Текст книги "Доля-не-доля (СИ)"

Автор книги: Лариса Львова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

   Дежка из шумливой толкотни выбралась. Не про неё общая радость. Даже сейчас, когда всё веселятся, за шею маленькая сестрёнка уцепилась, тычет скользким носом в щёку, лысоватой макушкой праздник заслоняет. Подняться на мост через ручей да с шаткой высоты на гуляние полюбоваться ...

   Эльду будто вязальной спицей под сердце кольнуло. Хотела же кровь себе отворить, избавиться от лихоманки из-за укусов лесной мошки. Нет, захлопоталась ... Терпи теперь, майся тревогой да мороком. Может, и обойдётся всё. Вон, девичий хохот всех вокруг смеяться заставил: и вечно хмурый ворчливый ручей, и угрюмый от одиночества лес, и селян, и холодно-надменных гостей из городища. Обвела взглядом звонкое разноцветье и повернулась ... Рванулся крик, да застрял в горле от внезапной судороги.

   Дежкина сестрёнка потянулась к игручей радуге в водяных брызгах. А девушка на парочку – Ирму да Нарута – засмотрелась. Задумали, видно, сговорённые под шумок улизнуть да поближе познакомиться. Проворонила Дежка малышку-непоседу: вывернулось дитя из рук. И лёгким пёрышком на бурливые воды скользнуло. Какой-то миг белела головёнка в густой синеве волны, а потом скрылась. Сестра бросилась грудью на низкие перильца, забилась, закричала. Да толку-то. Никто её не услышал.

   Эльдино оцепенение в клочья разлетелось. Побежала вдоль берега. Помчалась, полетела. Только бы успеть. Горе-Хранительница. О своём в последнее время душа болела – вот и расплата за отступничество подоспела. Чем угодно, но только не детской жизнью готова она за ошибку ответить.

   На бегу в Дежку-разяву, как стрелой из лука, мыслью ударила:

   – Спускайся скорей, у Ручья дитя отбивать будем.

   Зол и жаден младший брат величавой Реки. Не упустит добычи. Но и Эльду не зря Хранительницей кличут.

   Недалеко от пышногривых порогов остановилась. Распустила кушак, повязку стянула. Отхватила кинжалом край рубахи и прядь седых волос. Повела руками, и вспыхнул на песке огненный круг.

   Дежка притащилась, ноги волоча. Ну что это за девка – ни ума, ни проворства.

   – В круг ступай. Чего глаза вытаращила?

   Девушка даже слова вымолвить не смогла – горе и вина дыхание сбили.

   Эльда тем же кинжалом по руке её полоснула.

   Хлынула молодая алая кровь на песчаную охру.

   Побледнела девка, но вытерпела, не вскрикнула.

   – Мониста и обереги сымай. Серьги не забудь. Чтоб ни крошки металла на тебе не было.

   Руками разорвала Дежкину рубаху, выпростала девичью гладкую плоть из одежды.

   Затряслась несчастная, кожа синеватой сыпью пошла.

   – Лепи из кровавого песка фигурку. Быстро!

   Девка на колени опустилась, начала суетливо обминать липкую песчаную кашу.

   Эльда и свои украшения сняла, увязала всё вместе, между делом вырвав курчавый локон с Дежкиного затылка. Это плата за обращение к Хозяйке.

   – Теперь в воду ступай. Иди, пока с головой не скроешься. Не бойся, не утопнешь. Но помучаешься, этого не избежать. Выдюжишь – с сестрой вернёшься. Назад повернёшь – некого будет в Роще Предков похоронить. Не отдаст Ручей тело. А тебе к воде путь навсегда станет заказан. Иди ...

   Девушка с кровавым комом в руках покорно пошла к Ручью. Вскоре скрылась в разгневанной волне русая макушка.

   Эльда взмахом руки пылающий круг в один костёр собрала. Кинула в пламя дань за колдовство. Стала ждать.

   А как иссякло пламя, спаяв костровище в мутную лепёшку, из воды Дежка показалась. Вышла с малышкой на руках.

   Всю ночь Хранительница возле ребёнка просидела, отпаивала горлянкой. Вот и пригодилась трава-то, благословленная Зельдиным дубом. Быстро отступал ледяной холод, которым пропиталось тельце; уходило мёртвое безвоздушье из груди. На миг лишь глаза прикрыла – морок тут как тут. Привиделась Хозяйка:

   – Отдай дитя ...

   – Не могу. Моя вина – отвлеклась, не уследила.

   – Так нужно было. Это плата за зло.

   – Чьё зло?

   Эльда очнулась и достала ещё горсть горлянки. Рассвет скоро – тот самый миг, когда болезнь вернуться может.

   А сероглазую Ирму где-то всю ночь носило. И спросить не у кого, разве что у яблонь в саду или лесной опушки.

   ***

   Щедрые утренние росы омывали Благословленный Край, вздымались туманом у подножия Горы, ластились прозрачной поволокой к суровому Волчьему Ручью. Счастливый Нарут шагал домой. Щурился на слепящие снега вершины, потягивался так, что праздничная рубаха трещала. Хороша сговорённая девица. Такая красивая, что глаза слепнут. Весёлая. И поёт заливисто. Очень хотелось кушак на тонюсенькой девичьей талии развязать, да нельзя – сразу убьют. Три года ждать нужно, пока дозреет Ирма, руки-прутики округлятся и смогут и кадушку с водой поднять, и мужа крепко к сердцу прижать. Задрожит, заколыхается при движении спелая грудь ... Наруту впору к вдовушкиному дому бежать от своих мыслей. Но не побежит. Жених он теперь сговорённый. Звенела радость в молодецком сердце, кружилась голова в любовной одури. Пока обочь Ледащее болото не показалось.

   Год назад он воспротивился отцовской воле, удрал туда, где точно икать не будут – на проклятое болото. Изумительно красиво было оно – сияющие огромные цветы среди переливчатой травяной зелени. Сапфировые островки чистейшей воды, над ними – занавес лунного тумана. Алмазные сполохи бродячих огоньков. Он сын ювелира, смысл и цену игры красок понимал. Но вокруг болота – мёртвый лес. Даже дичь дальше сухих верхушек не летала. А он пробрался к самому зыбкому месту и между тремя бархатными кочками, как на трон, уселся. Покачивалась исполинская колыбель, и то ли грезил он, то ли в мыслях плутал. Потом батюшка объяснил Наруту, что его чудные видения – отравление болотным воздухом.

   – О чём думаешь, Нарут? – хрустально звеня, спросил звёздный хор.

   – Не хочу домой возвращаться. Надоело всё ...

   – Надоело – не возвращайся ... – вкрадчиво прошептали венчики цветов.

   – Искать же пойдут. От батюшки не скроешься.

   – Спрячься ... – выдохнула маслянистая гладь воды и пошла морщинами, будто сочувственно принахмурилась.

   – Эх, было бы где спрятаться, и думать бы не стал.

   – К Хозяйке обратись, – просвистел ночной ветер-смутьян. – Здесь она ...

   Почувствовал юноша, что невидимые ладони ласково касаются кудрей, а жаркие губы пьют его дыхание.

   Глава вторая

   Ирма и Дежка короба, полные грибков, домой несли. Весело мяли цепенеющую осеннюю траву высокие кожаные сапоги. Хоть и устали девушки, но хохотали на весь лес. А он осыпал счастливую юность золотыми монетами, подхватывал звонкие голоса и прятал в высоких кронах. Вот и ключик среди позеленелой бронзы валунов. Отдохнуть можно. Достали домашние подорожники: коврижки да яблоки. Выбрали, которые порумянее, медовую корочку со сладкого хлеба отломили. Духам угощение. Спасибо за лесную удачу, за лёгкую дорогу, за душистую холодную водицу!

   – Ирма, тебе Нарут люб? – спросила подружка. Голос лёгкий и беспечный, а вот глаза печальные.

   – Мне никто не люб! – что-то слишком быстро ответила девушка. Стала яблоко разглядывать, показывая, что нет ничего важнее, с какой стороны в блестящий налитой плод острые белые зубы вонзить.

   – Говорили, что испортил его болотный воздух, – осторожно начала Дежка.

   – И не надоело тебе дурёх слушать? – отчего-то обозлилась Ирма. – Хуже старухи. Нужно узнать свежие сплетни – у Дежки спросите.

   – Ты же подруга мне ... – в голосе девушки зазвенели слёзы. – Кабы сговор только счастье сулил, стала бы я о тебе переживать.

   – Нечего переживать, – Ирма хрупнула яблоком, помолчала и застенчиво добавила: – Хорошо всё у нас. Куда ни посмотрю – Нарут перед глазами. Вчера бусы лазурные подарил. Носи, говорит, сердечко моё ...

   Дежка завистливо вздохнула, но потом с заботливой опаской сказала:

   – Ты бы свою мать поворожить попросила ... Правда, болтают много о нём.

   – Мамоньке до нашей любви что снега на вершине Горы, – обидчиво ответила девушка. – Живи, дочка, радуйся ... Только это и услышала.

   – Так, стало быть, ты спрашивала её о Наруте? – оживилась Дежка. – Значит, сама чуешь ...

   – Да что я чуять-то должна? – повысила голос Ирма. – Почему вокруг да около ходишь? Говори прямо, в чём дело. Ну же!

   – Хозяйкин избранник он ...

   – Хо-о-озяйкин? – потрясённо протянула Нарутова невеста. – Хозяйкин, значит. Уж не сама ли она это тебе сказала?

   Девушка сердито толкнула ногой короб с грибами. Кувыркнулись чрез край крепенькие шляпки, рассыпались по траве. Так и Ирмино хорошее настроение рассыпалось, обидчивым удивлением на душу легло.

   – Хочешь – верь, хочешь – нет, – зачастила Дежка. – Только в прошлом году поссорился он с отцом, на Ледащее болото убежал. Там и нашли его. Работник ювелира первый увидел, что Нарут с девкой среди топи целуется. Она вся сверкала, как монисто. Вскрикнул тот работник, девка прозрачной стала и исчезла. Нарут как помешанный три дня был, еле выходили. Назад его поволокли – ядовитая ящерица откуда ни возьмись выскочила. И прямо на грудь к мужику, который парня тащил. Твоя мать ему зелье готовила и отчитывала. Но не спасла. Сказала, что это Хозяйкин гнев.

   – Дурацкие выдумки. Зачем Нарут Хозяйке? Она же старая, как Гора-защитница ... Как весь Благословленный край. Почему мне лента со двора ювелира досталась? Почему не Хозяйке? Эй, Хозяйка, попробуй, сними с меня ленту-то!

   Девушка захохотала, но не весело и беззаботно, а яростно, сверкая серыми глазами, рассерженно багровея.

   Дежка испуганно за грудь схватилась, да нет амулетов, отдала она их за спасение сестры. Взмолилась:

   – Ирма, перестань! Тебе хорошо, твоя мать – Хранительница. Защитит. А мне каково? И так уж ...

   Подруга и сама испугалась. Склонила голову, повинилась. Примет ли Край её покаяние? Мамонька-то веником разок-другой огреет, это точно. Но отчитает нечаянную беду. На минуту Ирма забыла о цене слова, расчувствовалась. Больше не будет.

   Загомонили вдруг листья, ветер травяные пожелтелые вихры взъерошил.

   Солнце будто тучей румяный бок прикрыло.

   Зябко стало.

   – Ой, Дежка! Смотри, какой ореховый куст!

   Подружка недоумённо вытаращилась на лещину:

   – Откуда он взялся? Не было здесь никакого куста. Сколько раз ходили ... Не за три же дня вырос?

   – Какие орехи-то! Крупные, словно яйца перепелиные. Давай пособираем. Твоей сестрёнке на радость.

   – Лучше не подходить к нему. Не бывает такого, чтоб за несколько дней куст вырос, зацвёл и заплодоносил. Да ещё чтоб орехи вызрели. Идём, Ирма, домой идём ...

   А из-за бархатистой с сизым налётом листвы, из-за размашистых веток с ореховыми розетками вышла незнакомая девка. Разодетая, куда там щеголихам из городища. Тонкая в поясе, что трёхлетний стволик черёмуховый. И белокожая, как снежная кукла, которую ребятишки зимой лепят. Из-под рыжих кудряшек задиристо смотрели разные по цвету глаза – синий и золотисто-карий. Красивая девка, одногодка им, но отчего так страшно-то? Холодные мурашки по коже забегали, а потом колотун напал. Открылся девкин яркий роток, и загрохотал в небе дикий смех. С ужасом девушки узнали голос Ирмы. При ясном солнце и одиноком облачке ревело, надрывалось в хрустальной синеве:

   – Эй, Хозяйка, попробуй, сними с меня ленту-то!

   И эхо швыряло раскаты над пригнувшимися макушками деревьев.

   Подруги на колени упали, закрыли уши руками, газа зажмурили. А как стихли вопли – никого у ключика лесного уже не было. Исчез и ореховый куст. Ветер зло обрывал лиственное золото, выстилал багрянцем тропинку. Короба на заплечные ремни и – скорей, скорей домой. А вслед уже летели косые струи сердитого осеннего дождя.

   В избе темно, как поздним вечером. Мамоньку опять где-то носило. Ирма с неудовольствием подошла к дровам возле печки. Вот досада-то. У Эльды полешки вспыхивали сразу, как только в натруженный чёрный зев ложились. А теперь вот с кресалом да лучиной возиться надо. Так и есть – дыму полно, а огня нет.

   – Фу-у ... – девушка ладошками замахала. Потом всмотрелась в сизые крендели и ленточки.

   Ой, будто стол свадебный ... С блюдами широкими, братинами высокими. А цветов-то, цветов ...

   И вдруг исчезло всё. Дым густым туманом обернулся. А туман – лесом дремучим.

   И выходит из леса зверь-чудище. Поднимается на задние лапы, вот-вот бросится.

   Замерло сердце, потом стукнуло два раза. И меж ударами Ирма увидела: не зверь, старуха косматая к ней тянется.

   А горло меж тем так сдавило, что ни вздохнуть, ни выдохнуть.

   Вцепилась девушка в плотные серые ленты, что перехватили шею под подбородком, да где там разорвать удавку ...

   Ирма на пол в задымленной избе опустилась. Обмякли, раскинулись руки, изо рта тоненькая струйка крови побежала.

   Открылась дверь, шум дождя и стылый ветер впустила. Зашла усталая Эльда и ахнула. Бросилась к дочери, по щекам нашлёпала. Девушка открыла невидящие глаза. Хотела было мать зашуметь на неумеху, отругать раззяву, но тёмные пятна на шее заметила. Нахмурилась так, что брови глаза закрыли, ничего не сказала. Зашуршала связками сухой травы, что висели над печкой. В горшок несколько щепоток бросила. Печь сама собой затопилась. Поплыл по избе запах болотной тины. А может, это всё Ирме показалось.

   Девушка, выплёвывая листочки и распаренные стебельки – цедить зелье было некогда, – рассказала матери и о встрече в лесу, и о дыме-убийце. Разъярённая Эльда руку к испуганной виноватой мордашке поднесла:

   – Эх, намотать бы твою косу, дочь, да отходить пониже спины хворостиной ... В Благословленном краю живёшь, где словом нарекают детей и славят Предков. Пустопорожнего обронить нельзя, а ты Хозяйку поносить взялась. Поделом вам, страх-то на пользу, коли ума нет. А вот дым ... Выясню, что с дымом-то ... Спи!

   Эльда дунула в зарёванное лицо, и девушка тотчас уснула.

   Из растрёпанной косы прядка выбилась и к губам прилипла.

   Проснулась Ирма. Тихо в избе. Свет какой-то странный. Будто под водой она: глаза видят, но всё расплывается. Может, сон такой?

   В одной рубашке, простоволосая, Эльда посредь избы стоит.

   На столе – плошка, кувшин с молоком. Тлеет вощаной огарочек.

   Проморгалась девушка и чуть не вскрикнула.

   Напротив матери избяной угол скособочился, а в нём – скорченная мохнатая тень.

   – Ты что же хозяйское дитя не бережёшь?

   Задёргалась тень, вроде как лапами замахала.

   – Отвечай Хранительнице: кто мою дочь убить хотел?

   Вздыбилась чернота и опала, растеклась по дощатому полу, уползла в свой угол.

   Вздохнула Эльда, подошла к столу, налила в плошку молока и поставила туда, где миг назад колыхалась тень.

   Девушка от страха вспотела, но заметила: полыхают красным материнские глаза. В первый раз увидела такой Хранительницу. Не суровой, но доброй, а жуткой и невероятно опасной. И поклялась держаться в стороне от Эльдиных дел. Когда мать уснула за занавеской, Ирма долго размышляла: что за тень в родной избе живёт?.. Однажды женщина с другой улицы пожаловалась, что в бане кто-то шкодит: то за волосы дёрнет, то шайки спутает. Холодной водой ошпарит, а в горячую льдинок напустит. Эльда с ней в баню сходила. На дочкин вопрос ответила: выдумки сварливой неласковой бабёнки. Пошутил кто-то из домашних. А ещё сама Ирма заметила: стерегли её. Маленькая была, неуклюжая, захотела каши. Полезла с ложкой к горшку на печке, а он опрокинулся. Ни капли на неё не упало. Или в подпол однажды чуть не свалилась. Удержал кто-то за рубашонку. Засыпая, девушка некстати почему-то подумала: эх, скорее бы кончился срок сговора. Войти законной женой и хозяйкой в дом Нарута, да и забыть про всё.

   Эльда не спала, без сна лежала. Слушала дочкино посапывание и размышляла: за последнее время в который раз она сталкивается с Хозяйкой. Сначала сплетни о Наруте, женихе сговорённом. Странный и непутёвый парень. Как Предки могли такой выбор допустить? Знака даже не дали, что сын ювелира – судьба её кровиночки. Потом видение у постели спасённой малышки. И вот теперь – упреждённое несчастье с Ирмой.

   Хозяйка ... Непостижимое, древнее и вечно молодое божество. Порождение Огня и Воды. Посредница между стихиями и людьми. Повелительница духов земных, водных и небесных. И сколько же в ней от человека: любит и страдает, защищает и мстит. Только она поможет своей правой руке – Хранительнице, которая чтит законы и всех этому учит. Поклониться Хозяйке нужно, ибо что-то неправильно пошло. Перепуталось всё в мире.

   Эльда поднялась, неслышно двигаясь, оделась. Прихватила из укладки под лавкой свёрточек – поклонные дары. Выскользнула из избы.

   Рыдала от ветра, захлёбывалась дождём ненастная ночь. Эльда быстро шла в темноту по ведомой ей одной тропинке.

   У Волчьего Ручья непогода словно запнулась и остановилась. Дождь не пускал пузыри по чёрной воде, не рвал в остервенении верхушки кустов ветер. Сияла луна. Мерцал голубовато-зелёными искрами куст лещины. Около него покачивалась не осенняя, пожухлая и подвяленная морозом трава, а по-летнему сочные, лоснящиеся стебли. Эльда положила под куст свёрток, отошла, в землю уставилась. Тишина ... Потом прозвучал какой-то шелестящий голос:

   – Будь жива и здорова, Хранительница ...

   – Слава тебе, Хозяйка. Благословленному Краю слава.

   – Какая нужда привела тебя сюда? Говори, недосуг мне ...

   – Прости за грех, о своём спросить хочу.

   Вздохнуло, тревожно задрожало лунное марево:

   – Нет у нас своего, Хранительница. Такова наша участь ... Всё же спрашивай ...

   – Не понимаю выбора Предков для своей дочери. Не вижу в Наруте её судьбы. Не хочу гибели своего ребёнка.

   Тихо, со сдержанными громовыми раскатами прозвучало:

   – Не Предки сделали выбор. Это ошибка глупого, слабого человека. Бывает, что от трещины тоньше волоса запруда на Реке рушится. А ничтожное губит великое. Не могу всего сказать. Нарут не для твоей дочери. Будет умна так же, как ты, выживет. Нет – сама знаешь.

   Эльда на колени упала:

   – Что мне сделать? Как своё дитя спасти?

   Грянуло сурово с вышины:

   – Не ползай, не стирай колен. Ты Хранительница. Закон знаешь? Не потеряв, не обретёшь. Почему у Ручья его добычу отняла? Мне отказала?

   – Моя промашка ... не доглядела ... Маленькая Асута ни в чём не виновата ...

   – Не было твоих недосмотра и провинности. И не всё тебе знать дозволено.

   Холодной стеной перед глазами Эльды хлынул ливень. За миг промокла до нитки. Ушла Хозяйка.

   И Хранительница домой поплелась.

   Утром дочку допросила. Пересказала Ирма вчерашнюю историю, но недоверчиво, с опаской на мать посмотрела:

   – Зачем Хозяйке мой Нарут?

   Не ответила Эльда сразу. Долго о чём-то размышляла. Потом отёрла лицо платком, с наигранной весёлостью девушке сказала:

   – Не переживай. Не Хозяйка, а твоя подруга Дежка по Наруту вздыхает. Не присылали в этот год его родители ленту. А вот прошлый – было дело. Дежка тогда пирогами угощала. Потекла начинка-то. Не дошло дело до выбора доли. Вот только не пойму, как Нарутов подарок в твоём коробе оказался. Живи и будь счастлива, дочка.

   Ирма воспряла духом и, мотнув чёрной косой, убежала.

   Хранительница, ей вслед глядя, подумала:

   Эх, скорее бы срок сговора закончился, да стала мужней женой непоседа Ирма.

   ***

   Дежка у печки вчерашние грибы чистила. Падали на затёртую холстинку почерневшие кусочки шляпок да лесной мусор. Вот если б можно было так и свою судьбу от всего негожего очистить. Так нет, терпи, Дежка, страдай. Мучайся от чужой удачи. И за что это ей? Рядом сестрёнка норовит утянуть грибок в рот. Мать к соседке ушла общую пряжу мыть, бабка за занавеской грудным кашлем мается. Вся её семья. Отец-то три года назад на Реке сгинул. Тяжко, тоскливо ... Запеть попробовала – малышка стала повизгивать, всё испортила. Потянула сестру за передник:

   на руки возьми, покачай. Ой, как всё надоело ...

   Затрещали дрова в печке. Темно – по оконному стеклу дождевые потоки слезятся.

   Рыжая кошка, тревожно прижав уши, прошла.

   – Кис-кис, – запищала сестрёнка.

   – Шишка, Шишка, – позвала девушка. Может, отвлечётся дитя на кошку и мешать, путаться под руками не станет.

   Но Шишка возле двери остановилась. Выгнула спину горбом, хвост распушила. Мявкнула утробно. Пролетела рыжей искрой по избе – спряталась где-то.

   Сумеречно в избе и на душе, неспокойно.

   Асута замолчала, удивлённо на дверь посмотрела.

   Протянула кому-то невидимому грибок:

   – На-на-на ...

   Насупилась, губы горестной подковой распустила. Заревела.

   Боится чужих, бедолага. После Ручья еле выходили ребёнка, никак в себя не придёт.

   Чужих? А вправду, словно кто чужой в избе. Холодом болотным потянуло.

   Какая-то тень к бабкиному углу скользнула.

   Дежка к грибам наклонилась, быстро-быстро руки замелькали. Сделать работу да с сестрёнкой к подруге в гости сходить. Но через миг нож из ослабевших пальцев вывалился: заговорила с кем-то бабка ...

   – Кто тут?.. А, это ты ...

   – Ничего не знаю ... Не видела ленту ...

   – Помилосердствуй ... без отца внучки растут ... Кто, если не я, заступится?..

   – Прости, прости меня ...

   Застонала бабка, потом захрипела.

   Стихло всё.

   Дежка подождала немного, выпрямила задеревеневшую спину. Взяла на руки ребёнка, замершего с широко открытыми глазами, на лавку бочком положила. Укрыла тёплым платком.

   Только потом к бабке подошла.

   Мертва старуха. Вцепились в горло синие пальцы, чёрный язык вывалился.

   Глава третья

   Хранительница Эльда привела к ювелиру молодого кузнеца. Рыжие кудри на макушке смахивали пыль с потолка мастерской. На широченных плечах едва не трещала по швам праздничная рубаха. Громадные кулаки скромно прятались под кожаным фартуком, который ковали никогда не снимали. Здоровенный детина, отец двух мальчишек. А глаза, синие, как весенняя лужа, с детским восторгом бегали по прилавку с узорными кубками. Изумлённо приоткрылся румяный рот под мужицкими пышными усами. Поздороваться бедолага забыл.

   Эльда глянула на него, хмыкнула, сама обратилась к мастеру:

   – Будь здоров, Данор.

   – Слава тебе, Хранительница, – поклонился ювелир. Улыбнулся чуть шире, чем требовали приличия. Родственники они по сговору. Через два лета примет его новый дом, самый большой в городище, Эльдину дочку. Данор предвкушал, какими почестями и выгодой обернётся новое родство для его промысла. Ничего, что бедна Эльда и за дочерью ничего почти не даст. Хранителям не положено добро копить. Чтобы соблазну и пристрастности не было. Власть всё с лихвой окупит. Да и сына Нарута не узнать. В мастерской стал дневать и ночевать. Завтра на ярмарку свои первые изделия понесёт.

   – Прежний кузнец от дел отошёл, стар стал. Нужен нагрудный знак из серебра и ключи от кузни.

   – Конечно, Хранительница. Всё сделаю за три дня.

   Ювелир посмотрел на будущего помощника Эльды. Огневолосый великан рассматривал причудливые узоры и россыпи зерни на ведерном кубке. Одной рукой мял покрасневшее ухо, большой палец другой сунул в рот. Данор приблизился к Хранительнице и сказал тихо-тихо:

   – Молод ещё. Справится ли? Посмотри – дитя дитёй.

   – Справится. Испытано, – твёрдо и недовольно ответила Эльда. Никто не смел сомневаться в её решении. Что-то много на себя этот Данор берёт.

   Кузнец прошёл дальше и увидел огромные блюда из странного металла. Восхищённо цокнул. Повернулся к ювелиру и спросил:

   – Из-за Горы привозили руду? Смешать красную и жёлтую да выплавить металл – хорошая посуда и другая утварь получится. Дешевле серебра, но по красоте не уступит. И крепче той, что странники привозят.

   Данор не сразу нашёлся, что ответить – на него с деловитым прищуром смотрели не глупые синие блюдца, а толковые, знающие глаза настоящего мастера. И вправду, если породнить металлы, изделия крепче. Кивнул и подумал: «Справится».

   Кузнец в Благословленном краю – особый человек. День и ночь пылает в горне пламя, которое рождено в Сердцевине мира. Жив огонь – живо и село, городище. На новом месте, прежде чем сложить собственные очаги, люди строят кузню и идут на поклон к соседям – за священным огнём. Ковали считаются отличными костоправами, защищают от козней расшалившихся духов. Как знак особого положения, сияет на груди серебряный горн, а на поясе – ключи от кузни. Когда отходит кузнец от дел, они чернеют и пылью рассыпаются.

   – Я пойду, Данор, – сказала Эльда. – На гостином дворе странники опять помирают. В их краях эта болезнь Серая немощь зовётся. Мнится мне, насланная она. Тамошний Город как паук, который своих жертв не отпускает.

   Ювелир и кузнец поклонились Хранительнице.

   В раздумьях Эльда не заметила, как добралась до длинной низкой избы, полной народу – завтра ярмарка. Прошла по узкому коридору, не глядя на постоянно кланявшегося хозяина. Потом нахмурилась:

   – Где больные?

   – Больные? А, странники ... В пристройке они. Сами понимаете, Хранительница, опасно это – вместе со всеми больных селить ... Вдруг зараза перекинется ...

   Эльда вышла, не дослушав.

   В пристройке на низких лежанках лежали измождённые тела.

   – Хорошо, что не на полу, – сердито подумала Эльда.

   По серым от бескровья лицам тёк пот. Хрипло сипело дыхание под тяжело поднимавшимися рёбрами. Сливовые губы обнажили чёрный налёт на дёснах. Не жильцы, сразу видно. Не вытянуть их, как ни старайся. Узнать бы, отчего косит мор пришлых из-за Горы людей. Хранительница достала из потайного кармана отполированную пластину и склянку с тёмной маслянистой жидкостью. Сняла немного налёта с дёсен самого молодого странника, положила на пластину и капнула воняющей лесными клопами жижи. Вверх взметнулась струйка дыма, раскрылась веером и зависла в духоте маленькой пристройки. Хозяин гостиного двора чуть приоткрыл дверь, сунул в щель любопытный нос, тихонько охнул и захлопнул створку. Посреди комнаты возвышалась гигантская чёрная тень.

   Когда Хранительница вышла, на ней лица не было. Никто не посмел расспросить. Она приказала убрать тела и отправилась за кузнецом. Домой, скорей домой. Как хорошо, что в Благословленном Краю нет места бесчеловечной жестокости!

   ***

   Ярмарка. Яркое, пышное многоцветье и лихое многозвучье при встрече лета и осени. Шум, смех, жаркие споры. Радостная похвальба и хозяйственные заботы. Нарут пришёл в палатку, едва рассвело. Как же – первый торговый день. Совсем загонял работников: то это ему не так, то другое. Они только посмеивались, выполняя нелепые поручения. Юноша сел возле прилавка, устав от волнения. На миг глаза смежил. А открыл – радужные круги пошли. Застучало сердце: первая покупательница.

   Рыженькая девушка, тоненькая, того и гляди – переломится в талии, стянутой плетёным ремешком. Сочные щёки солнце да ветер расцеловали, так и пылают румянцем. Чистые и ясные глаза, трогательные от неправильности: один голубой, другой – карий с золотыми искрами. Глянул Нарут на застенчиво подобранные губки, и вспомнилась малина, полуденными лучами освещённая. Откуда незнакомка? Нарут всех девок в Городище и окрестных сёлах знал. Не на прилавок красавица смотрела, в глаза, вернее, в самое Нарутово сердце, которое уже не билось, а трепетало.

   Девушка насмешливо спросила:

   – Что предложишь, купец?

   Нарут ком в горле проглотить не смог и промычал что-то.

   – Фибулу бы мне на плащ, – красавица вытащила из-за пазухи кафтана, ревниво и плотно охватывавшего её фигуру, сломанную застёжку.

   Юноша попятился: вещица была сделана в форме болотного цветка. Стебель усыпан крохотными изумрудами, на нём красовался венчик из ослепительно сиявшего металла. Сразу повеяло незабываемым сладким и печальным ароматом. Средь бела дня закачались сполохи лунного тумана, сверкнули звёзды. Послышались его собственные слова:

   – Люба ты мне. Хочу быть с тобою ...

   Жар к щекам прихлынул, задышал Нарут часто. Обрёл голос и спросил:

   – Кто же сломал такую красоту?

   Хотел в руки фибулу взять, но не посмел.

   – Ты ... – прозвенело в ответ.

   Юноша поднял глаза от маленького созвездия среди грубоватых поделок на прилавке: пуста палатка. В углах перливчатый туман таял. Рванул ветер входную занавеску, принёс, как далёкую музыку, чудный голос:

   – Приходи вечером к Медвежьему Ручью ...

   Нарут долго в себя прийти не мог. Не разлядел толком свою первую покупательницу, а мир от него точно закрыли рыженькие, словно кисточкой выведенные брови, разноцветные глаза, не знавшая солнца белоснежная шея. Сжал крепко в руке застёжку и не заметил, что пальцы красны от крови.

   Поранился, сынок? – раздалось над ухом.

   Нарут не ответил. Обмякла рука, фибула на прилавок упала.

   – Что?!!

   Отец застонал, как от сильной боли, потом разъярился:

   – Откуда это у тебя? Откуда?!! Отвечай, поганец!

   Обидно и больно, как в детстве, рванули плечо жёсткие, сильные руки мастера.

   – Я ... девушка ... незнакомка ... сломалась фибула ... – замямлил юноша, потом очнулся, на отца взглянул. От яростных глаз отшатнулся. Голос пресёкся от обиды: – Ты, батюшка, думаешь ... думаешь, я украл?..

   – Такое не украдёшь ... А украдёшь, так далеко не унесёшь. Подарок?

   Юноша виновато пожал плечами:

   – Не знаю ... Она сказала, что я застёжку сломал ... Велела к Медвежьему Ручью прийти ...

   Нарут ожидал раскатов отцовского гнева, крепкого подзатыльника.

   Старый ювелир закрыл ладонями лицо, отчаянно всхлипнул.

   В новом бревенчатом доме прохлада и сумрак. Отгородились окна плотными занавесками от жаркого по-летнему солнца и ярмарочного веселья. О крашенные по причуде хозяина стены весь день бились причитания. В спаленке матери всё пропахло едким сердечным отваром. В девичнике среди массивных сундуков с приданым сидели зарёванные сестры. Рядом валялось позабытое рукоделье. Из кухни, из закутка для слуг – отовсюду плач слышался: Нарут отеческий кров покидает. А в мастерской юноша тёр кулаками глаза: нелегко было сыну видеть, как по-стариковски тряслись руки мастера. Пытался отец удержать рыданья, сжимал губы, да не смог:

   – О нас с матерью не думаешь, вспомни Ирму свою. Дочка Хранительницы – не старая шапка, которую на новую сменить не жалко.

   – Не могу, батюшка, – глотая слёзы, отвечал Нарут. – Стоит рыжая перед глазами, улыбается, зовёт ... Нет жизни без неё ...

   – Послушай, сын ... – отчаянно молил ювелир. – Не девка это тебя завлекла, Хозяйка. Пойдёшь за ней – сгинешь! Смертоносна её любовь. Не человек она ...

   – Батюшка, помоги! Помоги мне забыть её! Нет, не надо ... я сам сегодня к ручью пойду, сам всё скажу ... Родителей не на кого оставить. Невеста сговорённая у меня есть ... Какая невеста?.. Нет вроде никого ... – нахмурил густые брови Нарут. Потёр виски, что-то важное вспомнить попытался.