Текст книги "Заговор 20 июля 1944 года. Дело полковника Штауффенберга"

Автор книги: Курт Финкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

Из этих положений мы и исходим, с этой отправной точки зрения и написана данная работа. Поэтому бесполезно, подобно некоторым западногерманским рецензентам первого издания этой книги, ставить вопрос, не служит ли она «рекламированием» Штауффенберга и его друзей в интересах ГДР. Подобное утверждение вытекает либо из поверхностного ознакомления с книгой, либо из намерения смазать политическое значение объективного научного изучения данного объекта исследования и тем самым дискредитировать его в глазах определённого круга читателей. Ведь Штауффенберг, и это следует подчеркнуть со всей категоричностью, имел прогрессивные, ориентированные в будущее представления о новой Германии, во многих пунктах приближавшиеся к программным заявлениям движения «Свободная Германия». Штауффенберг желал спасти немецкий народ от фашизма и от последствий агрессивной политики, он хотел создания Отечественного фронта всех демократических сил, включая коммунистов. В этой связи для социал-демократов из числа его друзей в конечном счёте приобрёл решающее значение вопрос о единстве рабочего движения.

Штауффенберг, Лебер, Мольтке и их соратники пали в борьбе за свои цели. Их устремлённые в будущее идеи осуществлены в процессе антифашистско-демократической революции в тогдашней советской оккупационной зоне, то есть в иных исторических условиях, нежели те, которые они предвидели в 1943 Или 1944 гг. В этом смысле мы устанавливаем не теряющую актуальности связь между Штауффенбергом и нашей действительностью, в этом смысле он с нами, с ГДР, как и со всеми демократическими, миролюбивыми силами ФРГ и Западного Берлина.

Анализируя различные варианты 20 июля, следует с учётом данной проблематики принимать во внимание двойственность определённых политических решений, что, однако, не имеет ничего общего со спекулятивным вопросом, жил бы Штауффенберг сегодня в ГДР или в ФРГ.

Тем самым мы подошли к некоторым оценкам 20 июля в Западной Германии. То, что не удалось в тогдашней советской оккупационной зоне, протащили в 1945—1947 гг. и позднее в Западной Германии. Гёрделеровский вариант стал здесь исходной концепцией для всех акций монополистической буржуазии и для касты крупных помещиков, направленных против попыток демократических сил связать борьбу против фашизма и милитаризма с тенденциями социального преобразования (в качестве примера назовём Аленcкую программу западногерманского ХДС от февраля 1947 г.).

Поскольку непосредственно в период после 1945 г. гёрделеровский вариант носил ещё совершенно недифференцированный отпечаток антинацизма и антифашизма, он смог стать идеологическим прикрытием политики монополистической буржуазии и других реакционных сил в процессе реставрации старых условий власти. Вскоре после 1947 г. он превратился в одно из многих средств, которыми империалистические силы Западной Германии пользовались преимущественно для того, чтобы получить себе алиби; он стал средством для их маскировки перед заграницей, особенно перед странами антигитлеровской коалиции. Эти силы использовали события, связанные с 20 июля, даже для того, чтобы выдвигать гегемонистские притязания, скажем, против Англии (например, «упрекая» английское правительство в том, что оно не пошло на «предложения» гёрделеровцев и бросило последних «на произвол судьбы»).

И разумеется, совсем не случайно, что именно генералы Шпейдель и Хойзингер сыграли руководящую роль в создании бундесвера. Они считались уцелевшими участниками заговора, а тем самым – «борцами Сопротивления». О графе Кильманзегге, бывшем командующем сухопутными войсками НАТО в Центральной Европе, гамбургский журнал «Шпигель» писал: «Полковник граф Кильманзегг принадлежит, таким образом, к кругу борцов Сопротивления, возглавлявшемуся его другом полковником графом Штауффенбергом»¹⁶. Откуда автору указанной статьи известно об «участии в Сопротивлении» изобличённого военного преступника Кильманзегга, читателю так и остаётся непонятно. А среди граждан ФРГ распространением мифов о 20 июля тем временем занимался гестаповский агент Ойген Герстенмайер, ставший впоследствии председателем западногерманского бундестага¹⁷.

Так взгляды гёрделеровской группы влились во внутри– и внешнеполитическую концепции правых кругов Западной Германии (преимущественно в виде восстановления монополий и политики «европейского объединения»¹⁸). Более того: они дали возможность западногерманскому империализму под антинацистской маскировкой достигнуть империалистических военных целей уже после проигранной войны и несмотря на понесённое в ней поражение. Одновременно они яростно использовались для форсирования идейно-политической борьбы против Востока, то есть против страны-победительницы – Советского Союза, против Польши и Чехословакии, но прежде всего против антифашистско-демократической революции на Востоке Германии, причём делалось это под лозунгом борьбы против «тоталитаризма».

На поприще политического мародёрства подвизаются в ФРГ и некоторые историки.

Эти примеры не единичны. Они характеризуют основную тенденцию общественной оценки 20 июля реакционными кругами ФРГ и Западного Берлина. Характерно, к примеру, то, что написал нам один западно-берлинский священник: «Хотя я лично... играл лишь совершенно незначительную второстепенную роль, меня приглашают на ежегодно устраиваемые в (Западном) Берлине торжества памяти 20 июля. Но я не хожу на них, потому что там борьба против Гитлера сочетается со злобной враждебностью в отношении СЕПГ и ГДР»¹⁹.

Подобные действия реакционных кругов ФРГ и Западного Берлина говорят о логическом и последовательном осуществлении гёрделеровской линии – в данном случае о задуманной ими ещё в 1944 году попытке расколоть антигитлеровскую коалицию и, опираясь на западные державы, продолжить войну против одного лишь Советского Союза. Возникший вскоре после создания ФРГ союз гёрделеровцев с бывшими нацистами следует понимать не как противоречие, а как продолжение усилий некоторых участников 20 июля установить сотрудничество с эсэсовскими главарями.

Характерным для этой тенденции политики реакционных сил является высказывание бывшего военного министра ФРГ фон Хасселя, относящееся к 1964 г.: «Деяние 20 июля никоим образом не является нормой для поведения сегодняшних солдат. Оно совершалось в чрезвычайной исторической ситуации, которая не должна и не может повториться»²⁰. Такие чрезвычайные ситуации могли бы, по Хасселю, возникать только в «тоталитарных» государствах, но отнюдь не в ФРГ, возглавлявшейся тогда правительством ХДС/ХСС.

Однако нынешний солдат бундесвера имеет дело с такой ситуацией, когда тон задают отнюдь не прежние антинацистские оппозиционные элементы, а в первую очередь бывшие гитлеровские офицеры, призывавшие держаться «до последнего».

Так, 3 сентября 1952 г. в заявлении христианско-демократического боннского правительства говорилось, что «все мы признательны тем носителям вооружённой силы нашего народа, которые в рамках высоких солдатских традиций с честью воевали на суше, на воде и в воздухе» в годы второй мировой войны²¹. Солдату бундесвера заявляют, что «как трагически повиновавшиеся, так и мужественно неповиновавшиеся стоят ныне в одном строю»²². Эта формула «как... так и...» создала курьёзную ситуацию, при которой солдат бундесвера должен одновременно чтить и уважать память не только полковника Штауффенберга, но и в первую очередь его убийц и всех тех прочих ещё живых нацистских офицеров, которые нанесли Штауффенбергу удар в спину.

Однако в последние годы участники заговора всё более отходят в культивируемых бундесвером традициях на задний план. При этом предпринимаются попытки полностью интегрировать все прогрессивные силы заговора в гёрделеровскую группу, свести на нет принципиальные противоречия между Гёрделером и Штауффенбергом. Это особенно типично для биографии Штауффенберга, написанной Крамарцем. В то же время предпринимаются попытки преподнести всех гитлеровских генералов и офицеров как более или менее тайных борцов Сопротивления путём пустой болтовни о «жертвенном пути генералов и адмиралов»… Причём военнослужащим бундесвера внушают, что главные достоинства, служащие образцом, – это такие «солдатские добродетели», как «выполнение долга», «повиновение» и т. п.²³.

Однако империалистический вариант 20 июля 1944 г. открывает возможность и для других тактических шагов.

Цента Баймлер вполне справедливо заметила после, телевизионной передачи «Ганс Баймлер, наш камрад», что в Западной Германии «официально упоминаются только люди 20 июля»²⁴. А в органе крупной буржуазии «Цайт» несколькими неделями ранее можно было прочесть следующее: «В наших знаниях о прошлом, несомненно, имеется огромный пробел там, где речь идёт об участии в борьбе против [фашистского] режима представителей более широких народных кругов и слоёв»²⁵. Иными словами: при помощи пропагандистских манипуляций, лихорадочного распространения антикоммунизма и не в последнюю очередь путём осуществлённого в 1956 г. запрещения КПГ буржуазная дворцовая оппозиция была поднята в ФРГ на уровень «Сопротивления», а 20 июля придана монопольная ключевая функция в нём.

Однако огромную роль коммунистических борцов Сопротивления сегодня уже больше невозможно полностью игнорировать. Поэтому их для вида даже вынуждены оценивать позитивно, но в действительности пытаются ставить в один ряд с буржуазной «дворцовой революцией» или даже подчинять ей²⁶.

Так, в изданной в 1967 г. западноберлинским центром политического образования брошюре о мемориальном музее в бывшей каторжной тюрьме Плётцензее говорится: «Акт 20 июля стал выдающимся событием и символом германского Сопротивления. Но Сопротивление имело гораздо более широкие рамки... Одними из первых жертв политических преследований стали коммунисты... Однако в то время, как руководство, нашедшее прибежище в Москве, находилось в плену своей чуждой действительности доктрины, многие коммунисты в Германии начали на свой страх и риск идти собственными идеологическими и политическими путями и сотрудничать с социал-демократами, христианами и буржуазными кругами, против которых раньше боролись»²⁷.

Аналогичным образом прибегает к маскировке в этом вопросе и автор биографии Фрица Дитлофа фон дер Шуленбурга Альберт Кребс. Он «извиняет» Шуленбурга за согласие на установление контактов с коммунистами смехотворным утверждением, будто Зефков и Якоб (имена которых он не называет, но подразумевает) были «старыми немецкими коммунистами», выступавшими против режима Сталина, а потому, «наоборот», рассматривались Москвой «как раскольники и ренегаты». Шуленбург хотел, мол, только узнать, «каковы были эти люди, с которыми ему пришлось бы иметь в будущем дело как статс-секретарю»²⁸.

Итак, старый тезис о 20 июля 1944 г. как «наивысшей точке» Сопротивления отнюдь не сдан в архив; напротив, он дополнен новым более «гибким» вариантом антикоммунизма. Это относится и к той ситуации, которая начала складываться в ФРГ в конце 1969 г. По существу, высказывания Хенке, уже охарактеризованные нами²⁹, всё ещё определяют социал-демократическое отношение к Сопротивлению. Пользуясь заранее учитываемой неосведомлённостью многих людей, представители этой линии запросто отрицают тот факт, что КПГ на своих Брюссельской (1935 г.) и Бернской (1939 г.) конференциях, а также в решениях ЦК выработала чёткую стратегическую и тактическую концепцию создания широкого антифашистско-демократического Народного фронта, служившую руководящей нитью для подпольных организаций движения Сопротивления. Но западногерманскому и западноберлинскому читателю стараются внушить, будто коммунистические борцы Сопротивления действовали вопреки воле руководства КПГ, будто они отказались от своей партии и от своего мировоззрения. Вряд ли есть необходимость приводить здесь более наглядное доказательство лживости подобных утверждений, чем тот факт, что, к примеру, Антон Зефков и Франц Якоб, устанавливая контакт с группой Штауффенберга, действовали полностью в духе решений руководства своей партии, поскольку ЦК КПГ сам уже давно сотрудничал во имя свержения Гитлера с представителями буржуазии, с социал-демократами, христианами, офицерами вермахта и другими некоммунистическими элементами в движении «Свободная Германия»³⁰.

В заключение можно указать на примечательное обстоятельство, весьма наглядно показывающее рассмотренный нами процесс поляризации группы Штауффенберга и группы Гёрделера.

К числу подписавших Учредительный манифест ХДС от 26 июня 1945 г. принадлежал и крайзаусец д-р Теодор Штельцер. Хотя на первом публичном митинге ХДС в начале июля 1945 г., состоявшемся в Берлине в здании театра на Шиффсбауердамм, Штельцер был единственным оратором, наиболее определённо выступившим за сотрудничество с коммунистами в деле строительства новой жизни³¹, в дальнейшем он эмигрировал из советской зоны, был затем одно время премьер-министром земли Шлезвиг-Гольштиния, а впоследствии занимал и другие важные посты в ФРГ (например, председателя западногерманской комиссии ЮНЕСКО)³². Но в душе Штельцера всё ещё продолжало жить наследие Штауффенберга. В середине 60-х годов он выступал по западногерманскому телевидению, а 22 сентября 1967 г., за несколько недель до своей кончины³³, сделал привлёкшее всеобщее внимание заявление, в котором подвёл итог своей жизни и высказал своё отношение к вопросам современности. Он назвал «коренной политической ошибкой Федеративной республики» то, что господствующие в ней буржуазные круги не пожелали «со всей последовательностью признать политическую несостоятельность немецкой буржуазии в истории германского национального государства»³⁴. Отсюда, констатировал Штельцер, проистекает ошибочная внутренняя и внешняя политика. «Мы были очевидцами того, – сказал он далее, – как в национал-социалистские времена безобидные буржуа становились хищными волками. Что можем мы сделать, чтобы не допустить повторения? Для этого нам нужны самокритика, самоосознание и лишённая всяких иллюзий оценка положения». Штельцер осудил начатое Аденауэром вооружение Западной Германии и интегрирование ФРГ в систему западных военных союзов, ибо это «означает наш раскол на необозримые времена». Исходя из данного положения, он говорил: «Поэтому действительность требует от нас преобразования. А оно невозможно без сотрудничества с государствами Востока и особенно с ГДР. Однако оно требует взаимного признания на основе равноправия и понимания того, что мы должны ориентироваться на длительное сосуществование обоих германских государств. Это преобразование не может быть направлено ни против ГДР, ни против Федеративной республики, ни против России... Упорствование ФРГ на исключительном праве представлять весь немецкий народ заранее исключает всякое сотрудничество».

Штельцер сформулировал свои требования в виде пяти задач западногерманской внешней политики: признание ГДР; признание границы по Одеру – Нейсе; аннулирование и осуждение Мюнхенского соглашения; достижение договорённости между обоими германскими государствами о разоружении, безатомной зоне и нераспространении ядерного оружия; гарантия особого статуса и жизнеспособности Западного Берлина обоими германскими государствами. Он закончил своё заявление словами: «Моим друзьям и мне пришлось шагать и по возвышенностям, и по низменностям и самим избавиться от многих предвзятых взглядов и иллюзий. Чуть ли не каждому из нас пришлось отдать свою жизнь или поставить её на карту. На основе этого опыта я считаю необходимым, чтобы эти названные мною пять пунктов явились составной частью будущей конструктивной западногерманской внешней политики».

Выступление этого буржуазного политического деятеля, приговорённого Фрайслером к смертной казни, говорит о реалистическом политическом мышлении и чувстве патриотической ответственности. Оно свидетельствует о том, что Штельцер преодолел барьеры антикоммунизма. Он действовал в духе заветов своих товарищей, павших в борьбе против фашистской системы.

Штауффенберг и его друзья в кульминационный момент своей борьбы искали контактов с представителями немецких революционных рабочих. Их трагедия в том, что они «не смогли своевременно и достаточно широко осуществить союз с подлинно антифашистским движением Сопротивления, возглавлявшимся Коммунистической партией Германии, и что поэтому в заговоре доминировала империалистическая концепция Гёрделера»³⁵. Эта проблема становится очевидной и с точки зрения непролетарского антифашиста. Мартин Нимёллер в уже цитировавшемся нами в начале книги письме констатировал, что со своей сегодняшней точки, зрения он должен сказать, что не стал бы принимать участие в 20 июля³⁶.

И тем не менее борьба и гибель Штауффенберга и его соратников, их стремление достигнуть новых берегов – это завет, который должен быть осуществлён всеми миролюбивыми и прогрессивными силами, чтобы когда-нибудь не стало ещё раз «слишком поздно». Заговор 20 июля 1944 г. со всеми его противоречиями показывает, что пагубный антикоммунизм должен быть преодолён ради обеспечения мира во всём мире. Для Штауффенберга и его друзей, для выполнения их заветов, для понимания уроков истории, как и прежде, остаются в силе слова, сказанные Генрихом Манном в 1948 г.:

«Немецкое движение Сопротивления боролось не против какого-либо чужеземного агрессора; оно было вызвано к жизни торжествующим насилием, которое повсюду торжествовало лишь по видимости и только у самих немцев реально. Сопротивление являлось делом меньшинства; и всё же, дабы принести плоды, оно должно было заставить массы, которые были ещё далеки от него и не желали думать, осознать их нравственные права. Жертвы в собственных рядах были неизбежны. Манифесты, скреплённые печатью смерти, стяжали себе право на бессмертие. Они служили бы призывом и в будущем, а сопротивление насилию уже нашло бы людей, умудрённых опытом борьбы. Стоит народу пожелать, и он вспомнит своих самых достойных борцов. И тогда не к чему было бы больше умирать – ведь и те, кто пал за свободу, предпочли бы победить, не погибнув»³⁷.

Примечания

¹ «Geschichte der deutschen Arbeiterbewegung», Bd. 5. Berlin, 1966, S. 415.

² Ibid., S. 413/414.

³ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 433.

⁴ «Kaltenbrunner-Berichte», S. 193.

⁵ «Aufruf der „Aktionsgemeinschaft 20. Juli 1944“» (geschäftsführend Gotthold Müller, München), abgedruckt im «Rheinischer Merkur» voml8. Juli 1969.

⁶ Heinrich Böll. Erzählungen – Hörspiele – Aufsätze. Köln/Berlin (W), 1961, S. 368 f. Это полностью относится к Штауффенбергу, который в беседе с католическим епископом Берлина, позднее ставшим кардиналом графом Прейзингом, обсуждал весной 1944 г. необходимость политического переворота, выдвигая при этом вопрос об оправдании покушения. В данной связи весьма показательно, что Крамарц (op. cit., S. 160), ссылаясь на графа Александра фон Штауффенберга, сообщает: «После краха [фашизма] кардинал Прейзинг писал матери Штауффенберга, что хотя он и не мог дать её сыну благословение церкви, однако не смог отказать ему в своём личном пасторском благословении».

⁷ Н. Böll. Op. cit., S. 394 f; vgl. hierzu auch: Heinz Plavius. Bölls Asthetik des Humanen, in: «Sonntag», Nr. 52 vom 25. September 1966.

⁸ Peter Hermes. Die Christlich-Demokratische Union und die Bodenreform in der Sowjetischen Besatzungszone Deutschlands im Jahre 1945. Saarbrücken, 1963, S. 170.

⁹ Vgl. etwa Theodor Steltzer. Op. cit., S. 165; T. von Schlabrendorf. Offiziere gegen Hilter. Frankfurt a. Main und Hamburg, 1962, S. 178; ferner H. Etzrodt. Das Geschlecht Wentzel. Eisleben, 1937. Согласно этим данным, Венцель имел в 1937 г. 15 816 моргенов земли, а также 5614 моргенов пахотной земли. .

¹⁰ Р. Негmеs. Op. cit., S. 116.

¹¹ «Geschichte der deutschen Arbeiterbewegung. Chronik», Teil III. Berlin, 1967, S. 245. Там говорится: «Группа незаконно перевела в кассы концерна «Дойче континентальгаз АГ» в Западной Германии более 100 млн. марок народной собственности».

¹² «Neue Zeit» vom 12. September 1945. Такая линия проводилась уже в первом номере «Neue Zeit» от 22 июля 1945 г.; напечатанная в нём статья являлась настоящим гимном Гёрделеру.

¹³ Vgl. hierzu: «Die Thesen zur Geschichte der Christlich-Demokratischen Union Deutschlands. Dokumente der CDU», Band VI, vor allem S. 68. Там говорится: «...Концерны и крупное землевладение также направили своих посредников в партию и предавались надежде, что под маской демократии сумеют найти орудие для спасения своих прежних господствующих позиций, обрести платформу организованной оппозиции или обструкции против создания новых, демократических условий на Востоке Германии. Правда, тогда в целом они ещё были вынуждены в значительной мере скрывать свои подлинные намерения от членов партии и общественности. С другой стороны, им удалось, например, протащить в берлинский Учредительный манифест некоторые программные пункты реакционного или по крайней мере двойственного характера, которые они впоследствии хотели использовать в реакционных целях своей политики, служащей интересам крупной буржуазии. Не только в берлинском кругу авторов Учредительного манифеста, но и в правлениях быстро возникавших земельных и районных организаций они первоначально сумели обеспечить себе ряд ключевых позиций. Все эти явления и влияния поначалу в немалой мере затруднили объединение прогрессивных членов союза и обретение ими самопонимания, а также потребовали в первые годы существования партии сложного процесса идейно-политического разъяснения в собственных рядах, постоянной борьбы с враждебными взглядами и постоянных усилий по определению своего места в общей борьбе».

¹⁴ «CDU in der DDR oder: Was wir von unseren Brüdern und Schwestern lernen konnen». Im Auftrage der Westberliner Verständigungshilfe (des Christlichen Friedensdienstes) herausgegeben von Klaus Ehrler. Koln, 1969, S. 47.

¹⁵ «25. Jahrestag des 20. Juli 1944. Veranstaltung anlasslich des 25. Jahrestages des 20. Juli 1944 im Hause desNationalrates am 18. Juli 1969 in Berlin». Sonderdruck. Berlin, 1969, S. 12 Vgl. auch: G. Förster. Legende und Wahrheit über den 20. Juli 1944». «Neues Deutschland» vom 19. Juli 1969.

¹⁶ «Der Spiegel», Nr. 33 vom 8. August 1966, S. 30.

¹⁷ Vgl. hierzu: «Vom SD-Agenten P 38/546 zum Bundestagsprasidenten. Die Karriere des Eugen Gerstenmaier. Dokumentarbericht», herausgegeben vom Nationalrat der Nationalen Front des demokratischen Deutschland. Berlin, 1969.

¹⁸ Профессор д-р Рената Римек писала по этому вопросу в «Deutsche Volkszeitung» от 18 июля 1967 г.: «Когда ныне знакомишься с ходом мыслей гёрделеровской группы, думаешь, что они с небольшими вариантами предвосхитили концепцию развития боннского государства: сильный вермахт как «школа нации», базирующаяся на германском притязании на руководство и направленная против Советского Союза «европейская политика»; терпимое отношение к неонацистской партии и возвращение потерянных восточных провинций при одновременном упорствовании на сохранении в силе Мюнхенского соглашения 1938 г., которого Гитлер добился вымогательством».

¹⁹ Письмо священника Р., адресованное Гюнтеру Вирту.

²⁰ Кai-Uvе von Hassel. Verantwortung für die Freiheit. Auszüge aus Reden und Veroffentlichungen in den Jahren 1963/64. Boppard am Rhein, 1965, S. 420; цит. по: G. Förster. Op. cit., S. 1460/61.

²¹ Цит. по: «Zeitschrift für Militargeschichte», Heft 3/1964, S. 335/336.

²² Ibid., S. 335/336.

²³ Vgl: G. Förster. Op. cit.

²⁴ «Neues Deutschland» vom 12. September 1969.

²⁵ «Die Zeit», Hamburg, Nr. 39/1969, цит. по: «Neues Deutschland» vom 13. September 1969.

²⁶ Здесь следует прежде всего упомянуть некоторые западногерманские телевизионные передачи, посвящённые 25-й годовщине 20 июля.

²⁷ Friedrich Zipfel, Eberhard A left Gedenkstatte Plotzensee. Berlin (W), 1967, 8. Auflage, S. 5.

²⁸ A. Krebs. Op. cit., S. 289.

²⁹ См. последние 3 страницы главы «Разногласия внутри господствующего класса» настоящей книги.

³⁰ Vgl.: «Geschichte der deutschen Arbeiterbewegung», Bd. 5.

³¹ «Neue Zeit», vom 22. Juli 1945.

³² P. Hermes. Op. cit., S. 169.

³³ Теодор Штельцер умер 27 октября 1967 г. в Мюнхене. При погребении Гюнтер Вирт возложил на его могилу венок от Национального совета Национального фронта демократической Германии.

³⁴ «Stimme der Gemeinde zum kirchlichen Leben, zur Politik, Wirtschaft und Kultur», Heft 22/1967, S. 683 f. Следующие цитаты также заимствованы из того же источника. Речь идёт о стенографической записи выступления Штельцера по телевидению.

³⁵ Prof. Dr. Heinrich Scheel. Festansprache anlässlich des 20. Jahrestages des 20. Juli 1944 in Berlin, in: «Mitteilungsblatt der AeO», Heft 8 (1964), S. 6.

³⁶ Письмо Гюнтеру Вирту. См. также: гл. I, прим. 1.

³⁷ Heinrich Mann. Widerstehe dem Obel (1948), in «Essays», Bd. 3. Berlin, 1962 (oder: Heinrich Mann. Ausgewählte Werke in Einzelausgaben, Bd, 13, S, 387).