Текст книги "Заговор 20 июля 1944 года. Дело полковника Штауффенберга"

Автор книги: Курт Финкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Современники рассказывают, что у Георге никогда не было никакого повода ни в чём упрекнуть Клауса фон Штауффенберга в отличие от многих других членов его кружка. Он не дал Клаусу и никакого прозвища, что имел обыкновение делать в отношении других своих приверженцев³².

Стефан Георге (1868—1933), проживавший с 1931 г. большей частью в Швейцарии, скончался 4 декабря 1933 г. в Локарно. Вместе с друзьями Клаус фон Штауффенберг стоял у его гроба в часовне сельского кладбища в Минузио.

Что же связывало Клауса фон Штауффенберга с этим поэтом, о котором Арнольд Цвейг сказал, что он жил в «призрачном кругу роскошного цезаристского, поистине византийского одиночества»³³.

Арнольд Цвейг так рисует внешний облик Георге: «Тот, кому доводилось на дороге, ведущей к Дворцовой тропе в Гейдельберге, встречать в первые послевоенные годы мужчину среднего роста, в тёмной грубошёрстной пелерине на плечах и почти нищенской одежде, без шляпы, с расплывающимся в мягком свете желтовато-серым лицом волшебного гнома, в глазах, подбородке и надбровных дугах которого чувствовалась магическая одержимость, – тотчас же знал, что перед ним сам Стефан Георге. Сразу же осеняла мысль, что дарования определённого типа, чувствительные, предрасположенные к подчинению, должны были склоняться перед мощью этого лба...»³⁴.

Однако Клаус фон Штауффенберг, несмотря на свою молодость, отнюдь не обладал натурой, склонной к подчинению. Он был готов восхищаться тем, кто заслуживал почитания, но вовсе не покоряться ему. Поэтому влияние Георге должно было быть чем-то большим, нежели просто психическим воздействием исключительной личности.

Несомненно, на жадно воспринимающего искусство и всё прекрасное юношу в первую очередь должны были оказать воздействие ранние стихи Георге, «тот божественно чистый звук, с каким сливается с природой одинокая душа»³⁵. К этому добавлялись личная симпатия и дружба, преклонение и восхищение младшего перед старшим и более опытным человеком³⁶.

Стефан Георге, уже в 1890 г. выпустивший сборник своих стихов и два года спустя основавший в качестве рупора своего мировоззрения и органа кружка своих приверженцев журнал «Блеттер фюр ди кунст», являлся поэтом, творчество которого отчётливо отражало идейный кризис буржуазии в период перехода к империализму и революционным потрясениям. Георге осуждал буржуазное искусство, а вместе с ним и всю окружающую действительность, которую он воспринимал как разложившуюся. «Поэзия, – анализирует взгляды Георге на искусство грейфсвальдский литературовед Бруно Марквардт, – не терпит подле себя никаких иных богов, а прежде всего политики. Художественно-образное сознательно стремится быть свободным от всякого мировоззрения: «Всё государственное и общественное исключается». Подчёркнуто отвергаются «попытки улучшить мир и мечты осчастливить всех», в которых, исходя из натуралистического мировоззрения, некоторые «видят зародыш всего нового». Пусть подобные утопии могут быть «весьма прекрасными», но лежат они в другой области, «нежели поэзия»... К тому же «деяние отдельной личности» стало считаться «бесплодным» для конечного эффекта: ведь «никогда» ещё «диктатура масс» не играла такой решающей роли, как ныне. И хотя допускается, что «иногда мыслима» такая ситуация, при которой надо взяться за меч и художнику... прежде всего высказывается высокомерное мнение, что он стоит «над всеми этими мировыми, государственными и общественными переворотами (так!)... подобно хранителю вечного огня»»³⁷.

Внешний отказ от всякой политики, вне всякого сомнения, тоже являлся политикой. Презрение к демократии и массам, культ «сильной личности» – господина, прорицания, представление о своём мессианстве сочетались у Георге с мистической, коренящейся в античных и средневековых образцах концепцией «нового рейха», в котором призвана господствовать элита, новая аристократия. Порочную действительность должен сменить новый героический век под главенством этой элиты. Идейная преемственность ницшеанства была здесь несомненна³⁸.

Георге сочинял свои стихи для узкого круга избранных. Для того чтобы и внешне выразить необычность и исключительность своего творчества, его чуждый всему буднично-повседневному характер, Георге отступил от общепринятой орфографии, произвольно пользовался знаками препинания, вопреки правилам немецкого правописания писал существительные со строчной буквы. Георге и его кружок, несомненно, принадлежали к тому течению, которое Гуго фон Гофмансталь и другие называли «консервативной революцией». Разумеется, на самом деле речь шла не о революции, а о контрдвижении, порождённом консервативным мировоззрением. Оно было направлено как против расширения влияния революционных марксистских идей, а тем самым и связанных с ними революционных потрясений – прежде всего против Парижской Коммуны и Великой Октябрьской социалистической революции, – так и против порождённых ходом империалистического развития явлений духовного распада капиталистического общества. По сути своей эта «консервативная революция» в конечном счёте была контрреволюционна, ибо имела целью остановить революционный натиск рабочего класса и некоторым частичным обновлением сделать существующую политическую и идеологическую систему более устойчивой, придать ей иммунитет против революции.

Стефан Георге не только собрал вокруг себя кружок видных представителей интеллигенции, но и оказывал «постоянное воздействие на образованную молодёжь из среды крупной (и не только крупной. – К.Ф.) буржуазии тех десятилетий»³⁹.

Когда в 1923 г. 16-летний Клаус фон Штауффенберг впервые встретился с Георге, воздействие кризисной ситуации на образованную буржуазную молодёжь стало ещё более ощутимым. Октябрьская революция в России, Ноябрьская революция в Германии, крушение старого строя, схватки развернувшейся в стране по существу гражданской войны, Версальский договор с его катастрофическими последствиями – всё это глубоко потрясло её мысли и чувства. Как и другие, молодой Штауффенберг видел в лице Георге провозвестника, провидца, который, преодолевая «смуту» времени, рисовал картину «нового рейха», хотя и без ясных контуров, но, быть может, потому и особенно притягательную.

Александр фон Штауффенберг рассказывал, насколько сильное влияние оказывал Георге и его кружок на молодёжь: «Первые годы, которые мы, мои братья и я, провели с друзьями вблизи поэта, особенно зима 1924—25 г. в Берлине, были благодаря ему окрашены ощущением глубокого счастья и вызывали в нас невероятное, никогда не испытанное нами вновь чувство любви к жизни»⁴⁰. Как подчёркивает Александр, именно книга «Новый рейх» особенно затронула братьев.

Дабы наглядно проиллюстрировать это воздействие, мы приведём ниже довольно обширную цитату из речи памяти Стефана Георге, которую Александр фон Штауффенберг произнёс в 1958 г. Само собою разумеется, мы не разделяем высказанные в ней взгляды. Он сказал: «И если нам было весьма созвучно всё творчество Георге, стихи которого мы читали вместе вслух, то произведением, в атмосфере которого мы главным образом жили и действовали и которое, я хотел бы сказать, было нам внутренне близким и посвящённым именно нам, явился ещё задолго до его выхода в свет «Новый рейх», значительная часть которого была затем опубликована в последних номерах «Блеттер фюр ди кунст» и стала общедоступной»⁴¹. Содержащееся в этом сборнике стихотворение «Замок Фалькенштайн», которое в декабре 1928 г. было прочитано перед публикой самим Георге, Александр фон Штауффенберг назвал «хвалой и дифирамбом немецкому народу, но отнюдь не Германии, а неслыханным возможностям немцев в будущем, поскольку эти возможности уже однажды были реальностью в период позднего средневековья и власти императоров Священной Римской империи германской нации... Предвещая здесь наступление немецкого (сколь далёкого?) будущего, а это, как можно было бы доказать, не лишено политического смысла, поэт вместе с тем напоминает о великом германском прошлом»⁴². По Александру фон Штауффенбергу, Стефан Георге требовал «вновь примкнуть к традиции», которая оборвана многими столетиями раздробленности Германии; к воспоминанию о Священной империи... Но не только в мечте об императорской власти (Sacrum Imperium)[5]5
  Священная империя (лат.).


[Закрыть] видел Георге залог более прекрасного германского будущего, он видел его и в лице древних греков, в чём ему был порукой завет поэта-провидца Гёльдерлина...»⁴³.

Такие прорицания находили глубокий отклик у буржуазной молодёжи послевоенного времени. Характерным для этой молодёжи – в большинстве своём гимназистов и студентов – было то, что она слабо представляла себе реальности политической и социальной жизни. Мистические мечтания и элитарное мышление, частично перемешанные с националистическими или расистскими «идеями», были в её среде типичным явлением. Воздвигнутый Стефаном Георге рейх эстетической иллюзии казался ей безупречным совершенством в противоположность царству суровых реальностей тогдашней действительности. Стихи Георге доставляли эстетическое наслаждение и вместе с тем – сознательно или бессознательно – служили уходу от политики. Вот, вероятно, почему стихи Георге так часто читали у лагерных костров и на вечерах «Следопытов» и «Перелётных птиц» и так горячо откликались на них после первой мировой войны. Не будет преувеличением говорить о существовавшем среди части буржуазного юношеского движения преклонении перед Георге⁴⁴.

Примерно то же относилось и к Клаусу фон Штауффенбергу. Ему, выросшему при дворе вюртембергского короля, не имевшему ещё никаких связей с новой государственной формой, далёкому от мира рабочих и от их борьбы, Георге давал духовное прибежище, указывал новую цель стремлениям. В «Новом рейхе» поэта он видел мир, творить который чувствовал себя призванным и способным. Он считал себя соучастником созидания этого мира. Здесь ему виделось прекращение «смуты» современности, здесь ему мерещился выход из мрачного настоящего в предполагаемое светлое будущее. Большое обаяние личности поэта усиливало это воздействие.

Не разделяя точки зрения сегодняшних поклонников поэта, будто поступок Клауса фон Штауффенберга 20 июля 1944 г. вырос из «духа Георге», следует, с другой стороны, признать, что встречи с поэтом оказали большое влияние на него и на его духовное формирование. Имея в своём роду среди предков полководцев, епископов и королевских советников, он разделял элитарное мышление Георге и его видение господства новой аристократии⁴⁵. Но (что отличает Клауса фон Штауффенберга от некоторых других почитателей Георге) этот мир идей получил у него в дальнейшем своеобразную, в сущности своей гуманистическую интерпретацию и преобразование, направленные на сближение с действительностью.

В сознании Клауса фон Штауффенберга выкристаллизовалась мысль, что принадлежность к аристократии не означает права на привилегии. До нас дошли слова молодого Штауффенберга, что владение поместьем – лишь средство, позволяющее обеспечить семье такой жизненный уровень, какой необходим, чтобы сыновья смогли получить надлежащее образование и стать офицерами, государственными чиновниками и т. п. Смысл жизни не в паразитическом пользовании имением. Служба обществу в целом – вот в чём видел Клаус фон Штауффенберг свою благороднейшую задачу⁴⁶.

Вдова Клауса фон Штауффенберга дополняет это свидетельство: «Таким образом, для него, как и для всех нас, было само собою разумеющимся видеть предназначение дворянства в том, чтобы поставить все те привилегии, которые даются воспитанием, сословием, традицией, на службу всем, кто их лишён. Надо способствовать этому хотя бы своей собственной примерной жизнью и поведением»⁴⁷. Имеются и свидетельства, что Клаус фон Штауффенберг выражал желание свершить что-либо необыкновенное. Ссылаясь на слова своего прадеда, он требовал от того, кто высоко стоит на общественной лестнице, чтобы тот «не был мелок в мыслях и скареден в чувствах»⁴⁸. В развитии такого мироощущения определяющую роль, разумеется, сыграло не только знакомство с Георге. Мы можем с уверенностью предполагать, что события революции и первых классовых битв послевоенных лет породили у Клауса фон Штауффенберга предчувствие того, что устойчивость существующего общественного строя прежними методами и средствами обеспечить больше уже не удастся.

Анализируя все высказывания Клауса фон Штауффенберга, следует, конечно, исходить из предпосылки, что он не желал никакого иного общества, кроме как существовавшего буржуазного классового общества. Служба «всему обществу», к которой он стремился, на практике была службой в интересах сохранения господствовавшей общественной системы. Государство и право, которым он жаждал служить, казались ему вечными неизменными принципами на благо всего народа. В действительности же то были государство и право господствующей буржуазии. Любая мысль о коренном изменении существующих отношений собственности и власти явилась бы тогда -для Клауса фон Штауффенберга абсурдной. Если же в этом обществе что-то необходимо было улучшить (а мы вполне допускаем, что он этого желал), то, по его мнению, для этого нужно было, чтобы «призванные к власти» перешли от паразитической бездеятельности к энергичным действиям, способствовали этому более высокой нравственной ответственностью, своей «образцовой жизнью и поведением».

Таким образом, отнюдь не было противоречия в том, что молодому аристократу были чужды кастовый дух и высокомерие по отношению к простым людям. Во время частого пребывания в Лёйтлингене между братьями Штауффенберг и жителями этой промышленной деревни установились дружественные отношения. Эти отношения характеризовались, как сообщает графиня Нина фон Штауффенберг, взаимным уважением. «Братья, если нужно было, помогали крестьянам в уборке урожая, и Клаус фон Штауффенберг особенно гордился тем, что не только умел косить траву на равнине, но и владел искусством косить на склонах. Тесная связь с деревенскими жителями сохранялась не только в юношеские годы»⁴⁹.

Очевидно, в этом играл большую роль и пример матери. Хотя графиня Каролина фон Штауффенберг придерживалась строго традиционных взглядов своего сословия, это не мешало ей по-человечески участливо относиться к жителям деревни. Когда после 20 июля 1944 г. в деревню приехал некто, чтобы собрать подписи крестьян против семьи Штауффенберг, ему ответили: «Здесь не найти никого, кто подпишет такое! А если кто и найдётся, так это несколько подонков!»⁵⁰

Говоря об этих отношениях, нельзя, разумеется, забывать, что здесь ещё сильно царили патриархальные условия, а также и то, что Штауффенберги не противостояли деревенским жителям в качестве помещиков. Поэтому объективные противоречия между крестьянами и аристократической чиновничьей семьёй не выступали так отчётливо. Молодому Штауффенбергу эти впечатления детства и юношества облегчили позднее сближение с людьми, не принадлежавшими к его классу.

Прослеживая жизнь графа Штауффенберга до середины 20-х годов, мы отнюдь не обнаруживаем в ней ничего такого, что говорило бы о его исключительной судьбе. Молодой представитель высшего сословия, он шёл вполне «нормальным» путём: получение образования для того, чтобы впоследствии занять своё место среди представителей господствующего класса. Бросаются в глаза привлекательные черты его внешнего облика, его одарённость и многогранные интересы. Знакомство с Георге вызвало в нём своеобразные мысли и размышления, но в остальном в нём нет ничего, выделяющего его из ряда ему подобных. Он ещё ничем не отличается от других молодых людей из среды аристократии и буржуазии.

Офицер рейхсвера

В 1926 г. Клаус фон Штауффенберг поступил на военную службу фанен-юнкером[6]6
  Фанен-юнкер – кандидат в офицеры.


[Закрыть] в 17-й кавалерийский полк рейхсвера в Бамберге.

Тем временем период послевоенного революционного кризиса сменился периодом временной и относительной стабилизации капитализма. После подавления рабочего класса осенью 1923 г. германскому финансовому капиталу удалось вновь укрепить свою экономическую и политическую власть. Экономической базой временной стабилизации капитализма явилась более интенсивная эксплуатация трудящихся в результате усиленных темпов труда и введения системы капиталистической рационализации. Американский финансовый капитал, который приобрёл возрастающее влияние на империалистический мир, оказывал поддержку германскому империализму займами и капиталовложениями, в результате чего значительная часть немецкой экономики перешла в американскую собственность.

Изменение соотношения сил в пользу монополистического капитала привело к усилению реакции во всех областях жизни. В январе 1925 г. образовалось правительство буржуазного блока, в состав которого впервые вошли и представители Немецкой национальной партии, ориентировавшейся на тяжёлую промышленность и юнкерство. Вместо умершего социал-демократического президента Германии Эберта на этот пост в апреле 1925 г. был избран бывший кайзеровский генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург. «Стальной шлем», «Вервольф», «Союз Танненберг» и другие милитаристские организации устраивали шествия и походы, терроризировали классово сознательных рабочих и вели широкую шовинистическую и антикоммунистическую пропаганду, направленную не только против КПГ и Советского Союза, но и на захват французских, польских и других чужих территорий. По мере роста сил германского империализма передел мира, произведённый западными державами на основе Версальского договора, уже переставал отвечать новому соотношению сил на мировой арене. Германский империализм намеревался создать предпосылки для возобновления борьбы за мировое господство⁵¹.

В военном отношении Германия подвергалась по Версальскому договору сильным ограничениям. Открытый разрыв его при тогдашнем соотношении сил был ещё невозможен. Поэтому военное руководство Германии осуществляло перевооружение частично втайне, а частично – утончённо используя лазейки в статьях этого договора. Таким образом, насчитывавший тогда 100 тысяч солдат рейхсвер систематически превращался в кадровую армию, которая должна была послужить базой для создания в будущем империалистического массового войска. В это время уже существовало Управление вооружений в качестве тайного отдела, имевшего задачей не только в сотрудничестве с промышленностью подготовить меры по экономической мобилизации, но и разрабатывать планы, предусматривавшие быстрое увеличение сухопутных сил с 7 дивизий до 21. Военное обучение проводилось так, чтобы кадровые солдаты могли в этом случае использоваться как унтер-офицеры, а последние – как офицеры, что в огромной степени и имело место в вермахте после 1933 г. Германские милитаристы планомерно, с дальним прицелом вели подготовку к реваншистской войне.

Офицерский корпус рейхсвера в подавляющей массе своей занимал антидемократическую позицию, в нём господствовали реакционные взгляды. Многие офицеры служили в бывшей кайзеровской армии, они, как и прежде, были настроены монархически и ненавидели буржуазно-демократическую республику.

Что привело Клауса фон Штауффенберга к решению быть офицером, ныне уже точно установить невозможно, но ранее он ещё долго лелеял мысль стать архитектором. Наверняка сыграли свою роль традиционные связи семьи, мужские отпрыски которой издавна находились на государственной службе. По мнению графини Нины фон Штауффенберг, в этом могло сказаться и влияние Стефана Георге⁵². Во всяком случае, Штауффенберг выбрал свою профессию по доброй воле, тем более что подверженность болезням могла вызвать сомнение в его пригодности к военной карьере. Но, судя по облику 19-летнего Штауффенберга, который нам известен, он был убеждён, что в качестве офицера сможет наилучшим образом служить «обществу» – разумеется, в своём понимании. По его представлениям, армия была тем институтом, который должен служить всей нации.

Город Бамберг, ставший второй родиной графа фон Штауффенберга, оказал благодаря своим культурно-историческим богатствам и достопримечательностям огромное влияние на молодого человека. Четырёхбашенный собор германских императоров с его знаменитой конной статуей и вырезанной Рименшнайдером[7]7
  Рименшнайдер, Тильман (ок. 1460—1531) – выдающийся немецкий скульптор и резчик, представитель поздней готики.


[Закрыть] надгробной плитой с изображением императора Генриха II и императрицы Кунигунды; стоящая посреди реки Старая ратуша, Старая дворцовая канцелярия резиденции князя-архиепископа, внушительное здание Бёттингерхауза в стиле барокко, вид с Нижнего моста на «Малую Венецию» – всё это, несомненно, вызывало его восхищение.

Первоначально Штауффенберг прослужил в части, как и все кандидаты в офицеры, год в качестве рекрута. Затем он поступил в пехотное училище в Дрездене, которое должны были оканчивать все кандидаты в офицеры, прежде чем их направляли в специальные училища определённых родов войск. В дрезденском пехотном училище Штауффенберг близко познакомился с племянником ставшего позже главнокомандующим сухопутных войск Вальтера фон Браухича, Манфредом фон Браухичем. Последнему принадлежит следующее свидетельство, дающее дополнительное представление о существенных чертах характера Клауса фон Штауффенберга:

«Мы вместе окончили первый курс офицерского училища и за эти девять месяцев подружились. В частности, вместе посещали музеи, а иногда и богослужения в исторических церквах; при этом внимание наше приковывала в первую очередь не религиозная, а эстетическая сторона – архитектура, музыка. Штауффенберг был человек своеобразный, особенный, он явно стоял выше среднего уровня тогдашнего офицерства. Он никогда не был «бравым солдатом» в прусском духе; в его поведении, манере держаться, ходить слегка покачиваясь было что-то небрежное, по тогдашним представлениям невоенное. Самой приметной чертой его характера были выдающиеся духовные способности, отточенный ум, Когда у нас встречались трудности с усвоением учебного материала, он легко преодолевал их; кроме того, он начал дополнительно изучать русский язык, а также посвящал своё свободное время занятиям искусством. Штауффенберг был рождён, скорее, стать учёным, а не офицером. Если его решение сделаться офицером ещё как-то объяснимо семейной традицией, то я никак не могу понять, почему он оставался офицером и позже. Штауффенберг отвергал тупой и зачастую грубый дух офицерского казино. Отнюдь не чуждавшийся приятельских вечеринок, он, однако, осуждал попойки товарищей по службе и ставил это в вину друзьям. Отношение его к женщинам тоже было несколько своеобычным: оно характеризовалось сдержанностью и рыцарственностью. Он отрицательно, более того, с полным непониманием относился к любовным интрижкам. По своим политическим взглядам многие офицеры были монархистами и видели в кронпринце будущего властителя Германии. Мы отвергали Веймарскую республику и считали её переходной стадией, которая рано или поздно кончится. Нашим главным врагом были красные, социал-демократы, которые занимали в Веймарской республике важные правительственные посты. Антикоммунизм был для нас само собою разумеющимся, а коммунистов мы считали отбросами общества, с которыми нечего дискутировать»⁵³.

Клаус фон Штауффенберг не принадлежал к какой-либо партии или политической организации, тем более что и законы Веймарской республики официально запрещали военнослужащим партийно-политическую деятельность и даже участие в выборах. Он был консервативен, не любил веймарской Германии, но проявлял определённое понимание реальностей, в том числе и политической жизни. Так, в отличие от многих офицеров, он резко отвергал презрительное отношение к республике и к её чёрно-красно-золотому флагу, поскольку речь шла о государстве, которому он принёс присягу как солдат⁵⁴. Штауффенберг придерживался взгляда, что рейхсвер должен служить важной опорой нации, за безопасность и престиж которой офицер несёт особую ответственность независимо от того, какую политическую форму имеет это государство и кто стоит во главе него. Он был далёк от осознания классового характера Веймарской республики как государства и понимания сути политических боёв своего времени.

В свободное от службы время Штауффенберг, насколько это удавалось, навещал старых друзей. «Стоило ему, молодому блестящему офицеру рейхсвера, появиться в кругу друзей, – сообщает Александр фон Штауффенберг, – как он сразу же действовал на всех подобно живительной силе своим энергичным нравом (он был самым энергичным из всех), своей высокой интеллектуальностью, побеждавшей в спорах и находившей выражение в его искрящихся умом монологах, своей неуёмной жизнерадостностью»⁵⁵.

Манфред фон Браухич[8]8
  См. его книгу: Manfred von Brauchitsch. Ohne Kampf kein Sieg. Berlin, 1964 (русский перевод: Манфред фон Браухич. Без борьбы нет победы. М., изд-во «Прогресс», 1972).


[Закрыть] ушёл с военной службы в Дрездене и через несколько лет стал знаменитым автогонщиком, Клаус фон Штауффенберг продолжал тот путь, на который вступил. После обязательной общевойсковой подготовки в пехотном училище он поступил в кавалерийское училище в Ганновере. Не принадлежа к числу физически самых сильных и будучи подвержен заболеваниям, он всё же благодаря своей силе воли добился весьма хороших успехов и по тем предметам, которые требовали большого физического напряжения. Так, он стал отличным конником, испытывая особенную склонность к выездке. По окончании учёбы в Ганновере Штауффенберг вернулся в Бамберг в свой полк, где 1 ноября 1930 г. был произведён в лейтенанты. Затем за период с ноября 1930 по февраль 1931 г. он прошёл офицерские курсы в Дёберице и 1 мая 1933 г. получил чин обер-лейтенанта.

Один из близких друзей Клауса фон Штауффенберга вспоминает об этих годах: «Он не был человеком с «лицевой и оборотной стороной медали» или тем более с «двойной моралью» – он был всегда самим собой и всегда цельным. В этом состояла тайна его обаяния, этим объяснялось воздействие его личности. Именно потому, что он целиком, убеждённо и – во всех важных вопросах – бескомпромиссно был верен своему слову, своему мнению, своему решению, своему делу, он мог требовать и от других внимания к собственным словам и, если приходилось приказывать, беспрекословного повиновения... Для его внутреннего отношения к другому человеку (при всей кажущейся внешне одинаковой любезности оно было дифференцированным) определяющим являлись истинная ценность этого человека, а не внешние обстоятельства. Поэтому его отношения с некоторыми солдатами и унтер-офицерами могли быть доверительными и сердечными, между тем как какая-нибудь «важная персона», несмотря на видимые усилия, так никогда и не могла преодолеть вежливой, но достаточно заметной дистанции. В отношении слабостей других Штауффенберг был крайне снисходителен, но зато реагировал на нечистоплотный образ мыслей, даже и в мелочах, бескомпромиссно до резкости... Тёплый и открытый характер Штауффенберга наилучшим образом выражался в его идущем от сердца, расковывающем и заразительном смехе, который не раз помогал ему выходить из трудных ситуаций»⁵⁶.

26 сентября 1933 г. Клаус фон Штауффенберг женился в Бамберге на баронессе Нине фон Лерхенфельд, происходившей из старинного верхнефранконского дворянского рода. Отец её барон Густав фон Лерхенфельд со времени первой мировой войны находился на дипломатической службе, а мать была русской дворянкой, с которой он познакомился во время своей деятельности в Литве. По имени бабушки дочь назвали Ниной. От брака с нею у Клауса фон Штауффенберга родилось пятеро детей: Бертольд (1934 г.), Хаймеран (1936 г.), Франц Людвиг (1938 г.), Валерия (1940 г.) и Констанция (27 января 1945 г.)⁵⁷. Он проявлял огромную родительскую заботу о том, чтобы дети его выросли сознающими свой долг, особенно позже, когда вступил на опасный путь борьбы за ликвидацию гитлеровского режима. Ему было ясно, что это значило. Принимая в расчёт возможность неудачи заговора, он говорил жене: «Один из нас должен остаться жить для детей!»⁵⁸

В Бамберге семья Штауффенберга проживала в доме Лерхенфельдов на Шютценштрассе, 20. То. был просторный, но отнюдь не роскошный дом; столовое серебро и утварь напоминали (и напоминают по сей день) о происходившей из России матери жены. Здесь находился кабинет Штауффенберга, в котором он работал и тогда, когда в 1943—1944 гг. приезжал из Берлина домой на короткие побывки в конце недели.

При изучении воспоминаний о Клаусе фон Штауффенберге обращает на себя внимание то примечательное единодушие, с каким все подчёркивают прямоту его характера, честность, порядочность, присущее ему сознание своей ответственности, его уважение к другим людям, открытый нрав и острый, отшлифованный ум.

Штауффенберг не принадлежал к тем, кто бездумно жил день за днём. Он задавался вопросами о смысле жизни, о тех требованиях, которые она предъявляет к каждому человеку. Однако ответ, который он давал себе на такие вопросы, определялся не только его собственными психологическими переживаниями и силой его ума, но в ещё большей степени его классовым происхождением, образованием и общественной средой.

Он смутно чувствовал, что старый мир сословных различий и привилегий уже начал рушиться, что ход истории прогрессивен. Ведь в конечном счёте молодой офицер находился на службе парламентарной республики, которую он хотя и не любил, но и фрондировать против которой не желал. Штауффенберг верил в грядущее «обновление» государства – наверняка в духе Георге, – однако вопрос о форме государства для него на первом плане не стоял. Он служил государству, считая, что тем самым служит своему народу. Он верил, что нашёл своё место в обществе и что место это необходимо и морально оправдано. Сознание того, что государство – это инструмент власти крупной буржуазии, крупных помещиков и милитаристов, направленный против трудящихся масс, у Штауффенберга отсутствовало, ибо такая постановка вопроса в той среде, из которой он происходил и в которой жил, была бы сочтена абсурдной или же плодом извращённых мудрствований. Интересы рабочего класса, понимание его исторической роли, его борьбы были Штауффенбергу чужды.

Однако борьба КПГ за национальное и социальное освобождение немецкого народа оказывала своё воздействие и на представителей господствующего класса. В 1928 г. к КПГ примкнул саксонский аристократ и бывший офицер Арнольд Фит фон Гольсенау, ставший известным как писатель Людвиг Ренн; в том же году такой же шаг сделала Мария Луиза фон Гаммерштейн-Экворд, дочь генерала, ставшего позднее начальником войскового управления рейхсвера; в марте 1931 г. о своём одобрении целей КПГ заявил лейтенант рейхсвера Рихард Шерингер; в июле того же года о готовности вместе с КПГ бороться против фашизма заявили 13 бывших офицеров и командиров буржуазных и военизированных союзов. Коммунистическая партия расширяла свой антифашистский фронт. Но вышеназванные случаи оставались исключением из правила, гласившего: буржуазия, аристократия и милитаристская каста в целом – непримиримые враги революционного рабочего движения.