Текст книги "Сингапурская история: из «третьего мира» – в «первый» (1965 – 2000)"

Автор книги: Куан Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 63 страниц)

Глава 38. Китай за пределами Пекина.

На протяжении 80-ых – 90-ых годов я посещал Китай практически ежегодно, пытаясь лучше понять цели и стремления китайских лидеров. Наши отношения начинались с антагонизма, поэтому нам необходимо было время и более глубокое взаимодействие друг с другом, чтобы добиться установления доверительных отношений с Китаем. Китай занимался «экспортом революции», стараясь превратить Сингапур в коммунистическое государство, когда же китайцы начали бороться с Вьетнамом, они стали стремиться к улучшению отношений со странами АСЕАН. Именно в течение этого периода, с 1978 по 1991 год, наше восприятие друг друга изменилось, так как мы вместе, хотя и различными способами, боролись против оккупации Камбоджи Вьетнамом.

Во время каждого визита я проводил более недели в провинции, меня сопровождал кто-нибудь из младших китайских министров. Путешествуя с ними по Китаю на протяжении 8-10 дней в одном самолете для официальных лиц, проводя вместе много времени, мне удалось лучше понять образ мышления и менталитет китайских лидеров. Жены министров составляла компанию моей жене.

Во время одного из таких визитов, в 1980 году, я открыл для себя другой Китай. Моя дочь Вей Линь была приятно удивлена. Она уже до того побывала на экскурсии в Пекине и заметила, что настроение китайских людей, с которыми она встречалась, с тех пор как умер Мао, и была разгромлена «банда че ырех», стало более мягким и расслабленным. И официальные лица, и простые китайцы чувствовали себя в разговоре с ней более свободно и непринужденно. Я до сих пор помню некоторые из достопримечательностей, которые мы посетили, включая Чэнду (Chengde), – летнюю столицу императора царства Цинь Циан Лонга (Qian Long), и «Три ущелья» на реке Янцзы. Путешествие вниз по течению Янцзы от Чунцина (Chongqing) в Ичан (Yichang), расположенный на выходе из ущелья, заняло полтора дня (Чунцин – бывшая столица Чан Кай-ши во время Второй мировой войны, находившаяся в провинции Сычуань (Sichuan)). Огромные китайские иероглифы, выбитые высоко на отвесной поверхности гладкой скалы тысячи лет назад, чтобы увековечить память о событиях и идеях, производили устрашающее впечатление. Они резонировали с историей народа, преодолевавшего огромные препятствия. Еще более потрясал вид людей, которые, как в незапамятные времена, буксировали по реке баржи и маленькие суда, подобно вьючным животным. Целые толпы людей с веревками на плечах и спинах тянули лодки вверх по течению на протяжении многих миль. Казалось, что время остановилось, и машины, использовавшиеся в других странах, до них просто не дошли.

В этом путешествии нас сопровождал заместитель министра иностранных дел Хан Ниалон (Han Nialong) и его жена. Они оба были способными, хорошо информированными и приятными в общении людьми. Он был на десять лет старше меня и обладал живым характером и острым умом. Небольшого роста, аккуратный, он со вкусом одевался в одежду западного стиля, часто носил жилет. Хан понимал английский язык и обладал острым чувством юмора. В течение времени, проведенного с ним во время моего второго визита, я смог расширить свои знания о Китае и получить немалое удовольствие. В МИДе он отвечал за отношения с Вьетнамом. В его лице вьетнамцы столкнулись с серьезным оппонентом, – он знал все, что касалось Вьетнама и Камбоджи. Стратегия Китая заключалась в том, чтобы оказывать давление на Вьетнам и истощать его силы, независимо от того, сколько времени это потребовало бы. Он был абсолютно уверен в том, что вьетнамцы, по выражению президента Рейгана, «позовут дядю» (cry uncle), запросят пощады. Мы провели много времени за застольями, находясь на этом корабле. Наши хозяева предпочитали простую еду, и, после нескольких дней богатого праздничного застолья, мы испытали облегчение, когда по их просьбе подали простую лапшу. Несмотря на то, что нам предлагали богатое праздничное меню, мы отдали предпочтение более простой пище. Хан Ниалон был выходцем из одной из беднейших китайских провинций Гуйчжоу (Guizhou), где делают «маотай», – крепкий алкогольный напиток, по крепости превосходящий водку. Я с уважение отношусь к «маотай», чье замедленное воздействие не может смягчить даже обильная еда. «Маотай» тек рекой, но я предпочитал пиво.

Посещение университета в городе Ухань (Wuhan), одном из главных индустриальных городов Китая на реке Янцзы, огорчило нас. Некоторые из профессоров, с которыми мы встретились, получили образование в Америке. Несмотря на то, что с возрастом их английский язык несколько «поржавел», они, бесспорно, были эрудированными и высокообразованными людьми. Линь, изучавшая тогда медицину, разговорилась в библиотеке со студентом– медиком, читавшим учебник биологии на английском языке. Она попросила взглянуть на книгу и обнаружила, что учебник был отпечатан в 50-ых годах. Линь не поверила своим глазам. Как они могли учиться по книгам, которые устарели на 30 лет? Но они отставали уже более чем на 30 лет, ибо, несмотря на проведение политики «открытых дверей» по отношении к Западу, валюты для покупки новейших книг и журналов у них не было, как не было и фотокопировальной машины. Потребуется много времени, чтобы преодолеть разрыв знаний с развитыми странами. «Культурная революция» отбросила Китай назад на целое поколение. Нынешние студенты, несмотря на процесс залечивания ран нанесенных «культурной революцией», все еще обучаются по устаревшим учебникам профессорами, использующими устаревшие методы обучения, без каких-либо технических средств. В результате, будет наполовину потеряно еще одно поколение. Конечно, наиболее талантливые из них добьются своего, невзирая на все эти трудности, но индустриальное общество нуждается для своего развития не в немногих талантливых людях, а в высоком уровне образования всего населения.

После приветственного ужина в Ухане наши хозяева и все сопровождавшие их официальные лица куда-то исчезли. Мы заинтересовались тем, что произошло, и послали наших помощников найти их. Они сообщили, что все они собрались вокруг телевизора в гостиной, наблюдая за судебным процессом по делу «банды четырех». Это был момент возмездия людям, которые терроризировали их на протяжении многих лет, и которые теперь должны были получить по заслугам. Мы тоже вышли в гостиную понаблюдать за происходящим. Это была китайская версия сталинских процессов, насколько они были мне знакомы по книгам, за исключение того, что отсутствовали длинные разоблачающие признания, и никто не ожидал вынесения смертных приговоров. Напротив, Цзян Цин, жена Мао, выглядела свирепой и не собиралась сдаваться. Она говорила громко и почти что кричала высоким, пронзительным голосом, когда обращалась к судьям и ругала их. Она говорила, что, когда Мао был у власти, судьи были его собаками, которые лаяли тогда, когда Мао говорил им. Как же смели они теперь судить ее? Она выглядела такой же смелой, воинственной и сварливой женщиной, как и при жизни Мао.

Оставшуюся часть путешествия «банда четырех» и злодеяния ее членов служили предметом бесконечных разговоров между членами нашей делегации и китайскими официальными лицами. Было ужасно, что такая древняя цивилизация могла быть доведена до такого безумия, носившего гордое имя «культурной революции».

Многое другое также пошло по неверному пути. Дружески настроенный по отношению к нам официальный представитель из провинции Фуцзянь, на юге Китая, сопровождая меня во время автомобильной поездки по Ухани, показал на почти законченное задание и сказал: «Это многоэтажный дом для принцев». Я не понял, что он имел ввиду. Он объяснил, что «принцами» он называл сыновей высокопоставленных официальный лиц провинции и города. Он покачал головой и сказал, что это плохо отражалось на морали людей, но он ничего не мог с этим поделать. Не сказав ни слова, он дал понять, что они катились обратно в тот старый Китай, где обладание властью всегда означало пользование официальными привилегиями, а привилегии означали льготы для членов семьи, родственников и друзей.

Из других остановок во время путешествия нам запомнились Сямынь (Xiamen) и Гуланьи (Gulangyu) (Амой и Куланцу на фуцзяньском диалекте). Впервые за время поездок по Китаю мы слышали, как люди разговаривали на диалекте, похожем на тот, который используют жители Сингапура. Я потратил годы на изучение этого диалекта, чтобы использовать его в ходе предвыборной борьбы, и мне было приятно слышать, что люди разговаривали именно так, как учил меня мой учитель, говоривший с сямыньским акцентом на языке высокообразованных людей провинции Фуцзянь, которые перед войной тесно общались с западными бизнесменами и миссионерами.

На острове Гуланьи, расположенном рядом с Сямынем, нам показали два бунгало, принадлежавших правительству Сингапура. Они были куплены колониальным правительством перед Второй мировой войной для британских колониальных чиновников, направленных в Сямынь, чтобы изучать диалект хоккиен. Мы увидели два обветшалых здания, в каждом из которых жило четыре или пять семейств, насчитывавших значительно большее число людей чем то, для которого эти здания первоначально предназначались. Китайцы поспешили заверить нас, что они реставрируют здания и вернут их нам. (Министр финансов Сингапура Хон Суй Сен позже сказал мне, что он слышал ужасающие истории о владельцах зданий, которым возвращали их недвижимость и требовали вернуть задолженность по заработной плате тем, кто присматривал за зданиями, за все годы, начиная с 1949 года). Гуланьи был уникальным реликтом, сохранившим следы европейского влияния. В нем был представлены все стили европейской архитектуры. Некоторые дома принадлежали богатым китайским эмигрантам, которые вернулись туда перед самой войной, чтобы прожить там остаток своих дней. Они нанимали французских и итальянских архитекторов для строительства прекрасных домов с винтовыми лестницами и перилами из травертинского мрамора, мраморными статуями в закрытых помещениях и на открытом воздухе, словно это было во Флоренции или Ницце. До 1937 года Гуланьи был оазисом роскоши, пока его, как и Шанхай, не захватили японцы.

Наши хозяева указали нам через пролив на Чжинмен (Jinmen или Quemoy) – остров, находившийся под контролем Тайваня. В ясный день его можно было видеть невооруженным глазом. То же самое говорил мне и президент Тайваня Цзян Цзинго, который при посещении Чжинмена показывал мне через пролив на Гуланьи. Всего лишь несколько лет назад, жители Тайваня запускали с Чжинмена на Гуланьи воздушные шары с продовольствием, кассетами популярных тайваньских поп звезд, включая Терезу Тен (Teresa Teng), и пропагандистские листовки. В 50-ых – 60-ых годах они обменивались артиллерийскими залпами, а в 80-ых – оскорблениями, используя громкоговорители.

Разница между уровнем жизни в Тайбэе на Тайване и Сямыне в Фуцзяне была огромной. Тайвань был связан с внешним миром, особенно с Америкой и Японией, движением капиталов, технологии, знаний, иностранных экспертов. Тайваньские студенты, возвращавшиеся после обучения в Америке и Японии, строили современную экономику. А на другой стороне пролива прозябали, гордясь сельскохозяйственными навыками, основанными на сельскохозяйственной науке 50-ых годов. Практически полностью отсутствовала механизация на полях и фермах, дороги были в запущенном состоянии, а уровень жизни – низким.

Местная кухня была нам знакома, хотя она несколько отличалась от нашей. За обедом хозяева подали настоящее «баобинь» (baobing) – жареные побеги бамбука завернутые в блинчики, с необходимыми приправами и гарниром. Местный вариант «баобинь» отличался от сингапурской версии этого блюда. Их сладости также были нам знакомы, – например, восхитительный толченый арахис, скатанный наподобие маленьких швейцарских конфет, был вкуснее, чем тот, что делают в Сингапуре. Мы все знали, что Сямынь был местом, из которого приехало большинство наших предков. Где бы в провинции Фуцзянь не располагались их деревни, чтобы отправиться в путешествия в «страны южных морей», большинство из них приезжало в Сямынь, – город, открытый для иностранцев, чтобы там сесть на большие суда, которые увозили их на юг.

Из Сямыня мы полетели в Гуанчжоу (Кантон), откуда вернулись в Гонконг поездом. Монотонные и скучные речи о «коммунистическом попутчике» и другие пропагандистские клише «банды четырех» больше не звучали из громкоговорителей. Стиль одежды тоже стал менее строгим, – как только мы уехали из Пекина, сопровождавшие нас женщины – переводчицы переоделись в цветные блузы, брюки и юбки, чего в 1976 году не было. Маоистский Китай становился достоянием истории, а старые привычки китайцев возвращались. Некоторые из них были хорошими, а большинство, как мы обнаружили во время нашего следующего путешествия в 1985 году, – плохими: коррупция, непотизм, кумовство, – язвы, которые всегда мучили Китай. Тем не менее, на сей раз, мы уезжали с куда более благоприятными впечатлениями. Наши хозяева были более раскованны, получали удовольствие от пищи и разговоров и могли свободно обсуждать бедствия десятилетия «Великой культурной революции». Руководители и официальные лица, с которыми мы встречались, были готовы к открытому и свободному обсуждению своих прошлых ошибок и будущих проблем. Стало меньше лозунгов, которыми был покрыт весь Пекин и другие города, и гигантских квадратных плакатов на пшеничных и рисовых полях. Теперь многочисленные скромные лозунги призывали людей упорно трудиться для осуществления программы «четырех модернизаций». Общество становилось более естественным, похожим на другие страны.

Лидеры Китая знали о потерянном, в результате «культурной революции», поколении. Они отказались от веры в Мао в «перманентную революцию» и стремились к стабильным отношениям с другими странами, которые способствовали бы развитию экономического сотрудничества, чтобы помочь восстановлению Китая. Я думал, что современный Китай вряд ли возникнет на протяжении жизни еще одного поколения китайцев.

Каждая провинция Китая отличается от других в географическом, экономическом, образовательном плане, а также по уровню производительности, а потому и заботы их губернаторов различны. До того, как я посетил Дуньхуан (Dunhuang), который был началом Великого Шелкового Пути, чтобы осмотреть известные буддийские гроты, заброшенные на протяжении многих столетий, я даже не представлял себе, насколько пыльным, сухим и бесплодным является север Китая. Когда губернатор провинции Ганьсу (Gansu) организовал для нас экскурсию на верблюдах по «поющим пескам» неподалеку от Дуньхуана, я понял, что мы оказались на краю пустынь Гоби и Такламакан. Верблюды-бактрианы были роскошными косматыми двугорбыми существами, более изящными, чем одногорбые верблюды-дромадеры, обитающие на Аравийском полуострове. Пейзаж с высокими песчаными дюнами был холоден и прекрасен, а жизнь людей была и остается тяжелой.

Во время этого турне мы поняли, почему так сильна провинциальная лояльность в столь обширной и плотно населенной стране. Диалекты, пища и социальные привычки людей из различных провинций весьма отличаются друг от друга. Члены китайской элиты не так хорошо знакомы друг с другом, как их коллеги в Европе, Японии и США. Хотя Америка и занимает целый континент, но ее население не так велико, а прекрасная система коммуникаций позволяет членам американской элиты регулярно встречаться и тесно взаимодействовать. Китай слишком густонаселен, и до 80-ых годов, когда китайцы построили аэропорты и импортировали самолеты, система коммуникаций между провинциями была так плоха, что они практически жили в разных мирах. В результате, каждый провинциальный лидер, поднимавшийся к вершинам власти в Пекине, приводил с собой множество своих коллег из провинции, не вызывая нареканий окружающих, – провинциальные товарищи лучше понимали его, могли лучше сработаться с ним.

Между провинциями существует сильная конкуренция. Любой губернатор назубок знает любые статистические данные, относящиеся к его провинции: население, площадь обрабатываемой земли, количество выпадающих осадков, ежегодный объем производства сельскохозяйственной и промышленной продукции, а также место, которое провинция занимает по отношению к остальным 30 провинциям по каждому показателю, включая валовой национальный продукт. Такой же остротой отличается и конкуренция между городами, Каждый мэр города знает наиболее важные статистические данные по своему городу в сопоставлении с другими городами. Города и провинции ранжируются для того, чтобы поощрять конкуренцию между ними, которая иногда перехлестывает через край: некоторые руководители пытаются улучшить занимаемое ими место всеми средствами, вплоть до «торговых войн». Если бы, например, такая бурно растущая провинция как Гуандун нуждалась в импорте продовольствия для обеспечения притока рабочих из других провинций, то ее соседи могли бы отказаться продавать ей зерно. Провинция, в которой расположен высокоэффективный завод по производству мотоциклов, могла бы столкнуться со сложностями в продаже этих мотоциклов в других провинциях, которые хотели бы таким образом защитить свои собственные мотоциклетные заводы от конкуренции.

Я полагал, что коммунистическая система означала полную централизацию управления и контроля. Как оказалось, в Китае этого никогда не было. Начиная с правления самых ранних китайских династий, провинциальные власти обладали значительной независимостью в интерпретации указов императора, и, чем дальше от центра находилась провинция, тем больше была ее независимость. В поговорке «горы высоки, а до императора далеко» (shan gao, huang di yuan) выразился скептицизм и цинизм поколений китайцев, страдавших от произвола местных властей. Нам очень пригодился бы подобный опыт, когда мы приступали к осуществлению честолюбивого проекта в городе Сучжоу (Suzhou) в 90-ых годах.

Мне удалось до некоторой степени понять, как работает китайское правительство, – громоздкая, многоуровневая система с четырьмя уровнями управления: центральным, провинциальным, городским и районным. Теоретически, письменные директивы центра должны трактоваться и выполняться по всей стране одинаково. На практике, все происходит в атмосфере жестокой и непрекращающейся борьбы, – каждое министерства ревниво охраняет свои права и пытается расширить свои полномочия. Конфликты между министерствами и возникающие в связи с этим заторы в системе управления – не редкость. Между государственным служащим и политическим назначенцем не существует никакой разницы. Коммунистическая партия Китая обладает высшей властью, и любой, кто обладает хоть какими-то полномочиями, должен занимать определенное положение в партии. Для того чтобы сделать карьеру в государственных органах или преуспевать в частном бизнесе членство в партии неоценимо.

Общий уровень китайских руководителей впечатляет. Получив необходимую подготовку и накопив практический опыт работы в условиях рыночной экономики, они вполне смогут тягаться с высшими руководителями США, Западной Европы и Японии. Они обладают глубоким аналитическим умом и быстро соображают. Та тонкость, с которой они выражают свои мысли даже в случайной беседе, показывает остроту их ума, полностью оценить которую можно, только хорошо понимая китайский язык.

Я ожидал этого от руководителей в Пекине, но с удивлением обнаружил, что провинциальные должностные лица: секретари комитетов партии, губернаторы, мэры и высшие должностные лица, – также являются руководителями высокого класса. Толстая прослойка талантливых людей, рассеянных по целому континенту, впечатляет. Те из них, кто попал на самый верх, не обязательно на голову выше тех, кого они обошли. В такой густонаселенной стране как Китай удача играет существенную роль в продвижении к вершинам власти, даже при наличии тщательного отбора, который делает ударение на способностях и характере, а не на идеологической чистоте и революционном рвении, как в годы «культурной революции».

Один бывший партийный активист объяснил мне, как Отдел кадров КПК отбирает наиболее талантливых людей. На каждого работника заведено персональное дело, которое начинается с табеля начальной школы, и содержит не только оценки, но также характеристику преподавателя, оценивающего его поведение, черты характера и отношение к делу. Каждая ступень карьеры сопровождается отчетами руководителей и коллег. При каждом повышении по службе, перед назначением, все кандидаты проходят аттестацию. В высших эшелонах пирамиды власти существует ядро численностью 5,000 – 10,000 человек, которые были тщательно отобраны и отсеяны Коммунистической партией Китая, а не правительством. Чтобы удостовериться, что эти оценки верны, специальная инспекционная комиссия из центра посещает провинции и города, оценивая лиц, проходящих аттестацию, а также интервьюируя активистов, перед тем как повысить их. В случае возникновения разногласий вопрос рассматривается в Пекине. Отбор ведется тщательно и всесторонне. Наконец, на самом верху, назначения делаются самим лидером, который должен оценить не только заслуги, но и лояльность кандидата. Именно Дэн Сяопин выбрал и назначил Чжао Цзыяна на пост Генерального секретаря КПК, сделав его, номинально, человеком номер один в Китае. И именно Дэн Сяопин, после событий на площади Тяньаньмынь в 1989 году, пересмотрел свое решение, сместив его с этого поста.