Текст книги "Доля-не-доля (СИ)"

Автор книги: Лариса Львова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

   Родик нетерпеливо прикусил губу: скоро ли староста и подручный уберутся из рощи? Осторожно прислонился к замшелой коре и сморщился: плечи под новой рубахой словно обожгло. Старую-то мать в печке сожгла: ветхая ткань была вся изорвана старостиной плёткой. Высек его старый дурак. Хорошо, что тайно, в коровьем хлеву. А за что? Ну повёл Родик ребячью ватагу к заброшенной шахте. Доказать хотел, что новая находка помогает камни двигать. Только положил кристаллик-светлячок под нависшую глыбу, как мощная фигура у входа возникла. Подскочили они, шапки сняли и виноватые глаза к запылённым сапогам опустили. Так и не увидели, как вышло, что гранитный валун в песок рассыпался. Посторонился староста, ребятишки кто куда из шахты порскнули. А вожака железная рука за шиворот ухватила, домой поволокла. Мамонька уголком косынки глаза закрыла и молча слезами давилась, пока староста Родика допрашивал и уму-разуму учил.

   – Где колдовскую вещичку раздобыл?

   – Не было никакой ...

   Вссс ... – по-змеиному просвистела плётка и рванула спину.

   – Ой, не надо!.. Не было ...

   Плеть уже просто пела, взвиваясь, стряхивала в полёте красные капли.

   И от боли да злости Родик всё рассказал. Что промышлял в роще Предков, обирая с тел безделушки. Что хотел выучиться всяким чудесам и бежать из долины, от городских стен за Гору. Надоели ему вечная работа и занудливые Правила. А ещё страх перед уродами в сером. Подумаешь, колдуны ... Он и сам уже многое умеет. Подумал: убьёт его Всеобщий на месте за такие слова. Но староста вдруг руку с плетью бессильно опустил и будто меньше ростом стал. Зашатался, обхватил голову, совсем как мамонька, потом глухо спросил:

   – Значит, тогда в роще ... ты не случайно оказался? Когда брата своего нашёл? Не случайно?

   Родик промолчал.

   Староста тоже. Ушёл и три луны на люди не показывался. Правильно сделал, потому что мальчик, шныряя в темноте возле дома Всеобщего, мечтал обидчика прикончить. При мамоньке не посмел наброситься, а вот если подкараулить ... Есть у него кое-что ... нарочно для такого случая припрятал.

   Наконец стихло горестное поскрипывание телеги, отшуршали тяжёлые шаги в лежалой сухой листве. Откружился рой дубовых листьев из золотистого света над телами – поприветствовали Предки новых гостей. Родику от этого не холодно и не жарко. Первое время, конечно, трусил. Всё ждал, когда его накажут: ну, молния ударит или земля под ногами разверзнется. Или явится кто в ночной темноте по его душу. Потом понял, что подземным обитателям рощи до него дела, как до вон того оглашенного жука, который сдуру под дубовую тень залетел. Пожужжал, пометался, а потом к солнышку вырвался да и скрылся. Теперь можно посмотреть, кого в этот раз привезли.

   Святые Предки ... Обварили доходягу, что ли ... Родик попытался веточкой приподнять рубаху, чтобы посмотреть, нет ли какого амулета, но отступился. Вместе с тканью пополз и лоскут побуревшей кожи. Мальчик бережно прикрыл тело, отдышался, крепко зажмурился, чтобы прогнать дурноту. Ох, как же он ненавидел этих городских извергов. Ничего, придёт время, и он сам подпалит их серые плащи. За брата. За всех, кого до времени прячут в священной земле. И за четырёх ребятишек, которые лежали у его ног. Не стоит даже трогать трупы, ничего не найдёшь. Видно, Город убил их сразу, как только захлопнулись ворота. А вдруг ... Давно не видел он своих друзей – Велека и Байру. Как раз с годовщины того вечера, когда покаялся Всеобщему в том, что натворил в роще. Пожурил староста и велел четыреста лун молчать и ватаге своей наказать, чтобы языки не распускали. А как срок вышел, соседские ребятишки куда-то пропали. Думал, отправили их овец пасти ... Нет, не может быть ... Но и уйти просто так нельзя. Родик зачем-то опустился на колени и медленно потянул полотно.

   Велек ... Друг ... Слева под рёбрами – узкая длинная рана. Пузырясь на её краях, бежала тоненькой струйкой кровь.

   Глаза защипало. Потекло из носа. Родик, как маленький, ладонями по лицу слёзы размазал.

   Вдруг что-то холодное запястья коснулось. Открыл заплывшие глаза, проморгался.

   Ледяной петлёй перехватили руку синие пальцы покойника.

   Крик в горле забултыхался, дыхание пресеклось. Так и замер мальчик истуканом.

   А Велек умоляюще на него посмотрел, беззвучно что-то прошептал. А может, это Родик слуха от страха лишился.

   – Где я?.. – услышал наконец.

   – Велек ... Ты жив ... Что они с тобой сделали? Не думай, это не из-за меня ... А Байру где? В городе? Не переживай, вызволим его. Велек ... Кто тебя так? Как удалось выбраться? Почему молчишь? Может, пить хочешь? Вот, у меня во фляжке вода. Родниковая, целебная.

   Мальчик губу закусил, и слова, как всхлипы в плаче – одно за другим, – растаяли в виноватом молчании. Нет ему, болтуну, прощения ...

   Велек попытался приподняться. Не смог. Глубоко и шумно дышал, будто глотал пряный, тёплый воздух дубовой рощи и никак не мог насытиться. Смотрел вверх на живой, золотисто-зелёный полог листвы с могучими стропилами кряжистых ветвей и видел что-то тайное, древнее. От этого зрачки расширились и скрыли радужку. Провёл рукой по груди и животу, поднял чистые пальцы к глазам. Крови не было.

   Родик словно цветом кожи с покойником поменялся: на месте опасной раны побледнел и скоро вовсе исчез розоватый рубец.

   – Как ты это сделал?

   Но Велек его не слышал – спал.

   Икры дрожали от напряжения. Мальчик, полусогнувшись, тащил на спине друга. Подальше от трупов. Сейчас серые явятся. Как ни тяжело было, а приостановился, чтобы презрительно и смачно плюнуть в сторону Города. Погодите ... спрячет Велека подальше. Домой-то ему нельзя – искать заявятся. Спрячет и вернётся.

   – Постой! – голос ребёнка окреп, прозвучал настойчиво, даже повелительно.

   – Тихо. Может, колдуны уже в роще. Кто знает, как далеко они слышат ... – прошептал Родик, почувствовав что-то неладное. Будто вожак теперь не он, а боязливый и нерешительный Велек, раньше кстати и некстати вспоминавший Правила. И свою мамоньку.

   – Остановись. Куда ты идёшь?

   – К старым шахтам. Там спрячешься. Пока всё утихнет.

   – Неси назад. А лучше сам пойду.

   Родик остолбенел. Зло скинул друга с плеч, но Велек, к его удивлению, не свалился снопом. Твёрдо встал на ноги. Тяжело глядя ему в глаза чёрными провалами громадных зрачков, весомо и медленно объяснил:

   – Серые хватятся моего тела. В два счёта найдут того, кто был в роще. Суда и смерти захотел? Ступай домой. Я вернусь и всё улажу.

   – Я с тобой.

   – Нет!

   Ребячий вожак захотел было возразить, но почувствовал, что говорить разучился. Надо бы по старой привычке двинуть товарищу в ухо – руки плетьми повисли. Затоптался на месте, пытаясь удержаться, чтобы не кинуться прочь. А Велек между тем быстро скрылся в молодой дубовой поросли. Недолго в Городе пробыл, но многому научился вероломный друг. Только и Родик не промах. Слабыми, словно без костей, пальцами фляжку открыл и плеснул воды в лицо. Разом в голове просветлело. С родниковыми каплями да струйками всё бессилие на землю стекло. Эта водица из горных недр лучше амулетов помогала. Теперь можно посмотреть, что там Велек задумал. Ну и помочь при нужде.

   Цепляя непослушными ногами сучки, ветки и сухую, но крепкую траву, пробрался к погребальному месту. Снова изумился: унылое пение приблизилось, совсем рядом в просветах между деревьями мелькнули серые плащи, а Велек преспокойно сидел рядом с телами. Неподвижно и мрачно смотрел на приближавшихся колдунов. Мальчик хотел крикнуть, отвлечь на себя внимание. А друг словно узнал о его присутствии, предостерегающе вытянул руку: не мешай. И Родик замер.

   Прозвучали прощальные слова. В ответ из невидных глазу пор земли, границ теней полыхнул неяркий свет. Сгустился над телами в недвижные языки гигантского костра. Дрогнула роща – и тела исчезли, призрачное пламя растаяло. Колдуны неспешно удалились, так и не заметив Велека. Он прижал к вискам стиснутые добела кулаки и прошептал: «Я так и знал. Не только для погребения это заклинание. Мог бы знать раньше ...» Когда подошёл с немым вопросом друг, поднял на него обычные, радостные глаза мальчишки с подворий, возбуждённого от разгадки тайны:

   – Ведь так просто ... Что клинок сотворить, что пламя ... Всё сущее тут, – Велек приложил руку к груди, потом ко лбу и чуть не выкрикнул: – Всё сущее одинаково во мне и мире. И я могу им управлять!

   Смышлёный Родик ничего не спросил. Сел рядом и стал ждать.

   – Могу создать. Могу уничтожить, – продолжил Велек. – Нужно только очень захотеть.

   – А бараньих рёбрышек в сметане, с луком и приправами, не хочешь? – спросил практичный Родик. Друг проглотил мигом скопившуюся слюну.

   – Хочу. Очень хочу. Не помню, когда ел в последний раз, – мальчик прислушался к возмущённому бурчанию пустого желудка.

   – Тоже не откажусь. Давай, действуй. Поедим хоть.

   – Не получится, – разочарованно вздохнул Велек. – Здесь же нет ни пауков, ни ожившего мертвеца, ни синелицего.

   Родик тревожно и боязливо глянул на товарища: не спятил ли часом бедняга? Поднялся и стал сгребать в кучу листву.

   – Зачем?

   – Ночевать здесь будем. Если будут искать, то уж точно не здесь.

   – Твоя правда, – сказал Велек и принялся помогать.

   Они были первыми, кто рискнул остаться до утра в роще Предков.

   ***

   Утро не задалось: сначала доложили о смерти нового ученика. Верховный даже зубами скрипнул от досады. Мальчишка определённо подавал надежды. Флосси была опасной и надёжной проверкой способностей к колдовству. Всего лишь способностей. А новенький, похоже, многое уже умел. Так хотелось подвергнуть его новым, совсем не ученическим испытаниям, чтобы побыстрее обнаружил себя истинный дар этой деревенщины. Мельчает народ. Давно не встречались подобные Элейе или Найдёнышу. На книжных полках есть свободные места, а душа Верховного жаждет мудрости. Он по сути давно истратил себя, изувеченное тело уже больше не выдаст ничего нового для осуществления мечты: вызволить из зеркальных застенков Нелу, создать новый, личный мир для неё и себя. Возможно, не на этой земле. Именно оттого часто ходил к первородному камню, пытался увидеть намёк, осознать подсказку или обрести прозрение. Ничего ... Кроме ощущения незримых трещин, изнутри подтачивавших глыбу. Это чувствовал и предшественник, Дилад. И вёл нескончаемые споры. Верховный этим утром мысленно продолжил прения с давно почившим учителем. В игре чёрных радуг на удивительной поверхности камня заметил что-то новое. Но его отвлекли. К библиотеке не в урочный час явилась Агила и потребовала встречи.

   Верховный быстро прошёл подземным ходом к башне-библиотеке, открыл хитро оплетённую заклинаниями дверь и внезапно возник за спиной женщины. Привычно метнул приказание не хитрить и попытался распознать ощущения и мысли одной из старейших служек Города. Агила обернулась. Низко надвинутый капюшон, а из-под него – никакого отклика. Колдун напрягся: что-то не так. Он знал женщину с первых минут своей жизни в городе. Агила превзошла способностями всех, но должна была либо идти в вечное услужение, лишившись природных талантов, либо умереть. Женщины не имели права носить серый плащ. Тогда девчонка выбрала жизнь, добровольно передав ему вместе с кровью умения. Вытерпела одиночное заключение длительностью в три человеческие жизни, не пытаясь освободиться. Поселилась в одном из домов и заботилась о новых служках. Верховный её ненавидел как раз из-за отступничества. Он-то не смог бы жить без колдовства. Элейя, согласившаяся умереть, и бунтарка Нела были дороги ему верностью своему дару.

   – Хорошо, что пришла сама. Я уже собирался призвать тебя.

   – Почуяла, Верховный.

   – Не лги. Я не звал – просто проверил. Так и существуешь в вечной лжи, ибо живёшь. Правдива, однолика и неизменна лишь смерть.

   – Не лгу, Верховный. Утром показалось, что ты хочешь узнать о новом служке.

   – Хм ... Это действительно так. Но каким образом ... Наверное, твоя кровь ... Я ведь тогда должен был умереть. А ты кровью продлила мне жизнь и помогла пройти третье испытание.

   – Что ты хочешь знать, Верховный?

   – Тот, кто был братом нового служки, умер. Но перед смертью показал поистине дивные умения. Каковы возможности новенького?

   – Он пуст.

   – Уверена?

   – Вполне.

   – А как служка, которая исхитрилась запомнить своё имя? Гилана, кажется?

   На миг Верховному показалось, что женская фигура приобрела чуть расплывчатые очертания. Как если бы в глазах стало двоиться. Но только на миг.

   – Она тоже пуста.

   – Наверное, ты ошибаешься. Девчонка уже трижды должна была принять уготованную ей участь. Но до сих пор жива. Или ты помогаешь ей? Хотя чем – ведь и ты пуста?

   – Жива? Вопрос времени. И качество моей работы.

   Верховный поверил и отпустил Агилу жестом руки. Постоял в раздумье. Что это?.. Книга! Ну и тварью же оказался сдохший Найдёныш! Даже написанный им том имеет все свойства создателя. Колдун подобрал книгу и направился к себе.

   Вечный городской ветер развевал полы Агилиного плаща, только капюшон как прилип к лицу. Женщина удалялась, и с каждым новым поворотом улицы её фигура стройнела, становилась выше. Вот и дом. Капюшон сполз с блестящих тёмных волос, восковая щека прижалась к грубому дереву. Тоненькие гибкие пальцы дрожали, вместо стука скребли дверь. Сердце шумно билось. Она ведь была так близка к смерти – стоило только Верховному ещё два раза назвать её имя. Гилана несколько раз вдохнула-выдохнула серую стылую муть городской улицы, успокоилась и вошла в дом. Теперь у неё есть время ...

   В своих покоях Верховный долго стоял возле чёрного зеркала, безмолвно звал Нелу. Не пришла. Присел к столу, открыл книгу Найдёныша. Попытался вчитаться в знакомые слова. Отчего-то буквы поплыли перед глазами. Второй раз за день это жуткое состояние – не то головокружение, не то двоение предметов. Сосредоточился. Не может быть! Рука и стиль юного мерзавца. Его дерзость и простые для запоминания мысли. Отточенные и изящные заклинания. Но почему за ними пустота?.. Нет, нужно отгородиться от мира в самом себе, отдохнуть. Иначе ему конец.

   Колдун прилёг на жёсткую узкую лежанку. Вскоре струной выпрямленное тело чуть поднялось в воздух и зависло. Вокруг него свились в плотный мерцающий кокон синеватые мерцающие нити. Точно такие же служка Агила умело направляла на чужое сознание. Заимствованный дар Верховный использовал менее прихотливо: всего лишь защищал себя. И свои мечты о Неле.

   В дивном сне он стоял рядом с любимой на мягком живом ковре из мелких лиловых растений. Тёплый поток поднимался снизу, с душистых лепестков, отчего волосы Нелы шевелились, касались щеки и подбородка. Сильной рукой без всякого изъяна он отводил их от нежных полураскрытых губ, мягкого сияния зелёных глаз. И розоватый миндаль нежной кожи наливался пламенем азалий, и девушка тянулась к нему ...

   Глава восьмая

   Гурад с болью смотрел на сестру. Подчинилась Правилам, осталась в глазах общины честной праведницей. Но сердце материнское не вырвешь – иссохла, состарилась. Под платком – волосы топорщатся лежалой соломой, на посеревшем лице – ранние, но глубокие морщины. В глазах – дождливая слякоть. А ещё чуял брат зреющую опасность. Как в шахте когда-то. Стоял в забое и знал: там, за маломощным пластом породы – жадная бездна. Ждёт, выдыхая ядовитый пар, предвкушает. Тёплую кровь людскую, сладкую кашицу из костей. Набедокурил он тогда. Хотел заткнуть алчную пасть, завалить. Стал подрубать опорные столбы. Всеобщий староста безумство ему простил. И насторожился, потому что шахту засыпали. Без городских колдунов точно не обошлось: ещё вечером зиял провал, а к утру на этом месте уже трава росла. Так и сейчас он чувствовал за согбенной Герадой готовую вырваться тёмную силу.

   – Не убивай себя, сестра. Ты поступила правильно, – Гурад хотел накрыть ладонью руку женщины, но не решился.

   Нельзя близко подходить к смертельно раненому зверю. Змеи, умирая, жалят свой хвост. Волки сжимают челюсти на собственной лапе. Так и человек ...

   – Правильно? Когда Правила для всех. Если для кого-то их нет, это уже ... хуже разбоя. Почему забрали сразу двух сыновей? Родика не тронули. Есть подростки постарше.

   – Судьба, Арада. Не плачь. Может, станут великими колдунами.

   – А может, уже засыпал их глаза песок в роще. Может ... мучают их сейчас ...

   – Арада! Людям не зря запрещено гадать о том, чего они не видят и не знают. Не воображай камней на пути – не споткнёшься.

   Женщина резко встала из-за стола, схватила братов мешок, покрывало, сунула ему в руки:

   – Уходи, Гурад. На пастуший стан, в лес – куда-нибудь. И детей с собой забери.

   Ступила на скамеечку и принялась тормошить спящих малышей. Они еле проморгались со сна, а потом весело посыпались с полатей. С дядькой ночью уйти из надоевшей избы – это здорово!

   – Что задумала, Арада? Прошу тебя ... не тревожь неведомое. Вспомни: в детстве мы с тобой дощечку маленькую от запруды оторвали. Половодьем половину огорода смыло. Или свекровь свою. Не отдала Серой немощи её жатву – и где она сейчас?

   – Ступай, брат, – женщина сгребла недоумённо таращивших глаза ребятишек, на миг прижала к себе и к дядьке подтолкнула. – Уведи их подальше. Раньше завтрашнего полудня не возвращайся.

   Масляные лампы враз поперхнулись, зачадили и погасли. Во внезапной темноте фигура Герады будто выше и мощнее стала. А глаза поймали лунный отблеск и безумной, больной голубизной сверкнули.

   – Мамонька ... – захныкал самый младший.

   – Одумайся, сестра, – голос Гурада в шёпот ушёл, задрожал от горького предчувствия. – У тебя трое детей на руках ...

   – Нет! Пятерым я мать! И за каждого ... Уходи, – незнакомо и страшно прозвучало из густеющей темноты, частью которой становилась женщина.

   Гурад, не сказав ни слова, увлёк за собой ребятишек.

   Они шли берегом реки, а волнистый туман скорбно струился следом. В лесу на другом берегу дико и тоскливо прокричал зверь. Дети сразу ухватили дядюшку за рукава и полы кафтана:

   – Страшно ... Вдруг на нас кинется?

   – Не бойтесь. Зверь нападает молча. Кричит от одиночества, пару ищет.

   Гурад рассказывал племянникам, как нужно поступать в охотничьей схватке с обитателями лесной чащи, будь то волк или кошмарное порождение гнилых буреломов. «Береги своё оружие ... Не бойся ... Нападай первым». И то ли дыхание реки оседало капельками солёной влаги на щеках, то ли слёзы губы щекотали: вспоминал, как то же самое слушал Велек, его любимый племянник. Забегал вперёд, широко раскрыв глаза, восхищённо ловил каждое слово притворно хмурого дядюшки ...

   – А ещё есть главное Правило: не ступай на звериную тропу. Этого они не прощают.

   Что сейчас делает Арада? Простится ли несчастной матери чужая тропа?..

   Тихо в осиротелой избе. Но будто незримый дым слоями ходит. Это сытный хлебный дух, запахи высушенных на ветру детских рубашек да ароматы непустой кладовой покидают жилище когда-то большой и дружной семьи. Исчезают тихие радости да взаимная забота. Остаётся пустота.

   Арада разделась донага. Косу распустила, обереги сняла.

   Открыла двери и окна. Сорвала занавески, бросила на пол.

   Серпом косу под корень отхватила. Из сундучка украшения вынула. Растоптала на занавесках хрупкие стекляшки, погнула браслеты да гривны. Перемешала всё.

   Добавила трав ядовитых, ещё свекровью запасённых. Из склянки вылила пахучее масло.

   Только вот крови женской нет.

   Полоснула по животу ножом. Постояла, от боли отдыхая.

   Закрутила узел из занавесок. Высекла лиловый огонёк.

   Вспыхнуло сотворённое «гнездо».

   Женщина за голову схватилась, застонала. Крик и вой со всех сторон смяли её, на колени бросили.

   То ли новорожденные, впервые жизнь глотнувшие, заливаются. То ли свекровь, задавленная болезнью, хрипло последний вздох тянет.

   Стихло. Вместо узла на полу – круг чернее ночи, бездна, откуда пути назад не было и нет.

   Арада в круг шагнула. Глаза закрыла и прислушалась. Не увидела, как темнота прильнула к её телу и словно запульсировала, вытягивая через вскрывшиеся жилки кровь и душу. Вскоре женщина превратилась в сгусток лунного света. Но не тот, заманчиво-обещающий, таинственный и будоражащий, что по ночам молодым спать не даёт. А безнадёжный и бесполезный. Такой в роще Предков проливается на мёртвые глаза усопших, которых вот-вот поглотит земля.

   Шаркающие шаги. Тяжкий дух сырой земли.

   – Матушка, ты ли это?

   – Арада ... Глаза не открывай. Зачем потревожила?

   – Матушка, внуков твоих в Город свели. Скажи, живы они? Или уже рядом с тобой?

   – Глупая ... Это вы, живые, вместе. Пока ты дышишь, дети с тобою. Даже ушедшие. А здесь ... здесь все одиноки.

   – Матушка ...

   – Слушай меня. Не вздумай ещё кого звать. Знаю тебя, дурочку. Как почуешь, что я ушла, бросайся на пол и змеёй ползи из круга. До ближайшей воды. Омоешься – надень всё новое. Имя тоже новое возьми. Уходи из избы, где родовое «гнездо» пожгла. Живи до последнего дня под общей крышей – небом над головой. Коли не послушаешь, вместе с детьми до срока в землю ляжешь.

   – Но ...

   Снова тишина.

   Арада замерла. Не выйдет из круга, пока своего не добьётся. Всю семейную жизнь свекровь над ней тряслась, оберегала. Знания свои не передавала, говорила, что любит, как родную дочь. Даже люто страдая, перед смертью за руку не взяла – дара своего пожалела.

   Запах тухлого мяса. Словно из миски с кровью, которую отхаркивал больной муж.

   – Арада, любушка! Дай обниму после разлуки.

   – Азур?.. Азур, муж мой, детей наших в Город отвели. Скажи мне, живы ли они? Поможешь ли вернуть их? Да, виновата я. Не додумалась бежать с ними – хоть на Гору, хоть в заброшенные шахты, – частила женщина, не замечая удушья. – Но я найду Велека и Байру, коли живы ещё. Нет – со всеми поквитаюсь.

   – О детях потом, Арада. Тосковал по тебе. Всё вспоминал улыбку, глаза ... Взгляни на меня, родная.

   Женщина заскребла ногтями по шее – дышать было нечем.

   – Милая ...

   Арада упала и, теряя сознание от боли в спадающихся лёгких, поползла из круга. Уткнулась лицом в зловонную едкую слизь, чуть не захлебнулась от рвоты, едва не вывернувшей нутро наизнанку. Какой-то щепкой раскроила щёку. Но остановилась, только когда ткнулась макушкой в колодезный сруб.

   И как она раньше не замечала, сколько живительной силы в прохладном ночном воздухе! Каким родным кажется далёкий небосвод ... Как сладко пахнет вода в замшелой глубине колодца. Воды ... скорей добраться до воды.

   Распахнутые окна и двери избы источали жадную, завистливую злобу ко всему живому:

   – Арада, вернись ... Арада ...

   Женщина опустила бадейку. Еле вытянула её слабыми руками. Опрокинула на себя.

   Жива.

   Отдышалась. Поднялась и пошла по улице, не думая о наготе. На бывшее жилище не оглянулась, знала: чёрный круг, даже невидимый днём, будет караулить любого, кто ступит на крыльцо.

   Сняла с чьего-то забора позабытое в хлопотах покрывало.

   Куда теперь? К детям, наверное, нельзя вот так сразу – неочищенной, не поименованной заново. Успеть бы до рассвета добраться до рощи Предков. Возле неё на широком камне Всеобщий староста всегда нарекает младенцев. Кто даст спасительное имя и закрепит его наговором? Ведь без него мир не примет новую душу. Всеобщий ... Он был добр к ней: соединил с обречённым Азуром. Оправдал свекровь, занимавшуюся тайным лекарством. Отстоял мельницу, которую хотел забрать у вдовы родственник мужа – всё равно работать на ней некому. А староста каждый двор обязал за жерновами смотреть, чинить обветшалое, чистить запруду. Да и брату помог.

   Но свёл детей в Город. Тогда на разум словно затмение нашло – повиновалась, сама сыновей ему в руки отдала.

   Нет. Пойдёт одна. Пусть судьба решит – жить ли ей.

   Женщина миновала мёртво заснувшие избы и не увидела, что от изгороди богатого старостиного дома отделилась тень и заскользила следом.

   – Предки всемогущие, куда ж она так несётся? – прошептал Всеобщий, споткнувшись в кромешной темноте. Вынул ниточку бусинок, отнятую у вороватого сынка Родика, и присвечивая ими под ноги, стал тихонько догонять Гераду.

   Показалась роща. Небо просыпалось, венчая её розовато-золотистой рассветной короной. Тоненько просвистели самые смелые птицы. С шумом листвы, с разноголосым утренним хором Арада почувствовала себя возрождённой. Словно и не было чудовищной ошибки, которая едва не стоила ей жизни. Сейчас переберётся через ручеёк, и вот он – камень, где когда-то счастливый отец высоко поднял новонаречённую дочку и показал её миру. А потом и она обливалась радостными слезами и гордо оглядывалась на соседей: первенец ... второй сын ...третий.

   Арада стояла в холодной воде, следя за алыми струйками возле разбитых ног. Надо же, и не заметила, как поранилась.

   – Не трогай её! Мамонька, я здесь!

   Женщина не посмела поднять глаз.

   Чудо! Может, это старшенький Велек позвал её из-под песчаной насыпи в роще?

   Или она сама уже не в этом мире, а там, где нет боли и печали? Вспомнилось: «...здесь все одиноки».

   Нет, какова свекровушка: везде успела обхитрить простоватую Араду.

   – Не трогай, я сказал!

   Всё же это не её сыночек, ласковый да обходительный. Грозная сила в знакомом голосе.

   Словно жаркой волной из распахнутой печи обдало женщину. Рядом кто-то беспомощно заплюхал руками по воде и голосом Всеобщего завопил:

   – Хватит! Не надо!

   Арада повела безумными глазами – староста растерял всю важность, пытался перевернуться со спины на бок. Отплёвывался и жалобно моргал.

   А к ней уже словно плыл по воздуху Велек.

   Туман в глазах рассеялся, и женщина бросилась было обнять сына. Вроде вот же он, её первенец: русые кудряшки, карие, как у отца, глаза. Но родное ли сердце бьётся под рубахой ненавистного всем людям с подворий цвета? Да и взгляд ... Будто не мать перед ним, а малая зверушка лесная. Ещё и Родик этот. Никогда Арада не жаловала ребячьего заводилу: то в одно сыновей втянет, то в другое. И тут словно грудью на острый сук напоролась:

   – Велек ... А где Байру? Где мой малыш?

   – В Городе, мама. Не плачь, я верну его.

   – Как же так, Велек?.. Ты бросил меньшого брата?

   Как странно, пугающе пристально посмотрел её ребёнок. Но отчего-то душа успокоилась, отчаяние отступило. Поняла: разлучили детей, Велек сам чудом спасся. Но брата не Городу не оставит. Арада, как сонная, из ручья вышла и на тёплые голыши присела.

   Всеобщий на четвереньках из воды выполз, но встать или рядом сесть не посмел. Зашарил под мокрой рубахой, забормотал что-то.

   – Чего это он? – грубовато спросил товарища Родик. На спине зачесались шрамы от плётки старосты. Так захотелось ещё раз увидеть, как обидчик беспомощно в ручье барахтается.

   – Колдунов призывает.

   Радужка Велековых глаз словно провалилась, уступив место мрачной черноте. А Всеобщий взвыл, отряхивая с ладоней амулеты вместе с обожжённой кожей. Потом заскулил, разглядывая раны:

   – Помилуй ... Я не виноват, Правила заставили ... За ослушание – смерть. Не только мне ...

   – Правила? В каких Правилах говорилось, что я и Байру должны были умереть?

   – Нет, не умереть! Колдунами стать ... Власть над миром получить.

   – Вот как? А почему ты для своего сына власти не пожелал?

   Староста замер, потом опёрся на израненные руки, не чувствуя боли, и отполз подальше от мальчиков:

   – Какой сын? Нет у меня сына ... Тебе известно, что нельзя Всеобщему старосте семью иметь. За ослушание ... Узнают в Городе, тогда ...

   – Так ты за ребёнка боялся или за себя? Что, окажись он в Городе, колдуны о твоих грешках проведают?

   – Нет! Нет! – Всеобщий побелел, подскочил и бросился под защиту дубовых ветвей в рощу. Но упал как стреноженный.

   Арада встала было – поднять, помочь, но Велек остановил:

   – Он мёртв, мамонька.

   – Сынок, это ты его ... – женщина так и не смогла вымолвить: убил.

   – Нет, что ты, мамонька. Он сам себя изнутри источил. Так дерево с подгнившей сердцевиной в бурю валится.

   – Выходит, у Всеобщего ребёнок был? Не знал раньше ... Он бы у меня ... – досадливо мотая головой, сказал Родик.

   Велек горько усмехнулся:

   – Разве позволили бы всемогущие Предки такому мерзавцу сына иметь?

   ***

   Один день гаже другого. Плотные слои тумана, стелившиеся понизу, сделали волглыми полы плаща. Поднялись над головой, истончаясь и не закрывая бельмастого солнечного пятна. Верховный разглядывал первородный камень. Чёрные радуги потускнели и застыли. Не отступало ощущение потери, разрушенной основы. Из записей предшественника Дилада он знал, что неограниченными способностями городские колдуны обязаны именно каменной плоти сокровища. Не каждый может принять их. Для этого и существовали испытания, начиная с перехода и заканчивая извлечением скрытых личных возможностей. Их пробуждению способствовала свирепая, бесчеловечная жестокость и муки. А также бесконечные тренировки. Верховный глянул на пальцы без ногтей, провёл лишёнными чувствительности ладонями по ужасным шрамам на горле, из-за которых казалось, что голова грубо пришита к телу. Он дорого заплатил за право быть сильнейшим. Но всемогущим ему не стать. Дело не в соперниках и изнурительной ежедневной борьбе. В камне. Невидимые трещины готовы его расколоть. Он чувствует их. Не только он. Ещё Дилад говорил ... Размышления прервали непривычно торопливые шаги:

   – Верховный, во внешнем мире беда. Всеобщий староста умер.

   – К лучшему. Он не оправдывал нашего доверия. Был слаб и плохо служил.

   – Значит, по вашей воле?..

   – Нет. Говори, в чём дело.

   – Он потревожил вызовом. Потом скончался. Мы ощутили воздействие. Но те, кто осмотрел тело, сказали – умер сам.

   – Назначить нового. На подворья наслать мор – Серую немощь или Чёрную язву.

   – Нет меры вашей справедливости, Верховный ...

   – При чём здесь справедливость? Кто-то, причастный к гибели старосты, начнёт тайно врачевать и обнаружит себя.

   – А если не начнёт?

   – Тогда поищем преступника в Городе, – Верховный чуть приподнял капюшон и воззрился на серого.

   – Но такого просто не может быть! – голос колдуна задрожал и перешёл в жалкий шелест. – Среди нас нет предателей ...

   – Ты не прав. Среди нас нет тех, кто ни разу не предал.

   Верховный, оказавшись у себя, дал волю гневу. Успокоился, испепелив груду одеял на ложе. Пока бродил по цветам сновидений, любовался миражом своего больного сознания, созданный им мир чуть не обрушился. Нет, не в первородном камне дело. В том, что за городскими воротами. В людях на жалких вонючих подворьях. Нужно ещё раз прочитать, что написал о них человеколюбец Дилад.