Текст книги "Кот и мышь (ЛП)"

Автор книги: Кристианна Брэнд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Вы гнались за мной...

– Гнался, потому что вы убегали! – Он протянул руку. – Пошли – нам лучше вернуться в дом.

Но Тинка с дрожью отпрянула.

– Я не стану возвращаться через этот коридор со змеями!

Дей Трабл разразился хохотом.

– Змеи! Неужели вы не знаете этот старый трюк для того, чтобы выкурить человека из укрытия? – Он повернулся к мистеру Чаки. – Мы можем отвести ее назад другой дорогой – вдоль гребня.

Дей взял Катинку за руку, и она перестала сопротивляться. Он действительно кричал ей вслед, возможно, предупреждая об опасности. Она хотела этому верить, так как больше была не в силах терпеть муки страха. Едва шевеля ногами, Тинка последовала за ним вдоль гребня горы, тянущегося позади дома, вниз по тропинке, по которой она бежала, на крыльцо и, наконец, в жуткий шоколадный холл.

В холле стояло нечто. Ореол мягких золотистых волос окружал вместо лица круг белой распухшей плоти, похожий на футбольный мяч-альбинос и покрытый бесчисленными швами – белыми, розовыми, желтыми. В центре находился неровный выступ с двумя дырками-ноздрями; чуть выше – пара светло-голубых свиных глаз, а ниже круглая дыра, усеянная сломанными зубами, напоминающая заплату, пришитую черными нитками... Страшное существо стояло в центре холла, фыркая, как бульдог, глядя в зеркало, вмонтированное в вешалку с крючками для шляп, похожими на глаза улитки, и протягивая к нему сморщенную белую лапу с алыми когтями... А в дверях, протягивая к ней руки, стояли Карлайон и миссис Лав.

Глава 6

Карлайон стоял у дровяного камина, прислонившись к уродливой, испещренной пятнами мраморной полке и глядя на свои туфли. Катинка рыдала на диване. Вдобавок к испытываемому ею отчаянию, ее нога лежала на валике и она не могла уткнуться заплаканным лицом в подушку.

– Не надрывайте себе сердце, – заговорил наконец Карлайон. – Вы же не могли знать...

– Если бы я не вмешалась...

– Если бы вы не вмешались, она бы не спустилась в холл, не посмотрела в зеркало и не увидела... Но это не важно. – Карлайон горько усмехнулся. – Такие мелочи ее уже не трогают – она слишком много страдала. Это лишь терновый венец, добавленный к прочим ее мучениям. Жаль, – свирепо добавил он, – что вы не ослепили ее, прежде чем она заглянула в зеркало!

– Но ведь я не понимала... – с трудом вымолвила мучимая раскаянием Катинка. – Вы имеете в виду, что до сих пор она... ни разу не видела себя в зеркале?

– Мы старались этого не допускать. Она была таким веселым, хорошеньким, хотя и глуповатым созданием. Мы были женаты всего несколько недель, когда., произошел несчастный случай.

Тинке казалось, что ее забрасывают камнями – удары сыпались со всех сторон: мучение, которое она невольно причинила этому страдающему существу, холодная ярость Карлайона, сознание того, что ее радуга погасла, а радуга Карлайона никогда ей не принадлежала, что «любовь с первого взгляда» он испытывал не к ней, а к этому «веселому, хорошенькому, хотя и глуповатому созданию».

– Вы были очень влюблены в нее? – вырвалось у Катинки.

– Нет, – ответил Карлайон. Казалось, ему необходимо выговориться, облегчить душу потоком горьких обидных слов. – Я не был влюблен в нее, и это самое ужасное. – Он печально смотрел на горящий в камине огонь. – Она была... как дорогая коробка шоколадных конфет, перевязанная розовой атласной лентой... Конфеты были чудесными, но... мужчина не может питаться только ими – он начитает хотеть хлеба с маслом, чтобы наполнить живот и стимулировать мозг... – Карлайон перевел взгляд на Тинку. – Интересно, может ли женщина это понять?

– Я могу, – отозвалась она, прекрасно зная, что, если мужчина наполнит живот и удовлетворит мозг хлебом с маслом, он снова начнет тосковать по шоколадным конфетам и розовым лентам. Сама она служила хлебом с маслом для слишком многих мужчин.

Но Карлайон, хотя и новичок в кондитерской лавке, справлялся не так уж плохо: шутил, смеялся, занимался любовью, катал жену в большом черном «роллс-ройсе» по Лондону, Парижу, югу Франции, извилистым дорогам Гранд-Корниш^{24}, пока не снял на мгновение руку с руля и не отправил автомобиль через насыпь в пропасть. Сам он чудом остался невредимым, вывалившись из салона и приземлившись на мягкую траву, а Анджела... Ей лучше было бы умереть, ибо она лишилась лица.

– Я привез ее назад в Англию, показывал специалистам на Харли-стрит^{25}, объездил с ней пол-Европы... Когда врачи не оставили никакой надежды, я стал обращаться к знахарям и шарлатанам... Они латали, резали и зашивали ей лицо, и я могу лишь сказать, что виденное вами сегодня – чудо красоты в сравнении с тем, что было раньше. Три четверти времени Анджела находилась под действием морфия, и теперь она наркоманка до мозга костей. Очаровательно, не так ли? – Карлайон обвел комнату жестом руки. – Я снял этот дом и похоронил себя здесь в расчете на уединение, ожидая, пока Анджела вернется из последней больницы. Лечение тянулось долго, а Анджела была так несчастна, что я больше не мог этого выносить и сказал им, чтобы они заканчивали курс на дому. Мы привезли ее в деревню ночью, перенесли через брод и подняли наверх. С ней приехали миссис Лав и тот человек, которого вы видели сегодня...

Женщина, которая так умело стелет постель и знает, что больную ногу следует держать на возвышении... Мужчина, стоящий без пиджака и смывающий мылом кровь с рук в резиновых перчатках... Сиделка и хирург. Типы, узнаваемые во всем мире не по лицу или фигуре, а по поведению, и постоянно ассоциирующиеся со смертью. Больничная сиделка в роли служанки... Один из «блестящих» континентальных хирургов, которых убитые горем родственники всегда предпочитают слишком знакомым семейным врачам, появившийся без предупреждения, чтобы произвести маленькую дополнительную операцию на заштопанном кошмаре, некогда бывшим человеческим лицом и спешащий вернуться домой засветло... Вульгарная Сара Гэмп^{26} и кроткий маленький беженец из нацистской Германии...

– Но почему вы не рассказали мне? – спросила Катинка. – Неужели вы не могли мне довериться?

– Довериться вам? – отозвался Карлайон. – Едва ли. Непоправимый вред, который вы причинили, доказывает, что мы были правы – не так ли, мисс Джоунс? – Он подтолкнул ногой тлеющее полено, торчащее из очага. – Вы как с неба свалились с явно выдуманной историей о какой-то девушке – не помню, как ее имя, – назвавшись мисс Джоунс, а не мисс Браун или мисс Робинсон для разнообразия. Я с первого взгляда понял, что вы журналистка. А как только вы вышли из комнаты, инспектор Чаки подтвердил мое мнение, и с тех пор нам не представлялось случая его изменить.

Инспектор Чаки! Катинка с трудом удержалась, чтобы не крикнуть: «Но ведь он тоже журналист и проник сюда, воспользовавшись моим приходом». Однако, как сказал Чаки, «и у воров есть законы чести».

– Да, я журналистка, – пробормотала она, – но не такая, как вы думаете. Я не репортер.

– Не репортер?

– Я была им, но сейчас работаю в женском журнале. Чего ради мне здесь шпионить?

– В женском журнале! повторил Карлайон. Он стоял спиной к камину, сунув руки в карманы старого твидового пиджака и презрительно пожимая плечами. – Можно ли представить себе более лакомое блюдо для женского журнала? Хорошенькая девушка, недавно замужем, в один момент лишается красоты, счастья и всего, что может иметь для нее значение, превратившись в отвратительное чудовище даже для тех, кто ее любит и жалеет! Самая подходящая добыча для акул пера, самая подходящая жертва, которую мисс Джоунс может подать на блюдечке своему паршивому журнальчику! – Когда Тинка подняла голову, чтобы протестовать, он снова пнул полено с такой яростью, что искры посыпались на шелковый ковер. – Не понимаю, как вам удалось о ней пронюхать. Хотя вы ведь расспрашивали деревенских жителей, не так ли? Помню, вы упомянули, что говорили с ними о Дее Джоунсе Трабле – очевидно, вы беседовали не только о нем. Но он и миссис Лав получили указания не отвечать ни на какие вопросы и говорить, что в доме нет никого, кроме нас троих. Нам оставалось только отрицать вашу нелепую историю и поскорее вас выпроводить. Но мы не рассчитывали, что вы проберетесь в дом снова. Должен признаться, мисс Джоунс, вы едва меня не провели. Когда я увидел вас сидящей у валуна под дождем... – Он оборвал фразу. – Должен поздравить вас с вашими актерскими способностями – вам почти удалась ваша безнадежная затея.

– Но вы отлично знаете, что я действительно повредила лодыжку! – негодующе воскликнула Катинка. – Миссис Лав может подтвердить, что она сильно опухла.

– Очевидно, вы пошли на многое, чтобы достичь ваших целей.

– И каковы же были мои цели, позвольте спросить?

– Вы хотели вернуться в этот дом, не так ли?

– Ах да, я все время знала, что вы так думаете.

– Конечно я так думал. Вы почуяли сенсационный материал для статьи и хотя позволили себя выставить, нашли способ вернуться назад. Но так как я не был в этом уверен, то расставил вам ловушку. Я сказал, что в «Пендерине» нет телефона – ведь это не Флит-стрит, а вы и глазом не моргнули, потому что для вас это место повседневной работы. Значит, вы журналистка.

– Повторяю: я журналистка, но не такая, как вы думаете.

– Меня не заботит, какая вы журналистка, – сказал Карлайон. – Вы пронюхали о нашем секрете, проникли в дом и пытались в нем задержаться. Я позволил вам это – что мне оставалось делать? Не мог же я выставить вас под дождь на горный склон, подвернули вы лодыжку или нет. А если бы я так поступил, вы могли придумать что-нибудь похуже... Должен признаться, – добавил он, не глядя на нее, – все это вызывает у меня тошноту.

Тинка начала терять терпение.

– Я тоже сыта этим по горло! Кто я, по-вашему...

– Я уже сказал – журналистка.

– Да, я журналистка. Но я приехала сюда не для того, чтобы описывать вашу историю. Я никогда не слышала о... о несчастном случае и прочем. Откуда мне знать об этом? Вы сказали, что катастрофа произошла за границей, что вы привезли жену сюда тайно – каким образом «А ну-ка, девушки» могли об этом пронюхать? Так называется журнал, где я работаю – там печатают разную чепуху вроде того, как одеваться на четыре фунта и выглядеть кинозвездой, когда можно позволить вашему парню целовать вас и как выйти замуж за босса. Как мы могли узнать о несчастном случае, даже если бы писали о таких вещах?

– Тогда почему вы явились сюда?

– Я уже тысячу раз говорила вам: мне писала девушка из этого дома, называющая себя Амистой. Она рассказывала о вас, о миссис Лав, о Дее, даже о разносчице молока и мужчине, приходившем чинить канализацию – Дее Джоунсе Ач-и-фай, с которым я вчера разговаривала в деревне... Вот вам и доказательство – кто мог сообщить мне, что он чинил у вас канализацию весной, несколько месяцев тому назад?

– Но вы же сами признались, что вчера разговаривали с ним.

– Господи! – Тинка откинулась на подушки. – Вы не верите ни одному моему слову!

– Потому что это полная чушь. Здесь никогда не было никакой девушки, кроме моей жены.

– Возможно, ваша жена...

– Когда ремонтировали канализацию, – прервал Карлайон, – моя жена была в лондонской лечебнице и еще ни разу не появлялась в этом доме. Все это ложь от начала до конца, мисс Джоунс.

Катинка чувствовала, что потерпела поражение. Она могла послать за письмами Амисты, получить подтверждение от мисс Давайте-Будем-Красивыми и других сотрудников редакции, положить все это перед Карлайоном с датами, почтовыми марками и всем прочим, но на это требовалось время...

– Я могу лишь снова сказать, что ничего не знала о вашей истории и не собиралась предавать огласке вашу личную жизнь... – Она жалобно посмотрела на него. Ее лицо, обычно круглое и безмятежное, было залито слезами, веснушчатый нос покраснел, влажные глаза блестели. – Неужели после нашего вчерашнего дружеского разговора под дождем вы можете считать меня настолько жестокой и бессердечной, чтобы причинить вред вашей жене? Неужели вы не верите в мою искренность?

Голубые глаза Карлайона на мгновение смягчились при виде ее горестного личика. Он глубже сунул руки в карманы, опираясь плечами на каминную полку.

– Обаяние – штука опасная, мисс Джоунс. Оно способно принимать любое обличье – быть веселым, забавным, приятным... Но самое опасное то, что оно всегда кажется искренним. Каким-то непостижимым образом профессиональные чаровницы всегда искренни, даже когда сами того не желают.

– Должна признаться, – с горечью промолвила Тинка, – что Катинка Джоунс в роли профессиональной чаровницы заставила бы моих коллег с Флит-стрит помереть со смеху.

– Все журналистки – профессиональные чаровницы, – заметил Карлайон. – Это входит в арсенал их средств. Добавьте притворное дружелюбие во время сиденья у валуна под дождем – и весь мир у ваших ног.

– Или радугу, – сказала Тинка.

Какой-то миг Карлайон выглядел так, словно она дала ему пощечину, но он тотчас же повторил: «Или радугу» и кивнул, словно говоря: «Один ноль в вашу пользу, мадам – можете радоваться!»

– Поэтому вы привели прекрасную шпионку назад в ваш дом, и она, ничего не подозревая, позволила вам дать ей снотворное...

Карлайон казался слегка пристыженным.

– У миссис Лав полно таких препаратов – разумеется, для Анджелы. Если бы мы нашли карточку прессы в вашей сумке, то знали бы, чего от вас ждать. Признаюсь, я был удивлен, когда карточки там не оказалось и когда мы поняли, что ваша лодыжка действительно повреждена. Но к тому времени вы уже видели мою жену.

– Я видела только лицо, склонившееся надо мной в темноте, а утром убедила себя, что мне это приснилось.

– Но ведь мы не могли об этом знать, верно?

– Почему ваша жена вошла ко мне в комнату?

– Она искала то, к чему вы впоследствии привели ее, – ответил Карлайон. – Зеркало. Все, что она хотела, это увидеть свое отражение. Мы заперли верхние комнаты и, как вы знаете, завесили шалью зеркало в холле – она вряд ли могла спуститься вниз без провожатого. Но нам пришлось объяснить ей, что в доме посторонний и она должна какое-то время не покидать свои комнаты. Для нее это означало, что ваша спальня с зеркалом на туалетном столике будет открыта. Она пришла посмотреть в ваше зеркало. Миссис Лав застала ее, склонившейся над вами.

– А сегодня?..

–.Сегодня неожиданно явился доктор – должно быть, до нас не дошло письмо с предупреждением. Он снял несколько швов, но что-то пошло не так, а ему не хватило анестетиков... Короче говоря, все было скверно, как всегда. Доктору пришлось задержаться, и он торопился назад. Миссис Лав и я пошли проводить его к лодке, чтобы выслушать последние инструкции, а Дей остался в доме присматривать за Анджелой, но тут снова вмешалась мисс Джоунс! Вы вынудили его бежать за вами на гору, а Анджела тем временем спустилась в холл. Шаль убрали с зеркала – снова благодаря мисс Джоунс с Флит-стрит...

– Думаете, она видела себя?

– Я знаю, что видела, – с сердитым презрением отозвался Карлайон. – Это звериное фырканье, дорогая моя. плач Анджелы. Она не плачет, как другие хорошенькие девушки, так как не может толком открыть рот... Анджела твердо решила увидеть себя в зеркале и после всех наших стараний этого не допустить добилась своего благодаря вам. Она плакала, так как видела, что осталось от ее красоты...

Перед мысленным взором Катинки предстала неповрежденная левая рука Анджелы, неуверенно пролезающая сквозь дырку в оконном стекле, словно цыпленок из яйца, и пишущая на стене буквы. «Скажите, что вам нужно!» – крикнула ей Тинка, и рука написала букву «А», а затем «М» и «I». Первые буквы слова «зеркало»^{27}, а не имени «Амиста»!

– Не знаю, было ли правильно не позволять ей видеть себя, – заговорила Катинка после долгой паузы. – Она должна знать о своем состоянии – к чему терзать ее ложными надеждами? Мне очень жаль, если она пострадала из-за меня – я никогда себе этого не прощу. Но не думаете ли вы, что это к лучшему? Мне кажется, что да.

– Отлично, – усмехнулся Карлайон. – Уверен, что врачи, хирурги и психиатры, которые после долгих размышлений и дискуссий говорили нам, что Анджела не должна знать самое худшее, так как может не перенести шок, будут очень заинтересованы, узнав, что вы думаете иначе. Но пока что ваша теория не оправдывается. Она была на грани самоубийства, и нам пришлось снова дать ей большую дозу морфия. Очень жаль, потому что мы пытались понемногу уменьшать дозу, но с другой стороны, когда Анджела придет в себя, желание получить морфий может быть таким сильным, что она забудет о мучениях, которым вы ее подвергли...

За свою беспечную и веселую жизнь Катинка никогда не испытывала по отношению к себе таких чувств, как ненависть, быть может, даже таких, как неприязнь. Теперь же Карлайон наносил ей жестокие удары своим гневом и презрением, а она вела себя как спаниель, несправедливо побитый хозяином и все же трущийся о его ноги. «Если это любовь, – думала она, – то как счастлива я была прежде!»

Вечером к ней в комнату пришла миссис Лав утешить ее.

– Не воспринимайте это так тяжело, милая. Вы не могли этому помешать. Рано или поздно она все равно бы себя увидела, и лично я думаю, что это лучше, чем если бы она надрывала свое бедное сердечко, постоянно плача из-за зеркала. Мистер Карлайон велел дать ей морфий – у нас есть запас на случай, если он понадобится; доктор сказал, чтобы мистер Карлайон и я сами решали, когда ей требуется доза. Все дело в психике. Беда в том, что когда наркоманов лишают дозы, они... ведут себя скверно. Но это не их вина – кто мы такие, чтобы судить их? Я смотрю на бедного мистера Карлайона и думаю: «Ну, если вы не можете быть терпеливы с ней, то я могу...» Пейте ваше молоко – на этот раз в нем нет ничего лишнего! – Сиделка добродушно засмеялась.

– Она выглядела очень несчастной, пока наркотик не подействовал?

Миссис Лав пригладила крашенные перекисью волосы.

– Ну... она была расстроена. Но такое случается каждый день. Я пробыла с ней уже пять месяцев – девять недель в лечебнице, а потом здесь. Между нами говоря, жизнь тут не сахар – не на что смотреть, кроме автобусов, которые едут через долину в Суонси. Я взяла несколько выходных и поехала в город, но здесь начались неприятности. Мистер Карлайон не может справляться с ней без меня.

– Она действительно нуждается в уходе?

– Не столько в уходе, сколько в присмотре. В зависимости от того, что делает доктор с ее лицом и принимает ли она наркотики. Но оставлять ее одну нельзя – это небезопасно.

– В каком смысле? – испуганно спросила Тинка.

– Она постоянно пытается покончить с собой – один раз добралась до морфия... За ней нужен глаз да глаз. Мистер Карлайон боится, что она бросится в Таррен...

– В Таррен?

– Что-то вроде каменоломни на склоне горы, где кончаются пещеры. На здешнем языке ее называют Таррен-Гоч – это означает Красная Пропасть. Конечно, она вовсе не красная, но там была какая-то битва бог знает сколько лет назад, и крови, должно быть, натекло порядочно...

Тинка вспомнила, как едва не свалилась туда.

– Она в самом деле пыталась бросится в пропасть?

– Нет пока, но мы этого опасаемся. Я крепко держу ее за руку, когда вывожу на прогулку?

– Значит, она ходит гулять?

– Милая моя, она ведь такой же человек, как мы с вами, только лицом не вышла. Ей нужны движения и воздух – не запирать же ее в комнате, потому что она выглядит не лучшим образом. Мы берем с собой плотную вуаль, и если бы встретили кого-нибудь, она бы быстро ее надела. Только на горе никого не бывает, кроме нескольких ребятишек или пары парней из Нита. Мы сразу прячемся за скалой, и вряд ли нас хоть раз видели. – Сиделка вздохнула. – Прогуливаться в сырости по склону горы с существом, которое и сказать-то толком ничего не может! Право, не знаю, чего ради я это делаю. Я все время говорю мистеру Карлайону, что должна уехать, но он умоляет меня остаться. «Она привыкла к вам, миссис Лав. Когда вы отлучаетесь на минуту, сразу что-то идет не так...» Но мой дружок сыт по горло тем, что я торчу в этой глуши, когда он в Лондоне.

– У вас есть дружок? – отозвалась Катинка. – Вам повезло, в отличие от меня! – Лучше говорить об этом, чем об Анджеле и Карлайоне (если только ее дружок – не Карлайон).

– А почему бы и нет? – Миссис Лав самодовольно усмехнулась, болтая маленькими толстыми ногами. И это не мистер Лав – уверяю вас! Лав сбежал через неделю после свадьбы, и с тех пор я его ни разу не видела. «Можете передать ему, что любовь я вместе с ним не потеряла, – сказала я адвокату. – У меня есть друг, который стоит трех таких!» «Что, уже?» – удивился адвокат. «Я не трачу время зря», – ответила я. После того как мистер Лав сбежал, я ходила в кино, чтобы отвлечься, и однажды села рядом с моим будущим дружком – до тех пор я его в глаза не видела, честное слово! Он смотрел на меня, а я все глаза выплакала, хотя фильм был с Лорелом и Харди^{28}. Мой дружок сказал, что это его растрогало ~ он пригласил меня на чашку чаю, и так все это началось. Тогда я была моложе, но мы до сих пор вместе. Дома ему скучно – вот он и сердится, что я работаю здесь. Но деньги платят хорошие, и я не могу устоять, когда бедный мистер Карлайон меня просит.

– Да, для него это ужасно.

– Хуже некуда, дорогая моя, а самое скверное то, что все это случилось из-за его беспечности. Он был так влюблен в нее – они ведь были женаты всего несколько недель, когда это произошло.

(«Я не был влюблен в нее, и это самое ужасное...»)

– Конечно, – неуверенно отозвалась Тинка.

– Дей Трабл говорит, она была хорошенькой, как картинка... – Миссис Лав порылась в кармане юбки под фартуком. – Кстати, о картинках – вот мой дружок! – Она достала складной футляр из искусственной кожи и с гордостью продемонстрировала снимок.

Мисс Добрый-Совет видела множество фотографий чужих дружков. Она возвращала их по почте с заверениями, что на них изображены лица, свидетельствующие о силе, доброте и порядочности, а если они не слишком красивы, то это, возможно, к лучшему. Вступив в непосредственный контакт с ситуацией, Тинка пробормотала, что лицо необычайно интересное, и спросила, чем друг миссис Лав зарабатывает себе на жизнь. Миссис Лав ответила, что он коммивояжер, продающий фармацевтические товары.

– Не те, о которых вы подумали, дорогая, – со смехом добавила она. – Для нас это удобно: он может часто не ночевать дома. Он не хочет бросать жену из-за детей... – Миссис Лав спрятала фотографию.

– Конечно, бедняга Харри не писаный красавец, но это была любовь с первого взгляда, и мы с ним уже почти двенадцать лет...

Выходит, радуга погасла не для всех.

Следующим утром Тинка спустилась поздно. Карлайон уже почти закончил завтрак. Он вежливо поинтересовался, как ее лодыжка.

– Спасибо, лучше, – с той же холодной вежливостью ответила Катинка. – Сегодня я собираюсь попробовать спуститься по тропинке.

Карлайон остановился у стола со скомканной салфеткой в руке.

– Вы уходите?

– Да – если смогу.

– Понятно. – Он немного подумал. – Если бы вы остались... я попросил бы вас оказать нам... услугу.

– Услугу?

– Дело в том, что Анджела... моя жена просила вас навестить ее. Она никогда не видит никого, кроме нас троих и доктора, а теперь, когда вы знаете самое худшее, ей кажется, что это не вызовет у вас большого... отвращения.

Слезы жалости блеснули в глазах Тинки.

– Конечно я пойду к ней.

– Я позабочусь, чтобы свет был тусклым.

– Не надо, – запротестовала она. – Я уже видела ее лицо и нисколько не возражаю...

– Я думал не о том, что вы видели ее лицо, – холодно произнес Карлайон, а о том, что она увидит ваше. У вас очень выразительное лицо, мисс Джоунс, а нам не нужны лишние огорчения.

Вся ее жалость, все желание помочь мигом улетучились.

– Хорошо, я сделаю все, как вы хотите. Больше я не буду пытаться... все равно бесполезно заставить вас понять...

Он помог ей подняться по скрипучим ступенькам.

– И, пожалуйста, мисс Джоунс, ничего личного.

– Что вы имеете в виду?

– Говорите с Анджелой спокойно, рассказывайте о внешнем мире, о Лондоне и так далее... Но никаких вопросов о ней.

– Как я могу задавать ей вопросы? – недоуменно сказала Тинка. – Я думала, она не может говорить.

– Полагаю, она в состоянии ответить знаком «да» или «нет», – раздраженно отозвался Карлайон. – А мы не хотим, чтобы даже ее «да» или «нет» появилось в желтой прессе.

Катинка застыла, прислонившись к перилам на повороте узкой лестницы.

– Господи, вы все еще думаете, что я стану расспрашивать ее... после всего, что произошло...

– Откуда я знаю? Вы ведь хотели сделать это раньше Почему вы должны сжалиться над ней теперь?

Видя, что Карлайон смертельно устал после долгой бессонной ночи, Тинка не стала мучить его дальнейшими протестами.

– Хорошо, я сделаю так, как вы говорите.

Он проводил ее в конец коридора, открыл дверь, вошел в комнату, меблированную как гостиная, потом осторожно постучал в другую дверь и тоже открыл ее. Внутри было темно.

Миссис Лав поднялась со стула, подошла к Тинке, чьи глаза быстро привыкли к полумраку, взяла ее за руку и подвела к кровати, стоящей у окна, хотя портьеры сейчас были задернуты наглухо.

– Миссис Карлайон, к вам пришла молодая леди. Приятно увидеть новое лицо... услышать новый голос, не так ли? – Она придвинула стул для Катинки. – Поболтайте с миссис Карлайон, расскажите ей, как выглядит добрый старый Лондон.

– Благодарю вас, миссис Лав, – сказал Карлайон. – Если хотите, можете идти, а я останусь. – Он сел у маленького столика в другом конце комнаты и застыл, положив голову на руки. Катинка повернулась к кровати.

На подушке вырисовывались очертания головы, но залатанное лицо было едва различимо в сумраке. Что-то шевельнулось на кровати, и Катинка увидела протянутую к ней руку – здоровую левую руку, которая вчера просунулась сквозь разбитое стекло и начала писать жалобный призыв. Мысленно Тинка уверяла себя, что тепло пожала бы даже правую руку, похожую на уродливую лапу, но, к счастью, это оказалась маленькая, белая, здоровая ручка.

Она начала говорить с Анджелой Карлайон, радуясь возможности принести пользу. Лондон, магазины, редакция журнала, другие девушки, мисс Давайте-Будем-Красивыми, постоянно воюющая со своими непокорными волосами... С кровати доносилось жуткое фырканье, по-видимому, означавшее одобрительный смех. Катинке никогда в жизни не приходилось выполнять такую тяжелую работу, но привычка дурачиться в пабах на Флит-стрит помогала ей. Тем не менее она очень утомилась к тому времени, когда миссис Лав просунула в дверь крашенную перекисью голову.

– Мистер Карлайон, уже половина двенадцатого.

Карлайон быстро поднялся.

– Думаю, этого достаточно, дорогая. Мисс Джоунс, должно быть, устала.

Маленькая ручка судорожно дернулась в руке Катинки.

– По-моему, миссис Карлайон не хочет, чтобы я уходила.

– Вы обе устали, – настаивал Карлайон. – Отпусти мисс Джоунс, милая. Возможно, она придет снова. – Он наклонился и нежно поцеловал изуродованное отталкивающее лицо. – Я рад, что ты довольна, но сейчас попрощайся с мисс Джоунс... – Он шагнул в сторону.

Катинка встала со стула.

– Ну, до свидания, миссис Карлайон.

Рука снова дернулась. Тинка стояла в нерешительности, не желая освобождать свою руку слишком резко. Ей показалось... Да! Острый ноготь чертил на ее ладони буквы. «А», потом, кажется, «N» и «G». ANGela... «Очевидно, – подумала Катинка, – бедняжка хочет, чтобы я называла ее по имени».

– Или, – смущенно добавила она, – могу я сказать «доброй ночи, Анджела»?

Но маленькая ручка дернулась опять, а голова на подушке устало повернулась из стороны в сторону. Ноготь вновь начал писать на ее ладони. «А». Далее вертикальная черточка, потом другая, сверху вниз по диагонали, и еще одна вверх... «N» или начало «М». Но Карлайон подошел к кровати, и Катинка убрала руку, дрожа при мысли, что он может заподозрить ее в тайных переговорах с его женой. Анджела, однако, не пыталась скрыть свои попытки передать сообщение. Она раскрыла ладонь Катинки и посмотрела на Карлайона своими свиными голубыми глазками, словно моля его о помощи.

Тинке, привыкшей к суровым манерам Карлайона, было странно слышать ласковые слова, так легко слетающие с его губ. Он погладил мягкие светлые волосы Анджелы.

– Ангел, ты должна отпустить мисс Джоунс. Она навестит тебя в другой раз.

Голова энергично кивнула. Анджела протянула руку и внезапно включила маленький ночник. Это была изуродованная рука – жуткое скопление суставов, кожи и длинных красных ногтей. Тинка увидела на ней большое кольцо из резного белого жадеита в форме головы и груди сфинкса с откинутыми назад крыльями^{29}. Красивое кольцо на этой кошмарной лапе выглядело удручающе.

Анджела попыталась снять его здоровой рукой со скрюченного пальца, фыркая от напряжения.

– Не надо, дорогая, – терпеливо сказал Карлайон. – Отпусти мисс Джоунс.

Катинка больше не могла выносить выкручивания сломанных пальцев.

– Если хотите, я приду снова, но сейчас я должна идти. – Неужели несчастное создание пыталось отблагодарить ее за визит, подарив ей кольцо?

Голова опять печально кивнула, руки стали неподвижными. Анджела, расслабившись, откинулась на подушки. Катинка в последний раз посмотрела на нее, испив до дна чашу жалости. Залатанное лицо, некогда бывшее «коробкой конфет». Свиные глазки под выступом испещренного шрамами лба, где раньше находились брови. Две ноздри и хрящ вместо носа. Рот с пятнами засохшей крови в тех местах, где хирург вчера вечером удалил швы. Лоскутки кожи разных оттенков и текстуры – от гладких перламутровых остатков первоначальной плоти лица до плотной белой кожи, взятой с живота или бедра, обрамленные по-прежнему мягкими и пушистыми светлыми волосами...

В свиных глазках, казалось, вновь блеснула мольба. «Что мог сделать Карлайон, могу и я», – подумала Тинка. Наклонившись, она запечатлела поцелуй в уголке изуродованного рта и быстро отошла.

У двери она обернулась. Анджела Карлайон лежала, откинувшись на подушки и скрестив руки на груди. Кольцо из белого жадеита поблескивало на скрюченном пальце.

Где Катинка видела это кольцо раньше?