Текст книги "Целуй меня (ЛП)"
Автор книги: Л. п. Ловелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
Глава 22
Неро
Как только Уна завершает разговор, меня охватывает ослепляющая ярость. Я пытаюсь перезвонить ей, но номер уже недоступен. Как она могла пойти на это? Издав звериный рык, я швыряю телефон через всю комнату. Угрюмый Джио молча стоит у двери, скрестив на груди руки. Упираясь локтями в колени и подавшись вперед, на диване сидит Джексон. Его я вызвал потому, что в данный момент мне не нужны никчемные дерьмовые советы Джио. Я жажду крови. Я хочу войны, и Джексон организует мне ее.
– Она всего в двадцати милях от базы, – говорит Джио, опуская айпад на кофейный столик. На карте мигает маленькая красная точка. Когда мы в первый раз перехватили Уну в Париже, то усыпили ее, и я приказал врачу вживить ей в шею «жучок». Сама она ни за что о нем не догадается. Надеюсь, русские не станут сканировать ее на предмет возможных следящих устройств.
– Даже если мы сумеем добраться до базы, Николай сгонит туда целую армию. Эта операция по спасению Уны будет чистым самоубийством.
Я чувствую себя совершенно беспомощным, и это невыносимо. Вцепившись в край стола и склонившись над ним, я пытаюсь убедить себя, что еще не все потеряно, что мы еще поборемся, но, черт возьми, она сложила оружие, даже не сказав мне. Она сделала все за моей спиной, поэтому у меня нет ни плана, ни способов добраться до нее. Она вычеркнула меня из состава игроков, и теперь я просто сторонний наблюдатель, а Уна вместе с моим ребенком в неприступной крепости у человека, которого она в открытую называла сумасшедшим.
– Найди способ связаться с Сашей, – обращаюсь я к Джио. Он хорошо разбирается в компьютерах и разном хакерском дерьме. Уверен, он найдет способ отправить сообщение парню. Сейчас Саша вполне может оказаться для нас единственным связующим звеном с Уной. Джио кивает и выходит из комнаты.
Джексон смотрит на меня.
– Что ты задумал?
– Собери всех парней и свяжись с Девоном. Я хочу, чтобы к завтрашнему утру все были в сборе. Мы спалим дотла этих русских. Если хочешь поймать гребаную крысу – выкури ее.
Девон – мой Нью-Йоркский капо, безгранично преданный и смертельно опасный. Никого из парней не придется просить дважды, когда речь зайдет о том, чтобы прикончить русских.
– Будет сделано, – он поднимается на ноги. Я наливаю себе виски. Джексон задерживается перед дверью. – Мы вернем ее, босс, – и после этих слов выходит.
Надеюсь, он не ошибается, иначе моей ярости не будет предела, я поставлю раком всю гребаную русскую «Братву». В конце концов, что мне терять, если не будет ни Уны, ни ребенка?
***
Я стою перед одним из клубов, принадлежащих русским. Неприметного вида кирпичное здание в Нижнем Ист-Сайде, расположенное между двумя сетевыми ресторанами. Обычный человек даже внимания на него не обратил бы, но я-то знаю.
Прислонившись к капоту своей машины, я подношу сигарету к губам и делаю глубокую затяжку. Уна не выходит у меня из головы. Интересно, что он с ней сделал? Эти мысли только подогревают мою ярость, они – как постоянный приток кислорода, подпитывающего адский огонь.
Из-за угла появляется Джексон и вальяжной походкой направляется ко мне.
– Может, ты отойдешь? – говорит он с коварной улыбкой. Мы пригибаемся за моей машиной, двое его парней укрываются за рядом стоящей. Я отбрасываю окурок, и Джексон протягивает мне простенький сотовый телефон. Нажимаю на кнопку, и через несколько секунд улица содрогается от взрыва. Грохнуло так, что уши заложило. Я даже отсюда чувствую жар взрывной волны, от которой в соседних зданиях повылетали окна.
Джексон запрокидывает голову и демонически хохочет:
– Кому жареных русских?
Выпрямившись во весь рост, я наблюдаю за тем, как пламя охватывает невысокую кирпичную постройку и, распространяясь с невероятной быстротой, перекидывается на соседние рестораны. Люди с криками бегут по улице, из ресторанов, пошатываясь, выходят посетители. Из русского клуба – никого. Джексон заложил такое количество взрывчатки, что от здания вдвое большего размера не осталось бы и камня на камне.
Как и следовало ожидать, крыша клуба медленно проседает, а потом проваливается внутрь, превращая здание в пылающие руины. Раздается еще один взрыв, от которого содрогается земля.
Обойдя машину, я сажусь на водительское сиденье. Окно с моей стороны выбито взрывной волной, но мне все равно. Это только одна из двенадцати запланированных по всему городу акций. Николай решил, что сможет забрать принадлежащее мне, и ему за это ничего не будет? Пусть полюбуется на последствия. За себя я не переживаю – что еще он может мне сделать? Он и так забрал у меня все, поэтому теперь и я с удовольствием понаблюдаю, как кровь русских тварей (пусть и не его личная) будет заливать улицы Нью-Йорка.
Отъехав за несколько кварталов от места взрыва, я звоню Чезаре.
– Неро, – раздается его голос из автомобильных динамиков.
Джексон отворачивается к окну, делая вид, что наш разговор его не интересует.
– Уна у Николая, – сообщаю я, и по моему ровному голосу невозможно догадаться, что внутри меня пылает ярость. – Звоню тебе из вежливости. Кажется, самое время связаться с твоими русскими друзьями.
– Что ты собираешься предпринять? – осторожно спрашивает он.
Я сухо усмехаюсь.
– Уже предпринял. И сожгу дотла все, к чему имеют отношение русские. Передай им: за каждый день, который я проведу без моей женщины и ребенка, своими жизнями заплатят русская женщина и русский ребенок, – рычу я сквозь стиснутые зубы.
– Нет. Ты заходишь слишком далеко. Она же сама из русских. Из «Элиты».
– Я ведь никогда не рассказывал тебе, какую участь Николай уготовил моему ребенку?
В ответ тишина.
– Он хочет сделать из него идеального бойца. С самого рождения воспитывать из него грозное оружие «Братвы».
Чезаре закашливается.
– Позволь, я позвоню Дмитрию.
Дмитрий Свелта – один из членов верхушки «Братвы», имеющий связи в российском правительстве. Он такой же продажный, как и все. Но продажность я как-нибудь стерплю, а вот с откровенным безумием Николая не договоришься.
– Николай много лет занимается этим с позволения «Братвы». Он создает их армию.
– Неро, я могу поторговаться с ними насчет ребенка, но она – русская, – говорит Чезаре таким тоном, словно Уна – собственность Николая, которую можно купить или продать.
Мои губы медленно растягиваются в улыбке.
– Это моя женщина. Это мой ребенок. И я ни у кого не спрашиваю разрешения. Знаешь, как я поступлю? Только попробуй встать у меня на пути, старик, и я раскрою все твои секреты. Попытайся остановить меня – и станешь моим врагом. Передай мое сообщение Дмитрию, хорошо? – я завершаю звонок и, откинувшись на спинку сиденья, вдавливаю педаль газа в пол.
– Значит, у нас война? – спрашивает Джексон.
– Такая война, что русским и не снилась, – я киваю и смотрю на него. – Я зову тебя поучаствовать в кровавой бойне. Ты со мной?
Джексон фыркает:
– Как будто тебе нужно спрашивать?! Таких больных на голову только двое – я и ты. Мы вернем Уну. Когда она рядом, ты чертовски покладист. Я имею в виду, что соскучился по крови и трупам, но Чезаре сейчас здорово обосрался, – он смеется, а я качаю головой.
Чезаре лучше поскорее выкарабкаться из собственного дерьма, потому что в данный момент я, не моргнув глазом, оторву его гребаную башку.
Глава 23
Неро
Джио сидит на пассажирском сиденье, и я почти физически чувствую исходящее от него напряжение. Обычно я прислушиваюсь к его советам, в конце концов, он рожден и воспитан в мафиозной среде. Он знает, как удержать власть в мафии и не потерять своего влияния. Но сейчас мне глубоко наплевать на мафию. Сейчас я все силы брошу на то, чтобы вернуть Уну.
Мы останавливаемся у причала. Я выхожу из машины и вдыхаю соленый морской воздух. Прикурив сигарету, делаю затяжку, а потом наблюдаю, как выдыхаемый мною дым уносит ветер. Подходит Джио, и мы идем к небольшому лабиринту из грузовых контейнеров в центре порта. Ни на секунду не засыпающая во мне ярость заполняет внутреннюю пустоту, образовавшуюся после ухода Уны. Я направляюсь к облупившемуся темно-синему контейнеру и открываю висящую на ржавых петлях скрипучую дверь. Одинокая лампочка, свисающая с потолка, отбрасывает режущий глаз желтый свет на все, что внутри. Джексон и Девон уже здесь – стоят с каменными лицами. Джексон приветствует меня кивком.
Девон несколько молод для капо. В отличие от Джексона, он вполне мог бы быть бизнесменом, банкиром или кем-то в этом роде, если бы не одно НО – этот молодой говнюк по-настоящему кровожаден.
Джио – это мое второе «я», потому что мы знаем друг друга всю жизнь. Он единственный человек, способный обуздать меня, если я вдруг перегибаю палку, а это случается часто. Он – моя совесть, потому что у него есть моральные принципы. А Джексон и Девон – мои капо именно потому, что у них моральных принципов нет.
Джексон делает шаг в сторону, и я вижу сидящих в углу двух человек, обнимая друг друга, они прижимаются к стене.
– Ведите их сюда, – говорю я и достаю из кобуры пистолет.
Джексон рывком поднимает на ноги женщину. Она тут же начинает плакать, и, захлебываясь от рыданий, тянется к ребенку. Девон подтаскивает ребенка. Теперь оба стоят передо мной на коленях. Мальчишке на вид лет двенадцать-тринадцать.
– Снимите с них мешки.
Джексон сдергивает с их голов мешки, и оба щурятся на свету. Женщине, наверное, чуть больше тридцати. Заплаканное лицо, прилипшие к щекам темные волосы. Парень светловолос, в отличие от матери. Он, конечно, обоссался от страха, но не плачет. Лицо бледное, глаза широко открыты, нижняя губа дрожит.
Глядя на них, я понимаю, что должен что-то почувствовать, потому что даже для меня это слишком жестоко. Эти люди мне совершенно не знакомы. Они не забирали Уну. Они не хотят забрать моего ребенка. Возможно, глядя на этого пацана, я должен подумать: «А что, если бы это был мой ребенок?». Но у меня таких мыслей не возникает. Я не чувствую ничего, кроме холодной ярости. У меня есть единственное желание. Я хочу, чтобы Николай раз и навсегда понял, что я не перестану преследовать его и не прекращу проливать кровь невинных людей до тех пор, пока улицы Нью-Йорка не окрасятся в красный цвет.
Я поднимаю руку с пистолетом, и тут же рядом встает Джио.
– Неро, пожалуйста…
Я бросаю на него гневный взгляд.
– Мать твою, не нужно меня просить…
Он приглаживает волосы и проводит ладонью по лицу.
– Это не останется без последствий. Если ты переступишь эту черту, обратной дороги не будет, – Джио пытается убедить меня и переводит взгляд на стоящую перед нами женщину. Она отворачивается, обнимает сына и плачет.
– На войне всегда есть потери, Джио. Пока я не верну Уну, война будет продолжаться, – подняв пистолет, я нажимаю на курок и стреляю мальчишке в голову. Женщина кричит, но мой второй выстрел заставляет ее замолчать. Мать и сын падают на пол, и под ними начинает растекаться лужа крови.
Я убираю пистолет в кобуру, разворачиваюсь и выхожу, ожидая, что в сердце возникнет хотя бы слабое чувство вины. Но не чувствую ничего. Видимо, я ничем не лучше Николая. Но мне плевать.
Глава 24
Неро
Десять дней. Десять дней со дня отъезда Уны и семь дней безжалостных убийств русских женщин и детей. Чужая кровь должна была лечь на сердце тяжким грузом, но этого и близко нет. Чезаре умолял меня остановиться. Для принятия радикальных решений у него кишка тонка, ведь он считает, что все можно решить вежливым разговором. Но факт остается фактом – линию фронта очерчивают кровью.
С помощью Рафаэля мне удалось сорвать «Братве» поставки оружия и наркотиков. Русские очень скоро начнут нуждаться в деньгах, и в рядах «Братвы» начнется разброд. Совершенно очевидно, что жизнь одной женщины и одного ребенка не стоят анархии в рядах организации. Остатки «Братвы» здесь, в Нью-Йорке, пожинают плоды моего гнева. Но и они отступают, бегут в Россию, потому что младший босс итальянской мафии объявил русским войну.
У Николая нет слабостей. Уна для него – навязчивая идея, поэтому он никогда от нее не откажется. Если кто и может повлиять на Николая, так это остальные члены «Братвы», и вот на них-то сейчас я делаю упор.
Я подношу к губам стакан с виски, одним глотком выпиваю обжигающую жидкость и наливаю еще. Сейчас два часа ночи, но мне не спится, я просто сижу за столом, уставившись на экран ноутбука, точнее на маленькую красную точку на карте. Маячок Уны. За последние девять дней она не покидала пределов одного помещения на базе Николая. Он держит ее взаперти? Или «жучок» обнаружен? Что если она мертва? Я сжимаю кулаки. Нет. Не может быть.
Я собираюсь сделать очередной глоток, и тут мой телефон издает звуковой сигнал. Нахмурившись, я смотрю на дисплей и вижу, что мигает индикатор сработавшей сигнализации. Проникновение через пожарную дверь. Мои губы медленно растягиваются в улыбке, потому что я точно знаю – Николай, наконец, получил мое сообщение. Кроме меня в квартире никого. Джио собирался здесь остаться, но я отправил его в Хэмптон, потому что его нытье стало невыносимым. В вестибюле есть пара моих людей, еще двое в гараже, и на этом все. Уны здесь больше нет, защищать некого, и я распустил всех по домам.
Я открываю ящик стола, достаю пистолет сорок пятого калибра, который всегда держу там, проверяю обойму и с громким щелчком загоняю ее на место. В нагрудной кобуре еще один – сорокового калибра. Если этого окажется недостаточно, то я в полном дерьме.
Выключив настольную лампу, я погружаю кабинет во тьму. Глаза постепенно приспосабливаются к ней. В отблесках уличных огней вполне различима дверь. Я прижимаюсь спиной к стене рядом с ней и жду. Ничего не слышно. Хотя если здесь бойцы «Элиты», то я и не должен слышать. Наконец, дверная ручка медленно опускается. Я чувствую выброс адреналина в кровь, и мой пульс учащается.
Дверь приоткрывается, и я в ту же секунду стреляю в образовавшуюся щель. Глухой стук упавшего на пол тела. Если их несколько, то эффекта неожиданности я лишился.
Выглянув за дверь, я ощупываю глазами пространство, пытаясь заметить хоть какое-то движение. Что-то касается моей ноги, и я, резко опустив пистолет вниз, обнаруживаю Зевса, незаметного в темноте благодаря гладкой черной шерсти.
На верхней ступеньке мелькает тень, я мгновенно стреляю и даже успеваю посмотреть, попал ли, когда в вестибюле слышится звук шагов. Приказываю Зевсу оставаться на месте и без промедления направляюсь в сторону вестибюля. Ярость, засевшая внутри, готова выплеснуться наружу. Эти ублюдки забрали у меня Уну, а теперь проникли в мой дом. Что-то словно обожгло мое ухо – мимо просвистела пуля. Я останавливаюсь у входа в кухню, с которого отлично просматривается холл. Мои годами тренированные рефлексы включаются самостоятельно. Два выстрела – два упавших тела. Каждая моя мышца напряжена до боли, дыхание превращается в чередование коротких вдохов и выдохов. Быстрым движением огибаю угол, и передо мной возникает мужская фигура. Мы одновременно поднимаем пистолеты и застываем на месте.
– Неро, – приветствует меня знакомый голос.
– Саша.
Он ничего не отвечает.
– Мне следовало догадаться. Я говорил ей, что тебе нельзя доверять.
– Не надо говорить мне об Уне. Это ты погубил ее, – голос его звучит бесстрастно.
Я делаю шаг вперед и вижу, как его палец ложится на курок пистолета.
– Это почему же? – спрашиваю я. – Не потому ли, что она больше не хочет быть членом бойцовского клуба?
На секунду его челюсть напрягается, а затем он приседает на корточки и, положив пистолет на пол, отталкивает его в сторону. Слабо понимая, что происходит, я повторяю его действия и не успеваю даже глазом моргнуть, как получаю от Саши удар в лицо. Пошатнувшись, делаю шаг назад, но он уже рядом и снова замахивается. Поигрывая мускулами и улыбаясь, я уворачиваюсь и бью его в живот. Даже не вздрогнув, он просто сбивает меня с ног. Мы оба падаем и катаемся по полу, обмениваясь ударами до тех пор, пока каждая клеточка моего тела не начинает кричать от боли. Вкус крови на языке сам по себе дарит некий кайф, а сейчас, в сочетании с жестокостью, которой я не испытывал по отношению к самому себе уже много лет, буквально сводит с ума.
Оседлав Сашино тело, я бью его кулаком в горло. На долю секунды он перестает дышать, но потом наносит мне удар в почку, а следом второй – в висок. Оглушенный, я заваливаюсь на бок. В ту же секунду Саша оказывается на мне и сдавливает руками мое горло. Я луплю его по ребрам, по животу, по спине, везде, где только можно, но он, словно удав, продолжает душить меня. Дышать становится все труднее. Господи, это не человек. Это гребаный Терминатор. В порыве отчаяния я собираю последние силы и, жестко сжав его локоть, выворачиваю ему плечо. Раздаются приятный уху хруст вывихнутого сустава и болезненный хрип Саши. Хватка на моем горле ослабевает, и я, пользуясь моментом, отпихиваю своего противника в сторону, а сам отползаю. В глазах туман, и все двоится. Привалившись к стене, наблюдаю за Сашей. Он поднимается на колени и со всей силы ударяется плечом о барную стойку, пытаясь вправить сустав. В итоге он без сил падает на столешницу.
И вот мы оба сидим – задыхающиеся, покрытые синяками и кровоточащими ссадинами.
– Ты хорошо дерешься, – говорит он.
– Спасибо.
На минуту мы оба замолкаем.
– Она еще жива?
Саша поворачивает голову в мою сторону, его лицо лишено эмоций.
– Конечно.
Знаю, что больше он ничего не скажет, и чувствую, как во мне нарастает раздражение.
– Значит, тебя послали убить меня.
– Я сам вызвался.
– Что ж, видимо, стоило послать больше людей, – я с ухмылкой указываю на два трупа в холле.
Саша прислоняется затылком к стене.
– Она умоляла меня вмешаться. Не позволить Николаю отправить за тобой команду.
– И это твое вмешательство? – фыркаю я.
С минуту он молчит.
– Думаешь, она тебя любит?
– Я… да.
– Знаешь, раньше она была совершенно другой. До Алекса. Они были друзьями. Она любила его. Я видел, какими глазами Уна на него смотрела, словно в нем был единственный источник ее счастья… Ей было шестнадцать, когда Николай заставил ее застрелить Алекса. После этого она изменилась. Навсегда. Я больше никогда не видел ее счастливой.
– Так вот что значит быть в «Элите»? Ты убил бы ее, если бы он приказал?
Немного поколебавшись, Саша отвечает:
– Нет.
– Ты любишь ее, – заключаю я.
– Она делает меня счастливым, – такой простой ответ, почти наивный. Такого я от Саши никак не ожидал.
– Она тоже любит тебя, Саша. Она отказывалась верить в то, что ты враг.
Саша смотрит на меня.
– А ее счастливой делаешь ты, – он тяжело вздыхает. – Я не… не хочу отнимать у нее этого. Но я должен. У меня приказ.
– А если нет? – спрашиваю я, и Саша склоняет голову. – А если бы Николая не было? Что если бы не было приказа? Что тогда?
Его брови сходятся на переносице, словно мой вопрос поставил Сашу в тупик.
– Если ты любишь Уну, Саша, помоги ей. Помоги ее ребенку. Моему ребенку, – в моем голосе звучит отчаяние, и я всем телом подаюсь вперед, потому что понимаю – это мой единственный шанс, единственная возможность помочь Уне. Поднимаюсь на ноги и, прихрамывая, подхожу к нему. Он встает, прижимая руку к травмированному плечу. Мгновение мы просто смотрим друг на друга. – Как-то раз она сказала мне, что ты и она – вы были лучшими в «Элите».
Он кивает.
– Так и будь лучшим, но сражайся за правое дело. Займи собственную позицию, Саша, – я наклоняюсь, поднимаю пистолет и протягиваю ему. Черт возьми, я доверяю ему, потому что ему доверяет Уна. Проклятье! Ради этой женщины я готов пойти на глупые и необдуманные действия.
Саша берет пистолет и секунду просто смотрит на него, а потом спрашивает:
– Ты бы умер за нее?
– Без тени сомнения.
На его лице отражается глубокая задумчивость, он хмурится, а затем, вздохнув, разворачивает дуло пистолета и стреляет в себя.
Глава 25
Уна
Не знаю, как долго я здесь нахожусь. Даже не знаю, где я.
Я привязана к кровати, голова кружится, сознание пытается стряхнуть с себя туман снотворного. Чья-то рука гладит меня по волосам, и я, щурясь от яркого света, пытаюсь сфокусироваться на расплывчатых очертаниях стоящей передо мной фигуры.
– Пора, голубка.
От звука этого голоса я вздрогнула и попыталась отвернуться.
– Пора? – голос мой звучит хрипло и еле слышно.
– Пора встречать твоего ребенка.
О чем он говорит?
Николай отходит, и на его месте появляется женщина. Я чувствую, как в мою руку вонзается игла, а потом женщина уходит. Николай берет меня за руку и гладит по щеке. Мне удается сфокусировать зрение – я вижу его льдисто-голубые глаза и легкую улыбку.
– Как я рад, что ты дома. Скоро все это закончится, и я снова сделаю тебя сильной.
Сдерживая подступающие слезы, я зажмуриваюсь.
– С минуты на минуту, – шепчет он.
И в этот момент мой живот словно стягивает стальным обручем.
– Что происходит?
Николай улыбается.
– Твой ребенок появляется на свет. Он будет сильным. Даже сильнее тебя.
– Нет. Я не могу. Еще слишком рано, – начинаю паниковать я.
– Тише, ты спишь уже несколько недель. С тобой все будет хорошо. Я не позволю тебе умереть, голубка. Ты для меня самое ценное, – его рука снова гладит меня по волосам, после чего он встает, целует меня в лоб и выходит. Никогда в жизни я не чувствовала себя более паршиво. Несколько недель. Я здесь уже несколько недель. Мой план… время упущено. Я рожаю. Как только ребенок появится на свет, моя задача бесконечно усложнится. Можно только представить, какой ужасной будет реакция Неро.
Живот снова сжимается, вызывая напряжение в каждой мышце. Стиснув зубы, я извиваюсь всем телом – поперек груди, на запястьях и лодыжках ремни, которыми я привязана к кровати. О, Боже! Он решил запереть меня здесь, чтобы я в одиночестве и самостоятельно родила ребенка.
Дверь снова открывается, и входит Саша. Никогда еще я не была так рада его видеть. Он подходит ко мне, и я не могу сдержать улыбку. Но он с мрачным видом останавливается около меня. Его поза выдает напряжение.
– Саша, – я замечаю фиксирующую повязку на прижатой к груди руке. – Что с тобой случилось?
Саша молчит, но его здоровая рука сжимается в кулак.
– Саша? – мне почти удается кончиками пальцев коснуться его руки. Он вздрагивает, а потом встречается со мной глазами. – Последствия стычки с итальянцем.
Мое сердце словно проваливается в пропасть, а потом ускоряет ритм. Если Сашу посылали к Неро, то один из них должен быть мертв. И… раз Саша сейчас стоит передо мной, то …
– Он…?
Саша отрицательно качает головой.
– Он жив.
Я прижимаюсь затылком к изголовью кровати и с облегчением вздыхаю. Мне нужно, чтобы Неро жил. Для меня это будет стимулом продолжат жить.
– Но он объявил войну.
– Еще бы! – шепчу я. Это же Неро. Однажды он сказал, что его жизнь – это война. И я должна верить в то, что свою войну он выиграет.
После долгой паузы Саша, наконец-то, прерывает молчание. Его голос звучит тихо.
– Прости меня, Уна.
Я отрицательно качаю головой.
– За что?
– Я должен был… Ты не должна была здесь оказаться.
– Где Анна?
Его губы сжимаются.
– Здесь. Она в безопасности.
Мышцы живота снова сокращаются, и я, резко втянув воздух, сжимаю кулаки с такой силой, что ногти впиваются в ладони.
– Где? – сквозь стиснутые зубы спрашиваю я.
– Ее держат в одной из камер.
– Саша, пожалуйста, – умоляю я, стараясь поймать его взгляд. Мне хочется помочь Анне, но я должна быть уверенной, что Рафаэль сделает так, как я сказала, и пойдет на сделку ради ее освобождения. – Мне нужна твоя помощь.
– Я не смогу тебе помочь, – отвечает он севшим голосом. Выражение лица непреклонно, но в его глазах я читаю боль.
– Ребенок, – тихо произношу я. – Ты должен вытащить его отсюда. Вытащить и передать Неро.
Саша склоняет голову и упирается руками в край кровати. Я стискиваю зубы от боли, которую мне дарит очередная схватка.
– Выбрось это из головы.
– Саша…
– Нет! – он ударяет ладонями по кровати, свирепо глядя на меня. – Прекрати, Уна! Это ты не выполнила свой долг. Не надо было работать вместе с Неро Верди, не говоря уже о том, чтобы спать с ним. В том, что с тобой происходит, виновата ты сама, – его светлые брови сходятся на переносице.
Я с трудом сдерживаю слезы. Он был моей последней надеждой. Моей единственной надеждой. Кажется, для меня все потеряно. Сестра под замком. Из ребенка сделают солдата. Брат меня ненавидит. И Неро… Я принесла его в жертву, надеясь, что Саша сделает это для меня. Неро всегда говорил, что Николаю не удалось сломить мой дух, но сейчас, когда тело мое освобождается от ребенка, я понимаю, что скоро стану еще более одинокой, чем была когда-то.
Разве лучше любить и потерять, чем вообще никогда не любить? Думаю, было бы лучше, если бы я никогда не встречалась с Неро, никогда не находила Анну, потому что душевная боль намного сильнее физической.
– Понятно, – я отвожу от него взгляд и пристально смотрю в потолок. Саша не уходит, но я не обращаю на него внимания, даже когда в течение нескольких следующих часов боль стократно усиливается. Когда же она становится совсем нестерпимой, дверь открывается. Входит мужчина в белом халате, и с ним две женщины в медицинских костюмах. Следом появляется Николай и медленно направляется в мою сторону. Отвязав лодыжки, они сгибают мои ноги в коленях и раздвигают их. Мне слишком больно, чтобы обращать внимание на то, что они делают и с какой целью таращатся мне между ног.
Николай гладит меня по волосам, на его губах играет легкая улыбка.
– Знаешь, говорят, что роды – это самая сильная боль, которую только может испытать человек.
Очередная схватка, и я бьюсь в конвульсиях, пытаясь вырваться из ремней и борясь с желанием закричать.
– Помнишь, чему я тебя учил, голубка?
Я не отвечаю.
– Я учил тебя, что боль только в твоей голове. Поэтому обезболивающих не будет, – он гладит меня по щеке и нежно целует в лоб. – Ты подаришь миру этого ребенка, и пусть он поможет тебе вспомнить о том, что ты – Уна Иванова. Ребенка у тебя заберут, а вместе с ним и эту болезнь – слабость, которой ты позволила себе заразиться. Боль станет для тебя наказанием и очищением.
Я не могу до конца осознать смысл его слов, потому что новая волна мучительной боли почти ослепляет меня. Он прав – боли, сильнее этой, я не испытывала никогда. Огнестрельные ранения, ножевые раны, ожоги, удушье – в моей жизни было многое, но это… Такое ощущение, что тело мое медленно разрывают надвое.
– Тужься! Тужься! Тужься! – твердит мне одна из медсестер.
И я подчиняюсь. Тужусь. Ногти вонзаются в ладони, и с моих губ срывается крик. Николай улыбается, а потом разворачивается и уходит. Я без сил падаю на кровать и закрываю глаза. Жаль, что здесь нет Неро.
Теплые пальцы переплетаются с моими и сжимают их. Я открываю глаза. Саша.
– Ты сможешь, Уна, – говорит он. – Ты самый сильный человек из всех, кого я знаю.
Лично я в этом уже сомневаюсь.
Кажется, это длится вечно, пока сменяющие друг друга ощущения не сливаются в одно – боль. Я не чувствую ничего, кроме боли. Она настолько сильная, что, кажется, возрастает даже от биения сердца. Новая схватка сильнее прежних, и от нее в глазах темнеет.
– Тужься!
Я собираю остатки сил и тужусь, как могу. А потом… боль стихает, тело расслабляется, и я падаю спиной на кровать. Мне хочется просто закрыть глаза и умереть, но вдруг раздается звук, от которого сердце начинает колотиться в груди. Крик. Высокий, негромкий и такой неуместный в этом бетонном аду. Врач кладет это крошечное существо мне на грудь, и я смотрю на него. Розовая кожица испачкана кровью, но он идеален. В одно мгновение мой мир поворачивается на сто восемьдесят градусов. Все, что я считаю важным, вдруг перестает иметь значение. Остается только он – мой ребенок. Я пытаюсь прикоснуться к нему, но руки до сих пор привязаны к кровати. И вот сейчас, когда ребенок со мной, прямо на моей груди, до меня доходит весь ужас нашей с ним ситуации.
Слезы хлынули из моих глаз. Больше всего на свете я хочу обнять его.
– Саша, пожалуйста, – шепчу я.
Слышится его прерывистый вздох, а потом он отпускает мою руку и, бросив быстрый взгляд на дверь, расстегивает кожаный ремень на моем запястье. Я нерешительно кладу ладонь на спинку малыша, прижимаю его к себе и целую в головку. Он негромко плачет, и я притягиваю его ближе к своей шее.
– Спасибо, – шепчу я Саше.
Дверь открывается, я ждала этого. Николай стоит у стены и довольно улыбается.
– Он само совершенство, голубка.
Широко раскрытой ладонью я прижимаю к себе крошечное тельце с единственным желанием – чтобы он навсегда остался со мной. Но… эта битва изначально проиграна. Знаю, что единственный способ спасти его – это отпустить. Но сердце мое не готово смириться с этим. А внутренний голос под влиянием чего-то, того, что я не чувствовала никогда в жизни, кричит мне крепче держать ребенка и ни за что не отдавать.
Медсестра забирает моего малыша, и я снова начинаю плакать. У меня даже нет внутренних сил остановить ее. Ребенка заворачивают в пеленку и передают Николаю, который умиленно смотрит на младенца, словно новоиспеченный молодой отец. Но отец этого ребенка не Николай. Это ребенок Неро. И мой.
– Спасибо, голубка, – произносит Николай и выходит за дверь, забрав с собой моего сына.
Боль от ощущения разрывающегося сердца – то, чего раньше я никогда не испытывала – захватывает меня целиком, и я слышу душераздирающий звук, эхом отразившийся от бетонных стен. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять: этот звук – мой крик. Крик моего разбитого сердца. Крик матери, потерявшей ребенка.
***
Я погружаюсь в темную воду, ища покой в ее объятиях. На долю секунды просто приоткрываю рот и делаю вдох. Боль в груди… она не проходит, и подсознательно мне хочется просто избавиться от нее. Но я не могу. И не хочу, потому что она напоминает мне о том, что мой ребенок – это реальность. И главная причина, ради которой я должна выжить любой ценой.
В легких ощущается жжение, пальцы начинают дергаться – обычная реакция нервной системы, когда тело сигнализирует о том, что ему плохо.
Боль – она лишь в нашем сознании. Страх – не более чем бессмысленная эмоция. Поэтому я загоняю их обратно и поглубже, как меня и учили. Рука, сзади сдавливающая шею, заставляет меня выпрямиться, и я делаю глубокий вдох.
Напротив стоит Николай, его руки скрещены на груди, хмурый взгляд обращен ко мне. Подойдя ближе, он всматривается, подмечая каждую мелочь, оценивая малейшую реакцию. Подойдя почти вплотную, он заглядывает мне в глаза. Я выдерживаю его взгляд, не опускаю глаз и не проявляю никаких эмоций. Его губы кривятся в ухмылке.
– Ты думаешь, что успешно скрываешь это, голубка?
– Скрываю что?
Склонив голову набок, он проводит тыльной стороной ладони по моей щеке.
