужа: вот что, оказывается, мучило его! Отчего ушла Анастасия? Было ли что в курене Тури-хана, кроме самого Аваджи, чему она хотела бы сохранять верность? Как объяснить мужу, что такое родная земля? И что это не просто любая степь, где можно поставить свою юрту…

Может, потому так ужасна для русских жестокость монголов, что те не понимают слова «родина»? Нет у них других ценностей, кроме золота и серебра, потому и не жалеют, не щадят чужих святынь… Но пока ей придется объяснить понятно для него, оставив настоящее объяснение на потом.

– Я ушла потому, что Тури-хан замыслил против нас с Заирой гнусное злодеяние.

– Разве Аслан этому не мог помешать?

– Хан отослал его в поход сразу после твоего отъезда. Заире пришлось бежать с ним, переодевшись в мужскую одежду. Ехать с ними я не могла. Тогда бы ты никогда меня не нашел.

– Хан хотел сделать вас своими наложницами? – глухо спросил Аваджи.

– Покорными и безответными. Бучек собирался добиться этого с помощью своего знаменитого кнута. А наших детей они договорились продать какому-то купцу.

Аваджи содрогнулся.

– Аллах милосердный и всемогущий! В то время, как я добывал для хана богатства, рискуя головой, он, сидя в безопасности, тепле и сытости, замышлял лишить меня всего, что я имею. Такой малости по сравнению со всеми его богатствами!

– Наверное, потому, что он как раз и завидовал этой самой малости, мягко сказала Анастасия, – потому что, несмотря на все свои богатства, не мог купить себе обыкновенного счастья.

– Но тогда… – Аваджи скрипнул зубами. – Тогда я больше не считаю себя обязанным следовать верности хану! И как только смогу вернуться, я убью его! Без жалости и сожаления.

– Убивать Тури-хана тебе не придется, солнце мое, потому что ни светлейшего, ни его пса Бучека больше нет на свете.

– Прошу тебя, расскажи, как все произошло?

– Как ты себя чувствуешь? – невпопад, как ему показалось, спросила Анастасия.

– Я почти здоров, если не считать слабости во всем теле. Сегодня я даже не смог сам встать. И ещё вот здесь, – Аваджи положил руку на то место, откуда ещё вчера вырывались свист и клекот. – Вот здесь, внутри, будто саднит, будто кто-то пролез ко мне внутрь и все там расцарапал.

– Заживет, – опять со странной легкостью успокоила она его; Аваджи слегка обиделся – неужели его здоровье совсем не волнует жену? – Мне придется уйти ненадолго, а ты постарайся ещё поспать. Здоровый сон – это сейчас все, что тебе нужно.

– Не уходи! – он схватил её за руку, как ребенок, боящийся темноты. Мне кажется, что ты уйдешь и больше не вернешься!

Анастасия улыбнулась.

– И не мечтай! Думаю, тебе придется терпеть меня рядом с собой ещё долгие и долгие годы!

Глава пятидесятая. Тать в ночи

Пирожки с огромного плетеного блюда исчезали один за другим в молодых здоровых глотках.

Днем княгиня Ингрид, подсчитав запасы, хотела было дать укорот сердобольным лебедянским женкам, но в последний момент подумала, что сама подала им в том пример.

К счастью, в городе остались продукты, предназначенные в виде дани от города малого городу великому – одной муки в Лебедяни осталось столько, что ею можно было бы кормить жителей в течение года. Ежели, конечно, им удалось бы столько времени выдерживать осаду монголов.

Напрасно Всеволод думал, что его жена не разбирается ни в чем, кроме хозяйства. Она ещё и знала, что отправленный в Суздаль за подмогой посол обратно не вернулся. Оставалось гадать: перехватили его монголы или великий князь Ярослав не собирается приходить на подмогу своему "младшему брату"! Тогда всем лебедянам в скором времени предстояло погибнуть. Так стоило ли экономить еду, которую, возможно, завтра уже некому будет есть?

Сегодня вечером – лебедянские женки решили готовить для дружинников по очереди – ели пироги боярыни Милонеги. Высокий статный холоп только что принес на плече вторую корзину с пирожками и огромный жбан кваса.

Дружинники намекали Всеволоду, что неплохо бы принести в караульню медовухи.

– Никакой медовухи! – твердо сказал князь. – Выстоим осаду, сам бочку поставлю. И не одну.

Боярский холоп прошел мимо Лозы и Всеволода, обдав их запахом пахучего печеного теста.

– Пора и нам, друже, отведать боярской кухни, – весело проговорил князь и понизил голос, чтобы слышал только Лоза. – А заодно и проверить кое-какие свои мысли… Чей же ты такой будешь?

Всеволод положил руку на плечо холопа и, хотя ничего необычного в этом его жесте не было, почувствовал, как тот дрожит. С чего бы?

– Бо… боярыни Милонеги, батюшка князь!

– Вот уж, глядя на твои плечи, не подумаешь, что ты такой боязливый! подивился Всеволод. – А кличут тебя как?

– Скрыня, батюшка князь!

– А что в жбане, Скрыня?

– Квас, батюшка князь.

– Квас. Неплохо, – князь говорил спокойно, но те, кто его хорошо знал, понимали: Всеволод еле сдерживает гнев. – Посмотри, Лоза, на этих защитничков! Приходи и бери их голыми руками! Почему в караульне посторонние?! Кряж, ты знаешь этого человека?

Старшина дружинников помялся, но ответил:

– Дак он же говорит – холоп боярыни Милонеги.

– А ты сам его знаешь?

– Кто на холопов внимание обращает? Всех запоминать, а воевать когда?

Всеволод по-волчьи оскалился, сжимая рукоятку меча.

– Чужой человек – вы даже не уверены, холоп ли это – входит в караульню, как к себе домой! И всего-то прихватив с собой корзину с пирожками… Кряж!

Тот уже понял, что гнев князя вырос не на пустом месте, не медля подскочил к нему.

– Обыщи-ка этого… разносчика!

Холоп невольно сделал шаг назад и тут же уперся в широкую грудь незаметно пододвинувшегося к нему сзади Лозы. Тот подмигнул князю, и они с двух сторон так плотно прижали к бокам руки Скрыни, что, задумай он шевельнуться, его скрутили бы в момент.

Кряж ловко обыскал смертельно бледного холопа. Под широкими портами Скрыни, у бедра, незаметный при ходьбе, висел плоский обоюдоострый кинжал.

– Видал? – князь по-мальчишески ткнул в бок бывшего воспитателя. Голова – это тебе не кочан капусты, ею думать надо!.. А я уж боялся, из моих людей кто на худое решился.

– Батюшка князь! – возмущенно выкрикнул Кряж.

– Каюсь, старшина, каюсь! И мне таковые мысли дорого дались, а оно вон что…

– Шибко-то руками не размахивай! – вполголоса буркнул Всеволоду Лоза. – Сей кинжал, мнится мне, ещё не все.

– Он на себе ещё что-то прячет?

– На нем более ничего нет, – обиженно заметил Кряж. – Хоть всю одежонку скиньте!

– О чем ты подумал, разъясни нам, конюший, – привычно обратился князь.

– Сам помысли – не собирался же он одним кинжалом всех твоих дозорных убрать.

– Квас! – от волнения высоким голосом выкрикнул мечник Сметюха.

– Вы просили у Милонеги кваса? – спросил у дружинников Всеволод.

– Не просили, – ответил за всех Глина. – Дозволь мне, князь, слово молвить. Коли помнишь, у меня прежде такая работа была – за холопами следить. У боярыни Милонеги частенько в усадьбе бывал, а сего холопа не припомню. Уж такого-то молодца я бы заметил.

– Так чей же ты будешь? – нарочито ласково спросил князь.

– Боярина Чернеги.

Всеволод изумленно причмокнул: ну и ну! Лебедянская молва доносила до него слухи, что Чернега мечтает быть в Лебедяни посадником. И баял, мол, что такому маленькому городу, как Лебедянь, князь не надобен.

Прежде князь над слухами смеялся, а теперь призадумался, так ли уж они нелепы? Одного не мог Всеволод понять: мечты мечтами, но чтобы обращаться за помощью к монголам! Истово любящий родную землю, преданный ей, князь Всеволод и помыслить не мог, чтобы боярин из хорошего древнего рода мог на такое богопротивное дело решиться!

– А из чего у тебя, Скрыня, квас? – из-за плеча князя поинтересовался Лоза.

– Из хмеля, боярин, да горстки винограда сушеного, да маленько имбиря – повариха завсегда кладет…

– Видать, вкусный квас?

– Знатный! Лучшего на всей улице нет!

Зачем Скрыня расхваливал квас, он и сам не знал. Видно, со страху. Холоп не видел, чтобы боярин в него что добавлял, но по тому, как тот сказал: "Сам кружку преподносить будешь. Каждому дозорному!" – холоп ощутил страх.

– Раз ты его нахваливаешь, – продолжал говорить Лоза, – значит, первым и попробуешь… Подайте-ка холопу кружку!

Скрыня затравленно огляделся: ни одной пары глаз, глядевших на него с сочувствием! А ведь он всего лишь подневольный холоп. Выпьет – помрет, не выпьет – тоже пощады не жди.

Он поднес кружку к губам. Прощай, девка Веселка, которую боярин пообещал отдать за него… за верную службу. Куда уж вернее: на душегубство решился. Вот бог его и наказывает… В жизни Скрыня без толку и букашки малой не обидел, да разве с боярином поспоришь? Холоп залпом выпил кружку.

И князь, и Лоза невольно отодвинулись от него, будто Скрыня мог извергнуть на них отраву подобно дракону огнедышащему, что пламенем плюется. Кряж тоже отошел подальше. Дружинники поднялись из-за стола.

Но ничего не происходило. Только Скрыня слабость в ногах почувствовал. От страха, что ли? Он уселся прямо на пол.

– Слава тебе, господи! – князь перекрестился. – Чернега! Кого подозревали? Еще его дед служил моему деду…

Всеволод протянул руку к жбану, но Лоза резко ударил его по руке, так что сосуд упал на пол и разбился. Оба невольно проследили за расползающейся лужей и наткнулись взглядом на Скрыню, временно забытого. Он уже не дышал.

– Опять ты спас мне жизнь, Лоза! – судорожно глотнув, проговорил Всеволод.

– Живи, сынок, на радость нам, – дрогнувшим голосом проговорил тот. Он хотел ещё что-то сказать, но в помещение караульной ворвался отрок, посланный дозорным у ворот, и закричал:

– Мунгалы, батюшка князь, мунгалы!

– Ворота! – страшным голосом завопил Всеволод. – Кто-то открыл ворота?!

– Нет, – испуганно отстранился отрок, впервые видевший князя в таком страхе. – Ползут по полю. Ох и много же их!

В мгновение ока дружинники стояли одетые и опоясанные мечами.

– По ночам они редко нападают, – пробурчал себе под нос Кряж.

– Лучников на стены! – распорядился князь. – А этого…

Носком сапога он брезгливо коснулся мертвеца.

– Этого повесить за ноги на ворота. И факелами осветить. А ты, Кряж, он остановил торопящегося с другими старшину, – возьми ребят, сколько надо, и иди к дому Чернеги. Доставь мне его живого или мертвого!

Всеволод вместе со всеми поднялся на стену. Луны не было, и пока его глаза не привыкли к темноте, он не мог понять, что такое углядели на поле его дозорные?

Но теперь видел и он. Огромное множество черных кочек медленно двигалось к городу. Ближе ко рву они сливались в одну темную подвижную кучу и ползли в сторону ворот.

Но вот безликая масса ожила. Монголы стали подниматься на ноги, испуская крики разочарования. Князь понял: дружинники вывесили на воротах труп Скрыни. Конечно, враги не знали презренного холопа, но сумели догадаться, что никто ворота им открывать не собирается.

Глядя на беснующееся по другую сторону ворот неисчислимое войско, Всеволод внутренне содрогался, но в одном был уверен: крепость продержится долго. Сколько? Он ответить не мог, но знал твердо: если городу суждено погибнуть, князь погибнет вместе с ним!