Текст книги "Дань с жемчужных островов"

Автор книги: Кристина Стайл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

В конце концов художник решил, что пора изготовить первого идола, чтобы не вызывать подозрений у чилана Тукура, который в отличие от недалеких Вукуба, Цииса и Пакама был человеком неглупым и достаточно проницательным. Отыскав в половине дня пути от Акстары прекрасный белый камень, который, будучи вполне прочным, прекрасно поддавался обработке, Балаи вырезал первую статуэтку и торжественно вручил ее Тукуру. Тот долго держал маленького идола на ладони и, затаив дыхание, вглядывался в безобразное лицо Нацамны. Затем чилан глубоко вздохнул и поднял глаза на художника.

– Ты совершил чудо, – дрогнувшим голосом произнес жрец. – Сам Владыка неба и солнца коснулся твоих рук. Когда ты уйдешь к нему, я с удовольствием съем твой палец, и частичка божественного дара перейдет ко мне.

– Буду рад услужить тебе, – с полупоклоном ответил Балаи.

– У тебя есть какие-нибудь просьбы? – расщедрился довольный Тукур. – Я готов выслушать их.

– Что мне еще может быть нужно? – опустив глаза, чтобы жрец не увидел, как они заблестели, ответил Балаи. – Разве что одно…

– Говори, – велел жрец.

– Я трачу много сил. Нельзя ли приносить мне побольше еды? Лучше всего лепешек. И еще мне хотелось бы, у меня всегда была питьевая вода в каком-нибудь сосуде с крышкой.

– Всего-то? – рассмеялся Тукур. – Ты все получишь. Теперь у пленника появилась возможность делать запасы в дорогу. Чем скорее приближался день побега, тем с большим воодушевлением работал Балаи. Утром он в сопровождении накомов отправлялся за камнями, затем сосредоточенно вырезал идолов, радуясь, что богу прислуживает так много жрецов, а ночью старательно пилил и пилил решетку.

Наконец все было готово. Убедившись, что его никто не охраняет (конечно, стражи, как всегда, были на месте, но по заливистому храпу, от которого могли рухнуть стены, не будь они такими прочными, Балаи понял, что сладкие сны охранникам дороже жизни), художник осторожно вынул решетку и выскользнул на улицу. Немного подумав, он вставил решетку на место и замазал распиленные прутья все той же смесью крошек и земли. Оглядевшись по сторонам и никого не увидев, он пустился бегом прочь от Акстары.

Утро застало его уже далеко от города. Беглец обернулся. Погони не было. То ли жрецы еще сладко спали, то ли их сбила с толку неповрежденная решетка и закрытая дверь. В том, что стражники не расскажут, как проспали пленника. Балаи не сомневался. Что ж, боги его земли, похоже, все-таки вспомнили о своем сыне. Знай он, насколько был прав, когда поставил решетку на место, Балаи решил бы, что боги не просто вспомнили о нем, но и осыпали его своими милостями. Никому из жрецов Нацамны не пришло в голову тщательно осмотреть каморку пленника. Когда первое изумление у них прошло, они решили так: дверь заперта, решетка цела, на полу в ряд выложены готовые идолы, а значит, чужак закончил свою работу, и Владыка неба и солнца забрал его к себе. Жаль конечно, что бог не воспользовался для этого их руками, но раз Нацамне так было угодно, кто же станет ему перечить? Поэтому Балаи напрасно боялся погони. Никто и не подумал, что он просто-напросто удрал.

Пять дней пробирался беглец по чужой земле, опасаясь встречи с любым разумным существом. Ему крупно повезло, что кокомы не принесли его в жертву в первый же день и Балаи вполне мог считать, что тот неизвестный мужчина, напитавший кровью своего сердца сурового бога Нацамну, спас ему жизнь, подарив отсрочку. Как знать, может, и соседству с Акстарой обитают еще какие-нибудь люди, от которых улизнуть не удастся. Теперь, когда Балаи вновь обрел свободу, он просто не пережил бы нового заточения.

Казалось, сами боги вливали в него силы, и он упрямо шел вперед, к горам, и чем ближе к ним подходил, том сильнее в его сердце разгоралась надежда на возвращение домой. Будь на его месте более опытный путешественник, его, возможно, остановили бы трудности, поджидавшие неподготовленного путника в горах. Но Балаи даже не представлял, что это такое – восхождение на крутую, и неприступную вершину, и потому, наверное, удача улыбнулась ему.

Когда измученный до полусмерти, израненный об острые камни, едва державшийся на слабых от усталости ногах он достиг плато, раскинувшегося высоко над землей, его глазам предстала удивительная картина. Посредине плато, ослепительно блестя под лучами солнца, лениво шевелило темно-синими водами бескрайнее озеро. Но не оно поразило путника, а то, что вдали от берега он заметил постоянно перемещавшийся водоворот, который то стремительно закручивался широкой спиралью, то вдруг разглаживался и пропадал, словно в синей бездне приоткрывалась и снова захлопывалась дверь.

Долго сидел Балаи на берегу озера, как зачарованный глядя на причудливую игру водной глади, пока наконец не решил, что отдохнет тут немного, искупается, доест последнюю лепешку, а потом двинется дальше, туда, где вершина, покрытая ослепительно белым снегом, уходила за облака. Не снимая одежды, превратившейся за время трудного хождения в жалкие лохмотья, он вошел в воду, оказавшуюся на удивление не слишком холодной, и медленно поплыл, полностью доверившись ласковым языкам, которые мягко слизывали с изнуренного тела усталость. Вода качала и убаюкивала, снимала боль, потихоньку возвращая силы. Балаи настолько расслабился, что не заметил, как приблизился к очередному водовороту слишком близко. Он сделал слабую попытку вернуться к берегу, но стихия подхватила его, несколько раз перевернула и бросила головой вниз в разверзшуюся воронку.

Художник почувствовал, как его с бешеной скоростью несет вниз, потом наверх, начинает кидать из стороны в сторону, снова тянет вниз и опять подбрасывает неведомая сила. Он еще успел удивиться, что воздух в легких почему-то еще не кончился, как невидимая гигантская рука толкнула его в спину, он ударился обо что-то головой и потерял сознание.

Сколько длилось беспамятство, Балаи не знал. Когда он открыл глаза, его избитое тело стремительно несла вниз горная река, которая падала из огромной пещеры, темневшей на почти отвесной скале. То тут, то там из-под воды выглядывали острые камни, но поток ловко обходил их, и хотя смерть ежесекундно заглядывала Балаи в глаза, он все еще оставался жив. «О, Митра всемогущий, Эрлик справедливый, – пронеслось в мозгу художника, – куда я попал? Что это за река и куда ее воды вынесут меня?» Но боги молчали, не торопясь вызволять из беды своего не слишком набожного сына.

Поток, непостижимым образом сохранявший Балаи жизнь, постепенно иссякал. Река становилась уже и мельче, обозначилось дно, течение замедлялось и наконец стало таким, что человек вполне смог помериться с ней силами. Собравшись в комок, Балаи оттолкнулся от каменистого дна и выбросил тело на берег. Он сильно ушибся, разодранный бок кровоточил, отбитые ноги болели, но, лежа на плоском камне, теплом от солнечных лучей, худом; счастливо улыбался: он победил стихию или обманул он, неважно, главное – он жив.

Приподнявшись на локте, Балаи взглянул вниз. У подножия горы было совсем недалеко. Он уже мог рассмотреть лежавшую внизу долину, а где-то далеко впереди, едва наметившейся точкой, – какое-то поселение. Он не знал, где находится и что за люди живут в долине, но и остаться среди голых камней, голодный и обессиленный, он не мог. «Будь что будет!» – решил Балаи и, с трудом поднявшись на ноги, побрел навстречу неизвестности.

Дрожавшие от напряжения ноги подкашивались и скользили на мокрых камнях, пальцы с обломанными до крови ногтями, едва уцепившись за какой-нибудь выступ, разжимались, голова гудела и кружилась, но он с упорством, присущим только человеку, бросившему вызов смерти, упорно шел вперед, а когда ноги отказались нести его – полз. Наконец последний камень остался позади, и Балаи, уткнувшись лицом в колючую траву, потерял сознание.

Когда он открыл глаза, над ним, склонившись, стоял какой-то мужчина.

– Где я? – с трудом разлепив запекшиеся от крови губы, спросил Балаи.

– Благодарение Митре, жив! – воскликнул незнакомец, обращаясь к своему спутнику, которого Балаи не сразу заметил.

– Митре? – встрепенулся обрадованный беглец. – Митре? Значит, я дома?

– Ты в Заморе, – пояснил мужчина. – Ты бы лучше помолчал, приятель. И так непонятно, в чем душа держится. Мы с сыном отнесем тебя домой. Жена у меня тоже травы знает – через день бегать будешь.

Несколько дней Балаи прожил в доме крестьянина, который подобрал его у самого подножия горы. То радость от того, что он все-таки выбрался из подземного королевства, то ли забота и внимание, которым его окружили в этом скромном доме, то ли жизненные силы, всегда бурлившие в молодом и крепком теле, а то ли все вместе вскоре помогли ему оказаться на ногах. Он быстро поправлялся, и через пару дней уже вовсю помогал крестьянину по хозяйству. Он мог бы и навсегда остаться здесь, тем более ему это неоднократно предлагали, но Балаи тянуло в родные края, и, окончательно оправившись, он засобирался в путь.

Снабдив его всем необходимым, крестьянин проводил Балаи до Шадизара, который лежал всего в двух третях пути, а уж оттуда добраться до Шандарата оказалось вовсе не сложно.

Какое это было счастье снова видеть родные лица, говорить на своем языке, заниматься любимым делом! Балаи работал не покладая рук, и довольно скоро имя молодого художника, рук которого коснулись Светлые Боги, стало известно далеко за пределами его селения. Появились заказчики, а вслед за этим, естественно, пришел и достаток. Казалось, все складывается хорошо, но душа художника жаждала иного. Ему хотелось создать нечто особое, удивительное, чтобы имя его осталось жить в веках. Он затосковал, начал подолгу пропадать из дома, бродил по окрестностям, часто бывал в Шандарате, часами сидел в гавани, глядя на море, но сердце его не отзывалось на увиденное. Однажды, когда Балаи бродил по городу, пристально вглядываясь в оживленные, задумчивые, радостные, печальные и равнодушные лица и пытаясь отыскать среди них одно-единственное, которое сможет даровать ему вдохновение, ноги как будто сами принесли художника к амфитеатру, где проходили собачьи бои. Заплатив за вход, он прошел внутрь и устроился в первом ряду в ожидании захватывающего зрелища. Начался бой. Красивые сильные тела животных привели Балаи в восторг. Ему захотелось немедленно ринуться в мастерскую и вылепить из податливой глины замершего в сознании победы над противником роскошного зверя. Он уже видел свое будущее творение, как откуда-то издалека донесся окрик, и огромный пес, вильнув хвостом, послушно побежал на зов.

Балаи проводил собаку взглядом, и… Такой красивой женщины ему еще никогда в жизни не приходилось видеть. В ней были и утонченное изящество, и воля, и почти мужская сила. В воображении художника мгновенно нарисовалась будущая скульптура: высокая, стройная женщина смотрит вдаль, положив тонкую и одновременно сильную руку на голову громадного зверя, который, словно крохотный ласковый котенок, льнет к ее ногам. Двух более разных и таких близких по духу существ он и представим, себе не мог.

Балаи решительно поднялся со скамьи и начал пробираться к поразившей его женщине, не обращая внимании на ругань зрителей, которым наступал на ноги. Подойдя к красавице, художник учтиво поклонился:

– Добрый день, прекрасная госпожа. Да пребудет с тобой милость Светлых Богов! Я Балаи, художник. Не сочти за дерзость мои слова и позволь обратиться к тебе с просьбой, хоть я даже не знаю твоего имени.

– Балаи? – улыбнулась женщина. – Я слышала о тебе. Меня зовут Амарис. Что ты от меня хочешь?

– Я задумал великое творение, моя госпожа. Оно останется жить в веках. – Он замолчал, а потом, набрав полную грудь воздуха, решительно продолжил: – Если ты согласишься позировать мне.

– Я? – рассмеялась Амарис и окинула изучающим взглядом статную фигуру привлекательного молодого человека, в глазах которых горело обожание. – Я? – повторила она, – Это интересно. А каким будет это произведение?

Балаи начал взахлеб рассказывать о возникшем только что замысле, и своей горячностью настолько увлек Амарис, что она в конце концов согласилась позировать художнику, поставив лишь одно условие: работать он должен у им дома.

Через несколько дней художник приступил к работе. Долгие часы проводили они с Амарис наедине, и скоро Балаи стало ясно, что эта необыкновенная женщина только красива. Боги наделили ее глубоким умом, железной волей, сильным характером и тонкой душой. Стоит ли удивляться тому, что творец всем сердцем полюбил свою модель и безумно страдал, когда им приходилось разлуки, пусть даже ненадолго. И Амарис было приятно общество этого мужественного и одновременно мягкого и ласкового человека. Она даже начинала грустить, когда думала о том, что работа закончится и Балаи покинет ее дом.

Однажды утром Амарис пришла в устроенную для иконка мастерскую и увидела, что статуя плотно закутана темной тканью, а Балаи сидит у ее ног, прижавшись щекой к своему детищу.

– Что случилось, Балаи? – удивилась Амарис. – Разве мы не будем работать сегодня?

– Нет, – уныло покачал головой художник. – Она готова.

– Так покажи мне ее! – воскликнула Амарис и шагнула к статуе.

– Погоди, – остановил ее Балаи. – Я так вдохновенно работал над этой статуей, что она, мне кажется, вынула из меня душу. Боюсь, я ничего больше не смогу создать. Только ты можешь вернуть мне утраченные силы. Амарис! Моя жизнь – в твоих руках. Прикажи – и я умру.

– Ты разве не хочешь жить? – улыбнулась Амарис.

– Без тебя – нет!

– А почему без меня? Ты ведь можешь и не уходить отсюда.

– О, душа моя, – простонал художник. – Ты выйдешь за меня замуж?

– Да, – кивнула Амарис. – Я так привыкла видеть тебя, говорить с тобой, что мой дом опустеет, если ты покинешь его.

Балаи бросился на колени и начал страстно целовать тонкие пальцы. Амарис мягко высвободила руку, нежно потрепала влюбленного по щеке:

– Покажи мне скорее статую.

– Я сниму с нее покров в день нашей свадьбы, – твердо ответил художник. – Это будет подарок.

В назначенный день в доме Амарис снова собрались гости. На сей раз их было не так много, как на предыдущих свадьбах роковой красавицы, но это не потому, что шандаратская знать стала менее охочей до празднеств и увлекательных зрелищ, просто молодожены решили не устраивать великого пиршества, ибо вдовство прекрасной невесты длилось менее положенного срока.

Статую установили в саду, разрушив специально для нее центральную клумбу, где прежде росли ярко-алые розы. Гости с любопытством поглядывали на высокое изваяние, укутанное в белые шелка, но жених наотрез отказался открыть ее.

– Когда взойдет луна, – сказал он, – я покажу статую Амарис, ибо только благодаря ее красоте мое творение увидело свет. А завтра оно предстанет перед зрителями.

Едва затих стук копыт лошадей, увозивших карсту последнего гостя, Балаи и Амарис вышли в сад. Солнце уж скрылось за горизонтом, и бархатная ночь вступила в свои права. Ночное светило окутало сад бледно-голубым светом, посеребрившим белый шелк, и казалось, изваяние светится изнутри. Художник подошел к нему, ласково погладил мягкие складки и решительно сдернул ткань. Из груди Амарис вырвался вздох восхищения. Прямо перед ней, задумчиво глядя вдаль, стояла мраморная богиня с ее лицом. Точеную фигуру едва прикрывало легкое одеяние, доходившее до середины колен и открывавшее стройные ноги, к которым прижимала массивную голову могучая собака, всем своим видом выражавшая преданность и послушание.

– Ты гений, мой дорогой, – прошептала Амарис. – Нет, ты полубог… Они ведь живые, и эта женщина, и ее пес…

Видимо, так же подумали и сторожевые людоеды всех мастей, выпущенные в сад после того, как гости разъехались по домам. Один из них, черный с извилистой рыжей полосой на морде и груди, глухо зарычал и бросился на каменного противника, осмелившегося приблизиться к хозяйке. Громко вскрикнув, Балаи кинулся наперерез собаке, стремясь закрыть грудью статую. Мускулистое черное тело взметнулось в прыжке, и Балаи, сбитый с ног, ударился головой о постамент. Последнее, что он увидел, были ослепительно белые клыки, приближавшиеся к его лицу…