Текст книги "Рабыня благородных кровей"

Автор книги: Лариса Шкатула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Глава двенадцатая. Врачебные тайны

– Ты при князе сидишь, мил человек? – вроде недоуменно оглянулась на вскрик Лозы Прозора.

– При князе, – смущенно подтвердил он.

– Вот и иди к нему, – строго сказала она. – Всеволод в себя должен прийти. Очнется, а рядом никого. Негоже это.

– Негоже, – согласился Лоза, направляя непослушные ноги в опочивальню. Уж больно ему не хотелось оставлять вдруг найденную жену наедине с этим красавцем-врачом. Он даже не сразу сообразил, что она сказала. Князь очнется?!

Но мысли опять вернулись к Софье: неужели она не собирается признавать его за мужа? И как пялился на неё этот ученый иноземец! Правду сказать, Софьюшка и доселе красавицей глядится. Рядом с нею Лоза – старик, да и только, хотя в жизни старше её всего на два года…

Тем временем его ненаглядная жена вовсе не была так спокойна. Если прежде Лозу – а по-христиански Даниила – она лишь в снах видела да по рассказам людей, не подозревающих о её интересе, знала, как он живет, то теперь, встретившись с мужем лицом к лицу, внутренне задрожала и в коленях ослабла. Спасла её привычка последних лет – истинных чувств своих не выдавать.

Она отослала Лозу прочь, а сама мысленно все переживала: как избежать его вопросов? Да и самой встречи с ним. Ускользнуть незаметно прочь, в свой одинокий сруб. Не надо было этого и начинать… Видно, от судьбы не уйдешь: к ней пришли, позвали. В другом случае она не стала бы вот так же торопиться. Что ей князь? Она давно привыкла обходиться без какой-то там власти и перед Всеволодом никаких обязательств не чувствовала…

А за Даниила она по любви замуж выходила. И первые годы своей новой жизни думала, что его более нет в живых. Выходит, судьба к ним свою милость проявила, так что же она медлит?

Кстати Прозоре арамеин подвернулся, хотя и беседа с ним была вовсе некстати. Сегодня, похоже, её день. Вон и мальчишка Любомир её дожидается, обратно отвезти. Обязательный такой парнишка, она ему так и сказала:

– Погоди маленько, мне надо с врачом о деле перемолвиться.

– Слуга князя сказал, муж у тебя есть, – продолжал блюсти свой интерес Арсений.

– По наряду судит, – отозвалась Прозора. – Кика-то на мне замужней женщине положенная. Только не пойму, арамеин, тебе-то что за дело, есть у меня муж али нет?

– Ежели нет, то я бы к тебе сватов прислал, – честно признался врач.

– И мы бы с тобой вдвоем начали людей лечить, – насмешливо сказала Прозора. – Ты, значит, тело, а я душу… Умный арамеин!

– Да мне ты и без того приглянулась, – смутился Арсений. – В нашей земле я таких женщин, как ты, не встречал. Больше ничего не говори. Сам вижу, не пришелся тебе по нутру… Скажи только, что ты про душу князя говорила?

– В той сече, где Всеволод свою рану получил, жена его пропала. Монголы её полонили. А князь жену очень любил.

Врач кивнул.

– Тогда понятно, почему он жить не хотел… А скажи-ка мне, Прозора, почто ты меня встретила, будто неприятеля своего? Раньше мы с тобой не виделись. Может, объяснишь?

Женщина испытывающе посмотрела ему в глаза.

– Если зазря тебя обидела, прости. Неприязнь моя от того идет, что есть среди товарищей твоих врачи, что дело свое делают с небрежением. А ведь был в старину такой врач Гиппократ, который всем врачам завещал: "Не навреди!" Все ли вы по его завету живете? Сколько людей прибегает ко мне после таких врачей! Что могу, делаю, но я не бог! Возьми хоть Любомира, парнишку, что привез меня сюда. Он же не с горбом уродился. Но сказал врач: "На все воля божья!" И оставил мальчонку калекой. А мы, русские, говорим: "Бог, бог, да сам не будь плох!"

– Горячая ты женщина, – улыбнулся врач. – Уже и седина в косах блестит, а сердце – точно у молоденькой девочки. Может, пойдешь за меня замуж?

– Подумаю, – тоже посмеялась Прозора и опять не успела договорить, как из княжеских палат выскочил Любомир.

– Там! – кричал он. – Там!

– Случилось что? – обеспокоилась знахарка.

– Князь глаза открыл и говорит Лозе: "Я бы щец горячих похлебал!"

– Фу ты! – перекрестилась Прозора. – Чего ж ему щей не просить, коли он на поправку пошел? Поварешке передай, пусть для князя еду пока полегче готовит, слишком долго постился.

– Ты не обманула, женщина, – с уважением проговорил Арсений и с горечью добавил: – Что ты обо мне подумаешь? Что скажут люди?

– Я подумаю, что ты высокомерен, – медленно начала Прозора и, видя, как нахмурилось его чело, улыбнулась. – А ещё подумаю, что ты искусный врач. Рана-то у князя не из легких была, мало кто от таких ран излечивать умеет. А ты, видишь, справился. Еще могу сказать: те, которых ты лечишь, ко мне не приходят. Теперь, благодаря тебе, я к арамеям стану со вниманием относиться. Не все из них, выходит, гонор прежде умения держат…

Арсений оказался человеком выдержанным. На её слова вроде никак не отозвался, лишь в глазах веселые искорки зажглись.

– Хоть, по-твоему, я и не уделяю внимания душе больного, но кое-что в людях все же подмечаю. Тот человек – бывший воспитатель князя – тебе не посторонний?

– Может, лечила когда-то, разве всех упомнишь? – равнодушно бросила Прозора.

– Тогда почему ты не захотела с ним поговорить?

– Этот человек – Лоза его кличут – много лет по своей погибшей жене тоскует. От таких болезней у меня снадобья нет. Чего зря ему душу травить?.. А насчет тебя, арамеин, я и вовсе не права оказалась. Лечишь ты души людские, но, похоже, больше женские, а?

– Задел я тебя, значит, раз огрызаешься, – развеселился Арсений. – Я и не ждал, что ты мне свою тайну поведаешь. А то, что она есть, это мне и без лекарских знаний видно. Не бойся, не стану я у тебя в душе копаться. Не хочешь – не говори… Ты к князю пойдешь?

– Зайду попрощаться, – кивнула она.

Они вдвоем – Арсений впереди, Прозора следом – прошествовали в княжеские палаты.

Князь сидел на кровати, опустив босые ноги на лежащую на полу медвежью шкуру, а вокруг, с любовью глядя на Всеволода, стояли Лоза, Сметюха, престарелая челядинка, как поняла Прозора, кормилица князя.

– Арсений, будь здоров, – с некоторым усилием прожевав, тихо проговорил князь. – Не смог, выходит, меня залечить?

– Господь с тобою, княже, – смутился арамеин.

– Не серчай, это я на радостях. Чтоб знал, как князей с того света вытаскивать. Ты мне все время виделся среди моих страшных снов, и от твоего присутствия мне ровно легче становилось…

– А меня почто не спрашиваешь, кто я? – поинтересовалась Прозора.

– Знаю, лекарка ты. Ругала меня, – буркнул он укоризненно.

– Докричалась, значит, до тебя? А ты, выходит, и не рад.

– Рад. Только зачем Настюшкой укоряла?

– Хотела, чтобы ты разозлился. К жизни потянулся. А что серчаешь на меня, не беда. Еще спасибо скажешь. Не дело таким, как ты, раньше срока уходить… А сейчас, княже, дозволь мне уехать. Притомилась я от дороги, от людей… В лесу-то я уединенно живу, тихо. Редко когда забредет кто.

– Чем же ты на пропитание зарабатываешь? – поинтересовался Всеволод, опять укладываясь на подушки. – Лягу я, что-то слабость меня одолела.

– Слабость! – усмехнулась Прозора. – Ты уже ко встрече с Богом готовился, да передумал. Стало быть, теперь долго жить будешь… А работа у меня простая: людские болезни лечить. Арамеев-врачей на бедных-то не хватает… А то погадать просят.

– И хорошая из тебя гадалка?

– Люди не жалуются.

– Я заеду как-нибудь?

– Заезжай. Отчего хорошему человеку не погадать. Любомир тебе дорогу покажет.

– Глина! – слабеющим голосом позвал князь.

В дверь тотчас вошел человек, по виду ключник (Ключник – человек, ведающий ключами, ведущий хозяйство.).

– Глина, – распорядился князь, – лекарке серебра дай, как положено. Да не скупись, а то нашлет на тебя порчу…

– Спаси тебя Христос, княже, я людям не вредительствую.

Тот, кого Прозора посчитала ключником, протянул женщине тяжелый, набитый монетами кошель.

– Не возьму столько, – запротестовала она. – Оплата не по заслугам.

– Князь приказал, – строго сказал Глина.

– Бери, упрямая женщина, – поддержал его Арсений. – На доброе дело употребишь.

"Теперь он говорит мне то же, что и я другим", – с непонятным сожалением подумала Прозора, опуская в суму кошель.

Она повернулась и пошла к выходу, делая вид, что не замечает ищущего взгляда Лозы. По молодости ему объявляться не стала, а ноне сам бог велит одной доживать.

Любомир, горбатый подросток, догнал её у двери и шепнул тревожно:

– Князь, никак, опять в забытьи?

– Сон это называется, глупый, – рассеянно ответила Прозора.

Глава тринадцатая. Собака не возьмет

Эталмас – долгожданный ребенок в семье нойона (Нойон – представитель степной знати, имевший пастбища и стада.) Чагатая – родилась в год Свиньи.

Астролог, гадающий по звездам, сообщил родителям, что детей, рождающихся в этом году, любят похищать злые духи. Потому они должны назвать дочь нехорошим именем, чтобы духов от неё заранее отвратить.

Девочку и назвали самым неблагозвучным именем, какое только могли придумать: Эталмас – собака не возьмет!

Юной девушкой Эталмас внешностью среди сверстниц не выделялась, но выделялась умом. Собака её не взяла, зато надолго взяла под свое крыло удача.

Девушка обратила внимание на Тури-хана, молодого и уже тогда самого богатого из всех, кто мог стать её женихом.

Хан не успел и глазом моргнуть, как оказался мужем девушки, которая ему вовсе не нравилась.

В ней не было и половины тех достоинств, о которых рассказывала ему сваха. Тури-хан подумать даже не мог, что её подкупила сама Эталмас.

Он только успел заметить, что ходила девушка мелким семенящим шагом и говорила певучим щебечущим голосом. Уж в чем, в чем, а в хорошем воспитании ей нельзя было отказать.

Впервые раздевшись перед мужем, Эталмас не заметила восторга на его лице и спросила напрямик:

– Мой господин разочарован?

Тури-хан вздрогнул, и в голову его закралась нелепая мысль: а девственница ли она? Иначе почему не чувствует перед ним трепета, непорочным девицам положенного? Почему не опускает глаз и не теряется под его взглядом?

Эталмас оказалась невинной, и хан понял, что жена его умна. Он не считал это качество обязательным для женщины, но вскоре убедился, что был не прав. Его первая жена оказалась не только умной, но и дальновидной. Иной раз ненавязчиво она давала мужу такие советы, какие ему бы и в голову не пришли.

Со временем Тури-хан, и так не будучи увлеченным своей женой, вовсе к ней охладел. Привел в дом вторую жену, третью…

В юрту старшей ханум он ходил лишь тогда, когда ему требовался дельный совет. Эталмас не роптала. Она свято верила, что её день ещё придет.

Когда у Тури-хана появилась четвертая жена, Эталмас надеялась, что муж угомонится: четыре жены, одна другой лучше – себя Эталмас тоже причисляла к лучшим, не мешали хану ещё и заводить наложниц.

Эти глупые, как бараны, нукеры приводили Тури всяких женщин, какие только попадались им под руку. Сколько их прошло через юрту рабынь, где новеньких готовили для ложа сиятельного!

Эталмас уже и перестала обращать на них внимание, но при виде уруски не смогла остаться равнодушной даже она, женщина! Старшая ханум жадно вглядывалась в линии её прекрасного белого с розовым тела и холодела сердцем от предчувствия: Тури-хан перед такой не устоит!

Устоял. И в который раз Эталмас подивилась глупости мужчин: они правят миром, не умея отличить золото от простой медяшки.

Уруска была подлинной жемчужиной. И ещё она была умной, а умных женщин Эталмас уважала. Правда, когда Тури отправил уруску прочь, ничто не помешало ханше давать ей самую грязную и тяжелую работу. Не жалеть же ей возможных соперниц!

А потом появилась Айсылу. Хорошенькая дурочка. Эталмас терпеть не могла таких! Думала, мужу пятая жена быстро надоест. Опять ошиблась.

По-детски капризная, прилипчивая Айсылу вовсе не раздражала Тури-хана, а лишь умиляла его. То, чего Эталмас не могла добиться разумными доводами, пятая жена легко добивалась слезами и нытьем.

Эталмас однажды подслушала, как супруг убеждал её в том, что и другие жены имеют право на его внимание.

– Ну и что же! – наверняка капризно выпячивала губы эта дурочка. – А я не хочу думать ни о ком из них.

Другой бы мужчина подивился, рассердился, поставил негодяйку на место, а этот… Он лишь рассмеялся.

– Ох, и жадная ты, мой цветочек!

Цветочек! Птичка! К старости Тури-хан совсем в детство впал.

А ещё раз – тут Эталмас подсматривала – она увидела такое, что не могло бы присниться и в страшном сне. Ее муж, умный, образованный человек, джигит… голый ползал по ковру и хрюкал от удовольствия, а эта дрянная девка голышом ездила верхом на сиятельном и мерзко визжала:

– Дзе, мой верблюдик, дзе!

Тьфу, что делает с человеком глупая женщина!

Нехорошие мысли стали закрадываться в голову Эталмас. Заболела бы, что ли, пятая жена. Какой-нибудь нехорошей болезнью. И умерла… Опасно, Тури-хан разгневается, начнет искать виновных… Есть у него тургауд, умеющий развязывать языки… Может, лучше уж пусть хан к Айсылу охладеет, другой увлечется?

Отдал уруску в жены своему нукеру. Такую женщину! В запале Эталмас уже не думала, что хвалит ту, которая могла бы стать соперницей почище Айсылу.

А почему все же супруг уруску невзлюбил? Характер у нее, конечно, гордый, но это же не дикая кошка Заира… И вокруг никто этому не удивился… Женщина, достойная украсить гарем самого великого кагана, жена урусского князя, таскала хворост для костра и мыла грязные котлы… Тут что-то не то! Один Аваджи, похоже, догадался. Этот хитрец всегда её беспокоил: слишком сильно его влияние на Тури-хана. Да и Айсылу этот поганец привез!

Нукеры Аваджи, во всем беря пример со своего юз-баши, стали платить не только ей, но и девкам. Рабыням! Тем, что принадлежали ей целиком и не должны были иметь ничего собственного.

Она отвлеклась на желтую юрту и чуть не пропустила самого главного. Теперь ей нужно было заманить к себе мужа. Хотя бы на одну ночь.

К сожалению, нынче это зависит лишь от гадины-Айсылу, но Эталмас знала, чем подкупить дурочку пятую жену!

Глава четырнадцатая. Тревожные странности

Курень Тури-хана примерно раз в три месяца переходил с одного участка степи на другой. Лошади и верблюды съедали окрест всю траву. А то, что могло пойти на растопку костров, тоже дочиста собиралось обитателями этого передвижного города.

Кроме хана и его тургаудов, их жен и наложниц, многочисленных рабов и ремесленников, которые тоже были несвободны, так как вывозились нукерами из побежденных стран, здесь жили и сами нукеры – джигиты войска хана.

Лишь только курень обустраивался на новом месте, как они тотчас начинали рыскать по округе в поисках добычи, и, опустошив близлежащие селения, вынуждены были в своих набегах забираться все дальше и дальше.

Время среди колючих трав, пыли и песка текло медленно, но неумолимо.

Уже пятый месяц была Анастасия женой Аваджи. Она попросила мужа раздобыть для неё один-два русских сарафана, что любящий муж не замедлил исполнить.

Привычная одежда надежно скрывала от любопытных взглядов её изменившуюся фигуру. Помогало этому и длинное шелковое покрывало, которое носили восточные женщины.

О том, что жена сотника беременна, знали немногие. Рабыня, которая в первый день купала Анастасию и, бог знает как, догадалась об этом, вторая жена хана, которой рабыня это сообщила, и сам хан.

Аваджи это нисколько не беспокоило, но Анастасия считала: вовсе ни к чему нукерам знать о том, что жена сотника носит чужого ребенка. Не хотела, чтобы смеялись над ним. Даже втихомолку.

Чем больше Анастасия узнавала своего мужа, тем больше проникалась к нему какой-то отчаянной, мучительной любовью. Мучительной от того, что она вдруг осознала: видения посылаются ей недаром. К тому же она стала порой слышать внутри себя голос, повторявший время от времени: "Недолгим будет твое счастье, Настенька, ох, недолгим!"

"Сгинь!" – беззвучно шептала она, если голос начинал звучать в ночи, заставляя её просыпаться с бьющимся сердцем. Она потихоньку мелко крестилась, забывая о новой вере. Сердце её так и не приняло эту веру.

Она не понимала, за что судьба брала её в такой жестокий оборот, словно нарочно до шестнадцати лет продержав в неге и любви, чтобы потом лишать раз за разом самого дорогого и любимого.

Наверное, от отчаяния она стала шептать ею же придуманные заклинания: "Ты не погибнешь, Аваджи! Ты будешь жить долго-долго. Я рожу тебе дочку. Потом сына. И ещё столько сыновей, сколько захочешь!"

Почему именно дочь она хотела родить от Аваджи первой? Может, чтобы таким образом покрепче успеть привязать его к сыну Всеволода? Ведь любовь к сыну и к дочери у мужчин неодинакова.

Она не любила, когда Аваджи уезжал куда-нибудь надолго. Ей казалось, когда она рядом, Аваджи в безопасности от сил зла. Ведь в это время она защищает его своими ночными наговорами, своей любовью. Вдалеке же от неё он беззащитен.

Аваджи тоже беспокоился о жене, зная, что в самое ближайшее время он с тремя тысячами джигитов Тури-хана выступит в составе монгольского войска на Ходжент, посмевший отчаянно сопротивляться завоевателям.

– Голубка моя, – говорил он, нежно поглаживая её живот, – я куплю у хана служанку для тебя.

– Не покидай меня, супруг мой, – плакала Анастасия. – Я могу обойтись без служанки, но как я обойдусь без тебя?!

– Ты же знаешь, – строго укорял он, – я – воин и не могу отказаться от похода, в который пойдет и тот, кто сделал для меня столько хорошего.

– Тури-хан тоже поедет? – удивилась Анастасия.

– Старый барс решил как следует размять свои кости, – посмеивался Аваджи.

Анастасия успокаивала себя тем, что Ходжент и Лебедянь находятся слишком далеко друг от друга. Вчера по её просьбе Аваджи нарисовал палочкой на песке, где находится Ходжент, а где Киев. К сожалению, о таком городе, как Лебедянь, он прежде даже не слыхал. Значит, в этот поход не могло состояться то самое сражение, которое Анастасия видела в своем сне.

– Выкупи у хана Заиру, – попросила она.

– Заиру? – возмутился он. – Ту, что живет в желтой юрте? Чтобы она развлекала тебя разговорами о мужчинах без числа, которые пользовались ею?!

Впервые Анастасия видела мужа по-настоящему разгневанным, и впервые она не уступила ему, не поддалась страху перед последствиями своего заступничества, а только поинтересовалась:

– Разве меня не могли поместить в ту самую желтую юрту? Или Заира сама пожелала спать с твоими нукерами? Как ты можешь презирать женщину за то, что в грязь её бросила жестокая судьба?!

Аваджи тоже не ожидал от своей спокойной кроткой жены такого отпора и понял, почему древний мудрец говорил о том, что познать нрав женщины до конца невозможно. Два чувства боролись в нем: желание оградить Анастасию от порока и нечистых в делах и помыслах людей и справедливость, ему присущая. Он был согласен с женой, что Заира попала в желтую юрту не по своей воле.

Но как объяснить этой глупышке, что пребывание в таком месте для любой женщины все равно что клеймо, выжигаемое на шкуре животного: не зарастет, не смоется!

– Хорошо, – медленно произнес он, – я поговорю с ханом о Заире.

Тури-хан согласился с Аваджи – при женщине, особенно рожающей в первый раз, должна быть рядом служанка. И опять удивился выбору нукера. Заира? Что-то в последнее время юз-баши стал беспокоить его своими неожиданными и странными поступками. А все, чего хан не понимал, он отвергал.

Заира. Никто никогда так и не узнал, почему отослал её от себя Тури-хан. Хорошо, что дикая булгарка умела держать язык за зубами, иначе в один прекрасный день дуру-девку тихонько удавили бы шелковым шнурком…

Происшедшее казалось таким нелепым, что Тури-хан постеснялся бы рассказать о нем даже своим друзьям.

Он до сих пор помнил тот день до мелочей. Булгарка стояла перед ним, смотрела смело в глаза и дерзко кривила губы. Когда он стал срывать с неё одежду, девушка не вздрогнула, не испугалась, а была спокойной и холодной, как каменный идол с гор Тибета.

Он стал раздеваться сам, и тут она увидела его напрягшееся орудие. Посмотрела… и стала хохотать, как стая гиен. Она корчилась, хваталась за живот, показывала на него пальцем…

Тури-хан влепил ей пощечину, но девка все никак не могла угомониться. Светлейший почувствовал, как, к собственному стыду, его покинуло желание. Напрочь. Одевшись, он вызвал к себе нукера Аслана и приказал:

– Забери её отсюда и делай с ней все, что хочешь! Хоть убей, невелика будет потеря.

На другой день к нему пришел Аслан. Хан покривил душой, говоря, что Аваджи – единственный, кто попросил в жены рабыню, побывавшую в его шатре. До него был Аслан.

Аваджи тогда ещё начинал служить простым нукером, а место любимца при хане как раз и занимал этот могучий спокойный джигит. Тури-хан не думал, что Аслан, суровый воин, может когда-нибудь размякнуть душой под влиянием женских чар. Особенно такой негодной женщины, как Заира. Тогда звали её не так. Как, хан давно забыл. Да и не все ли равно, как зовут рабыню?

Пришел Аслан чуть свет. Сидел на пятках у шатра, ждал, когда хан проснется. Чтобы упасть ему в ноги и сапоги целовать.

– Отдай мне в жены Заиру. Все, что у меня есть, забери. До смерти верным псом твоим буду. Отслужу, себя не жалея!

Не понял, как оказалось, ханской милости. Мало того, что получил на ночь девку нетронутую, тут же захотел большего. Не подумал, что та, кого он просит, владыку оскорбила!.. Уж не рассказала ли она ему, как над ханом потешалась? И не смеялись ли они оба над ним этой ночью?..

– Я бы с радостью тебе её отдал, – лицемерно улыбнулся Тури-хан. – Но прежде я обещал её Эталмас. В желтой юрте, видишь ли, девок не хватает.

И злорадно отметил, как покрывается смертельной бледностью загорелое лицо Аслана…

Но Аваджи он и во второй раз не отказал: пусть забирает Заиру. Наказана она так, что вряд ли и до смерти забудет. И теперь обе женщины, каждая из которых нанесла обиду Тури-хану, станут жить вместе. Кто знает, может, в один прекрасный день он пожелает рассчитаться с ними обеими. Тем легче это будет сделать…

Вернулся Аваджи в свою юрту не так чтобы очень довольный, но успокоенный. Говорят, девки, что живут в желтой юрте, бывают преданными слугами. Тому хозяину благодарны, что дал им лучшую долю. Хотя трудно сказать, какую благодарность можно получить от этой Заиры. Ходят слухи, что из-за неё хан чуть было не лишился своей мужской силы.

Главное, что он исполнил просьбу Аны. Чего ей волноваться из-за такого пустяка, как служанка!

– Как ты думаешь, надолго вы пойдете в этот Ходжент? – с замиранием сердца спрашивала его ночью Анастасия.

– Думаю, не больше чем на месяц, – нарочито равнодушно отвечал Аваджи, хотя если честно, то и он волновался: так надолго они ещё не расставались.

– Кто станет рассказывать мне притчи? – грустно спрашивала его она.

– А ты придумывай их сама, – отшутился он.

– Но я не знаю, как, – она не поняла его шутки.

И Аваджи вдруг загорелся этой мыслью. Ведь когда-то в юности его учитель-дервиш рассказывал о женщине-гречанке, жившей много веков назад, которая в совершенстве постигла мелодию слов.

– Я могу рассказать тебе, как это делается, – предложил он.

– Нет, – задумчиво сказала Анастасия. – Я думаю, мне предначертано судьбой иное.

– Что? – простодушно поинтересовался Аваджи.

– Пока не знаю.

Впервые она утаила от любимого истину, а он сам пока не понял, что в их жизнь вошло нечто очень важное. Сегодня, проснувшись среди ночи, Анастасия едва не вскрикнула в голос. Ее руки светились в темноте войлочной юрты.