Текст книги "Измена. (не) Любимая жена (СИ)"

Автор книги: Лада Зорина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Глава 32

В доме было тихо. И даже непривычной я такую тишину уже не назвала бы. В последнее время как раз тишины тут было в избытке. Прислуга шушукалась по углам, но меня никто расспросами не донимал, а я делиться не спешила.

Горничная Оля, встретившая меня внизу, сообщила, что муж заперся у себя в кабинете и просил его не беспокоить.

А я и не собиралась. Даже об ужине решила не заикаться. Спущусь на кухню позже и что-нибудь себе сооружу. Сейчас мне хотелось просто побыть в тишине и покое, подальше ото всех.

Набирая в ванну горячую воду, куда опустила ароматическую бомбочку с запахом цитруса, я с усталостью размышляла о том, как сплоховала. С большим запозданием я поняла, какой дурочкой оказалась, не подумав отвоевать у Германа флешку с видеозаписью.

Вряд ли он её вот так запросто отдал бы, но с другой стороны, на что она ему теперь, когда видеофайл просмотрен?

Кто с подачи сволочи Алексеева так грамотно всё смонтировал?

Я закрыла кран, разделась и опустилась в воду.

Дело-то на самом деле в том, что там и монтировать ничего не пришлось. Из видео, если я верно всё поняла, всего-то выкинуто пару кусков почти наверняка пустой видеозаписи.

Да, пусть я и не могла объяснить, какого чёрта Алексеев вышел из подсобки, застёгивая ремень, потому что к тому времени полностью отключилась, но я точно знаю одно – никакого отношения ко мне это не имело и иметь не могло. Я и очнулась-то в той самой позе, в которой в сон провалилась.

Тут меня даже передёрнуло от одной лишь мысли.

Секс с Алексеевым… бр-р-р-р!

Сейчас, когда страсти слегка улеглись и усталость успешно гасила нервозность последних кошмарных дней, мне подумалось, что всё это несложно было бы объяснить.

Но тут неожиданно поднимала голову уязвлённая гордость и чувство собственного достоинства.

Герман до того проникся собственными ожиданиями худшего, что убедить его в моей неверности никого труда, считай, не составило. Стоило лишь подстегнуть его мрачную фантазию – и вот вам, пожалуйста. Его страхи с лёгкостью материализовались.

Вот только материализовались они как-то уж больно синхронно. Сразу несколько событий произошли в унисон, будто…

Я заёрзала в горячей воде от неприятных, тревожных мыслей.

Почему-то вспомнилась довольная усмешка Марины, развалившейся на нашей постели. Откровенно мрачный взгляд мужа, не слишком-то походившего на мужчину, только что получившего удовольствие…

И главное, он утверждал, что не изменял.

Почему-то об этом последнем я старательнее всего старалась не думать. Я боялась поверить в то, что могло оказаться просто-напросто ложью.

Если не изменял, то какого чёрта она делала в нашей постели?!

Я застонала и сползла под воду по самую макушку, вынырнув лишь когда воздуха в лёгких почти не осталось.

Вот только сомнения и странные мысли, закопошившиеся в голове, стоило эмоциях чуть поутихнуть, никуда не девались.

Воспоминания о сказанном, сделанном, увиденном и услышанном начинали преследовать и донимать, мол, взгляни на нас повнимательнее. Мы слишком уж несуразные, чтобы быть истиной.

Господи, что с нами произошло?..

Как и когда успело между нами накопиться столько, чёт возьми, недоверия, что мы сорвались, стоило произойти такой вот несуразице?

И вместо того чтобы её прояснить, мы накинулись друг на друга, словно не было трёх этих лет, где мы были вместе против всего остального мира.

«Во в этом, Лиля, и дело… – шепнул мне кто-то невидимый, но, очевидно, знающий куда больше меня. – Вы слишком долго были против всего остального мира. И мир вам эту сплочённость никак не может простить».

– Это ещё что за философствование с самой собой на ночь глядя? – проворчала я, укутываясь в полотенце.

Эдак я сейчас договорюсь до того, что определю нас обоих в жертвы и спишу со своего мужа вину за неумение говорить прежде, чем делать.

Вот уж нет. Ни за что!

Это усталость во мне говорит и… и голод.

Самое время что-нибудь съесть и отправляться на боковую.

Завтра у меня не только полный рабочий день, но и поиски съёмной квартиры. Не стоит подпадать под иллюзию, что это нормально – жить под одной крышей с поехавшим на своей ревности мужем, который сам почти наверняка изменил!

Но спускаясь вниз, я с отрезвляющей прохладцей в груди ощущала, что больше не на двести процентов уверена в том, что видела собственными глазами.

Как об этом с ним поговорить? Поговорить начистоту, без необходимости в тысячный раз ломать копья?..

Свет на кухне включать не стала. Обойдусь и панелью подсветки, тянувшейся над рабочей поверхностью и погружавшей просторное помещение в приятные золотистые сумерки.

Выудив из холодильника остатки пастушьего пирога и сок, я захлопнула тяжёлую дверцу… и едва не вскрикнула.

Герман и бровью не повёл. Он высился у холодильника с таким видом, будто всегда тут и стоял, это просто я умудрилась его не заметить.

– Го-о-о-осподи… – выдохнула я, прижав руку к чуть больше положенного распахнутому на груди халату.

– Извини.

– Н-ничего, – я отвела взгляд, отчего-то чувствуя до неуместного дикую неловкость. Будто с совершеннейшим незнакомцем на кухне столкнулась.

– Поздний ужин? – его взгляд опустился на выуженное из холодильника.

Я кивнула. На смену неловкости пришло замешательство. Муж выглядел очень уставшим, едва ли не измождённым, но прежнего гнева, которым он горел все последние дни, я в нём не замечала.

– Ты ужинал? – вопрос слетел с моего языка слишком привычно. Я не успела его придержать. Он рвался откуда-то из глубин моего естества, из той части меня, которая ещё не успела смириться с тем, что между нами всё кончено.

Муж поднял на меня сумрачный взгляд, который вдруг опустился ниже линии моего подбородка, сглотнул и почти прошептал:

– Не голоден.

У меня по спине пробежали мурашки. Есть почему-то тоже вдруг расхотелось.

Я чуяла – что-то произошло.

Но что?

И захочет ли муж этим со мной поделиться?..

Глава 33

– Очевидно, и в этом тоже моя вина, – с горечью отозвалась я.

– В чём? – он продолжал смотреть на меня с такой пристальностью, что мне казалось, почти меня и не слышит.

– В том, что у тебя нет аппетита, – я отвела взгляд, направилась к шкафчикам, где хранилась посуда. – Тебя ведь и это во мне не устраивало?

– Не понимаю, о чём ты.

– Ну как же? Моя работа не позволяла мне готовить так часто, как готовит любая другая добропорядочная жена, – я поставила тарелку на стол и вздохнула. – Во всяком случае, так мне Надежда Георгиевна сказала.

В тёмных глазах мелькнуло искреннее удивление:

– Моя мать такое тебе говорила?

Ну вот, наступало время копаться в старом грязном белье.

«Забавная штука, – подумалось мне почти с безразличием. – Раньше я до одури боялась заводить с ним подобные разговоры. Боялась ненароком поколебать в нём светлый образ его родительницы».

Герман очень долго и кропотливо выстраивал его для себя из тех жалких остатков, что позволяла ему память и обстоятельства. Сам ведь не раз признавался, что от избытка родительской любви никогда не страдал. Мать не слишком-то баловала его проявлением тёплых чувств. Считала, что мальчиков нужно растить в строгости. Отец и вовсе в воспитании сыновей почти не участвовал – слишком занят был бизнесом, чтобы отвлекаться на такие-то пустяки…

– Не будем об этом.

– Нет, – Герман вдруг оказался совсем рядом, перехватил мою руку, потянувшуюся к дверце микроволновки. – Нет, будем. Расскажи.

Его большая ладонь крепко охватывала моё запястье – ощущение странное, почти будоражащее. Неужели я за такой короткий срок так сильно отвыкла от его прикосновений? Теперь каждое виделось мне событием, приковывало внимание, выбивало из равновесия.

– Радости это тебе не принесёт.

– Плевать.

Я вздохнула.

– Как бы я ни пыталась это озвучить, прозвучит как упрёк.

– Я не прошу тебя давать своим словам оценку. Я прошу рассказать, – в низком голосе звучала настойчивость, но агрессии, к которой я за это время почти привыкла, не ощущалось.

С ним действительно сегодня творилось что-то мне непонятное.

– На твой день рождения, – я силилась припомнить в деталях, чтобы ненароком ничего не перервать. – Не на этот, а на прошлый, она поинтересовалась, как я готовила крем для торта. Но пекарь из меня, знаешь сам, никудышный. Я ей объяснила, что не хотела позориться перед гостями и не хотела портить праздник тебе, поэтому торт заказала.

Пальцы на моём запястье сжались крепче, но не конвульсивно, не зло, а словно в знак ободрения.

Это дарило странную уверенность в том, что уж на этот-то раз я буду понята и услышана.

– Твоя мать… она усмехнулась и… она сказала, что ты всегда считал ущербными женщин, не умеющих готовить. Что это лень во мне говорит и эгоизм. Что если бы я тебя любила по-настоящему, не занималась бы ерундой, не продавала свои цветочки, а всю себя посвятила бы дому.

Нет, всё-таки это звучало до сих пор унизительно. Унизительно и обидно. И я не могла отделаться от ощущения, будто жаловалась, дала слабину и наябедничала Герману на его мать.

Не стоило этого делать. Что на меня нашло? Зачем я поддалась этой слабости?

– Почему ты не рассказала?

Я продолжала смотреть на сжимавшую моё запястье руку. Странное тепло разливалось по всему телу, и сейчас мне казалось, оно каким-то образом меня успокаивало, не позволяло в который раз расшалиться и без того сдавшим нервам.

– Для чего? – я подняла на него взгляд. – Я знаю, что у вас с ней и так отношения не из простых. Знаю, что ты всё равно её любишь и… рушить ваше хрупкое перемирие я бы не стала.

– Тебе стоило мне рассказать, – и снова сказано с нажимом, без злобы.

Я едва пожала плечами и осторожно высвободила руку из его хватки:

– Знаешь… это уже и не важно. Вышло как вышло.

Я повернулась, чтобы накрыть крышкой ёмкость с остатками пастушьего пирога и отправить его в холодильник. Но не успела.

Моя талия попала в кольцо крепких рук, и я оказалась прижата к пылавшему жаром мужскому телу.

Глава 34

От неожиданности и шока в первые мгновения я потеряла голос.

Горло онемело, и даже вдохнуть удалось с трудом.

Горячая ладонь провела по моему животу, всё-таки вынуждая втянуть в себя воздух сквозь сжатые зубы.

Объяснить переживаемое было сложно. Но отрицать очевидное не вышло бы – оказаться в кольце его крепких рук оказалось настоящим потрясением.

Я по нему безнадёжно скучала.

Скучала по тому, как таяла, исчезала его суровость, стоило Герману прикоснуться ко мне.

Он менялся, при этом оставаясь собой. Уходила жёсткость и бескомпромиссность. Он знал, что я не выдам его секретов – и никто не узнает, что за закрытыми дверями спальни он отпускал свой контроль, охотно сдавался на милость захлёстывавших его желаний и чувств, позволял мне всё. Всё, чего бы я в тот миг ни пожелала.

Господи, как давно это было… Будто воспоминания из прошлой жизни. Полуистёршиеся, полузабытые. До того эфемерные, что уже начинаешь сомневаться, не придумала ли ты их в попытке забыть жестокую правду.

– Ч-что ты творишь… – сил на вопросительную интонацию у меня не хватило.

Герман молчал. Дышал тяжело, уткнувшись лицом в мои волосы. Он был напряжён, слишком напряжён даже для человека, которого вдруг застало врасплох собственное желание.

Да что с ним такое творилось?.. Что могло измениться за этот длинный, но не слишком-то изобиловавший событиями день?

– Герман…

– Ты не должна была позволять…

Он осёкся, будто вдруг растерял все остальные слова.

– Не до… не должна была? Что позволять? Кому?

– Матери, – вытолкнул он из себя сквозь стиснутые зубы. – Она не имела права так с тобой говорить.

Он злился. На прошлое. И не знал, куда себя деть.

Но вместо того, чтобы выпустить гнев самым примитивным и простым способом, пытался отыскать… утешение?

Ничем другим я не могла объяснить его порыв и судорожность хватки. Боли он мне не причинял, держал бережно, но очень крепко, будто за невидимую соломинку хватался.

Я конвульсивно сглотнула.

Лиля, не надумывай себе ничего сверх. Слишком больно будет потом разочаровываться.

– Герман, что я могла… я не могла ничего возразить. Не хотела.

Он едва ощутимо потянул меня на себя, сопроводив это едва слышным:

– Почему?

– Разве не очевидно? – я тоже зачем-то перешла на шёпот. – П-потому что она твоя мать. Потому что… потому что я хотела понравиться. Хотела доказать, что достойна тебя.

– Достойна, – повторил он с нажимом. – Что за идиотское слово… Я взял тебя в жёны, твою-то мать. Разве это ни о чём не говорит?

Из моей груди невольно вырвался полузадушенный всхлип:

– Этот вопрос задавать нужно не мне, понимаешь?

Мне вдруг показалось жизненно важным заглянуть в его тёмные от непонятной боли глаза. Я крутнулась на месте, и он не противился.

– Герман, – я прислонила ладони к его лицу и заставила взглянуть на себя. – Ответь, ты меня понимаешь? Ты понимаешь, почему я молчала? Почему позволяла так к себе относиться?

Он был бледен. И без того жёсткие, но бесконечно красивые черты лица заострились. Во взгляде таилось невысказанное.

– Понимаю, – его голос зазвучал глухо.

– Так скажи мне, почему?

Кажется, он сглотнул, прежде чем ответить на мой вопрос:

– Ты любила.

Слева заныло, но я не позволила себе даже поморщиться.

– Любила, – откликнулась эхом.

– Но со мной быть нелегко, – неожиданно продолжил муж. Взгляд его потерял ясность, он смотрел куда-то в пространство. – Ты любила до тех пор, пока эта любовь не стала тебя тяготить. Разочаровывать. Я это умею.

– Умеешь?..

– Разочаровывать тех, кто меня любит, – неожиданно усмехнулся он, будто что-то припомнил из собственного прошлого. – Всю жизнь кого-нибудь подводил. Неотзывчивый сын, неромантичный жених, недостаточно раним, недостаточно нежен…

Он бередил старые раны. Вытягивал из воспоминаний въевшиеся в самую кость обвинения. Незнакомые мне обвинения, потому что со мной… со мной он был и романтичен, и раним, и бесконечно нежен.

Да почему же, чёрт возьми, он говорил об этом сейчас!

Сейчас, когда между нами всё так непросто, тяжело и запутанно! Когда мы на пороге очевидного для обоих решения – сдаться под гнётом взаимных обвинений, лжи и непонимания.

– Герман, ты ни в чём меня не разочаровывал. Никогда. Ни в чём, кроме… кроме всего, что случилось недавно, – слёзы подкатили к горлу до того неожиданно, что я едва не поперхнулась.

Крепкие руки усилили хватку, заставив меня невольно охнуть.

– Я… я не знаю, что сегодня с тобой произошло, но…

– Мне плевать, – оборвал меня муж и зарылся лицом в мою шею. – Мне плевать.

Его дыхание обжигало мне кожу.

Моя голова начинала идти кругом. Я отказывалась что-либо понимать.

– Я н-не… н-не понимаю…

– Не могу тебя отпустить. Кого угодно… не тебя. Даже если… даже если что-то и было. Я забуду. Я…

– Что?.. – его последние слова выдернули меня из водоворота безумия. – Что ты сказал?..

– Если даже ты изменила…

Мысль оформиться не успела, а тело уже реагировало. Я со всей силы лягнулась, вырываясь из объятий мужа. Эффект неожиданности сработал – он пошатнулся и отступил.

Так вот как он рассудил… Снизошёл до того, чтобы простить. Простить несуществующую измену! А мне посоветует так же, наверное, поступить?

Внезапно вспыхнувшее между нами желание безнадёжно разрушилось, разлетелось осколками, истаяло в пыль.

– Уходи, – не в состоянии сдержать дрожь, я снова отвернулась к столу. – Убирайся! Видеть тебя не хочу. Ни видеть, ни слышать!

Глава 35

Твою-то мать…

Герман привалился к столу, пережидая, пока утихомирятся захлестнувшие его ощущения.

Он терял контроль – стремительно и окончательно.

Способность ясно мыслить покинула его ещё с тех пор, как в голову принялись лезть первые подозрения после того грёбаного корпоратива. Сейчас… сейчас всё было во сто крат хуже.

Но.

Он её терял. Он понимал это теперь со всей отчётливостью.

И если в ближайшее время не распутать этот адский клубок страхов, сомнений, ложной информации вперемешку с недосказанностью… чёрт знает чем это может закончиться.

А то, что сейчас он принялся распускать руки, окажется ещё цветочками.

Он слышал, как далеко наверху хлопнула дверь её спальни, оттолкнул себя от стола и побрёл в кабинет.

Он не собирался к ней прикасаться, он вообще не думал об этом. Он вышел на кухню, устроив себе перерыв, пока пересматривал добытые людьми Ильмина полные записи с камер видеонаблюдения. Он всего-то хотел добыть себе стакан воды.

Но Лиля оказалась на кухне.

И этот простой факт неожиданно выбил его из колеи.

Вот она, деловито роется в холодильнике в поисках позднего ужина. Их огромный дом замер в дремоте, свет везде потушен, кругом уютная тишина.

Всё как всегда. Ничего не случилось.

И как бы ему, чёрт возьми, хотелось в это поверить.

Выключить голову, выбросить оттуда все мысли, просто забыть.

На мгновение ему показалось, он готов. Он правда готов всё забыть.

Забыть. Даже если она… даже если что-нибудь на том корпоративе и произошло.

Герман вошёл в кабинет, закрыл за собой дверь, рухнул в рабочее кресло.

Перед ним стоял ноутбук с поставленным на паузу видео.

И воды не попил.

И тело продолжало вибрировать от пережитого.

Он какой-то, мать твою, извращенец. Одна половина башки вроде бы ещё функционирует, вторая… вторая отключена и продуцирует исключительно образы. Яркие, жаркие, совершенно сейчас неуместные.

Он хотел её.

Он так сильно хотел её… как никогда не хотел.

Потому что чувствовал, что она от него ускользает?..

Страх придавал его желанию какай-то странный, новый оттенок. Глубину и силу, которую может породить только отчаяние.

И как погасить в себе всё это, он понятия не имел.

Герман провёл ладонью по лицу и медленно выдохнул. Проверил таймер на видео и отжал кнопку паузы.

Он всё же был прав – как такового монтажа не было и в помине. Вырезанные фрагменты – сплошь пустое видео, пустой коридор.

Просмотр по сути не дал ему ничего. Лишь позволил убить время, которое он провёл бы, проворочавшись с боку на бок в своей холодной постели.

Но свет на произошедшее не проливал.

Зато под утро позвонил его начбез. Невзирая на исключительно ранний час, звучал так, будто и не ложился:

– Герман Александрович, не разбудил?

– Нет, – он откинулся на спинку кресла и потёр саднившие веки. – Я же сказал, можешь звонить мне в любое время суток.

Ильмин угукнул и кашлянул – непривычное для него выражение неуверенности:

– Кгм… я понимаю, что вы ждёте новую информацию. Но дело в том, что мне вас порадовать нечем.

Герман постарался не обращать внимания на то, как уже привычно затянуло под рёбрами.

– Нечем, потому что есть только плохие новости или?..

– Нет, не в этом дело, – поспешил возразить Ильмин. – Просто нет по сути никаких новостей. Ничего нового мы не нарыли. Лиля Сергеевна… чистая она. Ни с кем и нигде, помимо работы, в последнее время не встречалась. Подругу из этого списка я исключил, как вы и просили. С ней она регулярно на перерыве в кафе ходила или по магазинам. Не знаю, откуда черпали информацию ваши сторонние источники, но по моей линии всё тихо.

– Услышал, – он боролся с желанием шумно выдохнуть, чтобы выпустить из себя скопившееся внутри напряжение. – Продолжайте работу.

– Понял. И вот ещё что. Сотрудники из фирмы безопасности магазина к диалогу открыты. На случай если решите лично их опросить. Если вам понадобиться задать какие-то личные вопросы…

– Перешли мне их контакты.

Ильмин пообещал выйти на связь, как только появится что-нибудь стоящее внимания.

Через пару минут на экране ноута высветилось уведомление – пришло письмо с контактами сотрудников фирмы.

Герман открыл почтовую папку «Входящие».

Кажется, он уже знал, как пройдёт его сегодняшний день.

Пройдёт он вдали от офиса и любых рабочих вопросов.

Глава 36

Дорогу к себе в спальню я почти не помнила. Сознание включилось не раньше, чем за моей спиной захлопнулась дверь.

Я кое-как доковыляла до постели, рухнула в неё и свернулась калачиком.

Меня до сих пор ощутимо трусило. По телу прокатывались волны жара, природу которого я не хотела сейчас анализировать.

Нет, нет, только не сейчас.

Тогда пришлось бы честно признать, что я и себе самой не могу доверять. А что же мне тогда остаётся?

На смену бесконтрольно вспыхнувшему желанию, которое мало-помалу всё-таки отступало, приходила злость на себя за эту непростительную слабость.

Герману сложно сопротивляться. Очень. Очень сложно.

Мне удавалось это делать только вначале нашего с ним знакомства и ровно до нашей первой ночи.

Потом любое сопротивление казалось безумием. Моё тело жаждало его с пугавшей меня силой. И почему-то я был уверенна, что наш страшный разлад, конечно же, сведёт на нет даже мысль о новой близости.

Как же страшно я ошибалась...

Я закрыла лицо ладонями и тихонько застонала.

Да разве же это укладывается хоть в какие-то рамки разумного?

Мы почти на пороге развода, между нами – пропасть и хаос. А стоит только коснуться друг друга…

Но я всё-таки должна быть ему благодарна за сказанное. Его слова помогли мне вернуться в себя и сбежать, пока не случилось то, что ещё больше запутало бы нашу и без того непростую и странную ситуацию.

И вот тут злость во мне наконец-то победила желание. Я села в постели и растёрла выкатившиеся из глаз слезинки.

Он вот, значит, как рассудил. Он готов меня простить.

Простить за тот тяжкий грех, которого я не совершала!

Как будто не слышал ни слова из того, что я ему говорила!

Истосковался, видите ли. Готов уступить. Готов забыть и простить.

Промучившись всю ночь без сна, наутро я кое-как сползла с постели – с гудящей головой и потяжелевшими веками.

Порадовало только одно – когда спустилась в столовую, выяснилось, что муж давно уехал.

– Герман Александрович куда-то ни свет ни заря отправился, – доложили мне за завтраком.

Я задумчиво отпила свой крепкий кофе и почувствовала, что задышалось чуточку легче.

И куда нелёгкая его понесла в такую рань? Может, что-то на работе стряслось?

Впрочем, меня не должно это интересовать. Не должно – и точка.

У меня полно своих дел, помимо работы.

Вот только с ними не особенно-то задалось.

Вечно крутившийся в магазине Алексеев не появился ни до обеда, ни после. Какое-то время я ещё кусала губы, не решаясь заговорить о нём с начальством, но отчаяние поджимало.

Я должна была как можно скорее узнать, кому и зачем он отдал ту проклятую видеозапись. И он просто обязан мне рассказать, почему так долго не выходил из подсобки. Что он там, чёрт возьми делал, когда я отключилась?

За десять минут до окончания обеденного перерыва я прямо в торговой зале перехватила возвращавшегося в рабочий кабинет Милованова:

– Егор Андреевич, можно вас на пару слов?

Он обернулся.

– Что-то случилось?

Да тут и не знаешь, с чего начать…

– У нас? Нет, у нас всё в порядке. Я просто… вы не с Алексеевым обедали?

Милованов мотнул головой, но как назло, этим и ограничился.

– Он вам зачем-то понадобился?

– Не сказать чтобы… мне нужно кое-что спросить у него. Вот я и подумала…

– Нет, я его сегодня не видел.

– А вчера?

– И вчера.

Ну это ли не странно?

– Кгм… а могу я как-то с ним связаться?

Светло-карие глаза моего начальника прищурились:

– Нет, всё-таки что-то случилось.

Милованов знать не знал ничего о том, что происходило на корпоративе. Он вообще умудрялся пропускать мимо любые вопросы, не касавшиеся работы. И как объяснить ему своё внезапное и жгучее желание срочно переговорить с его деловым партнёром, я совершенно не понимала.

Оставалось только ругать себя за то, что из-за нервозности и кошмарного недосыпа сосредоточиться не получалось. Я так и не смогла хорошенько продумать, что буду плести Милованову, если он примется в подозреваку играть.

– Егор Андреевич, правда, ничего не случилось. Просто… просто на корпоративе мы с Валерием Викторовичем обсуждали один вопрос. И я хотела кое-что уточнить. И…

– Я от него уже несколько дней ничего не слышал, – неожиданно признался Егор Андреевич, заставив меня замолчать с приоткрытым ртом.

Кажется, он и сам испытывал по этому поводу некоторое беспокойство, просто старался этого не показывать.

Кровь отхлынула у меня от лица. Всё тело странным образом онемело.

Нет. Да нет же… Нет.

Нет, если бы Герман в приступе гнева… нет, не настолько же он заступил за черту.

Ведь не настолько же, верно?..

Глава 37

– Лиль, ну ты чего?..

Вернувшаяся с обеда Света обнаружила меня мечущейся по торговой зале. В кафе я сегодня вместе с ней не пошла. Потому что дожидалась начальства в надежде вызнать хоть что-нибудь об Алексееве. Но подруга приволокла мне целую коробку с полноценным обедом, в которому я уже вряд ли притронусь.

– Свет, ты же прикроешь? Я на такси буквально туда и обратно. Милованов опять куда-то по делам укатил, и я не успела у него отпроситься.

– Слушай, ну не думаешь же ты, что Ахматов… – она замолчала, прикусив нижнюю губу. На её милом лице читалось откровенное замешательство.

И это только усилило мою и без того бушевавшую панику. Вот. Вот именно. Подруга в этом не признавалось, но у неё на лице ведь написано, что она тоже не уверенна в способности моего мужа сдержать свой разрушительный гнев.

– Свет, ты сама всё понимаешь. А я просто свихнусь, если прямо сейчас не узнаю. Будто мне и без того мало головной боли. Просто… согласись, на Алексеева это совсем, совершенно не похоже. За всё время, что мы тут работаем, он дольше чем на день никогда не пропадал.

Я зря стала проговаривать свои наблюдения вслух – так они обретали отчётливую форму, звучали ещё убедительнее, ещё страшнее.

– Понимаю. Лиль, я всё понимаю. Езжай, – она отошла к стойке, забрала с неё мой несостоявшийся в обед. – Я это в холодильник пока положу. Вернёшься и пообедаешь.

Она посмотрела на меня очень пристально.

– Ты ведь вернёшься, верно?

– Само собой. Рабочий день в самом разгаре.

Подруга вскинула к глазам запястье с часами:

– Так, если через час я от тебя весточки не получу, я на офис Ахматова полицию натравлю.

Невзирая на всю нервозность, я умудрилась коротко рассмеяться.

Полицию надо было вчера вызывать. Прямо к нам на дом. Потом что происходившее вчера ночью на кухне иначе как преступлением против здравого смысла не назовёшь.

Совершенно неуместные воспоминания…

– Обо мне не беспокойся. Серьёзно, Свет, обо мне стоит меньше всего беспокоиться.

– Неужто? – подруга окинула меня выразительным взглядом. – Ты, Лиль, конечно, и в пять утра после целой недели беспробудной гульбы будешь выглядеть красоткой, но…

Да знала я, знала. Бледность, тусклый взгляд, тени под глазами от недосыпа. Вот уж где красотка, ничего не скажешь…

– Не критично, – я сунула телефон в сумку и поправила лацканы пиджака. – Это всё поправимо. Мне только нужно узнать, поправимо ли всё в случае с Алексеевым.

– Ну, бог в помощь, – Света отправилась в подсобку вместе с обедом. – Но я не шучу. Жду час и вызываю подмогу.

Вот так полетели к чертям все мои намерения забыть о вчерашнем, начать поиски съёмкой квартиры и планирование своего ближайшего будущего.

Всё собою затмила тревожная информация от Милованова.

Из-за перманентного стресса работавшее на всю катушку воображение рисовало инфернальные картины.

В итоге наименьшим злом мне уже начинало казаться банальное избиение.

И я знала, если это случится, Герман ни за что не будет скрывать того, что натворил. Не будет замалчивать, не будет отнекиваться и прятаться от ответственности. Он примет последствия с гордо поднятой головой. Потом ещё заявит, что Алексеев недостаточно получил. Что стоило лучше стараться.

В вопросах утверждения власти Ахматов предпочитал открытость, и все его намерения, все его действия отличала прозрачность. Да, это я. Я это сделал. Потому что это моё право – право сильного. Я отстаиваю, я защищаю, я беру своё.

А меня он по-прежнему считал своей.

Вчерашний случай на кухне это доказывал.

При том что поцелуй в своём кабинете сам же окрестил ошибкой, которая не повторится.

Какие ещё тут могли быть выводы кроме тех, что напрашивались? Холодным разумом там и не пахло. Он действовал, полагаясь на то, что чувствовал и переживал.

А это опасно. В первую очередь для тех окружающих, кого Ахматов мог причислить к виновным в своём состоянии.

«Ты слишком строга, – возразил моим мыслям невидимый некто. – Он никогда не позволял себе ничего, за что его можно было бы считать откровенно жестоким. Он знает, что за подобное ты его никогда не простишь».

Я усмехнулась этому неожиданному возражению, поймав в зеркале заднего вида любопытствующий взгляд таксиста.

Думаю, сейчас мы с Германом слишком далеки от той точки в наших с ним отношениях, когда его действительно тревожила перспектива быть мною непрощённым.

Проблем с пропуском на главном ресепшене не возникло. Я пересекла громадный холл офисного здания, поднялась на тринадцатый этаж, свернула налево, ко входу во владения генерального, но дверь оказалась закрытой.

Я нахмурилась, взглянула на часы.

Время обеда давно миновало.

Хотя большим начальникам закон обычно не писан.

Но ведь и секретарша отсутствовала – двери в приёмную оказались закрыты.

И я уже развернулась, чтобы отправится на поиски хоть кого-нибудь, кто пролил бы свет на ситуацию, когда завидела в коридоре ещё одного посетителя – ко мне приближалась рыжеволосая дрянь.

Марина Игнатьева.

Глава 38

Избежать нежелательной встречи было попросту невозможно. Завидев меня, она ни на мгновение не замялась, не замедлила шаг. Даже, кажется, сильно не удивилась.

Наши взгляды встретились, и на алых губах заиграла плотоядная усмешка. Во взгляде – ни следа неловкости или, упаси боже, стыда за всё, чему я стала свидетельницей.

Будто ничего и не произошло.

Мне почти до отчаяния захотелось, чтобы в коридоре появился ещё кто-нибудь. Чтобы наш неминуемый диалог прервали, чтобы ему помешали.

Но чуда не произошло. Пора бы вообще прекращать на чудо надеяться. Слишком ненадёжное это занятие – уповать на вмешательство высших сил, когда ощущение такое, будто эти самые силы и толкают всю твою жизнь к неминуемому краху…

– Лиля? – Игнатьева бросила взгляд на двери приёмной. – Привет. Что ты тут делаешь? Тебя что, в приёмную не пустили?

В последней фразе было столько нескрываемой насмешки, что у меня на мгновение от такой наглости даже язык отнялся.

– В приёмной никого нет, – ледяным оном отозвалась я, и не подумав здороваться.

– Хм, – рыжая стерва покрутила в руках пачку папок, которые явно планировала передать в приёмную Герману.

Или, может быть, папки были только предлогом. Может, они договорились встретиться в его кабинете после обеда, чтобы…

– И как давно ты здесь стоишь?

– Для тебя подобное в порядке вещей? – меня совершено не интересовали ни долгие вступления, ни пустопорожние беседы. Уж точно не с той, кого я застукала в постели с собственным мужем.

На мой вопрос Игнатьева недоумённо моргнула, приподняла идеально подведённую бровь: