Текст книги "Госпожа сочинитель (СИ)"
Автор книги: Ксения Резко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
23
Даниэль больше не ощущал за собой власти и значимости. Он был лишь промежуточным звеном в цепи, он оказался в руках сильнейших – в руках хозяев этой жизни. А маленький человечек так и остался маленьким человечком. День за днем, час за часом покорный раб ждал вестей от своей госпожи. Она редко приходила в Приют; ее письма были преисполнены злости на мужа и ослепительной жажды свободы. Что-то пошло не так, но влюбленная не сдавалась.
В одно из свиданий, когда Экла выглядела особенно усталой – упреки Олсена и слезы дочери совершенно измучили ее, – она дала Даниэлю денег, и он под скабрезные ухмылки теперь уже бывших сожителей перебрался в чистый номер гостиницы.
Даниэлю казалось, что в последнее время отношение бродяг к нему изменилось. С небрежно-приятельской ноты они опустились до откровенной вражды. Конечно, борец за любовь заслуживал больше симпатии, нежели апатично бездействующий тюфяк, готовый существовать на подаяние женщины. А Даниэль стал именно таким! Он пребывал в том состоянии, когда не знаешь, что делать и откуда ждать помощи. Кроме того, старая травма вновь напомнила о себе – юноша больше лежал, с тревогой вслушиваясь в отдаленные звуки гостиничной суеты.
Не иначе отчуждение бродяг вызвано завистью! Наблюдая, как их собрат обнимает богатейшую из женщин страны, как принимает дары из ее унизанных кольцами рук, как, не ударив и пальцем о палец, в будущем грозит стать изнеженным баловнем счастья, – нищие кипели от гнева. А он, без того терзаясь муками совести при мысли о муже и дочери Эклы, остро чувствовал себя виноватым.
В их короткие, но жаркие встречи Экла слезно умоляла его еще потерпеть; Даниэль же начинал вести себя словно избалованное дитя: сыпал упреками, кипел преувеличенно возросшим гневом и был уверен, что его поведение будет принято как должное и безропотно прощено.
Экла ничуть не сердилась. В ответ на его яростные выпады она сидела, стыдливо потупив взор. В глубине души Даниэль знал, что его упреки несправедливы, но, памятуя о своем положении в доме Джоанны, в отместку за все когда-либо понесенные унижения, отыгрывал упущенное. Эта несчастная женщина, сполна поплатившаяся за свою беспечность, нежно его любила, и он слишком хорошо это понимал. Он хотел казаться могущественным самому себе, но не представлял, насколько каждая попытка выказать силу делает его слабее…
Даниэль не трудился объяснить себе причин своей ярости. В страхе оказаться неправым он хотел остановиться, но не мог.
– Ты трусиха! – как-то крикнул он ей, скривившись от омерзения к самому себе, которое лишь добавило ему гнева. – Ты только и можешь клясться да болтать всякую амурную чушь, но никогда не сделаешь решительного шага! Или ты хочешь, чтобы я до скончания века ходил у тебя в любовниках? Чтобы мы встречались в гостинице под покровом темноты?
Она сидела в постели, натягивая на себя простыню, и как будто пыталась защититься от его тирады. Ее расширенные глаза, кажущиеся теперь совершенно прозрачными, были полны немого страдания.
– Ты можешь увиливать от ответа, кормить меня своей ложью, но никогда – никогда, слышишь? – не сделаешь ничего ради нашей любви! До скончания века ты будешь бояться своего грозного мужа, выпрашивая у него милость!
Его голос звенел, рассыпаясь сотнями иголок, которые ранили Эклу в самое сердце. Даниэль мерил шагами комнату, пока боль в колене не заставила его вскрикнуть от досады и опуститься на кровать.
– Я не откажусь от своих слов: ты подлая трусиха… Рано или поздно ты потеряешь меня. Я не буду ждать вечно! Мне нужно строить свою жизнь!
В мгновение ока она оказалась рядом и, не обращая внимания на спавшую простыню, припала горячим обнаженным телом к его спине, осыпая поцелуями шею и перебирая проворными пальцами волосы.
– Нет! – страстно шептала женщина. – Я запрещаю тебе говорить о разлуке. Меня ничто не остановит. Не думай о плохом, не думай…
После она действительно делала многое, чтобы искоренить дурные мысли. Ненадолго он забывал, но потом возвращался к ним снова. Каждая их встреча порождала в нем большие сомнения. Даниэль жил точно на вулкане – в ожидании возмездия со стороны господина Олсена. «Может, мне следует уговорить ее вернуться в семью? – размышлял молодой человек. – Но так я дам слабину, принесу себя в жертву… Нет! Больше я не буду уступчивым!» Свою новую тактику он называл «твердостью духа». Даже если Экла утратит в его глазах всякую прелесть, даже если он разлюбит ее – он не выпустит ее из объятий своей ненасытной власти. Она будет принадлежать ему в доказательство его первой мужской победы – победы над моралью и честью. Даниэль не подозревал, что та глубокая симпатия, то благоговение, то чистое восхищение Эклой впоследствии сделает из него порочного властолюбца. А она, по неосторожности позволившая «милому мальчику» почувствовать себя хозяином своей судьбы, станет его заложницей.
Вседозволенность пагубно повлияла на впечатлительное сознание Даниэля. Он возгордился. Слишком велик был контраст между ролью покорителя сердец и участью бесславного приспособленца. Отныне он считал себя вправе распоряжаться не только своей судьбой, но и судьбой Эклы.
Однажды, когда Даниэль, припадая на одну ногу, подходил к гостинице после короткой прогулки, путь ему преградил знакомый обитатель Приюта. Корж был чем-то взволнован. Даже не оставив юноше секунды на приветствие, он заговорил:
– Страшное известие потрясло город! Первым делом мы решили предостеречь тебя, ведь ты парень неглупый, пусть и связался с этой… богачкой. Но если ты и дальше будешь волочиться за ней, влипнешь в неприятности!
Даниэль похолодел от предчувствия, сдавившего ему грудь.
– Нет времени, – возразил осведомитель, когда юноша предложил ему пройти в его номер, однако выпить не отказался. Получив деньги, он продолжал:
– Сегодня утром Олсена нашли мертвым в его собственном доме. Накануне он громко спорил с женой – они ругались до потери сознания. Это наверняка она отравила его за то, что он не дал ей развода. Отчаянная особа, ничего не скажешь! А тебе, дружок, нужно поскорей убираться восвояси. Сейчас шумиха поднимется – всему городу было известно про ваши шашни. А убитый так вчера на весь дом и кричал, что скорее умрет, чем отпустит от себя женушку, – тараторил Корж, сверкая белками выпученных глаз. – Оба они – важные птицы. Начнется расследование, отвечать придется тебе. Ты де заставил госпожу Олсен прикончить мужа. Говаривают, будто еще и на дочь намекал… Рука правосудия пощадит богачку, а тебя – нет. Ты нищий без роду и племени, на тебя спустят всех собак.
– Я не верю, что Олсен мертв! – дрожащим голосом вскричал Элинт. – С чего ему умирать? И Экла… Она здесь не при чем. Она не могла…
Он припомнил ее усталый взгляд, ее решимость, ее исступленную страсть и… осекся. Кто знает?..
Даниэль был поглощен своими мыслями, отчего неожиданный окрик заставил его подскочить, словно на него уже собирались надеть наручники:
– Господин Элинт, вас к телефону!
Он подошел к стойке и взял трубку из рук портье. Голос Эклы полился как из тумана, где она волновалась и захлебывалась от неясного восторга. Страшные сомнения овладели Даниэлем. Он смутно понимал, что говорит женщина, беспечно смеясь и перебивая себя, но в каждом ее слове напряженно искал ответа. Ему хотелось немедля увидеть ее глаза: интересно, какое у них выражение? Что могла бы чувствовать жена, убившая мужа?..
«Нет, – тут же прервал себя Даниэль. – Это случайность, она не могла так поступить». Однако многое противоречило этому.
– Дорогой, мы свободны, всё позади! Ты понимаешь? Нет, ты скажи: понимаешь?!
Он слышал, как она судорожно вздыхает, как шмыгает носом, плача от счастья.
– О, что мне пришлось пережить, Дэни, на что пойти… Я всё расскажу, как только мы встретимся. Ах, не молчи! Скажи, что ты рад! Я не трусиха. Я доказала это. А мой муж…
– Что твой муж? – вдруг со злостью, комком подкатившей к горлу, оборвал ее он. – Твой муж больше не в состоянии нам помешать, не так ли?
– Милый, я не понимаю твоей иронии, – слегка обиделась она, на что получила тяжелое молчание. Даниэль был загнан в тупик. О, как ему хотелось напрямую спросить ее о том, что сказал Корж! И вместе с тем он боялся даже произнести вслух слово «убила». Он не смог бы вынести правду, а тем более – ложь. Конечно, Экла станет извиваться. Она придумает ограбление, самоубийство или сердечный приступ, но правду не признает никогда. «Ужас! – подумал он. – Ведь это я виновен в смерти ее мужа! Это я сделал из доброй феи преступницу, это я оставил ребенка без отца! Я разрушил их брак… Я разрушил целый мир!» И ему уже отнюдь не хотелось ни преклонения, ни власти. Теперь он даже не хотел ее любви… Не такой ценой! Это слишком. Остро захотелось вернуться во времена мирного детства, когда он еще не знал ни навязчивой опеки Джой, ни сладкой преданности Эклы.
– Я скоро приеду. Жди меня, – донеслось в телефонную трубку. – Больше никто не стоит у нас на пути…
Даниэль слушал короткие гудки, затем оцепенело положил трубку на стол рядом с аппаратом и в совершенной беспомощности огляделся по сторонам. Спросить совета… Но у кого? Бродяга, принесший страшную новость, испарился. Через считанные минуты Экла приедет сюда… Он не вынесет ее обманчиво невинный лепет! Паника сковала его.
– Я – чудовище! – сказал Даниэль, придя в номер и плотно затворив за собой дверь.
24
Да, теперь всё изменилось раз и навсегда. Нельзя сказать, что мечты рухнули – их просто вмиг не стало. Они растворились без следа под давлением страха, от которого хотелось спрятаться, как в детстве с головой зарывшись в одеяло. Но это уже далеко не детские шутки – на карту поставлены жизнь и свобода. Как особо впечатлительный человек, Даниэль знал, что никогда не простит себе участия в этой темной истории. Он должен отказаться от Эклы. Забыть ее – стало самым заветным его желанием… Даниэль полюбил одинокую женщину, он намеревался скрасить ее одиночество, но никогда, даже в самых смелых мечтах не посягнул бы на чужую жену. Разрушить семью – разве это геройство? Это всего лишь грязное дело, за которое придется нести ответ.
Город кипел новостями. «Убит Ричард Олсен», – трубили на каждом углу. Прислуга разнесла известие по всему Сальдаггару не хуже газетчиков. Слухи наводнили улицы подобно грязевому потоку, несомому с гор. А Даниэль бессильно дрожал. Ему хотелось захлопнуть окна, задернуть шторы, запереть дверь, зажать уши… С минуты на минуту он ждал, что за ним придут. Почему же Олсен не пожелал отпустить свою жену? Должно быть, он слишком сильно, слишком странно любил ее…
Даниэль не заметил, как выбрался из гостиницы, стараясь не слушать, о чем говорят на каждом шагу, а затем в слепом бегстве устремился на вокзал. Он бежал, не отдавая себе отчета, куда бежит и зачем, ведь уже одна только мысль о нескончаемых допросах, вынужденной лжи – повергала в ужас, граничащий с отвращением.
Он очнулся в вагоне третьего класса. Рядом находились попутчики, которые, небрежно развалясь кто на деревянных скамейках, а кто прямо на полу, рассказывали байки и громко смеялись. На Даниэля не обращали внимания; он забился в угол и старался не шевелиться. Впереди состава запыхтело, повалил густой пар, и поезд тронулся с места. Медленно, но затем всё быстрее поплыло здание вокзала, фонари с причудливыми завитками, фигуры провожающих; солнечные блики замелькали в просветах между стенами домов…
«Я послужил причиной гибели человека… А как приятно было сознавать, что многое зависит от меня! Что я кто-то, а не пустое место!» Даниэль попытался вспомнить, как выглядел господин Олсен, но не припоминал ничего, кроме орлиного носа и острого взгляда… Что будет с Эклой? Наверное, он ее предаёт. Но ведь он не просил ее совершать убийство! Она дошла до этого сама. Даниэль скорчил презрительную мину: «Такие, как она, не заслуживают сострадания. Лживое, безрассудное существо!»
В это время на перроне случилась суматоха. Кто-то вскрикнул; совершенно неожиданно гуща народа раздалась, расступаясь перед кем-то. Попутчики Даниэля с любопытством вгляделись в окно, и он невольно последовал их примеру. Его сердце дрогнуло, оборвалось и застыло в поверженной немоте. Чувства разметались, притупились и заледенели. Право, он не имеет к происходящему ни прямого, ни косвенного отношения! Он не знает женщину, которая бежит сломя голову, распихивая тех, кто попадается ей на пути. Простоволосая, бледная, с безумным взглядом – это она вызвала переполох. Взволнованно дыша, Даниэль припал к стеклу, и когда Экла заметила его в окне, когда выкрикнула его имя, он отшатнулся вглубь вагона, точно воришка, застигнутый за совершением кражи. Но было поздно: она узнала его и еще энергичнее устремилась вдогонку за уходящим поездом.
«Я не могу остаться! Мы только погубим друг друга, ничего путного не выйдет из нашей любви!» Вспомнились слова доктора Сормса… Она была ошеломлена, разбита и напугана. Рядом оказался Даниэль. Он проявлял заботу и ласку, был терпелив и кроток; он, гордый осознанием своего влияния, внушил ей ошибочную мысль, что друг без друга они не просуществуют и дня. Именно поэтому Экла впадала в отчаяние, стоило ей намекнуть о разлуке. С момента своей болезни она прилепилась к Даниэлю, словно моллюск – к стенке раковины. Тогда, когда он еще «играл», она давно отказалась от всего напыщенного и фиктивного. Для нее уже не могло быть никакой игры – любовь Эклы превратилась в манию. А мания, как и всякая крайность, отпугивает.
…Она кричала еще и еще. Даниэль окаменел. Больше он не смотрел в окно, но всюду его преследовал ее голос. Он закрадывался в душу мрачной, укоряющей тенью. Поезд набрал скорость, Экла давно уже отстала, отошла в прошлое, но Даниэль слышал до сих пор: «Посмотри на меня! В последний раз! Пожалуйста, Дэни! Посмотри!»
Он так и не посмотрел. Его глаза словно приросли к полу. Даже невежественные попутчики, которые обменивались кривыми ухмылками и отпускали замечания по поводу разразившейся сцены, теперь притихли. Должно быть, исступленная мольба женщины тронула их очерствелые сердца.
Даниэль сидел не шелохнувшись, а когда наконец поднял голову, то заметил, что все смотрят на него: кто с любопытством, кто с осуждением.
– Жестко, – протянул один, передвигая языком папиросу из одного уголка рта в другой.
– Так им, бабам, и надо. Молодчина! Пусть знают, кто в доме хозяин!
Люди принялись галдеть, наперебой обсуждать этот случай. Даниэль ощущал толчки в бок, рассеяно выслушивал вопросы, но, к своему удивлению, не проронил ни звука. Что-то подкатило к горлу, сдавило тело изнутри, словно щупальца спрута. Жгучая боль изливалась из сердца, обжигая слезами глаза.
– Ты что, оглох или не желаешь снизойти до разговора? – недовольно пробурчал докучливый пассажир.
– Оставь его, Рони. Не видишь разве – он плачет.
25
В преддверии своего тридцать четвертого дня рождения известный беллетрист Рэй Гинсбет стал всерьез подумывать о женитьбе. Думы о семейной жизни делались особенно приятными, когда он видел Лилу… Время для свадьбы было подходящее: трудности миновали, карьера его аккуратно состоялась – «аккуратно» значило, что везде Гинсбет был желанным гостем, его благосклонно слушали, не перебивали и умеренно подвергали критике. Рэй знал, что приятен и любим. В его душе царило умиротворение, выражающееся в спокойном созерцании жизни. Он был состоятелен, но не задавался, оставаясь человеком в меру скромным, в меру общительным и – это отмечали все – наделенным природным обаянием. Его прошлое было покрыто завесой тайны, что лишь подкрепляло уважение и любопытство.
Рэй Гинсбет вел славную жизнь: занимался спортом, много путешествовал, общался с разными людьми, слыл филантропом… Он никуда не торопился, не предавался разгулу, не привлекал к себе внимания, но и не прятался в тень. Несмотря на внешне выдержанный, реалистичный нрав, в глубине души этот человек был подвержен юношескому романтизму. Барышни смутно улавливали это и в разговоре с ним, жеманно краснея, старались всячески угодить.
Гинсбета принимали в лучших домах. Его причуды всегда находили в глазах окружающих восторг и понимание; его красотой восхищались, а, надо признать, он был действительно хорош: высокий, крепко сложенный брюнет с голубыми глазами и нежным овалом лица. Ежедневные пробежки и занятия со штангой взрастили на его руках тугие бугры мышц. Гинсбет был не только силен и галантен, но и обладал развитым умом. Он выглядел как герой из книги и был совершенно не похож на других мужчин светского общества. В нем не чувствовалось грубости; улыбка его была приветливой и лучезарной, а взор внимательным и острым.
Лилу же… Лилу была обычной девушкой, в которой Рэю всё казалось чудесным. С каждым новым днем, с каждой новой встречей его острее тянуло к ней; видеть ее, молча стоять рядом стало для него потребностью. Они познакомились во время пребывания Рэя в Курдзоне, на вечере у мэра. Лишь благодаря этой встрече двухдневная поездка писателя затянулась на три месяца.
Лилу принадлежала к тому типу женщин, которые особо импонируют джентльменам. Она была стройна, кротка, целомудренна, а также отличалась ценным умением выслушивать чужие проблемы и не навязывать при том собственных взглядов.
Лилу говорила мало. Она предпочитала слушать, подперев свою нежную головку маленьким кулачком в бессознательно изящной позе, когда ее серо-зеленые глаза устремлялись вдаль, смотря сквозь собеседника. Ее присутствие было подобно свежему ветерку – шелестом шелкового платья и шлейфом аромата луговых цветов. Светлые локоны открывали точеную шею и линии плеч, чуждых даже легкому загару. Лилу не любила палящего солнца и в полдень выходила из дома под кружевным зонтом. За это Рэй в шутку называл ее снегурочкой, которая боится растаять.
В обществе Лилу вела себя уверенно, но не надменно – скорее дружественно, за что дамы звали ее «наш комнатный ангел». Она будто не замечала обращенных на себя взглядов и уж конечно не видела в этом причин для гордости или дешевого кокетства.
С первой встречи, когда их только представили друг другу, Рэю не пришлось завоевывать расположение своей собеседницы. Лилу сама, казалось, почувствовала его целеустремленную, чистую сущность и потянулась к нему вслед за дарованным ей вниманием. Не прошло и двух дней, как они были признаны самой очаровательной парой. В танце оба двигались одинаково непринужденно. Заворожено глядя друг на друга и посылая приветственные улыбки толпе, они казались воплощением достоинства и благородства. Весь город затаив дыхание ждал объявления помолвки, ведь пара действительно была хороша…
Рэй Гинсбет – очень сильный человек, не сомневалась Лилу. Она имела возможность не раз убеждаться в этом, когда он во время катания на лодке лихо работал веслами или на прогулке по лесу легко переносил ее через ручей. Он многому научил ее; танцевать же с ним было несказанным удовольствием, когда каждый упругий шаг партнера, каждое его плавное движение только подчеркивали грацию стройного девичьего стана; вихрь кружевных юбок и кружение атласных лент, что извивались, точно змеи…
Однако бывали моменты, которые смущали Лилу, отдаляя ее от нового друга. В порыве вальса, в феерические мгновения трепета и экстаза, когда жажда прекрасного достигала своего апогея, порой случалось нечто, что стремительно возвращало девушку к бренной земле. Что-то зловещее врывалось в их сказку, заставляло опомниться и оглядеться. Из ловкого, умелого танцора Рэй вдруг превращался в замкнутого нелюдима. Его движения, еще секунду назад такие свободные, становились тяжелыми и нервными. Он как будто натыкался на невидимую преграду, начиная странно качаться и прихрамывать.
Когда это случилось в первый раз, Лилу принялась осматривать пол в поисках гвоздя или осколка, но, так ничего и не найдя, повернулась к Гинсбету. «Что с вами?» – хотела спросить она, но друга не оказалось рядом. Странно! Обычно он всегда доводил девушку до ее места…
Вскоре Лилу увидела Рэя. Он торопливо шагал к одному из диванов, двигаясь ровно, но с каким-то неестественным напряжением. Когда же она в волнении приблизилась к нему, то не узнала. Он выглядел злым.
– Я сделала что-то не так? – дрогнувшим от досады на саму себя голосом спросила Лилу.
– Вы наступили мне на ногу, – сдвинув брови, ответил Рэй. Его пылающее лицо приняло выражение детской суровости; уголки губ ползли вниз, а глаза силились улыбнуться. – Право, Лу, оставьте ваши выходки. Будьте взрослой, ведь вы уже не дитя! Если я имел дерзость чем-то досадить вам, скажите прямо.
Его ответ и то, как он отчитал ее, смутило Лилу. Она побелела, потом до корней волос залилась краской и прижала ладони к щекам.
– Я отдавила вам ногу? – с ужасом пролепетала девушка. – Я не нарочно… Поверьте, я даже не заметила, как это произошло!
Тут она принялась извиняться, а он небрежно отмахнулся: «Пустяки!», и на том инцидент был исчерпан. Но вскоре всё повторилось снова. На сей раз из вежливости и страха рассердить Рэя Лилу не спросила его, хотя точно знала: странная перемена заключалась не в банальной неловкости. Что-то другое таилось здесь, о чем Рэй не хотел говорить и что заставляло барышню трепетать от тревоги. Но она слишком дорожила дружбой именитого человека, чтобы ему докучать. Лилу молчала. Ей нравилось в Рэе всё, и она бы со смирением приняла любой его недостаток.
В свою очередь Гинсбет не уставал благодарить судьбу за то, что она подарила ему преданность этого трогательного создания. Лилу не любила говорить о своих родителях. Рэй чувствовал, что напоминание об этом причиняет ей душевную муку, поэтому извечно вел беседы на темы музыки, живописи, книг и… любви. За понимание девушка благодарила его взглядом, а иногда – легким рукопожатием. Гинсбет ни разу не был в ее доме. Они встречались на нейтральной территории: в гостях, на балах и приемах, на пикниках, а также на прогулках по лесу или на яхте – по морю. Рэй никогда не внимал гласу сплетен, но мельком слышал, что родители Лилу – люди мутные. Ему было всё равно. Чистота этой девушки была способна извинить грехи всего мира – по крайней мере, для него одного.
Созерцать ее невинную красу стало для него верхом наслаждения: вытянутый овал лица, подбородок в виде пряничка, чуть вздернутый нос, молочно-белая кожа, белесые ресницы и кроткий взгляд больших глаз цвета морской волны, в которых любовь наметила след особой задумчивости. Однако не одна красота побудила Гинсбета столь поспешно отдать предпочтение этой девушке. Ранее он много ездил из страны в страну и за время своих странствий видел не один десяток женщин поразительной красоты; внешность перестала его интересовать. В Лилу Рэю нравилась улыбка. Разве можно сравнить ее улыбку с фальшивым зубоскальством светских дам? Она освещала лицо изнутри, оживляя в нем каждую черточку, придавая всему облику яркую многогранность. Стоило Лилу улыбнуться, как Рэй чувствовал себя счастливейшим человеком на свете. Ночами, тщетно стараясь уснуть, он с удовольствием оживлял в памяти все их встречи, а писательское воображение помогало ему восстанавливать забытые моменты.
Быть может, Лилу вовсе не была такой уж необыкновенной? Она была одной из барышень на выданье – частичкой многоликой толпы женщин Курдзона. Рэй злился, когда позволял себе так думать. С трепетом он вспоминал, как однажды, легко подхватив девушку на руки, он перенес ее через ручей, что петлял в тенистом сумраке леса, и она покорно прижалась к его плечу… Как после, увидев, что Рэй промочил ноги, она велела ему сесть на поваленное бревно и снять обувь. Когда же он позволил всё это проделать с собой, с хозяйским видом взяла из его рук ботинки и отнесла на озаренную солнцем лужайку, где оставила просыхать.
А как в другой раз на пикнике Лилу испортила платье, зацепившись за куст шиповника, и Рэй был вынужден в течение дня не отходить от нее, дабы прикрывать собой изъян ее наряда. Впрочем, в тот день Гинсбет тихо благодарил злополучный куст…
Перечень маленьких услуг, оказываемых ими друг другу, мог быть неисчислим. Помимо прочего в обязанности Рэя входило нести зонтик над Лилу при каждой их прогулке. А как прекрасна была их поездка на яхте! Солнце на безоблачном, выцветшем от зноя небе и яркая голубизна волн слепили глаза; ветер обдавал разгоряченные лица прохладными брызгами. Лилу попросилась порулить и взвизгивала, смеясь, когда суденышко, встретив удар волны, трепетало и грозило лечь на бок. Никогда она не была такой привлекательной: ее лицо, розовое под порывами ветра, светилось радостью. С растрепанной копной золотых волос, в соломенной шляпке она выглядела сущим ребенком…
Но чаще Рэй вспоминал тот день, когда они как обычно отправились бродить по дебрям леса в предместье городка. Весь путь, в течение которого друзьям приходилось карабкаться по наклонным скалистым тропам, густо опутанным плющом, перепрыгивать через расселины и обходить грязь, – Лилу крепко держалась за руку своего верного спутника, позволяя ему шутливо препираться с ее женской неловкостью. Но вдруг из-за ближних кустов на них с лаем кинулись два охотничьих пса…
Рэй с содроганием вспоминал, как побелело лицо девушки и как она до боли стиснула его ладонь. Пока хозяин, сыпля извинениями, привязывал и уводил собак, Лилу не проронила ни звука. Она даже не тронулась с места, чтобы спрятаться за спину Гинсбета. Только потом, когда опасность миновала, ее будто что-то подхлестнуло изнутри. Она громко зарыдала, бросившись ему на шею… Рэю пришлось долго успокаивать ее, прежде чем от рыданий взахлеб Лилу не перешла на тихие всхлипывания.
Испуг девушки, ее самообладание и следующий за всем этим всплеск детской беспомощности – потрясли Рэя до глубины души. Но в то же время ему было приятно сознавать, что именно он, а не кто-нибудь еще, является для нее незаменимым защитником – тем, в ком Лилу может без устали черпать силы и энергию. Она нуждается в нем… О, как упоительно сознавать это! При мысли, что Лилу зависит лишь от него, что всей душой желает быть с ним, Рэя захлестнула волна томительной страсти; остатки робости сгинули в небытие – где им и место, – а на поверхности во всей полноте обозначились качества уверенного мужчины-властителя, который умеет играючи держать судьбы людей в своих руках. Да, когда-то, в далекие бесславные времена он позволял людям распоряжаться собою, зато сейчас право властвовать и повелевать доставит ему много ни с чем несравнимого удовлетворения.
И Гинсбет, отстранив плачущую девушку от себя, ласково прикоснулся губами к ее влажной щеке, а затем, не встретив сопротивления, впился в ее губы стремительным, жадным поцелуем… Так состоялось их объяснение. Одного взгляда, брошенного на Лилу, было достаточно, чтобы понять: она счастлива…
Три месяца прошли незаметно в катаниях на яхте, конных или пеших прогулках, вечеринках и пикниках. В начале четвертого месяца со дня знакомства Рэй перешел в наступление. Он получил желаемое довольно легко: стоило заикнуться о браке, как Лилу дала согласие. Она, безгранично веря ему, не задумываясь приняла, в сущности, поспешное предложение руки и сердца, но никто ее не осудил. Все знали: так должно быть и так будет… Слишком подходят эти двое друг другу.
Итак, дело осталось за родительским благословением, но Рэй, окрыленный любовью, особо не переживал на сей счет. Его карьера, репутация, да запас приятных слов должны дать отличный результат. Бояться нечего. Хотя права была молва – Лилу оттягивала предстоящую встречу. Да, Гинсбет не мальчик – ему тридцать четыре. Быть может, он уже был женат… Но как обаятелен, как умен этот человек! А в душе он такой же юный, каким был, должно быть, двадцать лет назад. Лилу с ним так интересно! Каждый раз у Рэя готова новая история, завораживающая слух и уносящая в дебри мечтаний.
Нет, отнюдь не родительского запрета боялась Лилу. Она боялась самого Рэя…
