Сейчас вылетит птичка!

Текст добавлен: 28 сентября 2016, 23:10

Текст книги "Сейчас вылетит птичка!"

Автор книги: Курт Воннегут-мл

Жанры:

Социально-философская фантастика

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Назад к карточке книги

– И это чистая правда, – заверил доктор Митчелл. – На случай, если вы когда-нибудь в этом сомневались.

ПЕСНЯ ДЛЯ СЕЛЬМЫ [8]8
Song for Selma

[Закрыть]
Перевод. О. Василенко, 2010

В школе Эла Шрёдера редко называли по имени, для всех он был просто Шрёдер. То есть не совсем просто Шрёдер: его фамилию выговаривали на немецкий лад, как будто он и есть тот знаменитый немец Шрёдер, который давно умер, хотя на самом деле Эл был стопроцентный американец, вскормленный на кукурузных хлопьях, и в свои шестнадцать очень даже жив.

Хельга Гросс, преподаватель немецкого, первой стала произносить его фамилию с немецким акцентом, и остальные учителя тут же поняли, что так и должно быть: это сразу выделяло Шрёдера среди остальных и напоминало, что он требует особого отношения. Для блага Шрёдера причина такого особого отношения тщательно скрывалась от всех учеников, включая и его самого.

Он был первым в истории школы настоящим гением. Невероятный IQ Шрёдера, как и IQ всех остальных учеников, хранился в строжайшей тайне: результаты тестов лежали в кабинете директора, в запертом шкафу с личными делами.

По мнению Джорджа М. Гельмгольца, дородного декана кафедры музыки и дирижера школьного оркестра, Шрёдер вполне мог стать столь же знаменитым, как Джон Филип Суза, автор национального марша «Звездно-полосатый навеки». Всего за три месяца Шрёдер научился так играть на кларнете, что стал первым кларнетистом, а к концу года уже освоил все инструменты в оркестре. С тех пор прошло два года, за которые Шрёдер успел написать почти сотню маршей.

Сегодня оркестр начинающих практиковался в чтении нот с листа, и в качестве упражнения Гельмгольц выбрал один из ранних маршей Шрёдера под названием «Приветствие Млечному Пути» в надежде, что энергичная мелодия захватит новичков и заставит их играть с энтузиазмом. Сам Шрёдер об этом своем произведении говорил, что от Земли до самой далекой звезды в Млечном Пути почти десять тысяч световых лет, а значит, привет ей нужно посылать очень громко и изо всех сил.

Начинающие музыканты воодушевленно блеяли, вопили, завывали и квакали, посылая привет далекой звезде, но, как это обычно и бывает, один за другим инструменты умолкали и наконец остался только барабанщик.

Бум-бум-бум! – грохотал барабан под ударами Большого Флойда Хайрса – самого большого, самого милого и самого глупого парня в школе. Пожалуй, Большой Флойд был еще и самым богатым, ведь со временем ему предстояло унаследовать папочкину сеть химчисток.

Бум-бум-бум! – колотил в барабан Большой Флойд.

Гельмгольц махнул палочкой, призывая барабанщика к молчанию.

– Спасибо, Флойд, – сказал он. – Твое усердие должно стать примером для всех остальных. А теперь мы начнем сначала – и пусть каждый из вас продолжает играть до конца, несмотря ни на что.

Только Гельмгольц поднял палочку, как в класс вошел школьный гений Шрёдер. Гельмгольц приветственно кивнул.

– Так, ребята, – сказал он оркестру начинающих, – а вот и сам композитор. Постарайтесь его не огорчить.

Оркестр вновь попытался послать привет звездам и вновь потерпел неудачу.

Бум-бум-бум! – грохотал барабан Большого Флойда – сам по себе, в ужасном одиночестве.

Гельмгольц извинился перед композитором, сидевшим в уголке на складном стуле.

– Извини, – сказал Гельмгольц. – Они всего второй раз его играют, сегодня впервые попробовали.

– Да ничего, я все понимаю, – ответил Шрёдер.

Он был неплохо сложен, но ростом не вышел, всего пять футов и три дюйма, и очень худощав. А лоб у него был выдающийся – высокий и уже изборожденный морщинами тяжелых дум. Элдред Крейн, декан кафедры английского языка, прозвал этот лоб «белыми скалами Дувра». Неизменная гениальность мысли придавала лбу Шрёдера тот самый вид, который лучше всего описал Хэл Бурбо, учитель химии. «Шрёдер, – однажды заметил Бурбо, – выглядит так, словно сосет очень кислый леденец. А когда леденец окончательно растает, Шрёдер всех прикончит». «Всех прикончит» было, конечно же, поэтическим преувеличением. Шрёдер никогда ни на кого и голос не повысил.

– Может, ты расскажешь ребятам, для чего ты написал этот марш, – предложил Гельмгольц.

– Не стану я ничего рассказывать, – ответил Шрёдер.

– Не станешь? – изумился Гельмгольц. Обычно Шрёдера не приходилось упрашивать, наоборот, он всегда с удовольствием говорил с музыкантами, веселил их и ободрял. – Не станешь рассказывать? – повторил Гельмгольц.

– Лучше им вообще этого не играть, – ответил Шрёдер.

– Ничего не понимаю, – растерялся Гельмгольц.

Шрёдер поднялся, и вид у него был очень усталый.

– Я не хочу, чтобы играли мою музыку, – сказал он. – Верните мне все ноты, если можно.

– Зачем тебе ноты? – спросил Гельмгольц.

– Я их сожгу, – заявил Шрёдер. – Это не музыка, а мусор, полная ерунда. – Он грустно улыбнулся. – Хватит с меня музыки, мистер Гельмгольц.

– Что значит «хватит»? – вскричал пораженный в самое сердце Гельмгольц. – Да ты шутишь!

Шрёдер пожал плечами.

– Не выйдет из меня музыканта. Теперь я понял. – Он слабо махнул рукой. – Я вас очень прошу больше не позорить меня, играя мои дурацкие, бездарные и наверняка смехотворные произведения.

Он попрощался и ушел.

После его ухода Гельмгольц, почти забыв про урок, ломал голову над невероятным и необъяснимым решением Шрёдера бросить музыку. После звонка Гельмгольц направился в столовую – время было обеденное. Погруженный в свои мысли, он не сразу заметил, что рядом шумно топает Большой Флойд Хайрс, тот самый непробиваемо тупой барабанщик. Большой Флойд оказался рядом отнюдь не случайно, а очень даже намеренно. Большой Флойд намеревался сообщить нечто очень важное, и от новизны задачи он весь пылал жаром, как паровоз. И так же пыхтел.

– Мистер Гельмгольц… – пропыхтел Большой Флойд.

– Да? – отозвался тот.

– Я… ну, я просто хотел вам сказать, что больше не буду лодырничать, – пропыхтел Большой Флойд.

– Вот и прекрасно, – ответил Гельмгольц. Он всегда поддерживал тех, кто старался изо всех сил, даже если, как в случае Флойда, проку от стараний никакого.

К изумлению Гельмгольца, Большой Флойд вручил ему собственноручно написанное произведение со словами:

– Посмотрите, если нетрудно, мистер Гельмгольц.

Записанная жирными черными нотами мелодия была очень короткой, но Флойду наверняка далась не легче, чем Пятая симфония Бетховену. У мелодии даже было название – «Песня для Сельмы». И слова тоже были:

Все цепи разорвал я.
Шутом быть перестал я.
Ведь от тебя узнал я,
Как стать тем, кем мечтал я.
Спасибо тебе, Сельма.
Я никогда не скажу тебе прощай.

Когда Гельмгольц оторвал взгляд от листка, поэт-композитор уже исчез.

За обедом в учительской столовой разгорелась оживленная дискуссия. Ее тема, в формулировке Хэла Бурбо с кафедры химии, звучала так: «Может ли хорошая новость о том, что Большой Флойд Хайрс решил стать музыкальным гением, уравновесить плохую новость о Шрёдере, который решил совсем уйти из музыки?»

Разумеется, дискуссия велась в шутку и лишь для того, чтобы подразнить Гельмгольца. В данном случае проблема не выходила за пределы оркестра, а оркестр все, кроме Гельмгольца, считали делом несерьезным, потому и веселились. Никто ведь еще не знал, что Шрёдер отчаялся добиться успеха и в остальных областях.

– С моей точки зрения, – говорил Бурбо, – если отстающий ученик решил серьезно заняться музыкой, а гений бросил музыку ради, например, химии, то нельзя сказать, что первый растет, а второй деградирует. В этом случае оба растут.

– Разумеется, – мягко ответил Гельмгольц, – и одаренный мальчик придумает еще один отравляющий газ, а туповатый – еще один популярный мотивчик.

В столовую вошел Эрнст Гропер, учитель физики. Обтекаемый, как торпеда, он отличался прямолинейностью, розовых очков не носил и не прощал неумения мыслить логически. Глядя, как он переставляет тарелки с подноса на стол, можно было подумать, что он с огромным удовольствием и совершенно добровольно подчиняется законам механики Ньютона – просто потому, что это такие замечательные законы.

– Вы уже слышали новость про Большого Флойда Хайрса? – спросил его Бурбо.

– Про этого ядреного физрика? – сказал в ответ Гропер.

– Про кого? – удивился Бурбо.

– Сегодня утром Большой Флойд заявил мне, что перестанет лениться и будет ядреным физриком, – пояснил Гропер. – Я думаю, он хотел сказать «ядерным физиком», хотя, возможно, имел в виду физрука.

Гропер взял лежавший на столе листок с «Песней для Сельмы», который Гельмгольц показывал остальным.

– А это что? – поинтересовался Гропер.

– Произведение Большого Флойда, – ответил Гельмгольц.

– Я вижу, он времени даром не теряет! – Гропер приподнял брови, разглядывая листок. – Сельма? Какая Сельма? Риттер, что ли? – спросил он, завязывая салфетку под подбородком.

– Именно о ней мы и подумали, – сказал Гельмгольц.

– Должно быть, и впрямь Сельма Риттер, – подтвердил Гропер. – Они с Большим Флойдом сидят за одним столом на лабораторных по физике. – Он закрыл глаза и потер переносицу. – Хорошенькая компания собралась за этим столом, – устало продолжил Гропер. – Шрёдер, Большой Флойд и Сельма Риттер.

– Так они втроем сидят? – задумчиво спросил Гельмгольц, пытаясь найти в происходящем какую-нибудь закономерность.

– Я подумал, что Шрёдер поможет подтянуть Большого Флойда и Сельму, – пояснил Гропер. – А ведь и впрямь подтянул! – с восхищением произнес он и вопросительно посмотрел на Гельмгольца. – Джордж, вы случайно не знаете, какой у Большого Флойда IQ?

– Да я понятия не имею, где вообще это можно узнать, – ответил Гельмгольц. – И не верю я во всякие IQ.

– В кабинете директора есть шкаф с секретными папками, – сказал Гропер. – Как-нибудь загляните в личное дело Шрёдера, такого вы еще точно не видели!

– А кто из них Сельма Риттер? – спросил Хэл Бурбо, разглядывая студенческую часть столовой сквозь стеклянную перегородку.

– Крохотная такая девчушка, – отозвался Гропер.

– Тихая, как мышь, и застенчивая, – добавил Элдред Крейн, декан кафедры английского языка. – Остальные ее не очень любят.

– Ну, Большой Флойд, похоже, жить без нее не может, – сказал Гропер. – Судя по всему, у них теперь любовь до гроба. Пожалуй, надо отсадить этих двоих от Шрёдера. Уж не знаю, как им это удается, но они явно вгоняют его в уныние.

– Что-то я не вижу там Сельму, – сказал Гельмгольц, всматриваясь в лица обедающих учеников. Шрёдера он увидел: одаренный мальчик сидел в одиночестве с видом унылой покорности судьбе. И Большой Флойд тоже сидел в одиночестве – грузный, молчаливый и с выражением непонятной надежды на лице. Он явно о чем-то усиленно думал: морщил лоб, хмурил брови и поднимал тяжелые мысленные гири.

– Сельмы нет в столовой, – повторил Гельмгольц.

– А, вспомнил! – сказал Элдред Крейн. – Сельма же обедает после всех, во время следующего урока.

– А что она делает во время обеда? – поинтересовался Г ельмгольц.

– Отвечает на телефонные звонки в кабинете директора, – объяснил Крейн. – Пока сотрудники обедают.

* * *

Извинившись перед коллегами, Гельмгольц направился в кабинет директора, чтобы поговорить с Сельмой Риттер. «Кабинет» на самом деле состоял из прихожей, зала заседаний, двух кабинетов и архива. Сначала Гельмгольцу показалось, что в кабинете никого нет: на коммутаторе безнадежно мигали лампочки и гудели сигналы. Затем он услышал слабый шорох в архиве, тихонько подошел к дверям и заглянул внутрь.

Сельма Риттер, стоя на коленях у открытого ящика картотеки, что-то писала в записной книжке. Гельмгольц не ужаснулся и не пришел к скоропалительному выводу, что Сельма заглянула куда-то, куда ей заглядывать не следовало: он просто не верил во всякие секреты. С точки зрения Гельмгольца, в школе ничего секретного быть не могло.

А вот Сельма его точки зрения на секретность не разделяла. Она сунула нос в не предназначенные для постороннего взгляда личные дела, где, помимо всего прочего, указывался коэффициент интеллекта каждого. Когда Гельмгольц застукал ее на месте преступления, она в буквальном смысле слова потеряла равновесие и, не устояв на коленях, рухнула на пол.

Гельмгольц помог ей подняться и при этом нечаянно бросил взгляд на листок, из которого делала выписки Сельма: на карточке, без всякой видимой системы, были написаны какие-то числа. Эти числа ничего не говорили Гельмгольцу, потому что он никогда карточками не пользовался, хотя и знал, что на них указан не только IQ, но и индекс общительности, развитие моторных навыков, вес, лидерский потенциал, рост, наиболее подходящие профессии, а также уровень способностей в шести различных областях деятельности: в школе имелась детально разработанная программа тестирования учеников. Кстати, довольно знаменитая программа – к ней охотно обращались за материалом соискатели докторской степени, поскольку архивы школы содержали данные за двадцать пять лет тестирования.

Чтобы узнать, что означают числа на карточке, Гельмгольцу пришлось бы использовать карту-ключ, в которой были пробиты в нужных местах отверстия и которая хранилась в сейфе директора. Наложив карту-ключ на личную карточку, Гельмгольц увидел бы, что означает каждое число. Впрочем, карта-ключ вовсе не требовалась для того, чтобы узнать, чью личную карточку переписывала Сельма Риттер: имя ученика было напечатано большими буквами в самом верху. Джордж М. Гельмгольц вздрогнул, прочитав это имя: «Гельмгольц, Дж. М.».

– Это что? – пробормотал Гельмгольц, вытаскивая карточку из картотеки. – Почему здесь стоит мое имя? Какое отношение это имеет ко мне?

Сельма разрыдалась.

– Ой, мистер Гельмгольц! – плакала она. – Я ведь не хотела ничего дурного! Пожалуйста, не говорите директору. Я больше не буду! Только ничего не говорите!

– А что тут говорить-то? – в полном недоумении спросил Гельмгольц.

– Я смотрела ваш IQ, – сказала Сельма. – Честно в этом признаюсь. Вы меня поймали. И, наверное, за это меня могут выгнать из школы. Но, мистер Гельмгольц, я ведь не просто так, у меня есть очень серьезная причина.

– Сельма, я понятия не имею, какой у меня IQ. В любом случае можешь смотреть на него сколько угодно, – ответил Гельмгольц.

Рыдания Сельмы немного стихли.

– Значит, рассказывать про меня директору вы не станете? – спросила она.

– А что ты такого страшного натворила? – удивился Гельмгольц. – Если кому-то интересен мой IQ, так я его на дверях своего кабинета напишу, чтобы все видели.

Сельма посмотрела на него выпученными глазами.

– Так вы не знаете свой IQ?

– Нет, – скромно ответил Гельмгольц. – Думаю, он ниже среднего.

Сельма показала на какое-то число на карточке.

– Вот, – сказала она. – Это ваш IQ, мистер Гельмгольц. – Она сделала шаг назад, словно ожидая, что Гельмгольц от удивления грохнется в обморок. – Вот это он и есть.

Гельмгольц вгляделся в число. Он наклонил голову, и под первым подбородком образовались многочисленные волны последующих. Сельма указала на число 183.

– Я ничего не знаю про IQ, – признался Гельмгольц. – Это много или мало?

Он попытался припомнить, когда его интеллектуальные способности тестировали в последний раз. Кажется, когда он сам учился в этой же школе.

– Мистер Гельмгольц, это очень, очень много! – заявила Сельма. – Неужели вы даже не подозреваете о своей гениальности?

– А что это вообще за карточка? – спросил Гельмгольц.

– Это ваша ученическая карточка, – ответила Сельма.

Гельмгольц хмуро смотрел на карточку, с нежностью вспоминая серьезного, толстенького коротышку, которым был когда-то: обидно, что того мальчика свели к каким-то цифрам.

– Сельма, даю тебе честное слово, что я не гений и никогда им не был. С чего ты вообще решила заглянуть в мою карточку?

– Вы ведь учитель Большого Флойда, – ответила Сельма. Произнеся имя Большого Флойда, она словно подросла на дюйм и вся засветилась, будто он ей лично принадлежал. – Я знаю, что вы тоже учились в нашей школе, поэтому и решила посмотреть. Хотела узнать, достаточно ли вы умны, чтобы понять, насколько одарен Большой Флойд.

Гельмгольц вопросительно посмотрел на нее, склонив голову набок.

– И насколько же Большой Флойд, по твоему мнению, одарен?

– Почему бы вам самому не посмотреть? – заявила Сельма. К ней вернулась потерянная было уверенность в себе. – Похоже, никому, кроме меня, это и в голову не пришло.

– Так ты и его карточку видела? – спросил Гельмгольц.

– Мне надоело слушать, как все называют Большого Флойда тупицей и восхваляют ум этого дурачка Элвина Шрёдера, – ответила Сельма. – Вот я и решила сама все проверить.

– Ну и как результаты проверки?

– Оказалось, что Элвин Шрёдер только делает вид, будто он такой весь из себя умный. А на самом деле тупица тупицей. И еще оказалось, что Большой Флойд вовсе не дурак. Он просто лентяй. А на самом деле он такой же гений, как и вы.

– Гм, – задумался Гельмгольц. – Ты им обоим так и сказала?

Сельма немного растерялась. Впрочем, она уже настолько глубоко увязла, что новое преступление вряд ли могло ужесточить приговор.

– Да… я им все рассказала, – кивнула она. – Для их же блага.

В тот день, с трех до четырех пополудни, Гельмгольц проводил занятия школьного хора. На этот раз голоса шестидесяти хористов были усилены роялем, духовым оркестром из трех труб, двух тромбонов и одной тубы, а также мелодичным звоном металлофона. Музыканты, рекрутированные на помощь хору, были срочно набраны после обеда: сидя в своем крохотном кабинете, Гельмгольц строил планы и отправлял гонцов, словно генерал на поле боя.

Когда настенные часы показали без одной минуты четыре, Гельмгольц движением пальцев зажал последний великолепный аккорд, исполняемый хором под музыкальное сопровождение. И когда Гельмгольц оборвал этот аккорд, все застыли в изумлении.

Они нашли то, что нужно.

Ничего прекраснее мир еще не слышал.

Последним замер ясный звон металлофона. Высокая нота растворилась в бесконечности, словно обещая, что будет вечно слышна любому, кто захочет как следует вслушаться.

– Да… это именно то, что нужно… – зачарованно прошептал Гельмгольц. – Дамы и господа, у меня нет слов, чтобы выразить вам мою искреннюю благодарность.

Прозвенел звонок: четыре часа дня.

Ровно в четыре часа, как и велел Гельмгольц, Шрёдер, Сельма и Большой Флойд вошли в музыкальный зал. Гельмгольц отвел всех троих в свой кабинет и закрыл дверь.

– Я думаю, вы знаете, зачем я попросил вас прийти, – сказал Гельмгольц.

– Я не знаю, – возразил Шрёдер.

– Это по поводу IQ, – пояснил Гельмгольц и рассказал о том, как застал Сельму в архиве.

Шрёдер равнодушно пожал плечами.

– Если кто-то из вас расскажет об этом хоть кому-нибудь, то Сельме здорово попадет, да и мне тоже, – сказал Гельмгольц. – Я ведь промолчал о том, что она натворила, и поэтому стал ее соучастником.

Сельма побледнела.

– Сельма, почему ты решила, что именно это число на карточке и есть IQ? – спросил Гельмгольц.

– Ну, я… я прочитала про IQ в библиотеке, – ответила Сельма. – Потом нашла свою карточку и посмотрела, какое число скорее всего означает мой IQ.

– Занятно, – сказал Гельмгольц. – Сразу видно, какая ты скромная девочка. Сельма, то число, которое ты приняла за коэффициент интеллекта, на самом деле означает твой вес. И когда ты посмотрела карточки всех остальных, то узнала лишь кто из нас тяжелее, а кто легче по весу. В моем случае ты выяснила, что когда-то я был очень толстым мальчиком. Большой Флойд и я вовсе не гении, а Шрёдер совсем не идиот.

Сельма ойкнула.

Вздох Большого Флойда прозвучал как свисток паровоза.

– Говорил же я тебе, что я тупица и никакой не гений, – уныло сказал он Сельме и показал на Шрёдера. – Это он гений. У него есть способности, есть мозги, чтобы добраться до звезд или куда там еще! Говорил же я тебе!

Большой Флойд зажал виски ладонями, будто пытаясь заставить мозг работать лучше.

– Эх! – тяжело вздохнул он. – Вот я дурак был, когда хотя бы на секунду поверил, будто у меня в голове что-то есть!

– Есть только один тест, который имеет значение, – сказал Гельмгольц. – Это тест жизни. Вот он-то и показывает, чего человек стоит. Это верно и для Шрёдера, и для Сельмы, и для тебя, Большой Флойд, и для меня – это верно для всех.

– Всегда видно заранее, из кого получится что-то путное, а из кого нет, – заявил Большой Флойд.

– Так уж и всегда? – усомнился Гельмгольц. – Я вот не могу предсказать это заранее. Жизнь не перестает преподносить мне сюрпризы.

– Просто представьте себе, какие сюрпризы в жизни ждут меня, а какие – его, – ответил Большой Флойд, кивая на Шрёдера.

– А представьте себе, какие сюрпризы ждут всех нас! – воскликнул Гельмгольц. – У меня просто дух захватывает!

Он открыл дверь кабинета, показывая, что разговор окончен.

Сельма, Большой Флойд и Шрёдер уныло вышли в музыкальный зал. Разговор с Гельмгольцем на подвиги не вдохновлял, напротив, как и большинство воспитательных бесед в школе, оставил пренеприятный осадок.

Когда Сельма, Большой Флойд и Шрёдер проходили мимо хористов и музыкантов, те встали. По сигналу Гельмгольца звонко запели духовые инструменты. Фанфары пригвоздили троицу к месту, заставив замереть в изумлении.

Трубы, тромбоны и туба продолжали выводить замысловатую мелодию. К ним присоединились рояль и металлофон: они бренчали, грохотали и триумфально звенели, словно церковные колокола, возвещающие великую победу.

Когда колокола и фанфары неохотно затихли, вступили шестьдесят хористов. Сначала они тихонько загудели, потом мелодия без слов стала возноситься все выше, пока не достигла предела, где и попыталась остаться, но духовые, рояль и металлофон заставляли голоса взлетать все выше и, преодолевая любые препятствия, стремиться к звездам.

Голоса взбирались все выше и выше, на невероятную высоту. Бессловесная мелодия взлетала вверх, словно обязуясь на самой вершине превратиться наконец в слова. В ней также слышалось обещание, что когда слова прозвучат, в них будет явлена великая мудрость.

Голоса достигли предела.

Они упорно пытались подняться еще выше, но их попытки были безуспешны.

И тогда, чудо из музыкальных чудес, вступило сопрано: оно не просто поднялось чуть выше остальных, оно взлетело высоко-высоко над ними и на этой недосягаемой высоте нашло слова.

«Все цепи разорвал я», – звенело сопрано чистым лучом света.

Рояль и металлофон изобразили звук разбиваемых цепей.

Хор в унисон простонал, удивляясь разбитым цепям.

«Шутом быть перестал я», – прогремел бас.

Трубы насмешливо прыснули, затем все духовые инструменты сыграли припев из «Шотландской застольной».

«Ведь от тебя узнал я, – пропел баритон, – Как стать тем, кем мечтал я».

Сопрано исполнило музыкальную фразу из «Однажды я найду тебя», следом хор исполнил фразу из «Этих глупостей», потом рояль сыграл «Из воспоминаний».

«Спасибо тебе, Сельма», – дружно пропели басы.

– Сельма? – повторила настоящая Сельма.

– Да, Сельма, – сказал ей Гельмгольц. – Эту песню Большой Флойд, наш хорошо известный гений, написал для тебя.

– Для меня? – изумилась Сельма.

– Тс! – сказал Гельмгольц.