Текст книги "Дань с жемчужных островов"

Автор книги: Кристина Стайл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Прошли два дня, во время которых Балаи не находил себе места от волнения, и наконец все собрались возле мастерской. Раскопав статую, ее осторожно вынули из ямы и бережно положили на землю. Балаи взял в руки небольшой металлический стержень и слегка ударил по глине. Раздался треск, и по форме во все стороны побежали глубокие трещины, словно она мгновенно покрылась глубокими морщинами. Аккуратно, словно боясь повредить свое детище, Балаи начал снимать отколовшиеся куски. Когда статуя предстала перед зрителями, у всех вырвался общий вздох восхищения. Даже холодный металл не смог сковать жизнь этого великолепного творения, спрятать его душу.

– Благодарю тебя, сын мой, – взволнованно произнес Варкус. – Она так прекрасна, что, кажется, боги водили твоей рукой. Мне больше нечему учить тебя.

– Через несколько дней, установив свое творение в саду Варкуса и уговорив его принять этот подарок от благодарного ученика, Балаи навсегда покинул поместье великого мастера. Душа его разрывалась от горя, ибо он покидал верных друзей и единомышленников, и пела от счастья, потому что он возвращался домой художником, который своими деяниями не посрамил имени отца, а наоборот, принес ему славу. То ли еще будет, когда он вернется на родину и весь мир узнает о маленьком селении близ города Шандарата не потому, что там родился и создал свои лучшие произведения блестящий ваятель по имени Балаи. В том, что он когда-нибудь создаст хоть один бессмертный шедевр, молодой художник нисколько не сомневался.

Несмотря на то что ему хотелось как можно скорее двинуться в обратный путь, Балаи прекрасно понимал, какие опасности подстерегают одинокого странника. Вернувшись в Ианту, он прожил там пять дней, пока не выяснил, что вскоре в Замору отправляется караван. Вместе с торговым караваном пришел он в Офир, так же и уйдет отсюда.

Дорога сюда оказалась нетрудной и приятной, а значит, и ню он доберется без приключений. На сей раз, однако, все вышло совсем иначе. Караван благополучно добрался до Карпашских гор, лежавших на границе Офира и Заморы, и после короткого привала ступи на широкую тропу, извивавшуюся среди серых угловатых скал, на которых, каким-то чудом удерживаясь на камнях цепкими кривыми корнями, росли редкие деревья и убогие колючие кусты.

– Смотри, – обратился к Балаи купец, который ехал рядом с ним на изящной нервной лошадке, совершенно не пригодной для дальних переходов, – какое удивительное дерево.

Балаи проследил глазами за рукой купца и невольно вздрогнул. Но не корявое деревцо, напоминавшее очертаниями старуху с поднятыми для проклятия руками, испугало художника. Его зоркие глаза увидели то, что не заметил беспечный купец. Корни дерева обнимали крупный камень, который, казалось, только на них и держался. Стоило ветру посильнее ударить в скалу, как камень непременно сорвется и повлечет за собой другие, словно специально рассыпанные по склону. Начнется камнепад, который сметет с тропы любого, кто будет в тот миг проходить по ней.

– Надо поспешить! – крикнул Балаи, чтобы его услышали все. – Тут очень опасно! Огромный камень навис над скалой!

– Не паникуй, – рассмеялся кто-то в ответ. – Этот камень висит здесь с сотворения мира. Тысячи людей проходили под ним. Он только кажется страшным, а на самом деле держится очень прочно.

И тут дерево, стоявшее на скале, словно услышало их спор. Оно вздрогнуло и заскрипело, и в этом противном звуке Балаи послышался дребезжащий старушечий смех Он снова взглянул вверх и замер, словно сам обратился и каменное изваяние: корни разжались, как пальцы цепкой руки, и камень с грохотом полетел вниз, сметая все на своем пути. Все бросились врассыпную, но разве можно укрыться от камнепада на горной тропе? Люди падали и больше не поднимались, лошади вставали на дыбы, сбрасывая седоков, слышались вопли и хруст ломавшихся костей…

Лошадь, на которой ехал Балаи, взбрыкнула, и он непременно свернул бы себе шею, ударившись о землю, если бы не ухватился обеими руками за колючий куст, который, на его счастье, рос неподалеку. Повиснув на скале, Балаи испуганно озирался вокруг, пытаясь найти хоть крошечный уступ на который можно было бы поставить ногу, потому что руки, пронзенные острыми шипами, отказывались ему служить. Сверху сыпались камни, и вот один из них, спружинив на ветках куста, перелетел через голову художника и со страшным грохотом рухнул на землю. Скосив глаза вниз, Балаи с изумлением увидел, что камень начал медленно погружаться в почву, затем все быстрее и быстрее, оставляя за собой широкую яму с неровными краями. «О боги!» – успел подумать Балаи, пальцы его разжались, и он стремительно полетел вниз.

Падение длилось долго. Художника окружала непрочная тьма, воздух был сырым и холодным, время, казалось, замерло. Постепенно вокруг Балаи начало появляться слабое свечение, словно где-то внизу был спрятан источник света, но его лучи не могли рассеять тьму. Внезапно скорость падения резко возросла, и Балаи, безуспешно пытавшийся ухватиться за края ямы, рухнул в рокочущие волны Вынырнув на поверхность, он увидел, что стало гораздо светлее и что свет идет откуда-то спереди, по течению быстрой реки, в которую он попал. Стремительный поток подхватил его и понес навстречу свету. Вода была обжигающе холодной, и Балаи, собрав последние силы, попытался выбраться на берег, который, к счастью, оказался недалеко.

С трудом уцепившись за скользкий камень, стоявший у самой кромки воды, художник отдышался, а потом, несколько раз срываясь и падая обратно в реку, все-таки умудрился выбраться на сушу. Глаза его успели привыкнуть к полумраку, и он внимательно огляделся по сторонам. Такой огромной пещеры ему еще никогда не приходилось видеть. И всюду – лишь голые камни, такие холодные, что это чувствовалось даже на расстоянии.

Немного отдохнув, Балаи решительно направился по миопию подземной реки, стараясь не покидать берега, чтобы не заблудиться. Он понятия не имел, куда в конце концов выйдет, но и оставаться на месте в ожидании голодной смерти тоже не собирался. Он шел, пробираясь между камнями, бездумно и бесцельно. Кое-где начали попадаться незнакомые растения. Все они, лишенные солнечного тепла и света, были хилыми, блеклыми, уныло-серого цвета, но все-таки это была жизнь, а значит, появлялась надежда, что пещера рано или поздно кончится. Иногда, осматриваясь, Балаи думал, что все это ему снится, и старался запомнить этот совершенно нереальный мир, чтобы, пробудившись, запечатлеть его на полотне.

Даже под пыткой Балаи не смог бы сказать, сколько времени он бредет по холодной пещере и день сейчас или ночь. Он просто шел, не останавливаясь ни на миг, сосредоточенно глядя под ноги, чтобы не споткнуться и не сломать ногу, и, следовательно, не остаться тут навсегда. Вдруг он остановился, словно кто-то шепнул ему: «Спасен!», и поднял голову. Далеко впереди полыхал яркий свет. Солнце?! Но разве можно было что-нибудь рассмотреть на таком расстоянии? И Балаи, ускорив шаг, почти побежал к долгожданному свету, обещавшему вожделенное тепло.

Он бежал и бежал вперед, все больше убеждаясь, что там, впереди, дневной свет, а когда наконец выскочил из высоких каменных сводов, сердце его затрепетало от радости: перед ним лежала долина, залитая жарким солнцем, Какое это было счастье снова видеть голубое небо, ярко зеленую траву, деревья, пышные кусты и чудесные цветы!

– Слава тебе, великий Митра, Податель Жизни! – воскликнул Балаи.

Словно в ответ на его слова вдруг прогрохотал гром, и деревья вздрогнули от сильного порыва ветра. Художник в изумлении огляделся. Откуда гром? На небе – ни облачка. И тут его осенило. Это могло быть лишь ответом на прославление чужого бога! Значит, несмотря на то что все вокруг выглядит таким привычным и знакомым, это не поверхность земли? Значит, он попал в подземную страну, как дм капли воды похожую на ту, откуда он пришел? Но как такое может быть? Или он умер и попал в страну Огненного Бога Эрлика? Эрлик – суровый и жестокий бог, он вполне мог рассердиться, что прибывший к нему сначала вспомнил Митру.

– Прости меня, достославный Эрлик, – пробормотал Балаи, – не со зла я не сразу вспомнил о тебе.

И снова загремел гром, налетевший ветер прижал к земле высокую траву, затрещали ветки деревьев, и с них посыпались какие-то плоды. Посмотрев под ноги, Балаи увидел какой-то необычный фрукт овальной формы нежно-розового цвета и, совершенно не думая о возможных последствиях, впился в него зубами, так как вдруг почувствовал, что голоден настолько, что готов щипать траву. Внезапно под ступивший голод был так силен, что художник даже забыл на миг о гневе неведомого бога. Фрукт оказался сочным и удивительно нежным. Его бледно-желтая мякоть таяла во рту, и с каждым глотком к Балаи быстро возвращались силы, а съев еще пару удивительных фруктов, он и вовсе забыл и о богах, и о том, как попал в эту долину, и о том, что даже не догадывается, как дальше сложится его судьба. Ему стало легко и радостно, так что даже захотелось петь. Такие ощущения он испытывал лишь однажды, когда по неопытности перебрал вина. Махнув на все рукой, Балаи лег на шелковистую траву, закинул руки за голову и мгновенно заснул.

Сколько он проспал: час, день или целую неделю, – Балаи не знал, но когда он открыл глаза, солнце по-прежнему стояло высоко в небе, словно вовсе и не покидало его. Опьянение, вызванное сладким соком неведомого фрукта, прошло, и художник вновь задумался над тем, куда же он попал. Он посидел немного на берегу реки, задавая себе множество вопросов, на которые, естественно, не находил ответа, а потом решил, что как бы то ни было, но надо идти вперед. Скорее всего, где-то здесь есть люди. Вот они-то и помогут разобраться во всем.

Он встал и зашагал вперед, где тонкой полоской у самого горизонта виднелся дальний лес. Подойдя поближе, Балаи остановился в нерешительности: деревья стояли почти вплотную друг к другу, а там, где между ними можно было бы пройти, росли высокие колючие кусты. Вздохнув, он пошел вдоль опушки, отыскивая более подходящее для входа ми то, и наконец обнаружил тропу, наверняка прорубленную человеком. Деревья и кусты по обеим сторонам тропы были обобраны. На них не было ни одного плода, хотя дальше, в глубине леса, их хватило бы на сто человек. Несомненно, где-то неподалеку жили люди, которые постоянно по пользовались этой тропой.

Извилистая, то и дело петлявшая тропа вывела путника на большую поляну, посредине которой возвышался камень в два человеческих роста, покрытый ровным ковром темно-зеленого мха. За ним лес кончался, и впереди виднелась высокая башня из серого камня, поднимавшаяся из-за каменной же стены. Довольно легко взобравшись по мягкому, пружинившему под ногами мху, Балаи разглядел за стеной островерхие крыши над неказистыми домами. Между лесом и городской стеной простирались возделанные поля с оросительными каналами.

Художник почти бегом направился к городу. Стоили ему приблизиться к массивным деревянным воротам, окованным широкими металлическими полосами, как проделанная в них узкая дверца распахнулась, и навстречу Балаи вышли три высоких воина в строгих черных одеяниях с тяжелыми мечами в руках. Они заговорили с путником, и, к его радостному удивлению, их язык очень походил и распространенный в Офире хайборийский.

– Кто ты? – спросил один из воинов, по-видимому старший.™ Откуда ты идешь и что ищешь в Акстаре?

– Меня зовут Балаи, – ответил художник. – Я жил и учениках Варкуса, великого офирского ваятеля. Время моего ученичества кончилось, и я возвращался в Шандарат, когда разбушевавшаяся стихия занесла меня сюда.

– Шандарат? – Старший повернулся к своим спутникам. – Кто-нибудь из вас слышал о такой стране? – И когда те покачали головами, нахмурился. – Ты лжешь, путник. Такой страны нет в нашем мире.

– Это не страна, – пояснил Балаи. – Это город. А ваш мир… Похоже, я жил в другом мире.

– И другого мира тоже нет, – совсем рассердился воин. – Великий Напот сотворил только один мир.

– Напот? Это ваш бог? – поинтересовался Балаи, одно временно пытаясь вспомнить, в какой стране поклоняются богу с таким именем, но его попытки ни к чему не привели, разве что своим вопросом он вызвал ярость всех троих воинов.

– Взять его! – приказал старший. – Его слова настолько кощунственны, что он должен предстать перед халачем и его советниками. Пусть они решают его судьбу.

Воины схватили художника, недоумевавшего, какое преступление он совершил, и потащили его в город. Не успел он и глазом моргнуть, как очутился возле входа в башню, где, как оказалось, обитал халач – правитель города-государства под названием Акстара. Трудно сказать, повезло Балаи или нет, но в это время халач как раз обсуждал со своими советниками – представителями знати и жрецами – государственные вопросы, и потому судьба странного путника, неизвестно как попавшего в Акстару, решилась быстро.

Выслушав сбивчивый и, с точки зрения халача, совершенно неправдоподобный рассказ пленника, правитель сказал:

– Или ты сумасшедший, или тебя создали злые духи. Я давно правлю Акстарой, как до этого правили мой отец, дед и прадед. Моим жрецам, хранителям знаний, известно все о мире, созданном Напотом, но никто и никогда даже не слышал о местах, о которых твердишь нам ты. Я мог бы убить тебя сразу или приказать принести тебя в жертву, но в твоих глазах нет безумия, а значит, твою тайну надо раскрыть.

Халач надолго замолчал, и никто из присутствовавших не осмелился нарушить молчание. Наконец, решив для себя что-то, правитель заговорил снова, но уже обращаясь к высокому мужчине лет пятидесяти, облаченному в просторные одежды темно-красного цвета, голова которого была гладко выбрита, а иссиня-черная борода заплетена в две длинные косы:

– Слушай мое слово, кинами Хуракан. Тебе, первосвященнику, подчиняются жрецы всех богов. Ты должен взять пленника к себе и разузнать о нем как можно больше. После этого тебе предоставляется право решить, кто из чиланов принесет его в жертву своему богу.

Кинами Хуракан поднялся и едва заметно склонил гомону в знак повиновения.

– Ты произнес свое слово, халач Авилиш, и я его услышал. Да будет так.

По знаку Хуракана два воина, стоявших за спиной Балаи, снопа подхватили его под руки и вывели из зала. Они долго шли по лестницам и запутанным переходам, пока наконец не достигли самых дальних покоев, где обитал первосвященник. Там воины сдали Балаи на руки личной охране кипами и поспешно удалились. Пленника отвели и крошечную комнату, обставленную, однако, весьма удобно, и заперли его там до прихода Хуракана.

Ждать Балаи пришлось долго, и вовсе не потому что кинами не заинтересовался пленником, просто у первосвященника было много важных и неотложных дел, и он нескоро сумел выкроить время для обстоятельной беседы. В стране, куда волею богов или волею случая попал Балаи, давно царил твердый, прочно устоявшийся порядок, нарушение которого каралось мгновенно и безжалостно, а свои обязанности каждый должен был выполнять четко и безукоризненно, даже первосвященник.

Городом-государством Акстарой, где проживал народ, называющий себя кокомами, неограниченная и пожизненная власть принадлежала халачу и передавалась она лишь по наследству и обязательно первенцу, даже если он не отличался ни умом, ни особыми талантами. Будущие правители с самого раннего детства воспитывались совершенно особым образом, подготавливаясь к тому, что им придется вершить судьбы своего народа. Даже внешне они отличались от всех остальных. Чтобы подчеркнуть исключительность халачей, их тела покрывали сплошной татуировкой, каждый знак которой имел строго определенное значение. С младенчества их пеленали и одевали так, чтобы ноги искривились, и чем больше они напоминали круг – символ верховного божества Нацамны, сына Напота, который, как верили кокомы, сотворил мир и передал его сыну, тем больше правитель приближался к богам. Мочки ушей им прокалывали и подвешивали тяжелые серьги, чтобы уши оттянулись до плеч, а в ноздри вживляли драгоценный камни. Неудивительно, что Балаи был поражен, когда из-под роскошной диадемы из перьев редких по красоте птиц на него взглянуло лицо нынешнего халача, вдобавок ко всему еще и изборожденное глубокими морщинами.

Чтобы халач всегда знал обо всем, что происходит в его государстве, раз в неделю к нему являлись кабобы – правители окрестных деревень, подчинявшиеся только правителю, и докладывали обо всем, что произошло со времени последнего визита. Кабобы были по сути «младшими правителями», ибо у себя в деревнях властвовали безраздельно: отдавали приказы, решали спорные вопросы, выносили приговоры, командовали воинами. Эта должность также передавалась по наследству, и потому кабобы не боялись потерять свои привилегии.

Самые ответственные решения халачу помогал принимать государственный совет, куда входили представители знати и жрецы. Жрецы занимали в Акстаре особое полоне, так как у кокомов было великое множество богов, и чтобы ублажить их всех, естественно, требовалось немало служителей. Бог Напот, сотворив мир и отдав его своему сыну, удалился от дел, и для его расположения нужно было всего лишь с держать храм Напота в безукоризненном порядке, да не дышать, входя под его сени, чтобы не оскорбить божество своим дыханием. Жрецы, прислуживавшие Напоту, не могли пожаловаться на излишнюю занятость, но богатыми они не были: Напоту не приносили жертв, а значит и имущество несчастных не отходило храму.

Сын Напота, Нацамна, в божественной иерархии кокомов соответствовал земному халачу. Он был богом неба и солнца, и от его настроения зависела смена дня и ночи, а также времен года. С последним, правда, особых трудностей не возникало, так как кокомы не знали зимы. Полгода стояла прекрасная, ровная, теплая погода, четверть года солнце палило так, что выжигало все вокруг, и еще четверть года шли непрерывные дожди. Дождями ведал еще один бог – Чак. Он был капризен и своенравен, прекрасно понимая, что от него зависит очень и очень многое. По кровожадности с ним вряд ли мог сравниться кто-нибудь еще из пантеона кокомов, и потому стать жрецом Чака считалось особо почетным, да и что лукавить, выгодным.

Выли у кокомов и бог смерти Пуч, царивший где-то глубоко под землей, и бог ветров Кукан, не слишком бесивший своих служителей, и богиня женских работ Ишель, помогавшая справляться с домашними делами, и даже богиня самоубийц Итаб, ведь кокомы считали, что самоубийц ждет роскошная загробная жизнь, и право наложить на себя руки давалось как особая награда.

При таком обилии богов у одного народа, конечно же, и жрецов у них было немало. Главный из них, первосвященник, назывался кинами. Он руководил отправлением всех обрядов, следил за воспитанием детей халача, был прекрасно образован. Ему подчинялись высшие жрецы чиланы, которые возглавляли храмы, посвященные отдельным богам. Это тоже были люди грамотные, они участии вали в воспитании детей знати и обучали низших жрецов – накомов. И чиланы, и накомы беспрекословно повиновались кинами и были обязаны ежедневно извещать его обо всем происходившем в храмах.

Неудивительно, что, имея так много забот, кинами Хуракан не сразу нашел время для пленника, хотя тот сильно интересовал жреца, и не столько сам по себе, сколько его удивительные рассказы. В конце концов, когда Балаи уже устал от бессмысленного сидения взаперти, дверь его комнаты отворилась. Хуракан величественно вплыл внутрь и сел на скамью, обтянутую шкурой какого-то пушистого зверя. Спина кинами была идеально прямой, а руки жрец положил на колени и застыл в этой весьма неудобной позе подобно изваянию. Какое-то время он пристально всматривался в лицо Балаи, а тот не решался нарушить молчание, дабы не обидеть одного из представителей власти неосторожным словом. Наконец кинами заговорил:

– Скажи мне, чужак, кто вложил в твои уста столь необычные речи?

– Как кто? – опешил Балаи. – Я рассказал все как было. И не моя вина, что я попал к вам. Будь моя воля…

– Чья воля привела тебя сюда? – перебил его Хуракан.

– Откуда я знаю? – возмутился пленник. – Я же объяснял: начался камнепад, и я провалился в яму, которую пробил в земле один из камней.

Кинами встал, подошел к окну и жестом позвал Балаи, а когда тот подошел, указал рукой вверх:

– Взгляни. Что ты видишь?

– Небо.

– И это не просто небо. Там обитает Нацамна. Не хочешь ли ты сказать, что явился сюда прямо от бога неба и солнца? Может, ты тоже бог?

– Да никакой я не бог! – вскричал Балаи. – Я самый обычный человек, художник, ваятель. И я правда провалился сквозь землю, клянусь Митрой!

– Митрой? – переспросил Хуракан. – А это еще кто такой?

– Владыка Света, Податель Жизни.

– Нет таких богов. Ты все выдумал.

– Но почему ты не веришь мне? – чуть не заплакал Балаи.

– Как же я могу тебе поверить, – удивился жрец, – если речи твои бессмысленны?

– Я не знаю, как доказать тебе свою правоту, – устало махнул рукой Балаи. – Делай что хочешь.

– Я бы с удовольствием выслушал твой рассказ, – покачал головой кинами Хуракан, – но, боюсь, мой разум не выдержит этого.

С этими словами он вышел из комнаты, и Балаи снова остался в одиночестве. Прошло три дня. С пленником обращались вполне сносно. Его сытно кормили четыре раза и день, прибирали комнату, но никто из входящих не перекинулся с ним ни единым словом, как будто им запретили разговаривать. Все обстояло гораздо проще: домашним слугам вырезали языки, чтобы они не болтали лишнего. Но Балаи об этом так и не узнал, потому что утром четвертого дня к нему снова пришел кинами и объявил:

– Я долго думал, чужак. Теперь слушай мое последнее слово. Ты молод, красив и силен. Раз ты утверждаешь, что пришел к нам с неба, на небо мы тебя и отправим. Бог Нацамна будет доволен такой жертвой. И для тебя это большая честь – быть посвященным верховному богу.

Чуть позже за пленником явились два воина в сопровождении жреца. Его отвели к храму Нацамны, возле которого стояли несколько приземистых строений с решетками на окнах. В одном из них и поместили Балаи.

Помещение, в которое он попал, заметно отличалось уютной комнаты в доме Хуракана. Теперь в его распоряжении была лишь узкая лежанка из потрескавшегося времени дерева, покрытая мешком с соломой, низкий столик и кривой чурбан, на котором можно было сидеть.

Окна с прочными металлическими решетками выходи ли на странное сооружение, похожее на усеченную пирамиду. Со всех сторон наверх вели выщербленные ступени, а на самом верху возвышался деревянный идол бога Нацамны. Это была фигура человека с очень короткими и очень кривыми ногами. В руках, прижатых к выпуклому животу, бог держал диск, судя по всему, символизирующий солнце. Грубо вырезанное лицо было уродливым и не выражало ничего. У ног идола стоял длинный плоский камень высотой примерно по пояс человеку среднего роста.

На следующее же утро Балаи получил возможность увидеть, для чего предназначалась эта пирамида. На рассвете его разбудило громкое заунывное пение, и, вскочив со своего неудобного ложа, пленник бросился к окну. На нижней ступеньке пирамиды стоял обнаженный мужчина, судя по медному цвету кожи и раскосым глазам, уроженец другой страны. Справа и слева от него расположились накомы. Низших жрецов отличал от высших цвет одеяния. Если кинами носил красные одежды, то чиланы – зеленые, а накомы – черные.

Третий наком, стоявший перед пленником, держал в руках сосуд и дребезжащим голосом выводил ту самую песню, что разбудила Балаи. Едва он умолк, накомы, стоявшие по сторонам от краснокожего, начали доставать из сосудов голубую краску и, проведя на своих щеках по широкой полосе, стали тщательно обмазывать ею тело мужчины. Когда они закончили, появился еще один наком с высоким колпаком золотистого цвета в руках. Теперь уже запели все четверо. Очередная песня (или молитва?) закончилась, и на голову пленника, превратившегося из краснокожего в голубокожего, надели колпак.

Оглушительно завыв, накомы взяли мужчину за ноги и за руки и понесли его вверх по лестнице. Подойдя к плоскому камню, они положили на нее свою ношу и замерли, по прежнему придерживая жертву. Откуда-то из-за спины идола показался чилан с огромным каменным ножом. Он им руку, и накомы замолчали. Тогда чилан, размахнувшись, одним движением вспорол жертве грудную клетку, вынул сердце, высоко поднял его над головой, а затем передал второму чилану (когда и откуда тот появился, Балаи, увлеченный зрелищем, не заметил). Второй чилан взял теплое и все еще пульсирующее сердце, сдавил его, и брызнувшая кровь окропила идола.

Накомы снова запели, подняли тело жертвы за руки и ноги и сбросили его вниз. На последней ступеньке пирамиды тело подхватили другие накомы и, ловко орудуя каменными ножами, содрали с него кожу. Пока они это проделывали, к ним спустился чилан, который окроплял статую Нацамны. Приняв кожу из рук накомов, он натянул им себя и начал исполнять ритуальный танец. Когда все окончено, тело несчастной жертвы разрезали на множество мелких кусочков и тут же съели.

Увиденное настолько поразило Балаи, что он долго не мог прийти в себя. Он бродил по тесной каморке от стены к стене, и перед его глазами то и дело возникали ужасные картины жертвоприношения. Потом, совершенно обессилев, он опустился на пол и вздрогнул: в руку ему вонзилась острая палочка. Выдернув ее из ладони, художник другой рукой расчистил место на земляном полу и начал рисовать, совершенно не задумываясь о том, что у него получится. Когда работа была закончена, Балаи с изумлением увидел, что с пола на него смотрит уродливое лицо Нацамны. Кровожадный бог ухмылялся, словно напоминая пленнику, что они скоро встретятся.

Дверь за спиной Балаи заскрипела, и на пороге возник наком, державший в руках кувшин и большую лепешку. Он уже собирался войти внутрь, как увидел изображение на полу и, завопив что было сил, выронил принесенную еду. На крик сбежались другие накомы. Когда они увидели яйцо своего бога, все тут же упали на колени и приникли лбами к земле. Поняв, что натворило его произведение, Балаи заулыбался: у него мгновенно возник план побега. Подойдя к одному из накомов и небрежно пнув его ногой, художник сказал:

– Позови кого-нибудь из чиланов. Желательно самого главного. Пока вы там человечинкой баловались, ко мне явился Нацамна. Но его слова – не для ваших ушей.

До смерти перепуганный наком бросился исполнять распоряжение, и вскоре вернулся с чиланом. Жестом отогнав оторопевших от происходящего жрецов, чилан вошел в каморку Балаи и закрыл за собой дверь. Затем он посмотрел на пол, поднял над головой скрещенные рун и растопыренными пальцами – знаком бога солнца – и по вернулся к пленнику:

– Что ты хотел сказать мне?

– Бог Нацамна явился ко мне сразу после жертвоприношения и повелел изготовить столько идолов размером с мизинец, сколько жрецов прислуживают ему, чтобы они могли носить изображение Нацамны на груди.

– Почему он велел это тебе? – удивился чилан.

– Все очень просто. Я ваятель, и у меня это вы лучше, чем у кого бы то ни было. А кроме того, меня ведь тоже принесут в жертву, и мы встретимся с Нацамной.

– Хорошо, – немного помедлив, кивнул чилан. – Что тебе для этого нужно?

– Камень, который поддается обработке и в то же время не крошится, да инструменты. Самую малость, всего три резца. Я нарисую, какие.

– А камень?

– Я не знаю, какие камни есть в вашей стране. Хорошо бы мне самому поискать в окрестностях. Не бойся, предугадал он ответ жреца, – я не сбегу. Ведь я дал слово самому Нацамне, а разве бога можно обмануть?

Балаи и на самом деле не спешил убегать. Если все пойдет по его плану, он получит возможность бродить по окрестностям и достаточно хорошо изучить их. Только безумец пускается в дальний путь не думая. Далеко впереди, еще когда осматривал город с вершины камня в лесу, Балаи заметил горы. Уж если он свалился сюда сверху, то наверх и должен уходить. Как знать, может, с одной из горных вершин и откроется ему дорога домой.

– Я должен посоветоваться с другими чиланами и сообщить обо всем кинами Хуракану, – ответил чилан. – Скоро ты узнаешь о нашем решении. А пока тебя переведут в другое помещение. Не можешь ведь ты топтать лик бога!

Томиться в ожидании решения жрецов Балаи пришлось недолго. У кокомов не было художников. Идолы богов этого народа, существовавшие с незапамятных времен, считались ниспосланными кокомам свыше. Поэтому, по их мнению, рукой человека, создавшего священный лик, мог двигать только сам бог. В конце концов, странный чужак попал Акстару столь необычным образом, что никто не осмелился обвинить его во лжи. Кроме того, он ведь не просил даровать ему жизнь. Он сам заявил, что вскоре встретиться с Нацамной. Так пусть же исполнит его веление, а потом Владыка неба и солнца осыпет жрецов всевозможными милостями.

– Мы решили, чужак, что ты должен исполнить волю Нацамны, – сказал Балаи явившийся к нему на следующее утро чилан. – Я, чилан Тукур, буду помогать тебе в великом деле. Повтори, в чем ты нуждаешься.

– Я уже говорил, – стараясь скрыть свою радость, ответил Балаи. – Резцы и подходящий камень. Вели своим слугам сопровождать меня. Я сам хочу выбрать материал для работы.

– Хорошо, – после недолгих размышлений кивнул Тукур. – С тобой пойдут три накома, Вукуб, Циис и Пакам. Они будут всюду сопровождать тебя.

Чуть позже Балаи, полной грудью вдыхая прохладный утренний воздух и внимательно глядя по сторонам, чтобы запомнить мельчайшие детали для задуманного побега, отправился с навязанными ему спутниками на поиски подходящего камня. Накомы ни на миг не сводили с него глаз, да это, собственно, было и не нужно, так как ноги художника сковали длинной, удивительно легкой, но необычайно крепкой цепью. Как он убедился позже, ее снимали только тогда, когда пленника возвращали в его каморку. Значит, о побеге во время поисков не могло быть и речи.

В первый день Балаи подобрал несколько камней, прекрасно понимая, что они не подходят для его цели. Весь вечер он старательно царапал не поддающийся никакой обработке камень, а наутро заявил, что поиски надо вести гораздо дальше от города, ближе к горам.

Шли дни. Балаи успел неплохо изучить местность, несчастные накомы перетаскали на своих хребтах груду никчемного хлама, но ни одной статуэтки Нацамны художник так и не сделал. Однако он не просто так тратил время: вечерами и по ночам, когда накомы наконец-то оставляли его в покое, он подпиливал прутья решетки образовавшиеся зазоры заклеивал пережеванными крошками лепешек, смешанными с землей. Глядя на свою работу, Балаи горько усмехался: вот уж никогда прежде ему не пришло бы в голову, что от того, насколько решетка из хлебного мякиша похожа на настоящую, будет зависеть его свобода и жизнь.