Текст книги "Дань с жемчужных островов"

Автор книги: Кристина Стайл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Глава X

Проводив Амарис, глаза которой горели от радости и возбуждения, в свою каюту, Конан вернулся на палубу. Труп Дингира без особых церемоний сбросили за борт, даже не вспомнив о полагающейся тризне по покойнику, столы мгновенно убрали, и пираты образовали круг, освободив в середине место для сражающихся.

– Это Шамар, – сказал киммерийцу Хордиз, указывая на человека, стоявшего в центре круга. Многочисленные шрамы, располосовавшие лицо Шамара, мешали определить иго возраст, но, судя по всему, он был старше всех собравшихся. – Шамар будет судить поединок, – пояснил Хордиз. – Мы все доверяем ему. – Остальные одобрительно ни гудели, подтверждая слова Хордиза.

– Бой должен быть честным, – заговорил Шамар. – И условия равные. Ты владеешь мечом? – Конан усмехнулся. – Хорошо, – кивнул старик. – А кинжалом? – Киммериец усмехнулся еще раз и пожал плечами, – Значит, будете драться на мечах и кинжалах. До смертельного исхода. Оставшийся в живых возглавит команду. Первым против тебя выйдет… – Шамар задумался, переводя взгляд с Хордиза на Мунвика, – Хордиз, – провозгласил он и отступил и ряды зрителей.

Конан выхватил меч и замер, ожидая первого шага противника. Молодой и крепкий, пират вряд ли уступал в силе варвару, но опыта, пожалуй, у него было меньше. Он сделал резкий выпад, и киммериец без труда отразил удар.

Хордиз не остановился на этом, и его меч сверкнул перед самым лицом Конана. Поняв, что несколько ошибся, определяя опытность соперника, тот начал драться всерьез. Клинки замелькали с такой скоростью, что, казалось, сражающихся окружило облако из ослепительно ярких искр, металл звонко ударялся о металл, но ни Конан, ни Хордиз пока не получили ни царапины.

Наконец пират изловчился, и на обнаженном плече киммерийца проступила багровая полоса. Зрители радостно завопили:

– Давай, малыш! Так его! Нам чужаков не надо! Разделай его, как свиную тушу!

Стиснув зубы, Конан бросился на противника и сильным ударом выбил из его рук меч. Со скоростью молнии Хордиз выхватил кинжал, однако оружие варвара, мягко войдя в грудь туранца, уже показалось у него из спины.

– Проклятие… – успел выговорить Хордиз, но из уголка его губ быстро побежала тоненькая струйка крови, и он затих.

– Готов, – мрачно проговорил Шамар, склонившись над поверженным. – Ловко ты его, – поднял он глаза на киммерийца.

– Посмотрим, что у тебя получится со мной, – злобно прорычал Мунвик, выходя в середину круга, – Хордиз был мальчишкой, с ним бы и женщина могла справиться.

– Нет ничего проще, как поносить мертвеца, – ухмыльнулся Конан. – Для этого не нужно ни ума, ни храбрости.

– Так ты называешь меня трусом? – взревел Мунвик и ринулся на варвара.

Закипел бой. Ярость застилала глаза Мунвика, и он несколько раз ошибался, расплачиваясь за свои ошибки многочисленными ранами, но стойко держался на ногах, наносил ответные удары, и они неоднократно попадали в цель. Кровь струилась по обнаженным до пояса телам, злобное рычание вырывалось из глоток противников, и они стоили друг друга, и потому драка продолжалась. Пираты вопили и улюлюкали, появились даже хитрецы, которые начали делать ставки на победителя, вспыхивали ссоры и мелкие стычки, а Конан с Мунвиком по-прежнему противостояли друг другу, и ни один не собирался уступать.

Наконец ловким ударом киммериец нанес пирату глубокую рану, тот выронил кинжал, схватился рукой за бок, не удержался на ногах и повалился навзничь. Конан прыгнул к нему и приставил к горлу соперника острие меча. Зрители замерли.

– Ты оказался более удачливым, – прохрипел Мунвик. – Что же ты медлишь?

– Не в моих привычках бить лежачего, – спокойно ответил варвар и сделал шаг в сторону. – Поднимайся. Наш спор еще не окончен.

Мунвик попытался встать, но силы изменили ему. Стоило пирату приподняться на локте, как он снова рухнул на палубу.

– Добей его! – крикнул кто-то из толпы.

Конан окинул тяжелым взглядом зрителей и молча убрал меч в ножны. Затем он подошел к Мунвику и протянул ему руку:

– Вставай. Хочу кое-что предложить тебе.

Пират с трудом поднялся и вопросительно взглянул на киммерийца. Тот помог недавнему противнику сесть, устроился напротив него и сказал:

– Мне понравилось, как ты дерешься. В тебе есть ярость, упорство и ловкость. Кроме того, ты горд. Такие люди мне по душе. Знаешь, я подумал, на кой ляд мне этот «Глаз Моргала»? Пиратствовать я не собираюсь. Мне неплохо платит Илдиз, а к тому же я давал клятву верности, и не и моих правилах нарушать слово. Давай поделимся. Я отдам тебе галеру, а себе оставлю парусник. Мне нужно несколько опытных матросов, чтобы довести корабль до Аграпура. Всем, кто останется со мной, обещаю по прибытии в Туран либо службу у Илдиза, либо полную свободу. И в любом случае – щедрую награду. Но слушаться меня должны беспрекословно.

По толпе пиратов пробежал рокот. Вдруг вперед шагнул совсем молодой туранец, почти юноша.

– Меня зовут Балаль. Я останусь на паруснике.

– И я! И я! – послышались голоса, и один за другим к Конану подошли человек двадцать.

– Хорошо, – кивнул варвар. – Остальные должны прямо сейчас вернуться на галеру. Можете взять лодки.

Когда последний пират покинул борт «Длани Митры» и галера начала быстро отдаляться от парусника, Конан распорядился:

– Всем по местам! А я отправляюсь спать.

Он, конечно, не собирался спать в эту ночь, ибо было бы смешно слепо доверять совершенно незнакомым людям, но страстно желал хоть на миг расслабиться. Поэтому, войдя в свою каюту, он не стал закрывать дверь и, отвечая на вопросы Амарис, которая в волнении ждала его, время от времени поглядывал на палубу, чтобы удостовериться, что корабль ложится на правильный курс.

Убедившись, что его новая команда не собирается бунтовать, Конан наконец мог сосредоточить свое внимание на женщине.

– Ты была великолепна, – улыбнулся он. – Правда, сомневаюсь, что ласки Дингира пришлись тебе по душе.

– Он сполна расплатился за каждый поцелуй! – вспыхнула она. – Жаль только, Корди прикончил его одним ударом и не дал помучиться.

– Корди? – переспросил Конан. – Это который?

– Самый молодой и крупный, – пояснила Амарис. – Совершенно черный.

– И в честь кого он назван? – поинтересовался киммериец.

Щеки Амарис залил ярко-красный румянец, потом кропи резко отхлынула, и лицо женщины стало таким белым, словно ее кожи никогда не касалось солнце.

– Ты обратил внимание… – начала она.

– …Что клички твоих любимых собак начинаются о тех же букв, что и имена твоих покойных мужей, – продолжил Конан, пристально глядя ей в глаза.

– Да, я назвала собак в память о тех, кого любила, – отвела взгляд Амарис.

– И все?

– И все, – твердо ответила она. – А чего ты еще ожидал?

– Не знаю, – пожал плечами варвар. – Я думал, тебе есть что рассказать мне.

– Разве что о Кави, – улыбнулась Амарис. – О моем последнем муже.

– Предпоследнем, – поправил ее Конан.

– Не напоминай мне об этой мерзости, – рассердилась Амарис. – Я сделала это, чтобы спасти наши жизни.

– Не надо злиться, – мягко положил свою ладонь на ее руку Конан. – Лучше поговорим о твоем Кави, если это воспоминание более приятно тебе. Кто он был?

– Дарфарец.

– Дарфарец?! – подпрыгнул варвар. – Людоед?!

Амарис кивнула.

– Кажется, это будет увлекательнейшая история, – оживился киммериец.

– Суди сам, – ответила женщина и начала рассказывать

* * *

Серый сумрак опустился на землю, и лес, радостный, зеленый, полный птичьего гомона и визгов вечно дерущихся обезьян, потемнел и затих. Где-то далеко в пышных кронах прошелестел ветер, и деревья отозвались глухим шелестом. Наступила тишина, которую лишь изредка пропиливал резкий крик ночного хищника или сонный зов птицы, и только очень чуткое ухо могло уловить тихий шорох, легкое шлепанье босых ног и глубокий вздох человека, скинувшего тяжелую ношу.

Высокий, стройный темнокожий юноша осторожно положил на влажный мох убитую антилопу, присел на корточки и, зачерпнув ладонью немного воды из мелкого ручки, обтер ею лицо. Затем он снова погрузил руки в воду, набрал полные пригоршни, сделал несколько жадных глотков и заулыбался, обнажив в улыбке остро заточенные белоснежные зубы. До его деревни оставалось всего несколько полетов стрелы, и скоро он будет дома. Охота оказалась удачной. Мяса крупной антилопы хватит его семье на пять-шесть дней, а то его родители, хоть и опасались гнева Йога, уже начали подумывать, не начать ли собирать и есть плоды. Виданное ли это дело – уподобляться безмозглым тварям и жевать всякую дрянь, растущую на деревьях или земле! Нет! Только мясо!

Охотник снова улыбнулся, поднял с земли свою увесистую ношу и, распрямив плечи, направился к деревне. Когда до нее оставалось не более одного полета стрелы и дм серые сумерки не могли спрятать четко вырисовывающиеся на другой стороне ручья хижины, юноша снова остановился и прислушался. Как странно! Почему не слышно детских голосов? Почему не горят костры? Юноша издал боевой клич своего племени, но никто не отозвался. Удивившись еще больше, он, передернув плечами, поправил ношу и чуть ли не бегом припустил к своему дому.

Стоило ему перейти ручей, как страшная картина предстала перед его глазами: полуразрушенные хижины, затон тайные костры, тела убитых. Бросив антилопу на землю, охотник кинулся к людям. Он всматривался в застывшие, лица тех, кто лежал на спине, переворачивал упавших ничком, тщетно пытаясь отыскать хоть кого-нибудь, в ком еще теплилась жизнь. Наконец ему повезло. Услышав приглушенный стон, юноша побежал туда. Возле обрушившейся стены его родного дома на сорванном и смятом пологе лежал брат юноши, Нунду. Голова его была проломлена, руки и ноги неестественно вывернуты, но Ворота в Страну Теней для него еще не открылись.

Охотник опустился на колени возле брата, немного приподнял его голову, и Нунду открыл глаза.

– Кави… – еле слышно прошептал он, – Как хорошо, что ты ушел еще утром…

– Что здесь произошло? – вскричал Кави. – Ты можешь говорить?

Нунду слабо кивнул и начал рассказывать.

– Дети Сета…

– Стигийцы? – перебил его Кави. – Охотники за рабами?

– Они, – подтвердил Нунду худшие опасения брата. – Но дай мне договорить… Иначе не успею… Лулаба удачно охотился. Дал нам мяса. Мать позвала есть. Я не успел проглотить и кусочка… Их было очень много. Жрец Йога бил в барабан, но мы не успели сплотиться… – Голос Нунду то креп и звучал громко, то резко понижался до тихого шепота. Иногда он надолго замолкал, собирая силы для рассказа. – Я задушил двоих. Одному сломал шею… Кто-то ударил меня мечом по голове… Я упал. Они прыгали на моем теле… Дрались все, даже женщины. Крики… О, как они кричали…

– Где мать, отец и маленькая Хатонга? – спросил Кави.

– Мать в Стране Теней. Отца и Хатонгу увели, – после недолгого молчания ответил Нунду. – Иди за ними. Помоги им бежать. Ты успеешь…

– Я не могу оставить тебя, брат, – нахмурился Кави.

– Ворота уже открылись, я слышу, как они скрипят, – слабо улыбнулся Нунду. – Уходи.

– Нет, – покачал головой юноша. – Если тебе суждено пройти через Ворота в Страну Теней, я провожу тебя до них. Об отце и Хатонге не беспокойся. Если они живы, я сделаю все, чтобы они были свободны.

Нунду ничего не ответил и лишь слабо пожал руку брата. До рассвета он не проронил больше ни слова, только тихие стоны изредка вырывались из его груди. Когда первые лучи утреннего солнца позолотили верхушки деревьев, Нунду отправился в последний путь. Кави закрыл его глаза, отнес тело в середину деревни, туда же стащил трупы соседей, сложил погребальный костер и поджег. Конечно, эти похороны не походили на обычный ритуал его племени, но у Кави не было ни времени, ни сил, а главное – стигийцы увели с собой жреца Йога, и некому было обратиться к божеству с нужными словами.

Страна Теней приняла новых обитателей. Во всяком случае, Кави очень на это надеялся. Он поднялся с колен и огляделся по сторонам. Справа посредине пепелища, оставшегося от хижины, где обитал жрец, возвышался обгоревший идол Йога. Кави подошел к нему, зачем-то потрогал божество рукой, затем отыскал брошенную накануне антилопу, вырезал из нее кусок мякоти и бросил его И ногам божества.

– Прости меня, великий, – сказал он. – Я не могу сейчас принести тебе человеческую жертву, но обещаю вернуться и повесить тебе на шею ожерелье из ушей стигийцев, которых буду убивать в твою честь.

Последний раз взглянув на то, что осталось от его деревни, словно давая себе клятву никогда не забыть горе, причиненное ему стигийскими работорговцами, Кави решительно зашагал туда, где за ручьем, прикрытым узенькой полоской утреннего тумана, начинался лес. Юноша был высок, ладно сложен и на первый взгляд казался хрупким, но напрягающиеся при ходьбе мускулы выдавали большую силу. На его длинной шее висел кожаный мешочек, медный браслет в виде тонкой змейки плотно охватывал левую руку чуть ниже локтя, темно-каштановые волосы, обмазанные глиной, были уложены в высокую островерхую прическу, с которой сбоку свисали три обезьяньих хвоста. На лбу Кави виднелись три тонких шрама, расположенных один под другим – знак его племени, а большие карие глаза горели злым, диким огнем. Из-за этого взгляда, а также благодаря плавной, почти неслышной походке юноша походил на хищного зверя, преследующего добычу.

Перейдя ручей, юноша на мгновение замер, прислушиваясь и ловя широкими ноздрями влажный воздух, а затем ловко проскользнул сквозь зеленую стену, образованную переплетенными лианами, и шагнул в лес. Его обдало душным воздухом, наполненным запахами тления. Словно выточенные из серо-зеленого камня, стояли гигантские деревья, обвитые лианами, которые, как живые существа, упрямо тянулись наверх, к свету, а оттуда снова спускались вниз. Изредка попадались одинокие кусты, а высоко-высоко, почти под самыми облаками, кроны деревьев сплетались в плотный свод, почти не пропускавший ни света, ни свежего воздуха. Где-то наверху шла жизнь: пронзительно кричали обезьяны, звонкими голосами перекликались птицы, а тут, у подножия лесных исполинов, царили темнота и безмолвие, и только полчища злобных, пребольно кусающихся насекомых копошились в трухлявых пнях, прелых листьях, на земле и под ней.

Кави, выросший в джунглях и никогда не покидавший их, не боялся ни мрака, ни тишины. Наоборот, сейчас они и его друзьями. Как будто превратившись в собственную тень, скользил он вперед, высматривая и вынюхивая след врага, легко и ловко переходил небольшие болотца, от которых отвратительно несло гнилью, перепрыгивал медленно текущие ручейки, смело перешагивал упавшие стволы, которые, стоило их слегка задеть, рассыпались в мельчайшую пыль.

Вот он резко остановился и замер, понюхал воздух и вдруг, собравшись в тугой комок, отпрыгнул в заросли кустарника, затаился там, а чуть позже тихонько раздвинул ветви и осторожно выглянул. Его внимательному взору предстала небольшая прогалина. Помятая трава, не успевшая выпрямиться, черные кострища, от которых тянулись тонкие, прерывающиеся струйки дыма, подсказали юноше, что еще совсем недавно тут были люди. Конечно, большой отряд, отягощенный к тому же пленниками, которые не спешат попасть на невольничий рынок, идет гораздо медленнее, чем одинокий охотник, одержимый жаждой мести. Еще немного – и Кави догонит ненавистных стигийцев.

Почти сразу за прогалиной шла довольно широкая тропа, постепенно переходившая в дорогу, которая вела из Дарфара в Стигию, проходя неподалеку от города Сухмета, что стоял у самой границы. Пленников, несомненно, вели туда, и юноша заторопился: надо настигнуть отряд, пока он еще не покинул джунгли. Осторожно, не производя ни малейшего шума, Кави вышел из укрывавшего его мрака на освещенную солнцем тропу и радостно вскрикнул, увидев четкие отпечатки ног: обутых – охотников за рабами и босых – его соплеменников.

Солнце уже добралось почти до середины небосвода, когда до чутких ушей юноши донеслись звуки человеческих голосов. Он мгновенно отпрыгнул в сторону и нырнул в лес. Словно гибкая, бесшумная змея – даже не змея, а ее тень, – скользил он теперь вдоль дороги, пробираясь через густые заросли и лабиринты толстых корней, легко перескакивая через лежащие стволы и узкие ручьи. Разноголосая болтовня, смех, громкие выкрики на чужом языке, вполне понятном Кави, бряцание мечей, топот ног доносились с тропы – стигийцы нагло шли вперед, но опасаясь преследования.

Юноша пробрался к самой кромке дороги и начал вглядываться в лица врагов, выбирая первую жертву. Вот он! Тело Кави напряглось, как у готового к прыжку тигра, мускулы на руках, сжавшихся в кулаки, вздулись буграми, остро заточенные зубы оскалились в страшной улыбке, когда юноша увидел, как рослый стигиец грубо толкнул в спину замешкавшегося отца Кави, и заорал:

– Пошевеливайся, гнусный потрошитель человеческих тел! Не пить тебе больше людской крови!

«Как это не пить?!» – взбунтовалась душа Кави. Великий Йог сурово наказывает тех, кто не отведал человеческой плоти хотя бы раз в тридцать дней! Такой дарфарец становится нечистым, и даже Страна Теней не примет его. Мало того, что эти грязные стигийцы лишают его сородичей свободы, они еще навлекают на них гнев Йога! Может, они к тому же хотят заставить дарфарцев есть хлеб и овощи? Кави был готов зубами вцепиться в глотку врага, но и место, и время для этого не подходили. Он снова углубился в лес, упорно преследуя отряд и выжидая, когда сумеет начать мстить.

День подходил к концу, и предводитель отряда приказал останавливаться на ночлег. Присмотрев подходящую лужайку, стигийцы быстро установили две походные палатки, разместили пленников между ними, развели костры. Из куста, растущего неподалеку от одной из палаток, преследователь наблюдал за всем, что происходило в лагере. Когда тени от окружавших лужайку деревьев окутали лагерь темно-зеленой мглой, Кави выбрался из своего убежища и отполз в лес, а затем начал кругами обходить лужайку. Ми одной ветки, ни одного высокого стебля не задело его гибкое тело, ни один сучок не хрустнул под босыми ступнями, никому в голову не пришло, что за каждым движением недругов следят внимательные глаза, в которых горит дикий огонь. Кави дрожал от нетерпения, но выйти из леса но мог, и ему оставалось лишь ждать, когда первая жертва ступит на его территорию.

Вдруг он остановился и замер, приникнув к толстому шероховатому стволу. От костра, горевшего ровным, неярким светом, поднялся один из стигийцев, как раз тот, которого Кави присмотрел еще по дороге, и, распутывая на ходу завязки широких штанов, быстро направился к лесу, совершенно не ожидая, что за высоким кустом его подстерегает смерть. Не успел он и глазом моргнуть, как темнокожая рука с быстротой атакующей змеи метнулась из-за ветвей. Приглушенный хрип, тихий треск ломающихся шейных позвонков – и к ногам дарфарца упало тело врага. С глухим урчанием Кави вонзил острые зубы в теплую плоть, с наслаждением вырвал кусок и проглотил. Две гонкие струйки крови потекли из уголков рта и закапали ид обнаженную грудь. Затем юноша ощупал жертву, вытащил у нее из-за пояса кинжал и отрезал ухо.

– Великий Йог, – прошептал он. – Это первое для твоего ожерелья. За мою мать.

Кави аккуратно развязал ремешок, стягивавший мешочек, который висел у него на шее, и положил туда ухо. Затем он внимательно осмотрел острый клинок, обтер его о штаны стигийца, снял с мертвого ножны и привесил их к своему поясу. Дарфарцы обычно не использовали ни мечей, ни кинжалов для жертвоприношения, и жертва, которой были нанесены ножевые раны, считалась испорченной, однако справиться с целым отрядом врагов, будучи совершенно безоружным, Кави не мог. К тому же сейчас он более горел жаждой мести, чем желанием услужить Йогу. Великий бог простит его, когда юноша принесет обещанное ожерелье из ушей охотников за рабами.

Оглядевшись по сторонам, Кави поднял тело и, пригибаясь под тяжестью ноши, потащил его в лес, где спрятал под круто изгибавшимися корнями ветвистого дерева. Затем он снова вернулся к лагерю и опять принялся описывать круги, поджидая следующего стигийца. То и дело он останавливался и замирал, но возможные жертвы, словно чуя опасность, не углублялись в заросли.

Непроглядная ночь медленно опустилась на землю, и огонь костра показался затаившемуся дарфарцу ослепительно ярким. Он отвел глаза, чтобы они не привыкали к свету и по-прежнему хорошо видели в темноте. Со стороны лагеря послышался шум и кто-то крикнул:

– Ахон, ты что, весь на дерьмо изошел? Где ты шляешься, придурок?

Чуть позже послышался другой голос:

– Ахон! Ахон, дружище, отзовись! Давно пора возвращаться!

– Поищите в чаще вашего Ахона, – буркнул под нос Кави. – Хороший приятель у вас был, жирный и сладкий. Поторопитесь. Я бы с удовольствием поужинал еще раз.

Несколько факелов ярко вспыхнули в непроглядной тьме, и трое стигийцев понесли их в лес, ступая медленно и осторожно, вздрагивая от каждого шороха. Войдя в лес, факельщики разбрелись в разные стороны, то зовя Ахона, то окликая друг друга, постоянно оглядываясь. Однако никто даже не заметил, как черная тень, отделившись от толстого ствола, скользнула вслед за одним из них. Факельщик остановился, повел рукой в разные стороны, разгоняя темноту, и крикнул:

– Эй!..

Что он хотел сказать дальше, так и осталось неизвестным, потому что из-за его спины вылетела стальная молния, и острое лезвие полоснуло по шее, едва не отделив голову от туловища. Стигиец тяжело грохнулся на землю, уронил факел, и тот, попав в неглубокую лужицу, зашипел и погас. Остры зубы с восторгом несколько раз вгрызлись в мягкое тело послышалось смачное чавканье, затем снова блеснул нож, Кави бережно уложил в мешочек второе ухо.

– Это за мой разрушенный дом, – сказал он и двинулся в чащу.

Смертоносным призраком скользил он вперед, остановился, растаял в густых зарослях лиан, появился с другой стороны, неслышно упал на землю и вдруг прыгнул, опрокинув на прелые листья еще одного факельщика. Тот не успел даже понять, что происходит, как его душа отлетела на встречу с Великим Змеем.

– За мою деревню, – провозгласил Кави, пряча в мешок третье ухо. – Затем он нагнулся, откусил кусок плоти моей жертвы и тут же выплюнул: – Фу, провонял потом насквозь, тебя даже есть противно.

Оставшиеся в живых еще недолго бродили по темной чаще. Голоса их, окликавшие исчезнувших спутников, звучали все более нерешительно, в них явно слышался страх, и вскоре подрагивавшие огоньки двинулись обратно к лагерю. Там поднялась страшная суматоха, послышались крики, топот ног, зажглись новые костры. С кривой усмешкой наблюдал Кави за этой суетой, твердо зная, что, стоит кому-нибудь хоть немного углубиться в чащу, он оттуда не вернется. Стигийцы выставили охрану, и лагерь замер до утра, словно охотники за рабами боялись неосторожным словом или резким движением привлечь затаившуюся в дремучих зарослях смерть.

Лагерь снова ожил лишь тогда, когда яркие солнечные лучи осветили все вокруг, прогнав тени даже из самых удаленных уголков. Посовещавшись, стигийцы по двое прочесали лес возле лужайки, отыскали пропавших ночью и вынесли их из зарослей.

– Это дарфарцы, – без малейшего сомнения в голосе заявил старший. – Кто знает, сколько их прячется в лесах. Вряд ли много, иначе они приготовили бы себе лакомство из наших печенок уже сегодня ночью. Но сколько бы их ни было, мы не можем противостоять им. Джунгли – их дом. Если хотим выжить и добраться до Стигии, надо поторопиться. До границы совсем недалеко. Пойдем без остановок – ночевать будем на родной земле.

Кави, прекрасно слышавший каждое слово, усмехнулся и поспешил вслед за отрядом. Если то, что говорил предводитель работорговцев, правда, то надежда освободить соплеменников с каждой минутой становилась все слабее.

Приближался вечер, когда нервы молодого людоеда не выдержали. Еще бы, за целый день ему не удалось увеличить ожерелье для Йога и съесть хотя бы крошечный кусочек мяса. Стигийцы почти бежали по пустынной дороге, не позволяя никому сходить с нее, и тычками подгоняли измученных дарфарцев. Работорговцев в скором времени ожидали надежные родные стены, а их пленников – позорное существование до конца дней, после которого им на всегда будет закрыт путь в Страну Теней, и их неприкаянные души начнут скитаться по джунглям, наводя ужас на соплеменников.

Издав утробный рык, а вслед за ним – боевой клич, Кави выпрыгнул на дорогу, обогнав отряд на несколько шагов. Полуголый, окровавленный, оскаливший острые зубы в страшной усмешке, он был настолько ужасен, что в первый миг его враги испугались. Но, видя, что больше их никто не преследует, бросились на дарфарца. Он отбившись руками и ногами, вырывал зубами куски плоти, наносим кинжалом глубокие раны, но он был один, а врагов много Его соплеменники, связанные прочными веревками, помочь ему ничем не могли.

Кави схватили и долго, с упоением топтали ногами. Только бурлящие в его теле молодые силы да ярость оттого, что так и не сумел ничего сделать для своих собратьев, помогли ему выжить. Избитого, грязного, с ног до головы выпачканного своей и чужой кровью дарфарца подняли ни ноги и подвели к предводителю стигийцев. Тот долго смотрел на новую добычу холодными, полными злобы глазами, а потом проговорил:

– Хорош! За тебя хорошо заплатят в Птейоне или Луксуре. Не надейся, на рынок в Сухмете я тебя не выведу, Это слишком близко от Дарфара. – Затем он повернулся к своим спутникам и приказал: – В колодки его! А то больно шустрый. И не спускайте с него глаз, такой, как он, и с колодками удрать может.

Два человека держали Кави, еще двое подняли его руки над головой, свели их вместе и соединили запястья странным деревянным приспособлением. Дарфарец попытался согнуть руки в локтях и положить их на голову, но острая боль пронзила его тело: два острых угла колодок впились в запястья с такой силой, что, казалось, кисти вот-вот отвалятся. Охотник за рабами, надевавший на юношу колодки, злобно усмехнулся и толкнул Кави к пленникам. На щиколотки ему надели веревочные петли, затянули их, связали между собой и прикрепили к общей веревке, соединявшей такие же петли на ногах всех пойманных дарфарцев. Отряд двинулся дальше, и, когда уже совсем стемнело, пересек границу Стигии.

В Сухмете пленников отвязали друг от друга, не сняв, однако, с ног каждого веревок, и затолкали в крошечное, очень тесное помещение, вплотную примыкавшее к дому предводителя отряда охотников за рабами. Кави освободили от колодок, но, памятуя о его исключительной опасности, им одеревеневшие руки юноши надели металлические браслеты, скрепленные толстой цепью. Впрочем, все эти предосторожности вряд ли были уместны, ибо заточенные зубы всюду сразу выдавали дарфарцев, а в Стигии они появлялись только в качестве рабов, граница же близ Дарфара хорошо охранялась, так что бежать пленникам было некуда.

Новый хозяин, окинув измученных и до смерти перепуганных людей долгим, изучающим взглядом, приказал одному из слуг:

– Накормить, дать воды для питья и умывания. А то на рынке за них и медной монеты получить не удастся. Пусть слегка окрепнут. – Затем он повернулся к дарфарцам: – Меня зовут Аркон. Отныне вы принадлежите мне, и я решаю, жить вам или умереть.

С этими словами он вышел, а расторопный слуга поспешил выполнить приказание господина. Большой жбан с водой пленники встретили гулом одобрения, а вот к еде никто не притронулся, ибо хлеб и некое подобие каши из неизвестной дарфарцам крупы были для них страшнее яда: грозный Йог немилосердно наказывал тех, кто осмеливался есть что бы то ни было, кроме мяса. Ни уговоры, ни побои, ни угроза расправы не подействовали ни на кого из них, и в конце концов раздосадованный хозяин распорядился принести пленникам вожделенную пищу. Конечно, хорошего мяса им не досталось, но и требуха вызвала восторг у изголодавшихся людей.

Вскоре, слегка насытившись, все улеглись спать, а Кави еще долго шептался со своей сестрой Хатонгой, но маленькая девочка только упрямо качала головой в ответ на все его уговоры.

– Ну почему? – рассердившись в конце концов, чуть не выкрикнул Кави. – Неужели тебе нравится этот вонючий дом и мерзкая еда?

– Кому это может понравиться? – пожала плечами Хатонга.

– Так давай убежим! Мы сумеем. Я помогу тебе, – снова начал уговаривать сестру юноша.

– Нет, – опять закачала головой Хатонга. – Куда мы пойдем? Деревни нашей больше нету, – начала она перечислять, загибая пальцы, – родители мертвы, все сородичи здесь, другое племя может не принять нас. И как мы будем жить?

– Мы будем жить на свободе. Я умею охотиться. Построим заново наш дом… – Он замолчал, вдруг поняв, насколько неубедительно все это звучит для ребенка, не ведавшего до сих пор никаких забот, – А может, – добавил он, подумав, – соседнее племя и не прогонит нас. Мы ведь никогда не враждовали.

– А чьего жреца мы съели на прошлом празднике Йога? – сощурившись, взглянула на него сестра.

– Тогда найдем незнакомое племя. У них не будет с нами счетов.

– Не будет, – согласилась Хатонга, с самого раннего детства отличавшаяся рассудительностью. – Зачем незнакомым людям сводить с нами счеты? Они нас просто съедят.

Кави не мог не согласиться с тем, что она права. Дарфарские племена были сильно разобщены, и на соседей, как правило, смотрели как на будущие жертвы Йогу и угощение к пиршественному столу. Кому нужны двое, оставшиеся без крова и родственников? Их, конечно, примут, будут хорошо кормить и оберегать, но только до очередного праздника, посвященного кровожадному божеству. А потом, оглушив ударом дубины по голове, их бросят в яму, где стоит жертвенный огонь, затем, слегка поджарив, вынут тела, поднесут Йогу крошечный кусочек, а остальное с удовольствием съедят сами. Проклятые стигийцы навсегда закрыли им путь на родину!

Хатонга, которой надоели пустые разговоры, свернулась клубочком и заснула, положив брату на коле растрепанную голову, а Кави еще долго сидел, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к ночным шорохам, и напряженно думал. В конце концов, немало дарфарцев живет в чужих краях. Говорят, они даже объединяются в общины и исправно служат своему богу. Во всяком случае, из отрывочных разговоров стигийцев он понял, что с дарфарцами считаются, хоть и боятся и ненавидят их. А как же данное Йогу обещание вернуться и преподнести ожерелье из ушей врагов? Но ведь он, Кави, еще жив, а значит, сумеет собрать обещанную жертву. Надеть ожерелье можно и на другого идола, ведь бог один, только изображений у него множество… Юноша тяжело вздохнул. Пожалуй, Хатонга поступает мудро, отказываясь бежать. Что ж, попробует и он не горячиться, подождать и посмотреть, как все сложится дальше. Плох тот охотник, который не умеет сидеть в засаде.