Текст книги "Доля-не-доля (СИ)"

Автор книги: Лариса Львова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

  Пролог

   – Как вымахал-то! Точно настоящий куст! – удивилась русоволосая девушка в охотничьем костюме.

   Под невысокой скалой вздрагивали крупные, с оловянное блюдо для овощей, листья. На яркой кожистой стороне темнели прожилки, а оборотная, покрытая пушком, ещё серебрилась от росы.

   – Таких возле Ручья было много... – отчего-то захлюпала носом девочка, одетая по-мальчишечьи. Однако волосы повязаны платком.

   – Чего на траву смотреть? Ну, выросла. Может, пойдём? – худощавый мальчик притоптывал от нетерпения и смотрел вниз, на склон Горы, на камни, уступы и трещины, которые до блеска облизала отступившая вода.

   Второй парнишка присел на корточки и осторожно коснулся листьев, как будто боялся, что они исчезнут.

   – Герел... Это первая трава после землетрясения и потопа, – сказала девочка, не отводя глаз от вспыхивающих росинок на листьях. – Талька, а правда, что всё будет как раньше?

   – Не знаю, Рузана. Может, и как раньше. Мужчины вчера спускались – озерцо крохотное нашли. С рыбёшкой. Среди красных камней след зверя увидели. Оленьи кости обглоданные. Всё это – как раньше. Только вот Сила ушла. Присядем-ка... Уходить не хочется, – ответила Талька.

   – Талька, а ты правда раньше по камням прыгала, словно летала? – спросил крепыш Корди.

   – Было дело, – засмеялась Талька, которая носила прозвище Защитница.

   – А вот с того уступа на этот, – спросил Герел, отмахнув руками, – перепрыгнуть смогла бы?

   – Конечно. И втрое дальше. Только вот сейчас Гора крепко держит, не даёт взлететь. Садись, Герел. Успеем ещё находиться, – увещевающе проговорила Талька.

   Дети угнездились вокруг растения, которое неведомо как уцепилось корешками за крошечную горстку земли между камней.

   В свежем ветре ощущался и запах гари, и болотная гниль, но так весело кивали ему листья, так бодро бежали отмытые дождём от копоти пожарищ облака... Поэтому ребятишки забыли про общее горе и засыпали девушку вопросами:

   – Талька, а где сейчас Хранитель и Хозяйка?

   – А почему Гора захлопнулась?

   – Что случилось с Велеком и Родиком?

   Последней спросила Рузана, и Талька подивилась девочкиным слезам, которые ручьём хлынули. Потеря друга значила для детей больше, чем потеря мира. Но гибель Благословленного Края и суровая жизнь после неё не располагали к утешениям. Даже к сочувствию. Лучше правда без ложной надежды. Тальке вдруг показалось, что она снова рубит стволы лиственниц для того, чтобы перебраться на другую сторону пропасти.

   – Мы не узнаем, что сейчас делают Велек и все, кто сидел с нами у костра. И Гилана, которая мне стала подругой, – Талька произнесла последнее слово с особой силой и значением. – Думаю, что наши миры – Благословленный Край и Объединённый – и соприкоснуться-то никогда не должны были. Знаете, как день и ночь не встречаются. Или зима и лето. Но вот что думала Гилана: однажды прилетел живой камень. Не спрашивайте, как и откуда. При встрече с землёй вызвал рождение Горы. А она уже вытянула из Сердцевины Мира и наши земли. Принёс с собой что-то камень. И стало это Силой. В Объединённом мире ею неправильно воспользовались. И погубили себя. И нашу жизнь заодно. Камня не стало – всё вернулось к тому порядку, какой и должен быть.

   – Значит, вот здесь, – Рузана обвела взглядом суровые камни, пёстрое небо, туман над водой внизу, – нет и не может быть Силы? Она исчезла с Краем?

   – Это нужно принять, Рузана... – мягко сказала Талька.

   – Никогда! Ты, Талька, внучка и сестра Хранителей. Не исчезла ведь. На месте... – возмутилась Рузана.

   Защитница усмехнулась, глядя на взърошенную девочку, которая в чувствах даже платок с головы стащила:

   – Сила была мне дана Хозяйкой.

   – Ты ведь её не любила, Хозяйку-то... – перескочила с одного на другое Рузана. – А сейчас жалеешь, что некому кланяться и просить.

   – Да, не любила. Если можно так о божестве говорить. Не понимала, что она наш Край, как воду в ладонях держит. Чуть дрогнет рука, разожмутся пальцы – прольётся... – задумчиво заметила Талька.

   – Ничего не понятно, – заявил Герел, который долго молчал и хмурился. Обдумывать – занятие не для отважного мальчишки.

   – Мамонька рассказывала однажды про эту траву. Долей-не-долей называется. Видите – часть на свету гладкая, холодная. Ею жар лечили. Ко лбу приложить – и лихорадки как не бывало. А другая – мягкая, с пушком. Ломоту в костях и боль от ушибов изгоняет, – решила объяснить с «другого боку» Талька-Защитница.

   – К чему ты это говоришь? – не смогла успокоиться Рузана.

   – К тому, что Благословленный Край и Объединённый мир мне эти листья напоминают. У каждого своя доля. Своё время, свой путь. И свои герои. – Талька посмотрела на детей и улыбнулась.

   – Ничего не понятно, – присоединился к Герелу молчун Корди.

   – А вот спустимся вниз – объясню.

   Талька поднялась. Дети вскочили и вперёд Защитницы заспешили вниз.

   Глава первая

   Темень прикрывала мир, словно войлочным плащом. Влажно дышало пастбище, истоптанное овцами за день. Над невысокой травой поднимался пар, скапливался в низинах дымными озерцами. Костёр яростно бодал ночную мглу оранжевыми вихрами, струил сухой жар и запах дубовых углей. С Горы налетал ветер, настоянный на лютом холоде снежной вершины. Кружил над долиной, пропитывался острой навозной прелью отар, разнотравьем, теплом сонных батрацких подворий. Нёс пряную смесь к каменной стене вокруг Города. Разбивался о замшелую неприступность, оседал разноцветными росами на граните.

   – Дядюшка, а правду говорят, что там, – старший мальчик боязливо указал в сторону невидимого в темноте Города, – живут только те, у кого своей крови нет?

   – Кто ж тебе сболтнул такое? – восемнадцатилетний Гурат вздрогнул и поуютнее закутался в полосатое шерстяное одеяло. – Люди как люди. Лечить, заклинать там, солнце на небе останавливать горазды. Работать на земле не могут. Детей у них не бывает. Зато нам помогают. Помните, год назад пожар был? Вот ... помогли ...

   Ребятишки придвинулись ближе к костру. Но мирное пламя не смогло отогнать воспоминаний ...

   Время и непогода бесплодно лизали городские ворота, оставляя прозелень на красноватом металле. Говорили, что он взят из самого сердца Горы. Не было на створках ни засовов, ни замков. Бесполезно даже подходить к ним – отбросит, отобьёт нутро. Отправит туда, где люди навсегда утрачивают любопытство – в дубовую рощу. Там покоятся отходившие свой срок по земле. Открывались ворота раз в месяц – затащить бочки с овечьей кровью, кули с зерном и овощами, кадки с мёдом или ягодами, с мягким сыром. И оставить замотанные в полотно тела.

   Вот и этим утром с пронзительным визгом разошлись металлические челюсти Города. Втянули несколько подвод с поклажей, пропустили высокого человека в сером плаще, за которым плелись понурые и осоловелые, будто осенние мухи, подростки. Потом вытолкнули телегу с полотняными свёртками.

   -Гляди-ка, покойнички горой навалены. Может, мор там случился? – плечистый молодец нерешительно топтался возле телеги.

   То ли запрягать лошадку, то ли прочь бежать. А ну как Серая немощь или Чёрная язва под полотном таятся, ждут свежей пищи?

   – Чего мнёшься? Делай, что должно! – буркнул Всеобщий староста и огляделся: нет ли лишних ушей и глаз. Увидел, что ребятишки с батрацких подворий уши навострили, и погрозил плёткой: – Кыш отсюда!

   Тяжело, совсем по-людски, вздохнула лошадь, тревожно раздула ноздри: почуяла смерть. Скрипнула телега, колыхнулись верхние тела.

   – Давайте за ними? – бедовый Родик даже приплясывал.

   А что? Если уж нельзя в ворота заглянуть, так разведать, что из-за них в мир явилось.

   – Поймают – прибьют, – рассудительный Велек потрогал связку амулетов на груди.

   Мамонька навешала. От сглаза, нечаянной беды, болезней и для доброго ума-рассудка.

   – Ну и сиди в лопухах, как маленький, – Родик вытянул шею, следя за телегой. – Они в Роще Предков покойников до ночи оставят. Перед самой темнотой костёр разведут. Достойных – в землю, преступивших – в огонь.

   – Откуда знаешь?

   У Велека дух захватило то ли от судьбы преступивших, то ли от смелости друга. Ещё быстрее завертелись пальцы среди кожаных перевязок. Ой, лихо ... наговорные слова, вытверженные под мамонькиным присмотром, забылись. Но чем страшнее, тем интереснее ... А, была не была. Мальчик привстал и посмотрел из-за Родиковой спины вслед телеге. А что тут такого? Прогуляются. В Рощу Предков никому путь не заказан. И про особые дни в Правилах ничего не говорится. Ну не виноваты же они, что именно сегодня туда покойников привезут.

   Стайка белых рубашонок вспорхнула, полетела за телегой.

   В роще, под резными тенями гигантских дубов, тепло и сухо. Высоко – посмотришь вверх, так шапка свалится – переплелись мощные ветви. Ребятишки уселись на заботливо подставленные корни дуба-старожила, который, верно, помнил дни Создания Мира. Достали из-за пазух хлеб, пожевали. Фляжка с водой была только у Родика. Старших детей могли отправить с поручением, поэтому полагалось за поясом носить нож, а на кожаной тесьме – посудину с водой.

   – Уходят, – Велек никак не мог преодолеть страх.

   Так и стояли в ушах мамонькины предупреждения да причитания. Вот и приходилось постоянно быть настороже. Будто у беды дела иного нет, как возле мальчика бродить, слабинку выглядывая.

   – Подождём чуток. На всякий случай. Вообще-то никогда не возвращаются. Предки сейчас, – и Родик топнул сапогом по опавшим листьям, – покойничков судят.

   Сказал и выдал себя. Теперь ясно, откуда у вожака удивительные вещи: кольцо с невзрачным камешком, которое птиц притягивает, бусинки, светящиеся в темноте. Велек сразу отодвинулся от товарища. Неправильно это, опасно – усопших касаться. Вдруг на себя их судьбу перетянешь.

   – Ой, гляньте, будто дождь идёт! – порадовался Байру.

   Над телами закружилась дубовая листва, будто из золотистых вспышек, осела на полотно. Растаяла ...

   – Так всегда бывает, – разошёлся Родик, выдавая все секреты Рощи Предков. Так удивить товарищей хотелось. – Сам однажды попал. Нагнулся к покойнику, а тут этот ... свет. Сначала будто иголками проткнули, а потом приласкали. Вот, кольцо забрал ...

   – И тебе ничего не было? Ты запрет нарушил! Дар от них взял! Говорится же в Правилах: «Не спрашивай того, кто не дышит и не отвечай ему. Не дари и добра не бери...»

   – Думай, что говоришь! – Родик сердито толкнул друга. – Наследие это, а не дар. Твоим родителям после деда мельница досталась. Чего ж они от мёртвого дар приняли, не пожгли его? Ишь ты! «Тебе ничего не было!» Предкам больше заняться нечем. Ну, кто со мной?

   Велек поплёлся за друзьями. Подходить не стал, выглянул боязливо из-за головы низкорослого Байру.

   Под первым полотнищем оказался меднолицый иноземец. Весь в синяках, точно высосанный пиявками. Из-под чёрных ногтей – бурая, похожая на грязь, кровь. Велек вслух забормотал обережные наговоры. Так захотелось остановить Родика, который нагнулся над вторым телом! Прямо почувствовал беду. Но слова налипли на онемевший язык. «Не надо ... не трогай ...» – пронеслось в голове.

   Соскользнула грубая небелёная ткань.

   Захотел мальчик отвернуться. Убежать подальше. Не смог ...

   Это был брат Родика, пять лет назад взятый колдунами в Город. То ли в услужение, то ли в ученики. Но кричала по нему тогда мать. Родик тосковал.

   Высохшая складчатая кожа, волосы осыпаются.

   Скалится обожженный жаждой рот.

   Зубы вцепились в запястье. Несчастный, видно, хотел добыть хоть каплю влаги из своего тела ...

   Взвыл Родик, заругался страшными словами.

   Пронёсся шум в дубовых кронах.

   Попытался Велек схватить друга, не дать непоправимому случиться. Но тягучим, вязким стал мир. Тяжестью тело налилось. Время будто зависло ...

   Рванул Родик фляжку с пояса и плеснул водой на лицо мертвеца.

   – Нельзя, Родик! Нельзя! Он должен принять свою участь! – наконец-то вернулся голос к Велеку.

   – Они же его мучили ... Высох весь ... Если бы твоего брата до смерти запытали?..

   – Мёртвого не напоишь, пойми! А Предков оскорбишь.

   Но друг вытряс последние капли на лицо несчастного. Исчезли они в серых трещинах кожи.

   Ничего не произошло, только Родик забился в рыданиях – не оторвать от тела.

   Послышалось негромкое пение. Колдуны! Страх наказания придал детям силы, волоком утащили они горюющего друга подальше. Незаметно теперь не выбраться, придётся до конца погребения отсиживаться.

   Только сейчас ребятишки заметили, что ночь уже пробралась в рощу. Тенёт своих между неохватных стволов намотала. Вспыхнул невдалеке огонь, и к гигантским кронам понеслись торжественные слова:

   – Примите свою участь, ушедшие по Правилам.

   Дрожь разверзнувшейся земли. Шумный лиственный вздох. Тишина.

   – И ты прими свою участь, преступивший поневоле ...

   – Только одного сожгут, – вдруг брякнул Байру, до этого не раскрывавший рта.

   – Кого? Кого сожгут? – очнулся Родик, вывернулся из дружеских рук. – Пустите!

   Силён вожак ребячьей стаи, не удержать. Кинулись следом. Подумалось: вот увидят их, и конец. Однако сберегла судьба – или Предки помиловали. Колдунам было не до них.

   Люди в серых плащах взяли полотнище с телом и бросили его в огонь. Взметнулось пламя, облизнуло жертву.

   Но приподнялся покойник и в полыхающем саване пополз прочь.

   Пальцы обугливались, но царапали священный дёрн.

   Сеяли летучие искры горящие волосы.

   – Прими свою участь!

   – Не-е-ет ...

   Оживший факел бросился прочь. Потянулся за ним огненный след по сухой поросли и палой листве.

   Ужас перебил дыхание, затуманил глаза. Не скрываясь, с воплями – домой, под родительский кров.

   В батрацком селе уже было неспокойно. Народ высыпал на улицы и глядел, как на скошенном лугу вспыхивают один за другим стога сена. А пылавший комок метался, рвался к избам, сеял смерть на своём пути. И вскоре ветер понёс гудевшую стену на избы. Испуганные люди не заметили, как просочились между ними серые плащи и встали на пути огня.

   Бледные звёзды выглянули было, но спрятались.

   Заунывное пение понеслось в небо.

   В ответ оно затянулось траурной пеленой.

   Шквальный ветер налетел и вздыбил пламя.

   Но через миг огонь посветлел, лишился гневной яркости и будто стал таять.

   Хор ветра и колдунов зазвучал нестерпимо громко.

   Хлынул дождь и погасил пожар.

   Угольками рассыпался несчастный изгой. А уголь в пыль превратился, оставил чёрную язву на зелёном лугу ...

   Ребятишки прильнули к Гурату, затеребили одеяло:

   – Дядюшка, а какую плату колдуны тогда назначили? Правда, что завтра они на подворья придут?

   – Придут. Но не за старым долгом. Взамен одного покойника из Города всегда пятерых забирают. Раз в месяц.

   – А почему пятерых? Сказано же в Правилах: «Взяв единожды, однократно верни, не плоди избытка и недостатка ...»

   – Велек, Правила для нас, батраков, писаны. Колдуны по другим законам живут. Слышал я, что учение у них тяжкое, не все выдерживают. Смертью заканчиваются испытания, через которые пройти нужно. Вот и набирают учеников про запас.

   – Испытания? – оживились любопытные племянники.

   Тотчас забыли об ужасной участи Родикова брата, о пожаре. Поманили приключения, обманули рассудок и страх.

   – Всё, спать ложимся, – рассердился Гурат. – О Городе на ночь не только говорить – думать не следует. Быстро под одеяла! Скажу вашей матери, чтобы не отправляла больше ко мне. Болтуны. Надоели.

   Мальчики юркнули под толстое колючее одеяло и тотчас заснули. Набегались за день. И не увидели, что Гурат, младший брат матери, ещё долго сидел, обхватив голову. Шептал, утирая слёзы: «Не спасти тебе детей, Арада. Хоть на Горе спрячь сыновей – найдут».

   Проснулся он, едва посветлело небо. Спустился к ручью, наполнил большую флягу. Оступился на вертлявом камешке и начерпал в сапоги холоднющей воды. Стал умываться – кожу оцарапали крупные песчинки. На ладонях кровь ... не к добру это ... Нашёл под рубахой амулеты, пробормотал нужные слова. Ощущение невидимой защиты так и не появилось. Посидеть у воды, что ли. Пусть грустные думы быстрое течение умчит. Засмотрелся на переливчатое взбрыкивание воды.

   Вдруг она словно затвердела.

   Куском льда стала, пеплом подёрнулась.

   Проморгался юноша и ниже нагнулся. Холодом и смертью пахнуло вместо влажной свежести.

   Чуть ближе – и навсегда останешься там, в безмолвном небытии ...

   Гурат отпрянул, отдышался. Что же это такое? Прямо ходит беда по пятам. Никак не отвязаться. Не помогают сестринские обереги. Покровительство Всеобщего старосты не спасает. Раньше-то Гурату в шахте работать пришлось, таскать в корзине руду, а потом камни в отвалах разбирать. Да потянула его чёрная бездна, охмурила. Забываться стал под землёй. Начудил однажды, чуть под породой напарников не погубил. Услышал голос, который подрубить опоры велел. Приволокли тогда Гурата к старосте, но пожалели. Сестра с ребятишками на шее, молодость, праведность. Отправили отары пасти. Но и тут он позволил себя подмять.

   Случилось это как раз после памятного пожара. Подвывая от страха перед наказанием – виданное ли дело, в Роще Предков самовольничать – племяшки ему в колени ткнулись. Повинились.

   – Дядюшка Гурат, что теперь будет? – хлюпая обильно текущим носом, спросил замухрышка Байру.

   Хотел было по затылку треснуть, да замерла рука, опустилась ласково на виноватые вихры.

   – Принять наказание нужно. Правило есть такое.

   – Дядя, а наказание-то ... пороть прилюдно?..

   Задумался Гурат. Порки боятся ... Да он бы сам отвёл к Всеобщему негодников. Чтобы через содранную кожу на спине поняли и потом детей своих научили. Нельзя бездумным баловством мир коверкать. Таким он уж создан, башенкой из камней: один вытащишь – все повалятся. Дали покойнику обратно в жизнь ступить – чуть подворья не сгорели. За такое могут и головы потребовать. Представил юноша суд, сестру, захлёбывающуюся горем. Руки колдунов над светлыми кудряшками ... И серый прах, в который превратятся маленькие шалуны ... Нет!

   – Хватит ныть. Ждать нужно. Молчать.

   Молчать ... Это было труднее всего. Особенно когда второй пастух, его друг с детских лет, утром обнаружил, что не может двинуть рукой. На ней вспух багровый пузырь, потом прорвался зловонным гноем. Чёрная язва. До подворий, до Города – полдня пути. Да и что сделают те же колдуны? Испепелят, чтобы зараза дальше не пошла. Доморощенные знахарки, конечно, не откажут. Да нет среди них такой умелой, как свекровь сестры Арады. Но померла старуха. Молча развёл Гурат огромный костёр, накалил добела тесак. Молча кинул потом в огонь отрубленную руку несчастного.

   Ни слова не произнёс, когда невиданная по размеру саранча пала тучей на поля и луга, опустошила их.

   Не пошёл к Всеобщему старосте, когда узнал, что кишит молодое зерно мельчайшими червями и что батрацкие подворья ожидает голод. А того, кто не удержится и поест хлеба из поражённых злаков, подкараулит Серая немощь.

   Прятал от людей глаза, помогая чистить пруды от раздутой дохлой рыбы. Собирал огромными решетами ряску, всю сплошь в ядовитой плесени, и молчал.

   По ночам не мог уснуть и думал возле стынущего костровища: неужели от детской шалости сдвинулась незыблемая мировая ось? Хлынули несчастья из разрушенной плотины вековых Правил? И поступи он по закону – отдай детей на верную смерть – не пришлось бы городским колдунам дневать и ночевать на подворьях? Может, Правила нарушены не с их, батрацкой, стороны? А наоборот, там, за громадными городскими воротами?..

   А мальчишки-то давно всё забыли. Храни их Предки ...

   Наверху, у пастушьего стана, увидел запряжённую лошадь однорукого напарника. Его сын возился с телегой, тихо переговаривался с Арадой. Ребятишки радостно шныряли возле них. Вот же неспокойная у него сестрица. Не удержалась, прибежала детей потискать. Выросли уже, а она их всё за младенцев держит. Подошёл поближе, глянул на лицо Арады, словно пылью запорошенное, и понял: вот и догнала судьба. Не удалось отмолчаться.

   Глава вторая

   Без мальчишек в избе пусто. Не хватает бревенчатым стенам крика и шума. Очень они теперь старческие морщины напоминают – грустные и одинокие. Из кадушки с тестом сдобный запах. Да что толку, если под ногами никто не вертится, не теребит материнский передник – скоро ли хлебы в печь сажать будешь? Тишина такая, что слышно, как ветер в саду яблоневые листья перебирает, как шлёпаются спелые плоды в траву. Где же заговорённый от тоски рушник? С жёлтыми птицами на зелёной траве? Свекровушка, ушедшая к Предкам три года назад, советовала: как зайдёшься в маете, умойся да оботрись рушником. Сразу полегчает. Только тосковать некогда было. Сначала ребятишки пошли: один, другой, третий. Близняшками за праведность вознаграждена была. Потом хозяйство вдовье, общинные работы. Хорошо, младший брат помогал. Как сгинул вслед за матерью от Серой немощи муж, впрягся Гурат в сестрино хозяйство. Предупреждали её, что так и будет – раннее вдовство да многотрудная жизнь. Да где было внять советам ... Любовь дурманила, манила. И словно запахло в избе праздничным хороводом – дымком, разгорячёнными молодыми телами, клейкой весенней листвой ...

   Непослушные, с рыжинкой, Арадины кудри с ветерком дружны: так и летят за плечами. Мчится она в быстром, как ручей, хороводе. Рукава праздничной рубахи пузырём, полосатая юбка колоколом. Рядом вьётся ужом другой круг – неженатые парни зубы скалят, глазами охально сверкают. Вот умолкнут рожки и бубны, остановятся хороводы. Лицом к лицу, судьбой к судьбе окажутся девки и холостяки. И будет то воля Предков – с кем жизнь коротать, детей растить.

   Оборвалась музыка. Сердце сильно забилось, кровь в висках застучала. Крепко зажмурилась Арада. Открыла глаза – никого ... Ой, как же так? А на земле растерянно покраснел соседский молодец, красавец сероглазый. Давно сговорились их родители. А души в одну сплелись ещё раньше. Только решения Предков и ждали влюблённые. Но потерял ритм парень и не удержался на ногах. Плохая примета, очень плохая. Не жилец, не муж. Не поднять ему деточек – позвали Предки к себе.

   – Беги, Арада, беги прочь! – заверещала подруга.

   Она в толпе мужних молодок стояла, придерживая рукой громадный живот. Отшумел в прошлом году её хоровод, первенца ждала. На Арадино счастье пришла полюбоваться. Да вот не случилось.

   Если умчаться немедля, может, и не заметят Предки, что в кругу была. Остаться – одной уйти из леса. Ждать чужеземца какого-нибудь из-за Горы. А она путников раз в три года пропускает. Если же руку подать тому, кто упал, – на несчастье себя и будущих детей обречь. Ибо не дадут ему Предки веку.

   – Беги, Арада! Что же ты стоишь?.. Арада ...

   Свекровь Арадой довольна была. Заботливой птичкой-просянкой возле невестки суетилась. Утром с улыбкой на руки польёт, днём с огородных грядок вытеснит – поди отдохни, ещё наработаешься. Вечером куделю отнимет – звёзды над прудом высыпали, вода ласковая. Когда ещё в лунном свете поплескаться, как не в молодости ... А может, зря все судачат, что Арада с обречённым на смерть свою судьбу связала?..

   Ой, шаги по выложенной речными камешками дорожке. Постукивание посоха. Не иначе, Всеобщий староста пожаловал. Обмерла женщина, руки сжала и не почувствовала пальцев. Так и стояла бы истуканом, но печка вдруг шумно вздохнула, хозяйке о долге напомнила. Прочь платок, на голову – праздничный чепец, на плечи – свекровкину цветастую косынку. Беду, возможно, гости принесли. Но ведь гости же ...

   Стоят за дверью, еле слышно о чём-то говорят. Ждут, пока она приготовится. Арада открыла укладку, вытащила тканый коврик, большую чашу из странного металла. Она веками в семье хранилась – для встреч, праздников и поминовений. Открыла дверь, расстелила коврик. Не глядя на входящих, встала на колени, чашу протянула. Что нальют в неё?.. Воду – призовут на общинные работы. Молоко – на ярмарку торговать поставят. Коль пустой останется – горе семье. Ждала Арада и не знала, что с печалью и отеческой нежностью смотрел на неё староста: на вздрагивающий чепец, ходуном ходившую в руках чашу.

   Кто-то ещё подошёл. Пахнуло болиголовом. Его свекровь сушила и пользовала болящих.

   Отошли. Теперь предстоит узнать судьбу. Подняла глаза и обомлела.

   Рядом с кафтаном старосты – серый плащ.

   Будто сердце выпрыгнуло из груди, такая в ней пустота ... мёртвая пустота.

   Глянула в чашу – кровь ... Ещё пузырьки не осели ...

   Троих малых к соседской калитке подтолкнула. Даже не увидела, как метнулась навстречу низенькая хозяйка. Не услышала сочувственное:

   – Ступай, Арада, за детей не волнуйся, пригляжу. Да будут милостивы к тебе Предки ...

   Неслась несчастная мать через лес, рекой к пастушьим тропам. Скорей обнять старшеньких. В последний раз обнять ...

   Полдня обратного пути быстро пролетели. Ребятишки наперегонки впереди мчались, а Гурат с сестрой переговаривался:

   – Кого ещё забирают?

   – Почему-то только моих ... За что?.. Ой, не пережить мне разлуки ... Всеобщему в ноги бросилась: малы, пусть подрастут. Дети постарше при родителях. А мои ...

   – А что Всеобщий?

   – Говорит, это их решение ... Не оспоришь.

   – А Родик? Мальчик с соседней улицы?

   – Говорю же, только моих! – взвыла женщина. – Видно, плохая мать я, поленилась одеяла ткать, пряжа была неровной. Руки травой не исколоты ...

   Гурат посмотрел на племянников, которые уже подбегали к дальним огородам. Арада хотела было окликнуть мальчиков, но дядя остановил: пускай побегают. В последний раз.

   За спинами у них – полосатые свёртки. Чистые, весёлые краски на солнце горят. Нет, сестра – хорошая мать. Как рождался мальчик, ткали ему покрывало, которое и в стужу спасёт, и в последнем пути прикроет. Снимут его только Предки при встрече. Каждая женщина старалась сработать пряжу поровнее – чтоб жизнь нового мужчины праведной была. Трава для окраса нужна наиредчайшая, чтоб краски сияли. Тогда не оставит удача. Не поблекли узоры – в силе материнский оберег. Не прожгли и не порвали сорванцы своё достояние. Отчего же им носить отныне только серые плащи городских отшельников? Не знать участи человеческой? Да и то если выживут ...

   А изба уж соседями к расставанию приготовлена. Ожидает семью праздничный стол. От потрескивавшей печи – острый хвойный запах.

   – Мамонька, разве уже ярмарка осенняя началась?

   Велек принюхался, головой тревожно повертел: можжевельник в печи, белые половики и скатерть ... Все ли живы?..

   – Мама, братики где?

   – В гости их позвали, сынок, в гости ...

   – Ой, пирог с ягодами! Груши в меду! Это всё нам? А что в той чаше?

   Арада с осторожной нежностью отвела детские руки от стола:

   – Это для Всеобщего старосты.

   – Староста пожалует? Мамонька ... Ну скажи, что он придёт меня на общинные работы звать! Вот здорово! Надоели эти детские рубашки и чирки. Сапоги носить буду! – Велек даже запрыгал от долгожданной радости.

   А как же: вырос, мужчиной стал!

   Байру на брата завистливо посмотрел, губы надул. Отмахнулся сурово от ласковой материнской руки: ничего, дождётесь, и он скоро вырастет.

   Во дворе – голоса. Мужчины котёл с водой внесли. Мать полотенца без вышивки достала. Велек снова недоброе почуял: зачем притащили посудину, из которой покойников обмывают? Да ещё эти полотенца ... Нет на них узоров-оберегов, потому что никто не знает, какие дела ожидают тех, кого на носилках в Рощу Предков отнесли и песком засыпали. Тревога ручейком за ворот просочилась. Схватился было за нагрудные амулеты – да только где они?..

   – Мамонька! Амулеты потерял! Я быстро сбегаю ... Наверное, за кусты у речки зацепились. А всё Байру – давай искупаемся. Будто дома помыться нельзя.

   – Не нужно, сынок. Завтра новые наденешь.

   – А я? – Байру тоже изумлённо зашарил по своей рубашонке.

   – И ты, сыночек, и ты ...

   Арада раздела сыновей, окатила водой из котла, изукрашенного непонятными рисунками. Под странное пение из-за забора обтёрла детей обрядовой тканью. Велеку это не понравилось: почему певцы во двор не войдут? Неприятная песня – уж очень печальная. Не плач по покойному, не отчаянный крик. Но всё равно душа отчего-то стынет. Но увидел, что мать на порог половик праздничный постелила, колена преклонила, и обрадовался: войдёт в избу как взрослый мужчина. Только по какой причине и недоростку Байру такие почести?

   За столом мальчишки вовсе развеселились: вкусного столько, что за три дня не съесть. Гурат уставшим сказался, сидел на угловой лавке туча тучей. Арада слёзы утёрла и наглядеться на детей, уплетающих прозрачные грушевые кусочки, не могла.

   Вот уж вечерняя дремота в окошко глянула, а стол всё не пустеет. Вдруг мать к двери бросилась, низко склонилась. Рядом дядюшка на колени упал. Всеобщий староста – вот честь-то какая! – порог переступил. За стол с ребятишками сел, а они всё от почтительного страха очнуться не могли. Дары рядом с каждым мальчиком положил – рубахи тонкого полотна. Но тоже почему-то без обережных вышивок. Серые. Велек глаза широко распахнул – догадка острым гвоздиком царапнула. В таких же рубахах шли в Город подростки ... Видели же год назад ... Ну, в тот день, когда в Роще Предков самовольничали.

   – Почему они серые?.. – сглотнув застрявший кусок, спросил.

   Староста, подняв кустистые брови, тяжело, со значением, в глаза посмотрел. На Байру, румяного от еды, взгляд перевёл. И Велек промолчал, только плечи затряслись. А брат так ничего и не понял. Облизнул липкие пальцы и ляпнул по глупости:

   – А вот та чаша для вас, всеобщий староста. Только там что-то несъедобное.

   Арада от стыда руками всплеснула.

   Староста засмеялся негромко, по-доброму. Ну прямо родной дедушка! И сказал:

   – Правильно говоришь. Не еда это.

   Тронул амулеты на груди, пробормотал что-то в усы и окунул пальцы в бурую жижу, коркой взявшуюся.

   Мать подошла и выгоревшие на солнце вихры поцеловала. Потом откинула их.

   Всеобщий багровой рукой коснулся мальчишеских лбов, начертил что-то.

   Остро запахло кровью.

   Поплыло всё перед глазами.

   Мать и дядя подхватили безвольные тела братишек, усадили их, мёртво заснувших, рядышком. Голова к голове.

   Глава третья

   Верховный колдун башен не любил. Сказывалось происхождение. От земли был оторван, от батрацкого подворья. Так давно, что не осталось даже древесной трухи на месте, где стояла родительская изба. Тошно Верховному. Никто в Городе, да и во всём едином Краю не подозревал, что терзало великого колдуна. Многое было создано: тучные поля, не знавшие неурожаев. Батрацкие многолюдные подворья с изобильными садами. Гулкие шахты, по которым текла руда редких металлов. Но не внешний мир интересовал Верховного Исунта. Его страстью были книги. Это они создали из несмелого и недоброго последыша батрацкой семьи великого колдуна. Много их ... Самые ценные – в его личной библиотеке. Никому туда хода нет. Ибо знания – это власть. А ею Верховный делиться не намерен.