Текст книги "Наш друг Нещечко (СИ)"

Автор книги: Лариса Львова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

   – Нещечко, а ты ведь обманщик, – сказал Витёк.

   От удивления брови Нещечко взлетели к самой макушке.

   – Почему это? – спросил он, теряя хорошее настроение.

   – Ты сказал, что пятьсот лет по избам, а на самом деле и с Кладовиком, и с Горовиком, и с Лешим знаком. Баба-Яга тебя дамским угодником считает, – привёл свои аргументы Витёк.

   – А-а, – протянул Нещечко, – так это я вторые пятьсот лет по избам. В наказание. А в первые пятьсот лет я по белу свету поколесил, повоевал, по морю походил.

   – Расскажи, Нещечко, расскажи! – наперебой стали уговаривать девчонки.

   И только когда Витёк напомнил об их мужской дружбе, Нещечко согласился поведать о своей жизни.

   Рассказ Нещечко

   Родился я больше тысячи лет назад в маленькой тёмной избе. Мамки не помню. Сестра, которую ко мне приставили зыбать люльку, рассказывала, что я был очень большой, и мамку после родов из избы сразу унесли. Братьев было много, а сестра одна. Отец ей сказал, что кормить меня нечем, потому что корова пала, а новую не купить. Мол, пусть лежит голодный, пока не помрёт. Сестра меня пожалела, нажевала корку и в рот сунула. Отец каждый день спрашивал: живой? Сестра отвечала: живой. Тогда он не велел ей меня хлебом кормить. Не со зла, а потому что семья пустые щи хлебала. И вот тогда я стал орать так, что люлька сама раскачивалась. Но не помирал. Однажды ночью ко мне прилетела какая-то тварь: голова махонькая, рот зубастый, крылья вороньи, руки человечьи, а ноги птичьи. Сестра, которая меня зыбала, стала отца будить: крикса младенчика заберёт. Отец отмахнулся, мол, пусть берёт, нам его не вырастить.

   А я криксу за ногу схватил, и давай её колотить о зыбку, пока она трепыхаться не перестала. Нализался её чёрной крови и уснул.

   Днём к нам пришла старушка и попросила дитятю, то есть меня, отдать, дескать подрастёт, я его назад приведу. Сестра закричала, что это не старушка, а кикимора, и младенца она не вернёт. Отец сказал: пусть забирает.

   Целый год кикимора кормила мышами и лягушками. А как выросли у меня большие острые зубы, сказала: сам лови. Только мне живых тварюшек было жалко. Стал я есть корешки и травы на болоте. Живот распух и разболелся.

   Кикимора посмотрела и говорит: «Сейчас я тебе пупок полой веткой проткну, болотного уха выпущу. А то помрёшь». Уж так больно было, но я увидел, как из полой ветки вышел зелёный пар. Кикимора мне на живот лист лопуха положила, и всё зажило.

   Потом она сказала, что обменяет меня на княжьего сына, в богатых покоях жить буду. Я не знал, зачем ей княжий сын, и не захотел никуда с болота уходить. Кикимора накинула на меня какую-то тряпку. Смотрю я на свои руки, а они белые, пухлые, без когтей. Спеленала меня, хоть я извивался, как червяк.

   Ночью кикимора по стенам больших хором влезла в окно, забрала младенчика, а меня в люльку сунула. Сказала: «Лежи тихо, соси грудь кормилицы, я за тобой потом приду». Только я не хотел молоко из груди пить, уже пиявок научился подманивать и есть. Вкусные, хрустящие. Их не жалко.

   Стал я биться-крутиться, вывалился из тряпки. И, наверное, принял свой настоящий облик.

   Вбежали женщины и давай кричать, что я обменник, что кикимора княжьего ребёнка украла. Она сама едва ноги унесла, а ребёнка у неё отбили.

   Стали думать, что со мной делать. Я им пищу по-мышиному: отпустите. Не понимают. Квакаю по-лягушачьи – не понимают. И чирикал, и рысью шипел – никто ничего не разобрал. Только одна бабка старая сказала:

   – Не видать бы вам своего сына, если бы обменник. Он порвал колдовскую пелёнку, открыл свой облик. А так бы вы его вместо своего воспитывали. Отпустите его.

   Только меня из княжеской зыбки достали, помчался я на четвереньках по покоям. За мной люди с огнём бегут, не успевают. Во дворе еле от собак ушёл.

   Приполз я к кикиморе, а она еле дышит. Я ей по-птичьи говорю: «Мама, мама». А что? В доме отца меня бы голодом заморили. Кикимора до моего лба дотронулась и растеклась зелёной тиной. Видно, досталось ей огня.

   Пополз я в своё село, в болоте да в лесу одному не выжить.

   Отец к тому времени помер, почти все ребята тоже, остались только брат и сестра. Брат хотел меня поленом пришибить, но сестра закричала:

   – Это наш! Отец его кикиморе отдал. А он сам приполз. Нещечко ты наше!

   То есть счастьице.

   И вправду, я счастье дом принёс. Княжий ребёнок заболел, его почти до смерти загрызла лихоманка. Старая бабка княгиню научила: найдите того обменника да на лавку вместо сына положите. Лихоманка его загрызёт и уйдёт. Княжьи люди меня разыскали, брату и сестре денег дали, коня и корову. Сестра почуяла плохое, стала отказываться, но брат её силой удержал.

   И вот лежал я на лавке, где княжий сын ранее спал. Смотрю: ползёт ко мне чудище, глаза огнём горят, с чёрного языка слюна капает. Зубами и когтями ко мне тянется. Потом вдруг остановилась и носом стала вертеть:

   – Не ребёнок это, нечисть лесная, на нём кикиморино клеймо.

   А я ждать не стал, пальцами ткнул лихоманке в глаза, руки ей вывернул, лапы скрутил и узлом завязал. Проковылял во двор и там в костёр бросил. Потом дал дёру с княжьего двора.

   Сестра обрадовалась, целовала меня, миловала, говорила, что пусть рожа крива, да душа хороша. Только в доме мне жить надоело. Хлеба и молока много, пиявок нет. А ещё я не выносил, когда скот режут. За это я людей невзлюбил.

   Стал в лесу жить, с волчатами играл, с медвежатами боролся. Охотников не жаловал, всегда им вредил. Но и спасал людей, из бурана выносил, из-под упавшего дерева вызволял.

   И нравилась мне такая лесная жизнь. С лешими, русалками, лесовками познакомился. Подарки им приносил. Но когда узнал, что они кровушку людскую пьют, отвернулся он них.

   На Бабе-Яге чуть не женился, молодая она была, красивая, сладкоречивая. Только однажды открыл я бочку воды попить, а там человеческие головы. Ушёл я тогда не оглядываясь.

   Однажды князя от верной смерти спас. Он перед гостями похваляться стал, что медведя на рогатину возьмёт. Только вместо самца-шатуна собаки затравили медведицу с медвежонком. Собаки медведицу рвали, а она на дыбы встала и на князя пошла. Княжич саблей детёныша зарубил. Медведица рогатину выбила, собралась князя задавить.

   Я посчитал, что это правильно, но не смог человеческой смерти допустить. Заревел, как будто сотни медведей на подмогу идут и бросился между зверем и князем. Не смогла медведица меня убить. Своим я у зверей был. Она отступила и убежала. Ей стрелы в спину полетели.

   Нашёл я её умирающей, стрелы выдернул, растёртыми травами вылечил. Из её глаз часто текли слёзы. Не от боли, по малышу своему. Тогда я и её стал мамой звать. И она быстро пошла на поправку.

   Потом я с Кладовиком и Горовиком познакомился. У Кладовика вся голова была в болючих шишках, он так страдал, что кричал. От этого крика звери и люди лишались рассудка. Я птичьего пуха набрал, мха сухого и сделал ему подушку. Кладовик излечился и стал мне другом. Горовик рассыпался, и я понял, что из-за печали – потомство завести хотел и не мог, ведь он каменный. Принёс ему птичьих яиц, Горовик высидел их и окреп. Отблагодарили они меня волшебными способностями, мечом-кладунцом и золотыми слитками.

   Так что всем я стал другом, кроме людей. Однажды встретил молодого князя со товарищи на охоте. Старый-то на войне был убит. Князь, красавец в раззолочённой одежде, меня узнал, с коня слез, назвал лесным человеком и давай по-братски обнимать. У меня разум от такого счастья помутился.

   А князь говорит:

   – Я знаю, что в младенчестве ты меня спас и от кикиморы, и от лихоманки. Отца моего, сложившего голову в сражении, от медведя заслонил. И теперь прошу помощи: нужно оборонить княжество от врагов.

   Тут у меня голова кругом пошла, уверовал я, что биться против врагов отечества – мой долг, как у всех людей. Нечисть-то никому ничем не обязана.

   – Навещу сестрицу с братом и пойду с тобой на войну, врагам головы рубить.

   А дома всё было плохо: братец стал скуп и однажды его из-за полушки пришибли. Сестра плакала одна, вековухой слыла – тридцать лет уже, а замуж никто не взял, по дому дитячьи ножки не топотали.

   – Схожу на войну, найду тебе мужа, – сказал я и ушёл.

   Бился я люто, без брони, с одним мечом-кладунцом. Иной раз на мне рубаха и штаны все были красные от вражьей крови – хоть выжимай. Приходилось карабкаться через тела врагов, которые меня пытались окружить. Взяли мы соседнее княжество. А в покоях князь самолично вражескую княгиню зарубил и младенца в зыбке на меч поднял.

   Тут с моих глаз точно повязка спала. Говорю:

   – Это же дитя невинное!

   А князь отвечает:

   – Не дитя, а враг. Вырастет – мстить будет.

   Ушёл я из княжьей дружины. Пролитая мною людская кровь сердце жгла. Домой возвращаться не стал – не мог я, смертоубивец, в глаза сестре взглянуть. Нанялся гребцом на судно, которое шло в иноземье. Только первая же буря его разбила о подземные камни. Один я выжил. Выталкивала меня вода, на гребнях волн качался.

   Через какое-то время вижу: плывут ко мне чудища – морды жабьи, с выпученными глазами. Руки есть, а от пояса – рыбье тело и хвост. Это были морские девы. Наши русалочки на двух ногах ходят, а девы посуху передвигаться не умеют. Давай они меня улещать, миловать, проситься в жёны. Я узнал, что у них есть брат – Морской царь. И говорю: «Не судьба мне женатым быть, я лесной человек. А вот сестрицу свою я бы за вашего царя выдал». Подозревал, что этот царь – такое же пучеглазое чудище, но моя сестрица-умница всегда говорила: «Пусть рожа крива, зато душа хороша». Морские девы обрадовались, стали петь о том, в каком прекрасном дворце из одних жемчужин будет сестра жить, по драгоценным камням ступать, каждый день морские чудеса видеть. В мгновение ока они перенесли меня к берегу, и пошёл я домой за сестрицей.

   Она уже совсем расхворалась от одиночества. Я ей говорю: «Доставай приданое, я тебя за Морского царя сосватал. Будешь Морской царицей!»

   А она плачет: «Ограбили злые люди, сундуки со слитками унесли». Пустила я раненых дружинников переночевать, потому что они сказали, что с тобой бок о бок сражались. А утром – ни дружинников, ни сундуков".

   Нечего делать, повёз я сестру выдавать замуж бесприданницей. Сошли мы с телеги на высоком берегу, глядь – плывёт лодка золотая, как жар горит. А рядом морские девы. Посадил я сестру в лодку, благословил, как единственный мужик в семье. Девы её заласкали, покрыли ей волосы драгоценным покрывалом, пальцы перстнями унизали, шею ожерельями обвили. И такой она мне красивой показалась, что заплакал я.

   Утёр слёзы рукавом, а лодки уж и нету. Три дня я на берегу сидел, смотрел, как море разными огнями светится. Думал, что хороша у сестры свадьба, что станет она наконец счастливой. А потом меня тоска взяла, по сердцу словно ножом резала. Почему меня на свадьбу не пригласили? Единый ведь я брат у неё. Нужно посмотреть, как ей там живётся. Да и нырнул в море. Долго плыл, добрался до подводного дворца.

   Морские девы меня встретили ласково, напели, как хорошо мой сестре. А я говорю: «А ну ведите меня к Морскому царю!» Он, конечно, оказался таким же жабьемордым, как его сёстры. Попросил я повидаться с сестрой. Повёл меня Царь в жемчужный дворец. Красиво, ничего не скажешь. Заводит в свою опочивальню, а там сестра лежит, не шевелится, только косы её колышутся. Губы синие, сама бледная, как утопленница. Я её поднял, к груди прижал, а у неё сердце не бьётся. Закричал:

   – Что ж вы с моею сестрой сделали, жабьемордые? Вы убили её!

   Морской царь говорит:

   – А ты разве не знал, что смертные люди под водой не живут? Вот и моя жена никогда глаз не откроет, слова не скажет. И будет такой целую вечность. И люблю я её страстно, больше других утопленниц.

   Захотел я всех их мечом-кладунцом порубить, да одумался. Не виноват морской народ, что живёт по своим обычаям. Один я повинен в том, что моя сестра сейчас мертва. Рванул я на верх вод как можно быстрее, чтобы не натворить беды. Вылез на берег, поплёлся куда глаза глядят.

   Иду и реву раненым медведем. Вдруг из лесной чащи донеслась до меня песня. Прекрасная, душевная, на два голоса напетая. Догадался я, что это птицы Сирин и Алконост поют. Кто их голос услышит, сразу помрёт. И побежал я к ним, чтоб с жизнью расстаться.

   Гляжу: в ветвях два прекрасных женских лица на птичьих телах. Одна слезами заливается, другая радостно славит мир. Они на меня посмотрели сверху вниз и ещё слаще запели. Потом замолчали, вроде как удивились.

   – Почему он не умер? – спрашивает Сирин.

   – Наверное, бессмертный, – отвечает Алконост.

   И только тут, до меня, глупого, дошло, почему я у Морского царя мог побывать в гостях, почему меня ни сталь, ни огонь не брали. Взмолился я птицам:

   – Убейте меня, жительницы Ирия, не хочу белый свет видеть, потому что много народу сгубил и сестру свою тоже.

   Птицы ещё немного попели, а я всё сидел в рыданиях.

   – Вот что, – говорит Сирин, – каждый в мире за себя ответчик. Губил людей – теперь им будешь служить. Своей жизни у тебя не будет.

   – И тела тоже, – добавила Алконост. – Но если захочешь, любой облик примешь.

   С тех пор много веков я и в хоромах, и в избах служил людям. Но меня изводила тоска: почему они в добре и мире жить не могут. Случались среди моих хозяев и воры, и убийцы. Брат губил брата, муж – жену, дети – родителей. Уйти от них по своей воле не мог, освобождался, когда прогоняли. Новых хозяев находил, когда звали. Был я раньше простоватым, неумным лесным человеком; стал хитрым проницательным духом. И чем больше проницал, тем больше горевал.

   Однажды сидел в лесу и ревел в голос:

   – Сестрица любимая, зачем ты меня Нещечко назвала? Сам счастья не знал и у других не видал.

   Вдруг раздался приятный женский голос:

   – Не горюй, Нещечко, иди ко мне жить.

   Смотрю, передо мной статная русоволосая женщина с девчушкой. Это была Клавдия Петровна Золотарёва, народная целительница. Но я-то сразу определил, что она ведьмовского рода.

   А вот дочка её, Светка-егоза, оказалась ведьмой из ведьм. Талант у неё был огромный, и от этого Клавдия Петровна очень переживала. Вот у них-то я сердцем отмяк и узнал, что такое счастье. Сколько мы со Светкой покуролесили, пошутили над людьми, сколько забав придумали!

   Клавдия Петровна не ругала нас, понимала, что если дочку от ведьмовских дел не отвлечь забавой, то она и до беды дойдёт. Талант ведь опасная вещь. Он требует признания превосходства, власти и почестей. И однажды Светка заявила: поеду в город и на магический поединок вызову самую сильную ведьму. Увы, она не вернулась из города. Клавдия Петровна полвека потратила, чтобы узнать, что с дочкой случилось. Всё напрасно.

   Уже под сотню лет взяла девочку-сиротку, Катюшку. Наказала мне за ней смотреть, воспитывать, уму-разуму учить. И собралась ехать в город мстить за дочь. Что я мог поделать? Ни один совет не гож для матери, потерявшей дитя. Клавдия Петровна вернулась победительницей. Но занемогла и перед смертью мне Катюшку поручила. И дом тоже. А посему я снова в печали: Катюшка уедет, а я должен в доме остаться.

   Нещечко зевнул во всю зубастую пасть и сказал: «Устал, пойду на вешалку посплю»

   Но ребятишки знали, что он вовсе не захотел спать, а расстроился. Пережить с друзьями прошлое проще, но ответственность на них не переложишь. А Нещечко был очень ответственным духом.

   Витёк, у которого глаза были мокрыми, а нос красным, сказал:

   – Катька, а зачем тебе сейчас уезжать в училище? Закончишь одиннадцать классов, сразу в институт поступишь.

   Катюшка, сама заплаканная, ответила:

   – Бабушка сказала мне, что врач – это не профессия, а призвание. Нужно испытать себя, ухаживая за больными, а потом уже сделать вывод, гожусь ли я быть врачом. И я своего решения не изменю.

   Юленька выслушала историю Нещечко с горящими глазами. Она стукнула кулачком по столу и сказала:

   – Все эти магические бои – страшная глупость. Катюшка, давай поклянёмся жить в мире и дружбе. Мы многим заплатили за то, что сами не делали. Пусть у нас дальше будет всё хорошо!

   Так закончился этот печальный день. Но он показал, как стать лучше, умнее и научил выбирать главное в жизни. Наверное, хитрец Нещечко не зря рассказал то, о чём никто ещё не знал.

   3

   На следующий день дядя Вова привёз из города свою мать с невесть откуда взявшейся троюродной сестрой Дарьей. Баба Люда сразу бросилась к своим коровкам и подивилась тому, что они спокойны, ухожены и дают небывалые удои.

   – Это Катька Золотарёва постаралась, – ответил дядя Вова. – Девчонка за ними ухаживала, как за своими.

   – Ну, молодец она. И я ей услужу. Сестра моя Дарья в её доме поживёт, пока Катька на учёбе будет. А то ведь всякое случиться может: или ограбят, или подожгут. Шпаны-то в посёлке хватает.

   – За аренду дома нужно будет заплатить, – сурово сказал дядя Вова, который решил соблюдать прежде всего Катюшкины интересы. – Студентам, поди, живётся голодно. Всё покупное. Я, конечно, Катьке буду привозить овощи, которые она вырастила. Маслица, сметаны, творога от коровок, которых она подняла. Да только в городе даже проезд дорогой. А ей ещё одеться нужно.

   Баба Люда и Дарья покивали головами.

   И вот баба Люда позвала Катюшку через забор:

   – Эй, труженица, подь сюды! Разговор есть.

   Катюшка и Юленька, которые обрезали ботву на позднем картофеле, подняли головы. Катюшка разулыбалась и подбежала к бабе Люде.

   А у Юленьки и Дарьи расширились глаза: ведьмы в любом обличье узнают друг друга.

   – Спасибо тебе за моих коровушек, – сказала баба Люда. – А я привезла тебе добрую, душевную женщину, мою троюродную сестру, которая за твоим хозяйством может проследить. Негоже дому стоять пустому. Сколь возьмёшь за аренду?

   – С выздоровлением! Жильцам я буду рада. И денег не возьму. Лишь бы всё в порядке было, – сердечно ответила Катюшка. – Мы через три дня с подружкой уезжаем. Пусть душевная женщина заселяется.

   – Дарья, – рассеянно представилась ведьма.

   – Екатерина Золотарёва, – отрекомендовалась Катюшка.

   «Какого чёрта здесь делает эта Юлька, которая втянула всех в войну, так бесславно закончившуюся?» – думала Дарья-Матильда.

   Юленькины зелёные глаза стали стального цвета.

   «Для каких чёрных дел приехала сюда бывшая глава ковена?» – размышляла она.

   «Дарья» в силу того, что хороших мыслей у неё в голове отродясь не водилось, решила, что Юлька решила девку сгубить. Ведьма и сама была бы рада это сделать, но ей доставалась добыча «пожирнее» – Нещечко. Поэтому она старалась не показываться на глаза девчонкам. Думала: «Вот уедут, и я за дело примусь!»

   Юленька же решила предупредить Нещечко. Подошла к вешалке и тихонько прошептала:

   – Я знаю, ты мне до сих пор не доверяешь. Твоё дело. Но троюродная сестра бабы Люды вовсе ей не сестра. Это самая зловредна ведьма Матильда, бывшая глава ведьмовского ковена. Когда мы уедем, она примется за тебя. Остерегайся её, спрячься в шкафу.

   Нещечко удивил Юленьку ответом:

   – Хм...хм... Буду рад услужить даме. Хм...хм...

   Юленька так и не поняла: то ли Нещечко собрался служить ведьме, то ли наоборот.

   Пролетели дни сборов, и ранним утром Катюшка обнаружила на стоянке автобуса, который постоянно ломался, чуть ли не весь посёлок с кульками, кулями и набитыми доверху пакетами.

   – Неужели все собрались в район? – ужаснулась она. – Вроде бы день не базарный.

   Но посельчане вышли провожать девочку-сиротку в город. Не только Катюшка расплакалась, но и Юленька пустила слезу и стала трясти рукой перед глазами, потому что опасалась за тушь. Витёк так вообще повис у подруги на шее и не хотел отцепляться. Потом он повернул заплаканное лицо, словно кто-то что-то ему сказал, вытер нос и сказал важно:

   – Ну, хорошей учёбы и до новой встречи!

   Приковыляла даже бабка Мамедовых. Её вёл за руку внучок. Он сунул Катюшке в руку корпус обшарпанного телефона с красным экраном и пискляво сказал:

   – Это мобильник-размобильник. Везде пригодится. Окажет любую помощь, какая будет нужна.

   – Спасибо, дорогой Вениамин, – ответила Катюшка. – Самый лучший на свете подарок.

   И положила вещицу в сумочку.

   У внучка от удовольствия глаза стали щёлками, но он сурово продолжил:

   – Изучи инструкцию. Обязательно!

   Шофёр было запротестовал: столько вещей не поместится в автобус.

   Из толпы кто-то выкрикнул:

   – Всё войдёт, командир! Даже ещё место останется!

   Девчонки узнали голос Нещечко.

   И действительно самый обычный древний ПАЗик стал в два раза больше. Он весело и быстро докатился до района. Несколько пассажиров помогли вынести всё добро.

   – Впору грузовичок вызывать, – сказала Юленька.

   Так они и поступили. Когда Катюшка хотела назвать адрес общежития, Юленька раскричалась:

   – Жить будешь у меня! Слова против слышать не желаю! И поступать будем вместе в медучилище!

   – Ты же ЕГЭ сдала! – удивилась Катюшка. – Тебе можно сразу в институт.

   – Нет, – отрезала Юленька. – Куда ты, туда и я.

   А что? Права ведьмочка, половинчатой дружбы не бывает.

   Когда они ехали до города, ёрзая на мешках с овощами, Юленька решила раскрыть секрет Матильды, но по-ведьмовски немного покривила душой.

   – Я не хотела тебя расстраивать, но... – начала она. – Эта Дарья вовсе не сестра бабы Люды, а бывшая глава ведьмовского ковена Матильда. Это она войну города и леса начала. Из-за неё много ведьм погибло. Боюсь, как бы она Нещечко к рукам не прибрала, не заставила себе служить.

   Катюшка-то помнила, кого Кладовик назвал зачинщицей войны, но всё подруге простила, выбросила эту историю из головы. Поэтому расхохоталась:

   – Пусть попробует. У него знакомых и помощников много. Один из них – Драло-Копало, которого ты за Чужого приняла.

   Юленька вдруг прозрела:

   – Так тебе вовсе не жалко с Нещечко расставаться?

   Катюшка помолчала и ответила:

   – Жалко тех, кто слаб и за себя постоять не может. А Нещечко бессмертный и сильный. Ещё я устала от его надзора и хочу пожить самостоятельно.

   Юленька, которая нахлебалась самостоятельности по самое «не могу», промолчала, потом снова начала разговор:

   – Ещё я удивилась, что ты к бабушке на могилку не ходишь.

   – А я не знаю, где она, – ответила Катюшка. – Когда бабуля умерла, я ничего не видела от слёз и не соображала. Приехали какие-то люди, показали завещание, ею от руки написанное, мол, хочет она быть похороненной на родине. А где эта родина, соседи сразу забыли. Потом я узнала, что по второму завещанию, заверенному нотариусом, бабушка оставила мне очень большие деньги. Хватит нам с тобой и выучиться, и свадьбы сыграть, и жильё купить или построить. Дом с участком тоже мой до тех пор, пока я не захочу его кому-нибудь подарить. Продать его нельзя. А ты знаешь, я каждое утро и вечер бабушке рассказываю всё. И чувствую, что она меня слышит. Разве что не отвечает, – погрустнев, сказала Катюшка. – Искать её могилу не стану, бабуля всегда знала, как будет лучше для всех.

   Юленька вдруг покраснела. Она свою бабушку часто называла старой дурой, занудой, лохушкой, терпилой. После гибели, естественно. Будь Изольда в живых, Юленьке прилетело бы много ответных заклинаний, из которых зубная боль – самое лёгкое.

   – Но ведь всё будет хорошо. Так? – с надеждой спросила Юленька.

   – Обязательно, – откликнулась подруга.

   Когда к подъезду Юленьки подъехал грузовичок, многие соседи выглянули в окна. Но помогать никто не вышел. Уж очень грубой, заносчивой и недоброжелательной была внучка ведьмы.

   Зато сразу подскочили три сообщника-грабителя, которые водились с городской нечистью и нарушали закон о частной собственности по три раза в день. На квартиру Юленьки их навели Белая Девушка и Присоска, но попасть в неё из-за охранных заклинаний они не могли. У них слюни текли от мысли, сколько добра может быть в ведьмовском жилье.

   Одного иронично звали Глазастый из-за бельма, второго – Носик из-за уродливого угристого носа, третий прозывался Вареником из-за громадных вывороченных губ.

   Воровская шпана быстренько освободила грузовичок и стаскала гостинцы в квартиру. Потом Вареник сказал: «С вас пятихатка». Катюшка только похлопала глазами, а Юленька сказала: «Давай деньги. Это город, а не посёлок». Катюшка расплатилась.

   Шпана ушла, а вместе с ней пропали гостинцы бабы Люды: килограмм масла, трёхлитровая банка сливок, большой пакет творога и свиной окорок. Шпана не знала, что над продуктами поработала Дарья-Матильда, и последствий предвидеть не могла.

   Вареник своровал в магазине пакеты, порезал масло, грязными руками расфасовал творог, и тройка воров вышла торговать. Они говорили: «Свеженькое маслице с творожком бабка из деревни прислала». Люди при одном взгляде на продукты по сливочно-жёлтому отливу понимали, что они натуральные, и шпана обогатилась. Трёхлитровая банка сливок была тут же куплена какой-то хозяйкой, едва ей дали отхлебнуть сладковатые, плотные, тающие на языке сливки.

   Подельники купили пива, багетов и пошли в укромное место пировать. Они прямо руками разодрали окорок и наелись нежного сала и мяса, пахнувшего чесноком. Кости выбросили собакам.

   Только со всеми, кто отведал «гостинца», приключилась беда под названием диарея, или понос. Вместе с извергаемым беспрерывно содержимым кишечника выскакивали разные червяки, смотрели вверх и спрашивали: «Чо выставился, а? Сиди, не вставай, наших у тебя в животе ещё много. Они покамест на волю не хотят».

   Все пострадавшие оказались в инфекционной больнице, где и опознали продавцов, которых потом увезла полиция. За нарушение правил торговли и нанесённый горожанам вред шпана получила полтора года колонии.

   Говорящих червяков передали на исследование учёным, но твари стали нецензурно выражаться. Пришлось их залить формалином. В нём они сначала замолчали, а потом сдохли.

   Глава шестая

   1

   В это время в Черемховке Матильда Карловна, которая далее будет именоваться Дарьей, отправилась осматривать дом. Она потянула на себя калитку и легко открыла её. Осторожно вошла, стараясь сдержать биение сердца – ведь она сейчас окажется один на один с домашним духом. Вреда он ей причинить не может, таки Дарья теперь временная хозяйка. Но всё равно боязно.

   И вдруг калитка заскрипела петлями, сделала обратный ход и хлопнула Дарью по спине так, что она полетела носом в песчаную дорожку. Дарья обернулась – кто это там хулиганит? Калитка была закрыта.

   Дарья сделала несколько шагов по дорожке. Справа, от курятника, послышался волчий рык. Дарья с волками дело имела и угрозу различить могла. Кто бы мог подумать – это добрейший спокойный пёс Дружок показал ей громадные клыки.

   – Тихо, Дружок,тихо, свои, – сказала Дарья. – Не будешь слушаться, прогоню.

   И это несмотря на то, что благополучие пса было оговорено отдельно!

   Тут, видимо, Дарью настиг солнечный удар или давление поднялось, потому что ей послышалось в рычании:

   – Тихо, Дарррья, тихо, а то на живодёрррню сведу!

   Ведьма тряхнула головой, отгоняя дурноту, и почувствовала движение возле ног.

   Глянула вниз: её брали в окружение трёхмесячные цыплята, хлопая невыросшими крыльями. Но в их клювах она увидела совсем не маленькие зубы! Дарья с визгом бросилась на крыльцо с открытой дверью, на которой висели ключи, ворвалась в прохладные сени и отдышалась. Ей пришлось признать, что она вовсе не смелая, а трусиха. Это ведь не ведьм на войну посылать, а идти в дом бывшего врага.

   Над громадной вешалкой было прибито расшитое понизу петухами полотенце, а на нём надпись жирными тёмными буквами: «Привет, Дарья!»

   Ведьме стало приятным внимание, и она приободрилась. Но буквы немного перекосились, будто живые, их повело в сторону. Часть их с жужжанием поднялась в воздух. А потом и вовсе они бросились на ведьму и облепили ей лицо. Это оказались обыкновенные мухи!

   Дарья разогнала руками мух и шагнула в комнату. По ведьмовскому чутью она быстро оглянулась и обомлела: вешалка снялась со стены и будто бы собралась таранить её сзади. Но манёвр не удался, и громадина тихонько встала на своё место.

   Комната, довольно просторная, была обставлена бедно: шкаф, кровать у стены, диван, большой круглый стол и стулья. На тумбочке – старый-престарый телевизор, пустой компьютерный столик и ещё одна пустая тумбочка. Заднюю стену образовывала русская печь снежной белизны – такой качественной была побелка.

   Эта комната излучала сияние покрытыми лаком полами, весёленькими свежими обоями, небольшой люстрой со стекляшками под цвет незабудок на обоях. Тюль был свежайшим, с красивыми узорами. Почему-то Дарья сразу полюбила комнату, словно бы ей здесь ничего не угрожало. Портили вид только деревянные часы с дверцей для кукушки, но всего одной стрелкой.

   Рядом с «челом» печи был проход на кухню. Шкафы со старинной и современной посудой, стол, место под дрова. Всё очень просто, но с любовью, которая витала в воздухе вместе со слабым запахом ванили. Современная техника – холодильник, комбайн, электрическая печь на ножках и допотопная «Чудо-печь», электросамовар. Из кухни – вход в чуланчик, из чуланчика – дверь в огород.

   Но главной была потрясающая чистота – окна были так отмыты, что стекло казалось невидимым. Ведьма пришла к выводу, что этот нищенский дом будет очень годным для проживания. Опасность находилась в сенях и во дворе.

   Но ведьма не почуяла основной угрозы, которая стала для неё неприятной неожиданностью. Любительница выдержанного коньяка решила отпраздновать новоселье и достала фляжку, поставила её на стол, стала шарить в шкафах – рюмки отсутствовали. Ничего, можно глотнуть из фляжки. Но хранительница живительного напитка стояла не там, куда её поместила ведьма. Дарья протянула руку – фляжка отскочила ещё дальше. Ведьма решила добиться своего – поймать чёртову посудину. Ничуть не бывало: поскакав по столу, фляжка спрыгнула на пол и, вертясь и подпрыгивая, направилась в сени.

   – Ага, заманиваешь, проклятый дух! – воскликнула Дарья и несколько минут боролась с желанием выпить.

   Не одолев потребности своей натуры, она вошла в сени, готовая драться хоть с сотней духов. Всё было тихо и спокойно, вешалка на месте, дверь приоткрыта. Ведьма высунулась из сеней. Пустая фляжка валялась возле крыльца, над ней вились огромные бабочки, которые, видимо, взмахами крыльев, разгоняли запах настоящего французского коньяка. А может, и попробовали его. И действительно, махаоны предъявили претензии огромным белянкам, завязалась драка, во все стороны полетела пыльца с их крыльев.