Текст книги "Агнец"

Автор книги: Кристофер Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– А ты, Шмяк? Уже научился быть дурачком или опять в учебе отстаешь?

Глаза ее смеялись, а в каком-то локте от нее проходили римские солдаты. Господи, как же мне ее не хватает.

– Учусь, – ответил я.

Мэгги опустила на землю кувшин и раскинула руки, обнимая нас обоих. Мы не видели ее уже несколько месяцев, не считая мимолетных встреч на площади. В тот день от нее пахло лимонами и корицей.

Пару часов мы шли вместе с Мэгги и ее семьей – болтали, перешучивались и всячески избегали того, что не отпускало наши помыслы. В конце концов Мэгги спросила:

– Так вы придете на мою свадьбу?

Мы с Джошем переглянулись – у обоих словно языки вырвали. Я видел, что Джошу подобрать слова не удается, а Мэгги уже начинала сердиться.

– Ну?

– Э-э, Мэгги, не то чтобы твое семейное счастье нас не радовало, но как-то…

Она не медлила – сразу заехала мне по зубам тыльной стороной руки. Кувшин у нее на голове даже не шелохнулся. Просто божественная грация у девчонки.

– Ай!

– Семейное счастье? Ты совсем свихнулся? Да муж мой – жаба, каких мало. Меня от одной мысли о нем тошнит. Я просто надеялась, что вы придете и поможете мне пережить этот день.

– Ты мне губу расквасила.

Джошуа взглянул на меня, и глаза его расширились.

– Ой-е-ёй! – протянул он и склонил голову набок, точно прислушивался к ветерку.

– Что – ой-ё-ёй?

Тут и я услышал гам спереди. На мостике собралась внушительная толпа – все орали и махали руками. Поскольку римляне давно прошли, видимо, кто-то свалился в реку, понял я.

– Ой-ёй, – снова сказал Джош и припустил к мосту.

– Извини, – пожал плечами я и, бросив Мэгги, кинулся следом.

На берегу речки (на самом деле – не глубже ручейка) мы увидели парнишку примерно нашего возраста. Волосы у него дико торчали дыбом, глаза сверкали еще более дико, а сам он стоял по пояс в воде. Под водою же он кого-то держал – и орал при этом во всю глотку:

– Ты должен покаяться и искупить вину, искупить и покаяться! Грехи твои тебя осквернили. Я очищу тебя от скверны, что таскаешь ты с собою, как кошель свой.

– Это мой троюродный, Иоанн, – сказал Джошуа.

В речке по обе стороны от Иоанна выстроились наши братья и сестры, по-прежнему связанные, но в цепи сородичей недоставало одного звена – моего брата Шемаии. Вместо него перед Иоанном кипел, бился и пускал пузыри мутный фонтан. Зеваки подбадривали Крестителя воплями, а тот удерживал Шема под водой уже с некоторым трудом.

– Мне кажется, он топит Шема.

– Не топит, а крестит, – поправил меня Джош.

– Мама, конечно, будет счастлива, когда Шем смоет с себя грехи, но если в процессе он утонет, у нас будут неприятности.

– Верно подмечено. – И Джош ступил в воду. – Иоанн! Прекращай эту бодягу!

Иоанн глянул несколько озадаченно:

– Братец Джошуа?

– Да. Иоанн, отпусти его.

– Но он согрешил, – ответил Иоанн, как будто это все объясняло.

– Я сам займусь его грехами.

– Ты думаешь, ты у нас один такой, а? Дудки. Мое рождение тоже ангел вострубил. И было предсказано, что я поведу за собой. Ты не единственный.

– Об этом мы поговорим в другой раз. Отпусти его, Иоанн. Он очистился от скверны.

Иоанн убрал руки, мой братец поплавком выскочил на поверхность, а я сбежал по склону и поскорее уволок всех подальше от реки.

– Погоди, остальные еще нечисты. На них скверна греха.

Джошуа шагнул между Крестителем и своим братом Иаковом, следующим в очереди на окунание.

– Ты ведь не скажешь об этом маме, правда?

Иакова колотило между ужасом и яростью – он пытался развязать намокший узел на шее. Ему явно хотелось отомстить старшему брату, но лишь тот мог уберечь его от Иоанна, а отказываться от защиты было немудро.

– Если мы разрешим Иоанну крестить тебя сколько влезет, ты уже ничего не сможешь маме рассказать, правда, Иаков? – Это я так пытался помочь.

– Не скажу, – выдавил Иаков. Он опасливо глянул на Иоанна – тот лыбился на нас так, будто в любую секунду мог схватить кого-нибудь и очистить от скверны. – Он что – наш брат?

– Троюродный, – сказал Джошуа. – Сын Елисаве-ты, двоюродной сестры нашей матери.

– А когда ты с ним познакомился?

– Я не знакомился.

– Тогда как ты его узнал?

– Узнал, и все.

– Он псих, – сказал Иаков. – Вы оба психи.

– Ага, это у нас семейное. Может, повзрослеешь и тоже психом станешь. Ты ничего не скажешь маме.

– Не скажу.

– Хорошо, – сказал Джошуа. – А теперь вы со Шмяком ведите малышей дальше.

Я кивнул и бросил опасливый взгляд на Иоанна.

– Иаков прав, Джош. Он действительно псих.

– Я все слышал, грешник! – заорал Иоанн. – Тебе, наверное, тоже надо очиститься.

В тот вечер Иоанн с родителями разделили с нами ужин. Странно: предки Иоанна оказались старше Иосифа, даже старше моих деда с бабкой. Джошуа сказал, что рождение Иоанна было чудом, о котором действительно объявил ангел. Мать Иоанна Елисавета талдычила об этом весь ужин так, будт о случилось это лишь вчера, а не тринадцать лет назад. Когда старушка умолкла, чтобы перевести дух, вступила мама Джоша – и тоже про божественное провозглашение, только насчет собственного сына. Время от времени встревала и моя мама – испытывая потребность тоже как-то явить свою материнскую гордость, которой вовсе не ощущала:

– Знаете, про Шмяка ангелы ничего не говорили, но примерно в то время, когда его зачали, саранча нам весь огород поела, а у Алфея целый месяц живот пучило. Наверное, тоже какой-то знак. С другими мальчиками у меня так не было.

Ах, маменька. Я уже говорил, что она одержима бесами?

После ужина мы с Джошем развели отдельный костерок – подальше от остальных, надеясь, что нас отыщет Мэгги. Но отыскал нас Иоанн.

– Ты не помазанник, – сообщил он Джошуа. – К моему отцу приходил Гавриил. А у твоего ангела даже имени нету.

– Мы не должны о таком говорить, – сказал Джошуа.

– Ангел сказал моему отцу, что сын его приготовит путь Господу. А сын – это я.

– Прекрасно. Тебе я иного и не желаю, Иоанн, – только стань Мессией.

– Правда? – удивился Иоанн. – Но твоя мама, кажется, так… так…

– Джош может воскрешать мертвых, – сказал я. Иоанн перевел на меня безумный взгляд, и я на всякий случай отодвинулся – вдруг ударит.

– Ничего он не может, – сказал Иоанн.

– Может. Я сам два раза видал.

– Не надо, Шмяк, – сказал Джошуа.

– Ты лжешь. А лжесвидетельствовать – грех. – Однако Креститель, похоже, скорее запаниковал, чем разозлился.

– У меня не очень хорошо получается, – признался Джошуа.

Глаза Иоанна чуть не вылезли из орбит – но, видимо, больше от изумления, нежели от злости.

– Ты это взаправду? Воскрешал мертвых?

– А также исцелял недужных, – прибавил я.

Иоанн схватил меня за рубаху и притянул к себе так, словно пытался прочесть мои мысли.

– Ты ведь не лжешь, правда? – Он перевел взгляд на Джошуа: – Он не лжет, да?

Джош покачал головой:

– Думаю, что нет.

Иоанн отпустил меня, протяжно выдохнул и снова сел на землю. В его глазах, набухших слезами, поблескивало пламя. Он смотрел в пустоту перед собой.

– У меня гора с плеч. Я уже просто не знал, что делать. Я не умею быть Мессией.

– Я тоже, – сказал Джошуа.

– Эх, я надеюсь, ты и впрямь можешь мертвых воскрешать, – сказал Иоанн. – Потому что мою матушку это просто прикончит.

Следующие три дня мы шли с Иоанном – сквозь Самарию, в Иудею и наконец в Святой город. К счастью, рек или ручьев по дороге попадалось немного, поэтому крещения удалось свести к минимуму. Настрой у Иоанна был правильный – он действительно хотел избавить наш народ от грехов. Просто никто не верил, что Господь возложит ответственность за это на тринадцатилетнего мальчишку. Чтобы Иоанн был счастлив, мы с Джошем позволяли ему крестить наших младших в каждом водоеме по пути – то есть до тех пор, пока сестренка Джоша Мириам не расчихалась и Джошу не пришлось совершать экстренное исцеление.

– Ты и вправду можешь исцелять! – воскликнул Иоанн.

– Да ладно, насморк – пустяки, – сказал Джошуа. – Капелька соплей – фигня перед силой Господа.

– А ты… не попробуешь на мне? – спросил Иоанн, задрал свою хламиду и оголил причинные, сплошь покрытые болячками и зеленоватой коростой.

– Прикройся, прошу тебя, прикройся! – завопил я. – Опусти рубаху и сейчас же отойди!

– Какая гадость, – сказал Джошуа.

– Я что – нечист? У отца я спрашивать боялся, а к фарисею пойти не могу, поскольку у меня самого отец священник. Наверное, это оттого, что я в воде все время стою. Можешь меня исцелить?

(Тут я должен сказать, что именно тогда младшая сестренка Джошуа Мириам, судя по всему, впервые увидела причинное место мужчины. В то время ей было всего шесть лет, но зрелище настолько ее перепугало, что она так никогда и не вышла замуж. Последнее, что о ней известно: Мириам остригла волосы, надела мужскую одежду и переехала на греческий остров Лесбос. Но все это случилось намного позже.)

– Давай, Джош, – сказал я. – Возложи на недуг свои длани и исцели его.

Джошуа пасмурно глянул на меня и перевел взгляд на брата своего Иоанна. Теперь в его глазах читалось только сострадание.

– У моей мамы есть бальзам, можешь намазаться, – предложил он. – Давай поглядим сначала, подействует он или нет.

– Я уже пробовал бальзам, – хмуро ответил Иоанн.

– Этого я и боялся, – сказал Джошуа.

– А натирать оливковым маслом не пробовал? – спросил я. – Вылечить, наверное, не вылечит, но хоть отвлечешься.

– Шмяк, я тебя умоляю. Иоанн недужен.

– Извини. Джошуа сказал:

– Иди сюда, Иоанн.

– Господи-исусе, Джошуа, – вмешался я. – Ты же не собираешься его трогать, а? Он нечист. Пусть идет к прокаженным.

Джошуа возложил руки на голову Иоанна, и глаза Крестителя закатились. Я подумал, что он сейчас упадет, и он покачнулся, однако остался на ногах.

– Отец, ты послал этого отрока уготовлять путь. Так пусть же он телом своим будет чист так же, как духом.

Джошуа отпустил троюродного брата и шагнул на-, зад. Иоанн открыл глаза и улыбнулся.

– Я исцелен! – вдруг завопил он. – Меня исцелили. Он начал было приподнимать хламиду, но я поймал его за руку:

– Не стоит, мы поверим тебе на слово. Креститель рухнул на колени и распростерся перед Джошуа, ткнувшись физиономией ему в ступни.

– Ты поистине Мессия. Прости меня, что я сомневался. Весть о твоей святости я разнесу по всей земле.

– Э-э, как-нибудь потом, только не сейчас, – сказал Джошуа.

Не поднимаясь, Иоанн схватил Джоша за лодыжки.

– Не сейчас?

– Мы пытаемся держать это в секрете, – сказал я. Джош потрепал троюродного брата по макушке.

– Да, лучше пока об исцелении никому не рассказывать, Иоанн.

– Но почему?

– Нам еще пару вещей нужно выяснить до того, как Джош начнет быть Мессией, – сказал я.

– Каких? – не унимался Иоанн. Казалось, он снова готов расплакаться.

– Ну, например, где Джошуа потерял свою судьбу и позволено ли ему… э-э… творить мерзости с женщинами.

– Если с женщиной, это не мерзость, – поправил меня Джош.

– Нет?

– Не-а. Овцы, козы, да любое животное возьми – это мерзость. А с женщиной – тут что-то совсем другое.

– А если с женщиной и козой одновременно – это что? – спросил Иоанн.

– В Дамаске это пять шекелей, – сказал я. – А если захочешь им помочь – шесть.

Джошуа двинул меня в плечо.

– Извини. Бородатый анекдот. – Я ухмыльнулся. – Не смог удержаться.

Иоанн закрыл глаза и потер виски так яростно, словно пытался выдавить из черепа какое-то понимание.

– Так ты, значит, не хочешь, чтобы люди знали о твоей силе, потому что не понимаешь, сможешь возлечь с женщиной или нет?

– Ну да. А кроме того, я понятия не имею, как быть Мессией, – ответил Джош.

– Ага, и это тоже, – добавил я.

– Надо спросить у Гиллеля, – сказал Иоанн. – Отец говорит, он мудрейший из священников.

– Я спрошу у святая святых, – объяснил Джошуа. (А святая святых – это ковчег Завета, такой ларец, где хранили скрижали, врученные Господом Моисею. Никто из моих знакомых ее никогда не видел – ее держали во внутреннем покое Храма.)

– Но ведь это запрещено. В палату с ковчегом только священник может входить.

– М-да, задачка нам предстоит еще та, – сказал я.

Город напоминал огромную чашу, до краев наполненную паломниками, которых затем выплеснули в бурливое море остального человечества. Когда мы пришли, все мужчины уже выстроились до самых Дамасских ворот, ожидая очереди принести своих агнцев на заклание в Храм. Весь город окутало чадом – целых десять тысяч жрецов Храма забивали ягнят и жгли на алтаре их кровь и жир. Повсюду горели очаги: женщины готовили баранину. В воздухе висела хмарь – восторг и ужас миллионной толпы и примерно такого же стада. Гнилое дыхание, пот и моча воняли на полуденной жаре, в ней мешались блеянье ягнят, рев верблюдов, детский плач, женские завывания, рокот невообразимого множества голосов: воздух загустел от звуков, запахов, Господа Бога и самой истории. Вот здесь Авраам услышал слово Божье о том, что народ его станет избранным, здесь иудеи освободились из египетского плена, здесь Соломон выстроил первый свой Храм, по этим улицам бродили иудейские пророки и цари, и здесь хранился ковчег Завета. Иерусалим. Именно сюда пришли я, Христос и Иоанн Креститель – чтобы уяснить себе волю Божью, а если повезет, то и позекать на аппетитных девчонок. (А вы что думали – нас только религия с философией парили?)

Семьи наши встали лагерем за северной городской стеной, под фортами Антонии – крепости, которую Ирод выстроил в честь своего благодетеля Марка Антония. Две когорты римских солдат, сотен двенадцать, не меньше, наблюдали со стен за храмовым двором. Женщины мыли и кормили детвору, а мы с Джошуа помогали отцам подтаскивать ягнят поближе к Храму.

Как-то на душе неспокойно, когда эдак тащишь животное на верную смерть. Нет, жертвоприношения-то я и раньше видел, да и пасхального ягненка ел, но так, чтобы самому участвовать, – это впервые. Я тащил животину на собственных плечах, а она сопела мне в шею, как вдруг посреди всего этого шума, вони и суеты вокруг Храма выпала такая минутка – тишина, и только ягненок дышит, да сердчишко у него колотится. Наверно, я как-то сильно с шага сбился, потому что отец повернулся и что-то мне сказал, вот только слов я не расслышал.

Мы прошли в ворота и оказались во внешнем дворе Храма, где торговали жертвенной птицей, а менялы обменивали шекели на монеты всего мира. Пробираясь по этой огромной площади, запруженной тысячами мужчин и ягнят, дожидавшихся возможности попасть в Храм, к алтарю, на бойню, ни одного человеческого лица я не разглядел. Я видел только лица ягнят – одни спокойные и бессмысленные, другие животные закатили глаза и блеяли от ужаса. Некоторых уже оглушили. Я скинул нашего ягненка с плеч, взял на руки, как младенца, и стал пробираться назад, к воротам. Видимо, отец с Иосифом кинулись за мной вдогонку, но их лиц я тоже не различил – вместо глаз у них была сплошная пустота, и я видел только глаза ягнят, которых они тащили. Дыхание во мне замерло;

я не мог выбраться из Храма. Я не соображал, куда идти, – но уж точно не к алтарю. Однако едва я собрался припустить бегом, чья-то рука поймала меня за рубаху, дернула и развернула. Я очутился лицом к лицу с Джошем.

– Такова Божья воля, – произнес он. Затем возложил руки мне на голову, и дыхание снова вернулось ко мне. – Все в порядке, Шмяк. Воля Божья. – И Джошуа улыбнулся.

Своего агнца он опустил на землю, но тот не убежал. Я уже тогда мог бы догадаться.

На тот Песах я не притронулся к ягненку. На самом деле с того дня я вообще не ем баранину.

Глава 8

В ванной запереться удалось, но я успел прочесть всего несколько глав Нового Завета, который кто-то присобачил к Писанию. Этот крендель, Матфей (очевидно, совсем не тот Матфей, которого мы знали), похоже, кое-что упустил. Например, все, что было с Джошуа от рождения до тридцати лет! Чего ж тут удивляться, что ангел притащил меня обратно и велел эту книгу писать? Меня крендель пока не упомянул, но прочел я только первые главы. Лучше особо не увлекаться, чтобы ангел ничего не заподозрил. Сегодня он накинулся на меня, едва я вышел из ванной.

– Ты слишком долго там сидишь. Тебе не обязательно так долго там сидеть.

– Я тебе говорил. Чистоплотность – основное свойство моего народа.

– Ты не омывался. Иначе я бы слышал, как струится вода.

Я понял: если я не хочу, чтобы ангел нашел Библию, пора переходить в контратаку. Я ринулся через весь номер, прыгнул к нему на постель и стиснул руки на его глотке. Сжимая их все туже, я нараспев приговаривал:

– Я не трахался две тыщи лет. Я не трахался две тыщи лет. Я не трахался две тыщи лет.

Приятное ощущение – в словах зазвучал некий ритм, и с каждым слогом я давил все сильнее и сильнее.

Затем я на секунду прервал удушение небесного воина – чтобы с размаху заехать ему по алебастровой щеке. Это была ошибка. Он перехватил мою руку правой, левой схватил меня за волосы, неспешно поднялся на ноги и воздел меня к потолку.

– Ой-ё-ё-ё-ё-ёй, – сказал я.

– Так ты, стало быть, не трахался две тыщи лет? И что же это значит?

– Ой-ё-ё-ё-ёй, – ответил я.

Ангел поставил меня на ноги, но волосы не отпустил. – Ну?

– Это значит, что два тысячелетия у меня не было женщины. Тебя что, телевизор новым словам не научил?

Он бросил взгляд на экран – тот, разумеется, светился.

– Я не наделен твоим даром языков. Как это связано с моим удушением?

– Я хотел тебя придушить, поскольку – еще раз – ты туп, как дерн под ногами. У меня две тысячи лет не было секса. А у мужчин есть свои потребности. Какого черта, по-твоему, я так долго сижу в ванной?

– А-а, – изрек ангел. – Так ты, значит… Ты вот что… А ведь это…

– Раздобудь мне женщину, и я, может, перестану надолго запираться в ванной. Если ты понимаешь, о чем я.

Великолепная деза, подумал я.

– Женщину? Нет, женщину не могу. Пока.

– Пока? Значит ли это…

– О, узри же! – Ангел отвернулся от меня так, словно я был столпом пара. – «Скорая помощь» начинается.

При этих словах я понял, что Библия осталась моей тайной. Но что он имел в виду, сказав «пока»?

Крендель Матфей хотя бы упоминает волхвов. Всего одной фразой, но больше в этом евангелии все равно нет ничего стоящего.

На второй день в Иерусалиме мы отправились к великому ребе Гиллелю. («Ребе» на иврите означает «учитель», по вы это и так знаете, правда?) Гиллелю, судя по виду, стукнуло уже лет сто, борода и волосы у него были седы и длинны, глаза – мутны, а зрачки подернулись молочной пенкой. От постоянного сидения на солнце его кожа выдубилась чуть ли не до черноты, а нос был длинный и крючковатый. В общем, он напоминал огромного слепого орла. Все утро он проводил занятия во внешнем дворе Храма. Мы сидели тихо, слушали, как он читает стихи Торы и толкует их, отвечает на вопросы и спорит с фарисеями, которые пытались сунуть Закон во всякую щелочку повседневного уложения жизни.

Под конец лекции Иаакан-верблюдосос, суженый моей возлюбленной Мэгги, спросил Гиллеля, грешно ли кушать яйцо, снесенное курицей в Шабат.

– Ты что – совсем остолоп? Да Господу совершенно пофиг, чем занимается курица в Шабат, нимрод! Она же курица! Вот если еврей снесет в Шабат яйцо, это, наверно, грех и будет. Тогда и придешь ко мне. А иначе не трать, блин, мое время, со своей белибердой. Теперь же пошел отседова, я жрать хочу, и мне пора вздремнуть. Все вы – валите к буйволу.

Джошуа глянул на меня и улыбнулся.

– Я от него не ожидал, – прошептал он.

– Нимрода на глаз определяет… эм-м… то есть на слух, – сказал я. (Нимрод – это был такой древний царь, он умер от удушья, поимев неосторожность перед своей охраной поразмышлять вслух, каково будет засунуть голову себе в зад.)

Пацанчик помоложе нас помог старику встать на ноги и повел его к воротам Храма. Я подбежал и взял священника за другую руку.

– Ребе, тут один мой друг пришел издалека, чтобы с тобой поговорить. Ты ему не поможешь?

Старик остановился.

– Ну и где этот твой друг?

– Вот он.

– А чего ж тогда он сам за себя не говорит? Ты от-куль такой, малец?

– Из Назарета, – сказал Джошуа. – Но родился я в Вифлееме. Меня зовут Джошуа бар Иосиф.

– А, ну да. Я с твоей матушкой разговаривал.

– Правда?

– Еще бы. Всякий раз, как они с твоим отцом в Иерусалим на праздник приходят, она со мной встречи добивается. Считает тебя Мессией.

Джош резко сглотнул.

– А я – он? Гиллель фыркнул:

– А что – хочется?

Джошуа посмотрел на меня, будто за подсказкой. Я пожал плечами.

– Не знаю, – наконец ответил Джош. – Я думал, мне это просто полагается.

– Ты тоже считаешь себя Мессией?

– Я не уверен, что должен об этом говорить.

– Умно, – вымолвил Гиллель. – Ты и не должен об этом говорить. Думай, что ты Мессия, сколько влезет, но сказать – ни-ни.

– Но если я им не скажу, как же они узнают?

– Вот именно. Если так хочется, можешь считать себя хоть пальмой, только никому об этом не рассказывай. Хоть стаей чаек – только об этом ни слова. Понял меня? А теперь мне кушать пора. Я стар, я проголодался, поэтому я пошел кушать, чтоб не умереть до ужина на пустой желудок.

– Но он же действительно Мессия, – сказал я.

– Во как? – Гиллель схватил меня за плечо, нащупал мою голову и заорал в самое ухо: – А что ты в этом понимаешь? Сопля невежественная! Тебе сколько? Двенадцать? Тринадцать?

– Тринадцать.

– Как ты вообще в тринадцать лет можешь чего-то соображать? Мне восемьдесят четыре, и то я ни хрена не знаю.

– Но ты ведь мудрый, – сказал я.

– Я мудр ровно настолько, чтобы понимать: я ни хрена не знаю. А теперь пошел отседова.

– Мне спросить у святая святых? – поинтересовался Джошуа.

Гиллель замахнулся, чтобы закатить Джошу оплеуху, но промазал почти на фут.

– Это ящик. Я его видел – когда еще мог видеть – и точно тебе говорю: это просто ящик. И еще знаешь что? Если в нем когда-то и были скрижали, то теперь их там точно нет. А поэтому, если хочешь поболтать с ящиком, валяй. К тому же тебя наверняка казнят за попытку пробраться в покой, где он стоит.

Казалось, из Джоша весь дух вышибло; я думал, он тут же грохнется в обморок. Как может величайший учитель всего народа Израилева так непочтительно отзываться о ковчеге Завета? Как может человек, явно знающий всю Тору наизусть, а также все учения, написанные после нее, утверждать, что он ни хрена не знает? Гиллель, похоже, уловил беспокойство Джоша.

– Слышь, малец, твоя матушка говорит, в Вифлеем какие-то мудрецы забредали – на тебя поглядеть, когда ты родился. Они наверняка чего-то знали – то, что другим неведомо. Не сходить ли тебе лучше к ним, а? У них и спросишь, как Мессией стать.

– Так ты, значит, сам ему не скажешь? – снова встрял я.

И снова Гиллель потянулся к Джошу – на сей раз без гнева. Нашел его щеку и погладил трясущейся ладонью.

– Не верю я, что Мессия явится, да мне сейчас уже и без разницы. Народ наш столько времени провел в рабстве или под пятой иноземных царей, что поди теперь разбирайся: может, воля Божья вовсе не в том, чтоб нам быть свободными? Кто может точно сказать, что Господь нами вообще интересуется, – помимо того, что разрешил нам жить на белом свете? Мне лично кажется, наплевать ему на нас и растереть. Ты вот что запомни, малец. Будь ты Мессией, будь ты ребе, да будь ты хоть простым крестьянином, вот самое главное, чему я могу тебя научить, и больше я ни шиша не знаю. Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Запомнишь? Джошуа кивнул, и старик улыбнулся.

– Ступай искать своих мудрецов, Джошуа бар Иосиф.

Но мы остались в Храме, и Джош принялся доставать всех до единого священников, охранников и даже фарисеев, желая разузнать хоть что-нибудь о волхвах, которые приходили в Иерусалим тринадцать лет назад. Событие явно не настолько великое для публики, как для семейства Джоша: никто и понятия не имел, о чем он толкует.

За этим занятием прошло часа два, и под конец Джош уже практически орал на фарисеев:

– Их трое. Волхвы. Пришли потому, что увидели звезду над Вифлеемом. Пришли со златом, ладаном и миррой в руках. Ну давайте, вы же старые. Значит, мудрые должны быть. Думайте!

Что и говорить, такое обращение им пришлось не по нутру.

– Что за сопляк сомневается тут в нашей мудрости? Тору не знает, Пророков не знает – и туда же, укорять нас за то, что мы не упомнили каких-то бродяг.

Зря они это сказали. Никто не изучал Тору ревностнее. Никто лучше его не знал Писания.

– А ты спроси меня, фарисей, – сказал Джошуа. – Спроси что хочешь.

Если вдуматься, конечно, сейчас – несколько повзрослев, пожив, умерев и восстав из праха, – я понимаю: наверное, большего хамства, чем юный всезнайка, и представить себе невозможно. Разумеется, это возрастное – думать, что знаешь все на свете. Но теперь я сочувствую тем бедолагам, что взялись в тот день допрашивать Джошуа во дворе Храма. Тогда я, конечно, завопил:

– Покарай этих засранцев, Джош!

Он провел там несколько дней. Даже сходить поесть не захотел – я сбегал в город и притащил ему еды. Сначала его допрашивали фарисеи, но потом и кое-какие священники подтянулись из Храма – нет-нет да и вставить каверзный вопросик о каком-нибудь забытом еврейском царе или полководце. Джоша заставляли наизусть перечислять все генеалогии всех книг Библии, и он ни разу не запнулся. Я же оставил его спорить и бродил по Святому городу в поисках Мэгги, а когда понял, что мне ее не найти, – в поисках вообще каких-нибудь девчонок. Спал я в родительском лагере, полагая, что и Джош каждый вечер возвращается под отчий кров. Но я ошибался. Когда закончилось пасхальное пиршество и мы уже собирали манатки, к нам в панике прибежала Мария.

– Шмяк, ты Джошуа не видал?

Бедняжка была просто в отчаянии. Мне захотелось утешить ее, поэтому я раскрыл ей объятья, чтобы прижать к себе и успокоить.

– Мария, бедная, уймись. С Джошем все в порядке. Поди сюда, я тебя приголублю.

– Шмяк!

Я думал, она мне сейчас звезданет промеж глаз.

– Он в Храме. Господи, вот так захочешь проявить сострадание – и что получишь?

Но она уже унеслась прочь. Я нагнал их, когда она за руку выволакивала Джоша из Храма.

– Ты же насмерть нас перепугал.

– Должна была знать, что отыщешь меня ты в доме отца моего, – отбивался Джошуа.

– Нечего меня тут «отцом» попрекать, Джошуа бар Иосиф! Заповедь что говорит? Почитай отца своего и мать свою. А я сейчас что-то никакого почета не чувствую. Мог бы хоть записку прислать, зайти сказать, где ты будешь.

Джошуа посмотрел на меня умоляюще: выручай, мол, старик.

– Я честно пробовал ее утешить, Джош, но она и слушать ничего не захотела.

Позже я догнал их по дороге в Назарет, и Джошуа подманил меня поближе.

– Мама считает, что по крайней мере одного волхва найти можно, а уж он скажет, где искать остальных.

Мария кивнула:

– Одного звали Валтасар – черный такой, говорил, что он из деревни к северу от Антиохии. Он из той троицы один хоть как-то на иврите говорил.

Мне б ее уверенность. Хоть карт я в жизни не видел, «к северу от Антиохии» звучало как место большое, невнятное и жуткое.

– А еще что-нибудь на них есть?

– Да. Двое других пришли с Востока по Шелковому пути. Их звали Мельхиор и Гаспар.

– Значит, в Антиохию, – заключил Джошуа. Похоже, информация, полученная от матушки, его вполне удовлетворяла: будто, узнав имена волхвов, он, считай, их нашел. Но я сказал:

– Стало быть, ты собираешься идти в Антиохию, предполагая, что там кто-нибудь вспомнит человека, вроде бы жившего где-то на севере тринадцать лет назад?

– Не просто человека – волхва, – ответила Мария. – Богатого эфиопа. Как ты думаешь, их там сколько?

– Их там может вообще не оказаться – ты об этом подумала? Он уже умереть мог. Переехать в другой город.

– В таком случае, я ведь все равно уже буду в Антиохии, – сказал Джошуа. – И оттуда пройду по Шелковому пути и разыщу остальных.

Я ушам своим не поверил.

– Ты ж не один туда пойдешь.

– Один, разумеется.

– Но, Джош, ты беззащитен в этом мире. Ты ведь , только Назарет и знаешь, а тут люди нищие и глупые.

Не принимай на свой счет, Мария. Ты будешь, как… э-э… агнец среди волков. Тебе нужен я. Кому-то же надо за тобой присматривать.

– А что ты такого можешь, чего я не умею? На латыни говоришь ужасно, на греческом с большим трудом, а на иврите – с акцентом.

– Ну да. А если к тебе по дороге в Антиохию подойдет незнакомый человек и спросит, сколько у тебя с собой денег, ты ему что ответишь?

– В зависимости от того, сколько у меня с собой денег.

– Нет тут никакой зависимости. У тебя даже на корку хлеба не хватит. И вообще ты бедный побирушка.

– Но это же неправда.

– Вот именно.

Мария приобняла сына за плечи:

– Он дело говорит, Джошуа.

Джош наморщил лоб, словно задумался, но я точно знал – он рад слышать, что я хочу пойти с ним.

– Когда выходим?

– Когда, Мэгги говорила, у нее свадьба?

– Через месяц.

– Значит, до нее. Я не хочу тут быть, когда это случится.

– Я тоже, – сказал Джошуа.

Поэтому следующие несколько недель мы готовились к путешествию. Мой отец решил, что я совсем спятил, а мать явственно обрадовалась, что в доме освободится хоть немного места. Кроме того, все были довольны, что собирать деньги на невесту мне придется не сразу.

– Так сколько тебя не будет? – спросила мать.

– Не знаю. До Антиохии идти вообще-то не так долго, но бог весть сколько мы там пробудем. Потом пойдем по Шелковому пути, а это, наверное, длинная дорога. Не видел я, чтоб у нас тут поблизости шелка росли.

– Так возьми шерстяную тунику – вдруг холодно? Вот и все мамино напутствие. Ни «Зачем ты идешь?», ни «Чего ищешь?». Просто: «Возьми шерстяную тунику». Вот же господи… Отец поддержал меня больше.

– Я могу дать немного денег на дорогу, или можем купить тебе осла.

– Наверное, деньгами лучше. Осел нас двоих не снесет.

– А кого это вы там искать собрались?

– Волхвов, похоже.

– А с волхвами вам нужно поговорить зачем?

– Затем, что Джош хочет понять, как ему быть Мессией.

– А, ну да. И ты веришь, что Джош – Мессия?

– Да, но это не главное. Главное – он мой друг. Не могу же я его бросить.

– А если он не Мессия? Что, если вы найдете этих своих волхвов и они тебе скажут, что никакой он не особенный, а просто обычный парнишка?

– Ну, в таком случае ведь я ему там еще сильнее понадоблюсь, правда?

Отец рассмеялся:

– Да уж наверняка. Главное – возвращайся, Левий, и не забудь привести обратно своего друга Мессию. Теперь на Песах придется три места за столом оставлять. Одно для Илии, одно для моего потерянного сына, и одно – для его кореша Мессии.

– Только не сажай Джоша рядом с Илией. Если эти парни заведутся на религию, никому от них покоя не будет.

И случилось так, что лишь за четыре дня до свадьбы Мэгги мы Джошем смирились с тем, что одному из нас придется сказать ей: мы уходим. Спорили мы весь день, но выпало мне. Я видел, как Джошуа давил в себе такие страхи, что и взрослый вряд ли выдержит, но нести плохую новость Мэгги было ему не под силу. Я взял эту задачу на себя и притом постарался, чтобы у Джоша сохранились остатки достоинства: