Текст книги "Сейчас вылетит птичка!"

Автор книги: Курт Воннегут-мл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Скрип вертящегося табурета вернул Рыжего к действительности. Он моргнул на заходящее солнце и увидел силуэт Эдди Скаддера. Тот шел по мосту – большеголовый, кривоногий, с маленьким бумажным пакетом в руке.

Рыжий повернулся спиной к двери, сунул руку в карман куртки, извлек оттуда пачку писем, положил на стойку перед собой и прижал письма пальцами, как картежник.

– А вот и наш герой, – проговорил он.

Никто не сказал ни слова.

Эдди вошел в закусочную без колебаний, коротко поприветствовал присутствующих – Рыжего в последнюю очередь.

– Привет, Рыжий. Нэнси сказала, ты хотел меня видеть.

– Это точно, – кивнул Рыжий. – Здесь никто и не догадывается зачем.

– Нэнси тоже не сразу сообразила. – В голосе Эдди не было и намека на возмущение.

– Но в конце концов просекла?

– Просекла, насколько это возможно для восьмилетней девочки, – сказал Эдди.

Он сел на табурет рядом с Рыжим и пристроил пакет на стойку около писем. Почерк на конвертах не оставил Эдди равнодушным, и ему стоило усилий скрыть удивление от Рыжего.

– Слим, налей мне, пожалуйста, кофе, – сказал он.

– Может, стоит поговорить один на один? – предложил Рыжий.

Невозмутимость Эдди несколько обескуражила его. Он помнил его как обычную деревенщину.

– Какая разница, – ответил Эдди. – Бог все равно все видит.

Неожиданного участия в происходящем Бога Рыжий тоже никак не ожидал. В мечтах на больничной койке все нити были в руках у него – нити, накрепко привязанные к праву человека любить плоть от плоти и кровь от крови его. В мечтах Рыжий был главным, и теперь почувствовал, что необходимо подчеркнуть важность своей миссии.

– Во-первых, – со значением проговорил он, – мне плевать, как к этому относится закон. Мое дело выше этого.

– Хорошо, – сказал Эдди. – Тогда нам нужно договориться. Я надеялся, что у нас получится.

– Значит, мы толкуем об одном и том же, – кивнул Рыжий. – Раз так, тогда я скажу прямо: я отец этого ребенка, не ты.

Эдди помешивал кофе – рука его не дрожала.

– Мы толкуем об одном и том же, – сказал он.

Слим и трое других в отчаянии уставились в окна.

Эдди все мешал и мешал ложечкой кофе.

– Продолжай, – безмятежно произнес он.

Рыжий был озадачен – все происходило куда быстрее, чем он себе представлял, и в то же время явно никуда не вело. Он сказал самые главные слова, ради которых все и затевалось, и ничего не изменилось – и, кажется, не собиралось меняться.

– Здесь все с тобой заодно, делают вид, будто ребенок твой, – раздраженно проговорил он.

– Они добрые соседи, – сказал Эдди.

Мозг Рыжего превратился в клубок вариантов, которые он еще не использовал, вариантов, которые теперь тоже никуда не вели.

– Я хотел бы провести анализы крови, чтобы точно установить, кто отец, – сказал он. – Ты не против?

– Неужели непременно нужно пускать кровь, чтобы мы поверили друг другу? – проговорил Эдди. – Я ведь сказал, что согласен с тобой. Ты ее отец. Все это знают. Как они могут не знать?

– Она сказала тебе, что я потерял ногу? – нервно спросил Рыжий.

– Да. Это впечатлило ее больше всего. Такие вещи очень впечатляют восьмилетних.

Рыжий посмотрел на свое отражение в блестящем кофейнике и увидел, что глаза его сделались влажными, а лицо залилось краской. Отражение подтвердило, что он говорил хорошо, а остальное – пустяки.

– Эдди, эта девочка моя, и я хочу ее забрать.

– Мне очень жаль, Рыжий, – сказал Эдди, – но ты ее не заберешь. – Его рука впервые дрогнула, и ложечка звякнула о край чашки. – Лучше бы тебе уйти.

– Думаешь, это пустяки? – воскликнул Рыжий. – Думаешь, человек может вот так вот отвернуться, словно от какой-то ерунды? Отвернуться от собственного ребенка и просто забыть?

– Поскольку я не отец, – сказал Эдди, – я могу только предполагать, что ты чувствуешь.

– Это шутка?

– Не для меня, – ровным тоном произнес Эдди.

– Хочешь таким способом сказать мне, что ты ей больше отец, чем я?

– Если я не сказал этого, значит, скажу, – проговорил Эдди. Рука его затряслась так, что пришлось положить ложечку и ухватиться за край стойки.

Рыжий видел, как Эдди испуган, видел, что его спокойствие и невозмутимость были притворством. Теперь Рыжий почувствовал свою силу, почувствовал, как все становится на свои места, почувствовал близость счастья и благополучия, о которых столько мечтал. Теперь он стал главным, у него было что сказать, и было для этого время.

То, что Эдди пытался блефовать, что пытался смутить его и почти преуспел, разъярило Рыжего, а на гребень этой ярости взлетела вся его ненависть к холодному и пустому миру. Все его существо теперь жаждало раздавить маленького человечка, сидящего перед ним.

– Это ребенок Вайолет и мой, – сказал он. – Она никогда не любила тебя.

– Я надеюсь, что любила, – кротко произнес Эдди.

– Она вышла за тебя, потому что думала, я никогда не вернусь. – Рыжий схватил верхнее письмо из стопки и помахал им у Эдди перед носом. – Она сама мне об этом писала – и в этом письме тоже – очень подробно писала!

Эдди не стал брать письмо.

– Это было очень давно, Рыжий. За такое время много чего может случиться.

– Я скажу тебе, чего не случилось! Она не перестала писать. И в каждом письме умоляла меня вернуться.

– Думаю, такие вещи продолжаются какое-то время.

– Какое-то время? – Рыжий быстро перелистал письма и положил одно перед Эдди. – Взгляни на дату. Просто взгляни на дату на этом письме.

– Не хочу, – сказал Эдди и поднялся с места.

– Ты боишься! – воскликнул Рыжий.

– Верно, боюсь. – Эдди закрыл глаза. – Уезжай, Рыжий. Пожалуйста, уезжай.

– Прости, Эдди, – сказал Рыжий, – но ничто не заставит меня уехать. Рыжий вернулся домой.

– Спаси тебя Господь, – проговорил Эдди и направился к двери.

– Ты забыл свой пакет, – сказал Рыжий. Нога его постукивала по полу.

– Это тебе, – ответил Эдди. – От Нэнси. Идея была ее, не моя. Бог свидетель, я бы остановил ее, если бы знал. – Он плакал.

Эдди вышел из закусочной и отправился по мосту в сгущающейся темноте.

Слим и трое других словно обратились в камень.

– Бог ты мой! – крикнул им Рыжий. – Это же моя плоть и кровь! Самое важное, что только есть на свете! Да что может заставить меня уехать?

Никто не ответил.

Ужасная усталость вдруг навалилась на Рыжего – последствие схватки. Он впился губами в тыльную сторону ладони, словно высасывая ранку.

– Слим, – проговорил он. – Что в этом пакете?

Слим открыл пакет и заглянул внутрь.

– Волосы, Рыжий, – сказал он. – Рыжие волосы.

Позвольте вас на танец, © 2004 Kurt Vonnegut/ Origami Express, LLC

КАПЕЛЬКА ЗА КАПЕЛЬКОЙ [13]13
  Little Drops of Water


[Закрыть]
Перевод. М. Загот, 2010

И вот, Ларри больше нет.

Мы, холостяки – люди одинокие. Если бы не это дурацкое одиночество, вряд ли я стал бы другом Ларри Уитмена, баритона. Ну, может, не другом, а приятелем – в смысле, я проводил время в его обществе, а нравился он мне или нет, это вопрос отдельный. Я пришел к выводу, что с возрастом холостяки становятся все менее требовательными к людям, которых допускают в круг своего общения, – и, как и все остальное в их жизнях, друзья превращаются в привычку, в некую неизбежную данность. К примеру, Ларри был до жути тщеславен и полон самомнения, чего я терпеть не могу, но при этом не один год я его регулярно навещал. «Регулярно» в данном случае означает, что я навещал Ларри каждый вторник, под вечер, от пяти до шести. Холостяки – рабы своих привычек. Если меня спросят под присягой, где я был в пятницу вечером такого-то числа, надо просто прикинуть, где я собираюсь быть в следующую пятницу, – скорее всего в пятницу, о которой идет речь, я был именно там.

Здесь же следует заметить, что я ничего не имею против женщин, но холостяком остался по собственному желанию. Да, холостяки – люди одинокие, только я убежден: женатые одиноки в той же степени, но на них еще висят иждивенцы.

Говоря, что ничего не имею против женщин, я могу привести несколько имен, и, пожалуй, мое общение с Ларри наряду с привычкой объясняется именно их присутствием в его жизни. Некая Эдит Вранкен, дочь пивовара из Скенектеди, которой хотелось петь; Джейнис Гарни, дочь хозяина скобяной лавки из Индианаполиса, которой хотелось петь; Беатрикс Вернер, дочь инженера-консультанта из Милуоки, которой хотелось петь; и Эллен Спаркс, дочь оптовика-бакалейщика из Баффало, которой хотелось петь.

Этих симпатичных девиц – по одной, в упомянутой последовательности – я встретил в студии Ларри, которую правильнее назвать просто квартирой. К своему доходу оперного певца Ларри добавлял гонорары от уроков пения, которые он давал жаждущим петь богатым милашкам. При всей своей мягкости – просто подогретый пломбир! – Ларри был могучим здоровяком и напоминал дровосека с университетским образованием, если таковые встречаются в природе, или сержанта канадской конной полиции. Казалось, его громовым – а как же иначе! – голосом можно запросто стереть камень в порошок. Все его ученицы неизбежно в него влюблялись. Если спросите, как именно они его любили, я отвечу вопросом на вопрос: на какой именно стадии цикла? На первой Ларри был любим как отец. Потом его любили как благожелательного наставника, а уже совсем потом – как любовника. А потом происходил, по выражению Ларри и его друзей, выпуск, не имевший ничего общего со статусом новоиспеченной певицы, зато напрямую связанный с циклом привязанности. Ключом к выпуску становилось слетавшее с уст ученицы слово «брак».

Ларри был неким подобием Синей Бороды, можно сказать, эдаким везунчиком – пока фортуна не повернулась к нему спиной. Эдит, Джейнис, Беатрикс и Эллен – последняя группа выпускниц – любили и были поочередно любимы. И поочередно же были отправлены в отставку. Все они отличались завидной внешностью, но в местах, откуда они пожаловали, уже подрастала смена, и эти другие садились в поезда, самолеты и автомобили, чтобы прибыть в Нью-Йорк – им хотелось петь. Так что с пополнением проблем у Ларри не было. А раз так, не возникало и соблазна пойти на некий долгосрочный проект, например, брак.

Жизнь Ларри, как это часто бывает с холостяками, но в ярко выраженной степени, была расписана по минутам, и женщинам, как таковым, в этой жизни отводилось совсем мало времени. Время для очередной фаворитки он ограничивал, если быть точным, вечерами по понедельникам и вторникам. Уроки, ленч с друзьями, репетиции, парикмахер, два коктейля со мной – все делалось строго по графику, от которого он никогда не отклонялся больше чем на несколько минут. Студия его тоже была именно такой, какой он хотел ее видеть, то есть местом для всех его занятий, в ней было все, что ему требовалось, и наоборот – в ней не было ничего, с его точки зрения, лишнего. Возможно, в ранней молодости он и помышлял о женитьбе, но со временем женитьба стала невозможной. Если раньше у него и оставалось хоть сколько-то времени и пространства, куда втиснуть жену, теперь втискивать ее было абсолютно некуда.

– Привычка – вот в чем моя сила! – как-то заявил Ларри. – Они бы с радостью захомутали Ларри, так? И переделали его на свой лад, да? Прежде чем заманить меня в ловушку, меня надо выкурить из моей колеи, а это невозможно. Уж так я эту уютную колейку люблю. Привычка – Aes triplex.

– Это как? – спросил я.

–  Aes triplex– тройная броня, – последовал ответ.

– А-а. – Куда лучше подошло бы выражение Aes Kleenex, бумажная броня, но в то время ни он, ни я этого не знали. То была полоса Эллен Спаркс, она совершала восхождение к вершине, на которой восседал Ларри – на смену свергнутой пару месяцев назад Беатрикс Вернер. Увы, от предшественниц Эллен мало чем отличалась.

Я сказал, что ничего не имею против женщин и привел в качестве примера студенток Ларри, включая Эллен. Да, я был не против – с безопасного расстояния. Когда Ларри, шествуя через очередной амурный цикл с фавориткой, переставал быть отцом и плавно переходил в более интимное качество, отцом становился я. Отцом, скажем прямо, анемичным и малоубедительным, но девушки доверяли мне свои тайны и испрашивали моего совета. Консультант из меня был еще тот, потому что ничего умнее, чем «да ладно, какого черта, молодость дается один раз», я придумать не мог.

Это же я сказал и Эллен Спаркс, умопомрачительной брюнетке, которую едва ли могли огорчить мысли о деньгах или нехватке таковых. Во время разговора голос у нее был вполне приятный, но стоило ей запеть… казалось, голосовые связки перебираются в носовые пазухи.

– Гундосый варганчик, – комментировал Ларри, – исполняющий итальянские арии с вайомингским акцентом. – Но продолжал с ней заниматься, потому что Эллен очень даже радовала глаз, не задерживала плату за уроки и даже не замечала, что Ларри менял стоимость занятия в зависимости от того, сколько ему в данный момент требовалось.

Я как-то спросил, с чего это ей взбрело в голову стать певицей, и она сказала, что опера – ее страсть. Этот ответ ей казался вполне уместным и достаточным. Видимо, Эллен просто хотелось вырваться из домашней тюрьмы и посорить денежками там, где ее никто не знает. Возможно, она сложила в шляпу бумажки с надписями: «музыка», «театр», «живопись» и так далее – и вытянула «оперу». При этом к своей миссии она подходила куда серьезнее многих. Например, одна девица на папенькины денежки сняла себе люкс и для расширения кругозора подписалась на несколько общественно-политических журналов. Каждый день она по часу с религиозным рвением подчеркивала в них все, что считала достойным внимания. Перьевой ручкой стоимостью тридцать долларов.

Итак, играя роль нью-йоркского отца Эллен, я выслушал ее заявление – как до этого ее предшественниц – о том, что она любит Ларри и что, как ей кажется, он отвечает ей взаимностью. Она говорила мне это с гордостью: как же, еще и полгода не прожила в Нью-Йорке, а на нее положил глаз такой знаменитый человек. Вкус победы был вдвойне приятен, потому что, как я понимал, в родных краях ее умственные способности оценивались весьма низко. Потом Эллен сбивчиво поведала мне о сокровенном: вечера за бокалом вина, мудреные беседы об искусстве.

– По понедельникам и вторникам? – спросил я.

Она встрепенулась.

– Вы что, подглядываете за мной?

Месяца через полтора она осторожно заговорила о женитьбе – кажется, Ларри вот-вот сделает ей предложение. Еще через неделю пришло время выпуска. Я как раз заглянул к Ларри выпить с ним мой вторничный коктейль – и увидел Эллен за рулем ее желтой машинки на другой стороне улицы. По осанке – она сидела ссутулившись и чуть откинувшись на спинку сиденья, демонстративно горделивая и в то же время совершенно потерянная, – я сразу все понял. Я решил, что лучше ее сейчас не трогать, – в конце концов, этой старой историей я был сыт по горло. Но она заметила меня и нажала на клаксон – да так, что у меня волосы встали дыбом.

– Эллен, привет. Закончился урок?

– Давайте смейтесь надо мной.

– И не думаю. Почему я должен над вами смеяться?

– Вы же его друг! – с горечью сказала она. – Мужчины! Вы все знали про других, да? Знали, чем у них все заканчивалось и чем все закончится у меня!

– Я знал, что многие студентки к нему были привязаны.

– А потом отвязаны. Но есть одна девушка, от которой ему не отвязаться.

– Эллен, он очень занятой человек.

– Он сказал, что его карьера – очень ревнивая любовница, – проговорила она осипшим голосом. – А мне куда деваться?

Мне тоже показалось, что фраза Ларри была не очень корректна.

– Эллен, может, оно и к лучшему. Вы заслуживаете кого-нибудь помоложе.

– Это подло. Я заслуживаю его.

– Даже если проявите глупое упрямство и захотите заполучить его – ничего не выйдет. Его жизнь настолько закаменела от привычек, что в ней просто нет места для жены. Легче заставить труппу «Метрополитен-оперы» петь в рекламных роликах.

– Я еще вернусь, – мрачно заявила она, включая зажигание.

Когда я вошел, Ларри стоял ко мне спиной. Он готовил коктейль.

– Слезы? – спросил он.

– Ни капелюшки, – ответил я.

– Вот и здорово, – заключил Ларри. Я не понял, что именно он имеет в виду. – Когда они льют слезы, я всякий раз чувствую себя подлецом. – Он воздел руки к небу. – Но что делать? Моя карьера – ревнивая любовница.

– Знаю. Она мне сказала. Равно как и Беатрикс. Равно как и Джейнис, и Эдит. – Я заметил, что список имен доставил ему удовольствие. – Кстати, Эллен сказала, что тебе от нее не отвязаться.

– Правда? Ну, это неразумно. Что ж, поглядим.

Еще в то время, когда Эллен была совершенно счастлива и рассчитывала через пару недель вывезти апробированную нью-йоркскую знаменитость в Баффало, я по-отцовски пригласил ее отобедать в свой любимый ресторан. Место ей понравилось, и после ее разрыва с Ларри я периодически на нее там натыкался. Обычно ее сопровождал кто-то, кого она, на наш с Ларри взгляд, вполне заслуживала – кто-то ближе к ее возрастной категории. Не только к возрастной: ее спутники, как и она сама, были какими-то добродушными пустышками, в итоге обеденный час проходил за вздохами, долгими паузами и общей туманной атмосферой, которую при желании можно принять за любовь. Уверен, что Эллен и ее очередной спутник пребывали в состоянии, которому можно посочувствовать: им нечего было сказать друг другу. С Ларри такой проблемы не возникало в принципе. Само собой разумелось, что беседу ведет он, а если он умолкал, наступившая тишина была призвана произвести особый эффект, она была прекрасна, и Эллен полагалось эту тишину запомнить и ни в коем случае не прерывать. Когда ее кавалеры погружались в изучение чека, Эллен, прекрасно понимая, что я за ней наблюдаю, начинала ерзать и бросать презрительные взгляды: мол, я знавала мужчин поинтереснее. Тут она была права.

В те разы, когда мы оказывались в ресторане одновременно, она не отвечала на мои кивки, и я – если честно, мне было абсолютно плевать – решил, что не хочет, не надо. Скорее всего она считала, что я – соучастник сговора, который организовал Ларри с целью ее унизить.

Со временем она перестала привечать молодых людей, ближе подходивших ей по возрасту, и отдала предпочтение обедам в одиночестве. Наконец, по совпадению, удивившему нас обоих, она обнаружилась за соседним со мной столиком и несколько раз кашлянула, прочищая свое белое горлышко.

Мне было неловко сидеть, уткнувшись в газету.

– Батюшки, кого мы видим, – произнес я.

– Как дела? – спросила она холодно. – Все посмеиваетесь?

– Просто умираю от хохота. Садизм, понимаете ли, на подъеме. Его уже легализовали в Нью-Джерси, на очереди – Индиана и Вайоминг.

Она кивнула.

– В тихом омуте черти водятся, – загадочно заявила она.

– Это вы обо мне, Эллен?

– О себе.

– Понял, – сказал я озадаченно. – Вы хотите сказать, что невооруженным глазом всю вашу глубину не разглядишь? Я согласен. – Это была правда. Поразительно, как мало можно было увидеть в Эллен – в интеллектуальном смысле – невооруженным глазом.

– Глазом Ларри, – уточнила она.

– Перестаньте, Эллен, вы уже наверняка про него забыли. Самовлюбленный эгоист и ходит в корсете, чтобы живот не вываливался.

Она остановила меня, воздев руки к небу.

– Не надо, лучше скажите мне про открытки и клаксон. Что он про это говорит?

– Открытки? Клаксон? – Я покачал головой. – Ни о том, ни о другом – ни слова.

– Натур, – сказала она. – Отлично, замечательно. Просто отл.

– Извините, но вы меня запу, к тому же у меня ва встр, – сказал я, поднимаясь.

– Что-что?

– Вы меня запутали, Эллен. Я бы постарался вникнуть, но у меня нет на это времени. У меня важная встреча. Удачи, дорогая.

У меня действительно была назначена встреча – со стоматологом. По завершении этого не самого приятного визита я понял, что хребет дня окончательно сломан, и решил навестить Ларри и выяснить, о каких открытках и клаксонах идет речь. Был вторник, четыре часа пополудни, и Ларри, понятное дело, сидел у парикмахера. Я вошел в парикмахерскую и плюхнулся в кресло рядом с ним. Лицо было в мыльной пене, но это безусловно был он, Ларри. Уже многие годы во вторник в четыре часа в этом кресле не сидел никто, кроме него.

– Пострижемся, – сказал я парикмахеру, после чего повернулся к Ларри: – Эллен Спаркс утверждает, что в тихом омуте водятся черти.

– М-мм? – вопросил Ларри сквозь слой пены. – Кто такая Эллен Спаркс?

– Твоя бывшая ученица. Помнишь? – Изображать потерю памяти – это был старый фокус Ларри и, насколько я понимаю, срабатывал он неплохо. – Она выпустилась два месяца назад.

– Всех выпускниц разве упомнишь? – сказал он. – Штучка из Баффало? Бакалейные товары оптом? Помню. Шампунь, пожалуйста, – обратился он к парикмахеру.

– Конечно, господин Уитмен. Естественно, следующим номером – шампунь.

– Она хочет знать про открытки и клаксон.

– Открытки и клаксон, – задумчиво повторил он. – Ни о чем не говорит. – Потом прищелкнул пальцами. – Да, да, конечно. Можешь сказать ей, что она меня абсолютно достала. Каждое утро в моем почтовом ящике лежит ее открытка.

– И что там?

– Скажи ей, что почту приносят, когда я ем яйца в мешочек. Я кладу почту перед собой – ее открытка лежит сверху. Доедаю яйца, хватаю открытку со свойственной мне страстью. Что происходит дальше? Я разрываю ее напополам, потом на четыре части, потом на шестнадцать – и бросаю этот маленький снежный ураган в корзину. Потом перехожу к кофе. Стало быть, о содержимом этих открыток я не имею ни малейшего понятия.

– А клаксон?

– Это еще хуже открыток. – Он засмеялся. – Женщина, которой пренебрегли, настоящее исчадие ада. И вот каждый день в половине третьего, когда я начинаю распеваться, что, как ты думаешь, происходит?

– Она пять минут подряд жмет на клаксон и выводит тебя из себя?

– На такую наглость она не способна. Но каждый день я слышу один короткий, почти неслышный сигнал клаксона, потом переключается передача – и это глупое дитя уезжает.

– Тебе это не мешает?

– Мешает? Я человек чувствительный, тут она права, однако она недооценила мое умение приспосабливаться. Пару дней мешало, а сейчас это тревожит меня не больше, чем шум поезда. Я даже не сразу понял, о чем ты спрашиваешь, о каких таких клаксонах.

– Ее глаза налиты кровью, – предупредил я.

– Ей бы эту кровь – на подпитку мозга, – заметил Ларри. – Кстати, что ты думаешь о моей новой студентке?

– Кристина? Будь она моей дочерью, я бы отправил ее учиться на сварщика. Она из тех, кого учителя в начальной школе раньше называли «слушателями». На уроке пения их задвигали подальше в угол и просили ножкой отбивать ритм, но ротики держать на замке.

– Она настроена на учебу, – решительно возразил Ларри. Ему не нравились намеки на то, что его интерес к студенткам выходит за чисто профессиональные рамки. Поэтому, можно сказать, в порядке самообороны, он агрессивно отстаивал творческие возможности своих подопечных. Например, отпускать колкости по поводу голоса Эллен он стал далеко не сразу – лишь когда созрел для того, чтобы заточить ее в глубокую темницу.

– Через десять лет Кристина сможет спеть про Мэри и овечку.

– Погоди, она еще тебя удивит.

– Сомневаюсь, а вот Эллен может удивить, – ответил я. Как-то мне не понравился облик Эллен, она словно намеревалась выпустить в жизнь какие-то пугающие, неудержимые силы. Впрочем, пока дальше дурацких открыток и клаксона дело не шло.

– Какая Эллен? – пробурчал Ларри из-под горячего полотенца.

У парикмахера зазвонил телефон. Парикмахер дернулся к трубке, но второго звонка не последовало. Он пожал плечами.

– Странно. В последнее время всякий раз, когда здесь сидит господин Уитмен, телефон проделывает такую штуку.

Телефон на моем прикроватном столике зазвонил.

– Это Ларри Уитмен!

– Сгинь и рассыпься, Ларри Уитмен!

Стрелки часов показывали два ночи.

– Вели этой девице прекратить, слышишь?

– Хорошо, с радостью, не сомневайся, – прогудел я спросонья. – Кто и что?

– Бакалея оптом, кто же еще? Штучка из Баффало. Слышишь меня? Пусть прекратит немедленно. Свет, черт бы драл этот свет!

Я уже начал класть трубку на рычаг, тайно надеясь, что смогу повредить Ларри барабанную перепонку – как вдруг проснулся и понял, что в восторге от услышанного. Неужели Эллен наконец применила свое секретное оружие? Вечером у Ларри был сольный концерт – и что, она выкинула какой-то номер при всем зрительном зале?

– Она ослепила тебя фонариком?

– Хуже! Когда в зале погасли огни, она осветила свое круглое лицо дурацким крохотным фонариком – знаешь, такие болтаются на цепочках для ключей, пока батарейка не выдохнется. И вот она сидела и ухмылялась из темноты, как размороженная смерть.

– И что, так и светила весь вечер? Странно, что ее не вышвырнули из зала.

– Светила, пока не поняла, что я ее заметил, а потом отключилась. А еще потом начала кашлять. О-о, этот кашель!

– Кто-нибудь кашляет всегда.

– Кашляет, да не так. Только я брал дыхание, чтобы начать следующий номер, тут она со своим кхе-кхе-кхе. Три раза, как по часам.

– Ладно, если увижу ее, обязательно скажу, чтоб прекратила, – согласился я. Новость о том, что Эллен развернула кампанию против Ларри, не оставила меня равнодушным, но рассчитывать на серьезный долгосрочный результат не приходилось. – Ладно, ты старый вояка, тебя такими штучками не собьешь, – успокоил я его без особого лукавства.

– Она хочет вывести меня из равновесия. Хочет, чтобы я потерял покой перед концертом в ратуше, – заявил он с горечью. Выступление в ратуше было для Ларри важнейшим событием года – кстати, его выступления там проходили с неизменным успехом. На этот счет сомнений нет – Ларри певец высочайшего класса. И вот Эллен запустила свою кампанию «фонарик-кашель» за два месяца до знаменательного события.

Через две недели после душераздирающего звонка Ларри я снова совпал с Эллен во время обеда. От нее, как и раньше, заметно веяло недружелюбием, она обращалась со мной так, будто я – ценный шпион, но доверять мне нельзя, и вообще я достоин презрения. У меня снова возникло тревожное ощущение некоей скрытой силы, словно должно произойти нечто грандиозное. На щеках ее гулял румянец, в движениях была какая-то загадка. После сдержанного обмена любезностям она спросила: говорил ли что-то Ларри насчет света?

– Говорил, и очень много, – заверил я, – после вашего первого выступления. Он был вне себя от ярости.

– А сейчас? – спросила она с живым интересом.

– Для вас, Эллен, новости плохие, для Ларри – хорошие. После третьего концерта он привык и прекрасным образом обрел спокойствие. Так что результат, боюсь, равен нулю. Может быть, хватит? Вы изрядно потрепали ему нервы, ведь так? Месть, вот все, на что вы можете рассчитывать – и вы ему уже отомстили. – Она совершила одну принципиальную ошибку, на которую мне указывать не хотелось. Дело в том, что все ее раздражители носили регулярный характер, были предсказуемыми, в итоге Ларри легко внес их в расписание своей жизни и просто от них отмахнулся.

Плохие новости она восприняла, не моргнув глазом. Скажи я, что ее кампания принесла оглушительный успех, и Ларри вот-вот сдастся – реакция была бы такой же.

– Месть – это детские игрушки, – сказала она.

– Ну, Эллен, вы должны обещать мне одно…

– Пожалуйста, – согласилась она. – Чем я хуже Ларри? Ведь обещать можно что угодно, абсолютно все, так?

– Эллен, обещайте мне не совершать никаких насильственных действий во время его концерта в ратуше.

– Слово скаута, – сказала она, улыбнувшись. – Это самое легкое обещание в моей жизни.

Вечером я воспроизвел эту загадочную беседу Ларри. Перед сном он хрустел крекерами и запивал их горячим молоком.

– Х-ммм, – отреагировал он с полным ртом. – Впервые в жизни она сказала что-то здравое. – Он презрительно пожал плечами. – Она выдохлась, эта Эллен Смарт.

– Эллен Спаркс, – поправил я.

– Да какая разница, главное, что скоро она сядет в поезд и отправится восвояси. Какая безвкусица! Честное слово. Странно, что она не стреляла в меня бумажными шариками через трубочку и не втыкала булавки в мою дверь.

Где-то на улице громыхнула крышка мусорного бака.

– Что за безобразие, – возмутился я. – Неужели надо поднимать такой шум?

– Какое безобразие?

– Мусорный бак.

– A-а. Если бы ты жил здесь, давно бы к этому привык. Не знаю, чьих тут рук дело, но этому мусорному баку дают под дых каждый вечер – когда я собираюсь ложиться спать.

* * *

Хранить большую тайну, особенно о чем-то, содеянном тобою лично, – сложная задача даже для людей, у которых мозги работают неплохо. А если они работают так себе, что тогда? Многие преступники попадают в тюрьму или кончают еще хуже именно по этой причине – не могут удержаться от хвастовства. Совершенное ими настолько чудесно, что должно вызывать всеобщее восхищение. Трудно поверить, что Эллен может что-то скрывать больше пяти минут. Между тем она держала язык за зубами полгода – именно столько времени прошло с момента их разрыва вплоть до концерта Ларри в ратуше.

Когда до концерта оставалось два дня, она посвятила меня в свои планы – во время нашей дежурной встречи за обедом. Причем облекла новость в такие формы, что лишь на следующий день, встретив Ларри, я понял, в чем был истинный смысл сказанного.

– Вы мне обещали, Эллен, – снова сказал я ей. – Во время послезавтрашнего концерта – никаких фокусов. Никакого шиканья, никаких бомб-вонючек, никаких вызовов в суд.

– Что за пошлости вы говорите.

– Прошу вас, дорогая. Этот концерт нужен не только Ларри, он нужен всем любителям музыки. Ратуша – не место для партизанских действий.

Впервые за несколько месяцев она выглядела совершенно спокойной, как человек, который только что завершил очень серьезную работу и вполне доволен результатом, – такое в наши дни встречается весьма редко. Обычно пунцовая от возбуждения и предвкушения чего-то таинственного, на сей раз Эллен была исполнена розово-кремовой безмятежности.

Она съела свой обед молча, ни словом не обмолвившись о Ларри. Да и мне нечего было ей сказать – я уже все сказал раньше. Она настойчиво напоминала о себе – клаксон, открытки, фонарик, покашливание, бог знает что еще, – но он совершенно о ней забыл. Жизнь его текла своей эгоистичной колеей и не желала ни о чем тревожиться.

И тут Эллен сообщила мне новость. Сразу стала ясна причина ее спокойствия. Такой сюжетный ход я даже какое-то время ждал, даже сам пытался соблазнить ее на нечто подобное. Я даже не удивился. Для сложившейся ситуации решение было совершенно очевидным, это решение родилось в мозгу, который и был всю жизнь настроен на очевидное.

– Жребий брошен, – рассудительно сказала она. И тут же добавила: – Пути назад нет.

Насчет брошенного жребия я с ней согласился, мол, оно и к лучшему. Мне казалось, что я правильно понял ее намерение. Правда, когда она поднялась, чтобы выйти из ресторана, я удостоился поцелуя в щеку – это меня слегка насторожило.

На следующий день в пять часов – время традиционного коктейля – я вошел в студию Ларри, но в гостиной его не обнаружил. Обычно к моему приходу он всегда был там, возился с напитками, элегантный в своей клетчатой шерстяной куртке (подарок поклонницы).