Текст книги "Дороги. Часть вторая."

Автор книги: Кристиана Йэнна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

– Да... как странно. Он родился, и...

– Арнис, мне показалось... Может быть, мне не следовало стрелять?

– Нет, Иль, все хорошо. Как ты освободилась?

– Не знаю. В какой-то момент этот столб вдруг... вдруг ослаб. Потом исчез. Я решила подождать в подвале, вы просто исчезли – и все. Думала, вы там и появитесь. Ну и действительно, прошло минут десять, и вот... я услышала шум в бойлерной. Арнис, о чем вы говорили с ним?

– Все о том же, Иль. Я попытался выяснить причины войны.

– И?

– Я узнал их. Конечно, не исключено, что и это ошибка, что это морок... Но я практически уверен, что это правда. Почему-то уверен.

– Расскажи...

– Хорошо, Иль...

Когда-то давно, на одной далекой планете, расположенной в недоступной флюктуации пространства, среди ее населения возникла мутация.

И люди иногда становятся магами, овладевают нефизическими силами. Но у людей всегда есть потолок, они не могут зайти далеко. Психофизиологическая организация сдерживает их. А на Сагоне люди стали настоящими магами. Им было подвластно все. Время и пространство. Психика живых существ и физика мертвых. И все это – от рождения, как подарок. Наследование признака было доминантным, от магов рождались дети -маги, и скоро большая часть населения Сагоны стала всемогущей. Их знания и умения развивались. Правда, наступили неприятные побочные эффекты. Перестали рождаться дети. Собственно, если первое время среди сагонов существовала сексуальная вседозволенность, то позже какой-либо интерес -и способность к сексу – пропали вообще. Большая часть, а потом и все сагоны, приняли мужской, более удобный облик. Обычные люди, еще жившие на планете, вымерли за несколько сотен лет.

А потом сагоны нашли путь в обычное пространство и заинтересовались цивилизацией людей.

Зачем им нужны были люди – сначала свои же, оставшиеся на планете... ведь сагоны согнали их в резервации, хранили и берегли, кормили и позволяли заводить лишь обычных детей. Но это не сохранило людей от вымирания – почему-то. Потом им понадобились люди с других миров.

Беда в том, Иль, что на определенном этапе маг становится безмерно одиноким.

Ты знаешь, что они должны отказаться от Бога. Нет, на первых этапах такой необходимости нет. Пока они еще люди. Этим и пудрят мозги юным ученикам кнасторов. Они убеждены что служат Богу. Ведь сознательно отказаться от Бога, от Христа – это не каждый решится. Но на определенном этапе маг начинает понимать, что наступило время выбора. Или он остается с Богом, оставляет в своей груди сердце живое, так же, как носят его люди – даже самый худший человек несет в груди своей искру Божью. Или движется дальше... по пути так называемого «духовного развития»... достигает могущества, почти невероятного, бессмертия, владения всеми оболочками своего тела, и так далее. Но без Бога.

Ибо любящий слаб. А тот, кто настаивает на своей силе и могуществе... тот не может любить. Он сам отвергает Господа.

Поначалу это кажется пустяком. Бог – он где-то там, далеко, мы не видим и не слышим его, нам, вроде бы, и безразлично Его мнение.

Но проблема в том, что Бог есть любовь. И лишаясь Бога – не сразу, очень постепенно – сагон или маг лишает себя возможности любить и людей, и себе подобных. И вообще кого или что бы то ни было. Нет, какое-то время длится суррогат, некие чувства, фантомные ощущения... так же, как ощущают ампутированную конечность, так сагон чувствует отголоски любви. Очень долго. Потом еще остается воспоминание... о том, что когда-то было иначе, было хорошо.

Так становятся одинокими. Сагоны безмерно одиноки, Иль. Ты даже представить себе не можешь... я вот ощутил это на мгновение. И в это мгновение мне действительно стало жаль... впервые. Жаль – сагона. Странно... но так.

Видишь ли, сагон не понимает причины. То, что я говорил тебе до этого – мои мысли. Не Хэрона. Просто я понял это. А для сагона все выглядит иначе. Он и сам не знает, чего он лишился, знает лишь – чего-то очень важного. И начинает искать это, он чувствует, что ему нужно общение. Понимаешь – общение.

И не с себе подобными. Он знает о них все, они – единое целое. И они ему неинтересны, они не дают ему того, чего он ищет.

Странным образом сагон ощущает это – в людях.

Помнишь, как кто-то вытягивал тебя за руку из ада? Помнишь? Ты ведь знаешь, понимаешь, Кто стоял рядом с тобой, кто спас тебя тогда, кто помог все выдержать. Кто замыкает психоблокировку. Твоя вера, Иль, спасла тебя.

Сагоны не видят этого. Твой мозг прозрачен для них, они способны читать все мысли, они знают твои тайные желания, помыслы, стремления. И только одно, вот это – стержень твоей души – они не видят, он для них – лишь непонятный свет. Но и неимоверно притягательный. Именно этот свет манит их – в людях. Именно ради этого света они стремятся к общению с нами. Но добравшись до него, вскрыв его – они испытывают лишь разочарование. Он не принимает их. Он ничего им не дает.

Помнишь, по легенде о Кьюрин – там Хайки, сагон, говорит ей: ты низшее существо, ты примитивна, я понимаю тебя до конца... но есть в тебе что-то, чего мне не понять! И что стоит препятствием между нами!

Между тем, это препятствие и манит их. Они силятся понять... Они силятся обрести этот свет, искру Божью. Потому что нет пользы тому, кто приобретет весь мир, но лишится вот этой искорки. И все царства Вселенной – ничто в сравнении с любовью в твоей душе. Сагоны владеют Вселенной... но главного у них нет.

Именно поэтому общение с человеком – с одним-единственным человеком – для сагона гораздо важнее, чем захват планеты, чем вообще что бы то ни было. Именно поэтому нам удается их убивать. Иногда.

Сегодня Хэрон чуть раскрылся передо мной... может быть, это уникальный случай. Как с Хайки. Он чуть-чуть, самую малость – стал откровенным. Совсем капельку... И умер. Это еще не любовь была, только первый шаг к ней – искренность, откровенность. Но для него этот шаг огромен. Они понимают, что всегда рискуют очередной смертью, общаясь с нами.

Хотя собственно, зачем им дорожить временным телом. Оно не испытывает боли, а смерть для них – маленькая, досадная неприятность.

Только вот их бессмертие – хуже смерти.

– Арнис, я понимаю, мне кажется, – Ильгет остановилась, – но скажи... неужели они так никогда и нигде и не нашли того,что искали?

– Нет, Иль. И не могут. Для этого им пришлось бы стать слабыми. Научиться доверять. Перестать быть сагонами. Пойми, любовь делает беззащитным.

Когда ты любишь, ты открываешь себя всему злу мира. Ты рискуешь получить отказ от любимого человека, получить даже его насмешку, ты унижаешь себя перед ним. Ты рискуешь просто потерять это любимое существо. Ты рискуешь... его муки, его болезнь, его смерть – все это становится для тебя страшнее собственных мук или смерти. Наконец, ты рискуешь встретить сопротивление мира, и ты должен противостоять ему, иначе безнадежно потеряешь любовь.

Любовь – это и есть война. Война вечная, безнадежная, страшная. Такая вот, как наша. Только победа в ней дороже и прекраснее всего на свете.

Сагоны этого не знают. Они этого просто не умеют. Но очень хотят...

И поэтому все их столкновения с людьми проходят по одинаковому сценарию. Не умея любить, сагон не умеет и быть откровенным, открытым. Мы общаемся друг с другом искренне, и это тесно связано с нашим умением любить. Мы искренни, мы открыты, хотя и боимся этого. Сагон этого просто не умеет.

Он привык к другому: человек полностью раскрыт перед ним и беззащитен, его же душа – потемки.

Все, что нужно сагону – это чтобы человек понял его. Чтобы не раскрываться, не терять драгоценной защиты, но чтобы пришел кто-то... взрослее, сильнее – и понял, и полюбил. Знаешь, так ребенок ждет маму. И сагон думает, что человек способен на это, ведь он ощущает где-то внутри эту силу, этот свет. Значит, человек просто не хочет.

Значит, надо его заставить...

И сагон начинает либо манипулировать человеком, либо подчинять его силой. Сагон привык добиваться всего. Он думает, что этот волшебный родник, любовь, он тоже способен высечь из скалы по собственному желанию.

Но беда в том, что были ведь и такие случаи. Кьюрин в самом деле полюбила сагона... откровенно говоря, я сам-то сегодня почувствовал к нему... по крайней мере, жалость. А Кьюрин – та любила по-настоящему.

Добиться любви можно – тем же манипулированием. Трудно ли заставить забить родник, когда в человеке так много драгоценной влаги? Когда его любовь всегда готова прорваться и залить все вокруг? Когда ему так легко любить?

Но сагону не жарко и не холодно от этой любви. Ему не нужно, чтобы любили его – он не умеет любить сам. Ему хочется, чтобы кто-то научил... Но как? Как научить сбрасывать защиту, как научить быть беспомощным? Младенцем? И видя, что добился любви человека, сагон с легкостью отбрасывает его. Человек ему больше не нужен. Он ничего не может дать сагону.

Понимаешь, человек интересен до тех пор, пока он является тайной. Пока он сопротивляется. Сагон будет давить и мучить человека до тех пор, пока тот не сломается. Это сагону интереснее всего,потому что это – мгновения подлинного общения. На самом деле – лишь прелюдия, но это единственное, что сагону доступно. А когда человек сломался, принял волю сагона... да зачем он нужен? Еще одна игрушка... игрушки сагона – весь Космос, весь мир, все живые существа. Сломавшийся человек перестает для сагона существовать. Это страшно... он ведь всегда так молит: ну поверь мне, доверься до конца... доверься – и тебе не будет больно. Доверься – и я исполню все твои желания...

Но только доверишься – и сагон полностью теряет к тебе интерес.

Он сам хочет – довериться. Но не может.

И он обвиняет людей, он требует от них... чего-то... не подозревая, что люди не в состоянии дать ему то, чем они богаты, и чего навеки лишился он сам.

И он снова и снова идет к людям, потому что вне людей – страшная и мертвая пустота. Бессмертие, которое хуже смерти. Ад.

Война, которую они ведут против нас, часто нелепа, непонятна. Потому что вот вне этого – индивидуальных мотивов каждого сагона – понять ничего нельзя.

Пойми, сагоны по сравнению с нами и правда – всемогущи. Какую бы физическую цель они ни поставили, они добьются ее очень скоро. Уничтожить все человечество? – легко. Захватить любую из планет – как нечего делать. Создать себе миллиарды рабов?

Ты знаешь, я даже думаю, что они могут сломить любого человека. Есть те, кто долго сопротивляется, мы, например. Но наверное, и на нас есть свои средства... Хотя тут сложнее – на то должна быть воля Господа, ведь не своими же силами мы сопротивляемся. Но мы им особенно интересны, потому что общение с нами очень уж долго и плодотворно.

Но у них нет этих целей – физических. Ни в коем случае они не хотят гибели человечества. Да и рабы им – по большому счету – не нужны. И уж конечно, совершенно ни к чему воспитывать из людей магов или полусагонов. Все, ради чего они ведут войну – удовольствие пообщаться с нами. Хотя бы так.

Почему они не вылавливают людей поодиночке, но играют народами? По-видимому, не только индивидуальный разум каждого сагона стремится к общению, но и все их единство, весь коллективный сверхразум наслаждается этой игрой. Для них – игрой.

Это похоже на то, как садомазохисты в своих странных отношениях находят возможность испытать некий экстаз, как суррогат любви. Это похоже на то, как ловелас, перебирая женщин, бросая одну за другой, все ищет в них что-то неземное – не подозревая, что искать это следует лишь в своей душе.

Ведь какие-нибудь дипломатические отношения с людьми – все это сагонам не нужно. Только самые искренние, самые глубокие. Пусть это будет война! Ведь ничто так не обнажает самую суть человека, как война. Ненависть, страх – так же сильна, как любовь, правда, сагоны не способны и на ненависть, и на страх. Но хотя бы нас вызвать на искренние чувства... Попробовать.

– Зачем же они создали орден кнасторов?

– Думаю, просто тактический ход в войне. А может быть, здесь есть и другие возможности... далеко идущие. Однако интересны им не кнасторы – люди.

Ильгет долго молчала, держась за руку Арниса, обдумывая его слова. Они уже приближались к подъезду. Вдруг она сказала.

– Но это же значит, Арнис...

– Да. Что мы никогда не сможем остановить эту войну.

Они поднялись по лестнице. За дверью взволнованно гавкнула Ритика.

В коридоре горел свет. И в гостиной тоже. Все пятеро детей не спали – сидели и смотрели на них.

Потом дети бросились к ним. Даже Анри. Он неловко обнял Ильгет. А снизу ей на руки лезла Дара, забыв о том, что она ведь уже большая и тяжелая девочка.

– Вы волновались... – сказала Ильгет, – простите нас. Так получилось.

– Мы молились, – сказала Арли, – мы тут сели и все время молились. А что с вами случилось?

– Все хорошо, – улыбнулся Арнис, – все хорошо, ребята...

Они стояли и смотрели на родителей. Почти взрослый, с бледным, решительным лицом – Анри. Лайна, черноглазое, необыкновенно милое личико, и такие трогательные складочки у губ... Арли. Золотые мамины волосы зачесаны назад, темные глаза горят под высоким, бледным лбом. Дара. Белокурое, почти ангельское создание, складочки пухлого лобика, ясные голубые глаза. Эльм. Как всегда, русые волосы чуть встрепаны, серые глаза поблескивают, маленький вздернутый нос. Ритика вылезла в круг и наконец-то смогла проявить всю свою любовь к загулявшимся за полночь хозяевам – ее хвост бешено крутился, стриженая кофейная морда расплывалась в собачьей улыбке.

– Мы убили сагона, – сказал Арнис, – мама это сделала. Все, ребята, сагона больше нет. И мы возвращаемся на Квирин!

– Ура-а! – и снова образовалась куча мала.

Дети сами себе не смели признаться в том, насколько они соскучились по Квирину.

Глава 23. Минакс.

Ильгет прикрыла за собой дверь палаты. Несколько шагов – и она в широком, прохладном холле, где по стене, по камням сбегает фонтан, а снизу вспушилась богатая водная зелень. И на лавочке, вдоль фонтана – все сразу. Глаза. Восемь пар глаз. И все ждут.

Ильгет подошла безмолвно, встала рядом с друзьями.

– Ну что, Иль? – спросила тихо Иволга, – как?

Она пожала плечами.

– Все так же. Вообще бодрый такой, веселый. Сроду таким не был. Мне кажется, он рад, что ли... Арниса попросил остаться. Что-то он там хочет ему сказать.

Она села рядом с Иволгой. Посмотрела на Вениса.

– Слушай, ты ведь врач все-таки... ну как такое может быть? Я не могу понять. Ты же знаешь, я с Ярны...

– И наша медицина не всесильна, – ответил Венис, – тут ничего не сделаешь, Иль. Если бы могли... Просто старение. Старый очень организм.

– Очень старый? О чем ты? Ему чуть за семьдесят.

– Да, конечно, но это календарные годы. Физиологически ему за сто.

– Я тоже не понимаю, – пробормотал Ландзо, – за сто? Он еще месяц назад с нами по полигону бегал.

– Он держался на гормонах, мы тянули, сколько могли, – объяснил Венис, – а потом – стремительный процесс.

Все вновь замолчали. Как-то это было уж... слишком. Слишком неожиданно, тяжело, жестоко. Не может такого быть.

Так не умирают. Умирают где-то далеко, не на Квирине. Туда нужно еще долететь. Там умирают, под пулями, под лучами, ракетами. Иногда убивает сам космос, рвет тело вакуумом. Или можно сгореть в лучах чужой звезды, быть раздавленным космическими полями. Худший вариант – смерть под пытками или под огненным слепым взглядом сагона.

Но не здесь. Здесь смерти нет.

– А помните, – произнесла Айэла, – помните, он сказал – простите, ребята, что я вас всегда посылаю...

Марцелл положил руку на ее запястье.

– Подожди, Айли. Рано еще вспоминать.

Арнис сел совсем рядом с изголовьем. Странно выглядел Дэцин сейчас. Он и в самом деле сильно изменился. Быстро. Улетали на Ярну – был еще совершенно нормальный, бодрый, пусть и полностью седой человек. Теперь же – старик... лицо ввалилось, странно торчит нос, оказавшийся очень большим. Горят ввалившиеся темные глаза. Но лицо удивительно спокойное, мирное. Веселое даже.

Дэцин поднял морщинистую руку... Всегда были эти морщины? Давно? Кажется, нет. Положил свою теплую ладонь на руку Арниса.

– Ну вот, послушай, Арнис...

– Да, командир.

– Скоро уже... Так вот, пора тебе сказать. Я рекомендовал тебя. Ты будешь дектором.

– Не Иволга?

– Нет. Она... может, она и опытнее тебя, но... сказать, честно? Жалко Иволгу.

Арнис кивнул.

– Тебе... тебе еще многое предстоит. Впрочем, может, еще Иволге придется покомандовать. Ну вот... – Дэцин улыбнулся, – сколько думал сказать тебе. А сейчас вот уже и не знаю. Что нужно, зачем... Ты и сам все поймешь. Вот что – Ильгет береги.

– Знаю, Дэцин... это я знаю.

– Тебе надо будет нового человека принять. Я с ним сам беседовал. У нас народу мало, так что... Хороший человек. Ученый, занимается космической психофизиологией. В основном, все по экспедициям. Но у него есть боевой опыт, он в молодости жил на Серетане, и... в общем, воевал тоже много, хотя и не с нашим оружием. Ну, он тебе сам расскажет. Номер... я тебе скину на спайс.

– Хорошо.

– Договорись с ним, побеседуй... ну и представляй ребятам, и подключай уже к тренировкам. А вообще тебе позвонят, когда назначат официально. Я думаю, на днях.

– Уже? – Арнис растерянно потер лоб.

– Конечно, Арнис. А что тянуть? Принимай декурию.

– Но ты...

– Я вряд ли протяну еще несколько дней, – просто сказал Дэцин. Арнис дернулся.

– Ты не расстраивайся, – тихо сказал командир, – серьезно. Мне ведь везло, как никому. Я тридцать лет... Ну, ранения, все такое, но ведь выжил – тридцать лет. Ты и сам, впрочем, давно уже в ДС. А сейчас... знаешь, я где-то даже рад. Серьезно. Страшно – есть немного, но ведь всегда страшно. А там... может, и отдохну наконец? Вас, конечно, жалко... Но вы переживете. Ведь меня-то вы не так уж сильно любили, верно?

– Дэцин... ты заблуждаешься, – пробормотал Арнис. Только не заплакать! Какой был бы сейчас идиотизм!

Но мы ведь на самом деле любили его...

– И мою Мари увижу, – сказал Дэцин мечтательно, – знаешь, она мне снится уже вторую ночь. Два раза уже. Сначала так смутно. А в эту ночь... – он вдруг захрипел. Арнис широко открыл глаза.

– Дэцин? Ты что? Помочь тебе?

– Нет, – Дэцин прокашлялся, – ерунда. Да, работа это... умирать. Давно я не видел Мари. Очень давно. Знаешь... мне, по-хорошему, не надо было так долго... жить. Ну ладно, Арнис, я вижу, тяжело тебе. Ладно.

– Мне-то что, Дэцин, – Арнис замолчал. Как сказать все это? Сейчас важно только то, что чувствует умирающий. И ничего больше. Но и как жить без него дальше? Нет, с командованием Арнис справится. Хоть и не хочется, но что поделаешь, больше некому. Только Иволге, а ее жалко. Но вот как – без Дэцина? Опять жизнь раскалывается на части, и пропасть растет так стремительно, и так не хочется заглядывать туда.

Дэцин еще жив. Еще нет этого. Потом будет время для горя.

Почему бы не выйти ему на пенсию – он ведь и собирался уже... и жить, как всем старикам, в маленьком доме, с садом, слушать птичье пение по утрам. Гулять на море. Улыбаться ребятишкам. В гости ходить к старым друзьям. Да и мы бы к нему ходили, собирались бы, рассказывали про новые акции. А он бы вспоминал. Он ведь нам из своего опыта почти ничего не рассказывал – а тут рассказал бы, поделился. Господи, почему все так несправедливо?

Так страшно?

– Вот что, Арнис, – заговорил Дэцин, его голос был теперь тверже и суше, – послушай все-таки. Я с этой декурией давно работаю. Значит, так. Самое сложное обычно – это разделить и поставить задачи. Тут что важно? Ойли с Мари никогда не ставь. Он даже на учениях голову теряет, когда она рядом. И вообще Ойли плохо совместим с женщинами, сказывается отсутствие семейного опыта. Но с Иволгой можно ставить кого угодно, и вообще Иволга – это твоя главная опора.

– Хорошо, командир.

– Запоминай. Еще вот что. Эта троица – новых – ну вот, уже сто лет они у нас, а все новые, в смысле, Венис, Марцелл и Айэла – они хорошо втроем всегда работают. Если есть возможность, ставь их втроем. Я раньше пытался их распределять, но потом понял. Ильгет... раньше я всегда старался поставить ее к кому-то посильнее. Самые сильные у нас, ты понимаешь – это Ландзо, Иволга, Марцелл, ну и муж Иволги этот... Дрон. Старайся, чтобы кто-то из них был в подразделении обязательно. Но сейчас Ильгет, пожалуй, не хуже, то есть она может работать полностью самостоятельно.

– Дэцин, ты ее вообще недооцениваешь.

– Теперь уже нет. Ну вот, и сагон есть на ее счету. Видишь как... Да и навыки у нее теперь не хуже наших. Да, вот еще... твой парень. Я слышал, он просился в ДС.

– Просился, – мрачно сказал Арнис.

– Лучше возьми. Все равно пойдет, если захочет.

– Да я понимаю, Дэцин, но хотелось, чтобы он хоть... ну хоть пожил немного. Что это – 16 лет... Ну пусть 18.

– В 18 – это разумно. Пусть закончит обучение. Только вот что, Арнис, не бери его к себе в отряд. Пусть куда угодно... Хотя тут как командование решит. Но я бы не брал. Даже не в тебе дело, а в Ильгет. Мать – это мать.

– Я бы вообще его не брал.

– Ладно. Сильно не конфликтуй. И вообще, знаешь... с людьми главное – не стремиться всегда навязать свою волю, а лавировать надо. Разумно. Понимать, чего все хотят. И пытаться это дело совместить с необходимостью. Ну, это ты сам...

Дэцин дышал тяжело, с хрипом. Арнис привстал.

– Давай я врача позову... я не знаю, что делать, когда такое дыхание. Тебе ведь тяжело.

– Нет, пока ничего. Ерунда, Арнис, не обращай внимания. Просто это тяжелая работа, умирать. Но мне хорошо... когда я подумаю о том, как Иост умер, жутко. А мне что... Ничего, когда-то это должно было наступить. Арнис...

– Но все равно, зачем тебе мучиться? Ведь можно сделать так, чтобы не было такого дыхания... Чтобы ты спокойно...

– А брось, боли нет, и ладно. Меня уже три дня держат на атене. Что еще я хотел, Арнис... о кнасторах. Что ты будешь с этим делать?

– Не знаю. Начальство пока думает. Аналитики в работе.

– А ты что думаешь?

– Что я думаю, Дэцин? Война идет уже на Квирине. Они здесь. Ясно, что они работают здесь.

Дэцин кивнул.

– Арнис... в трудное время я ухожу. Все только начинается...

– Надо начинать что-то делать с кнасторами. Прямо здесь. Ведь где-то они скрываются? На Квирине проводят свои Посвящения. Готовят учеников. Вербуют. Все это можно вычислить. Трудно, но можно – если уж мы сагонов вычисляем...

– Ну хорошо, Арнис. Вычислить-то можно...

– А дальше – как обычно. Изолировать, уничтожать. Здесь мало информационной войны! И питательную среду для кнасторов надо контролировать. Всех эзотериков, все секты взять под наблюдение.

Дэцин помолчал, похрипывая. Затем сказал.

– Но ты представляешь, Арнис, что это будет?

– Да, – Арнис выпрямился, – мы это возьмем на себя. А что делать, Дэцин? У сагонов есть агентура на Квирине. Хуже этого уже ничего быть не может! Да пусть лучше... сто раз пусть мы будем проклятыми, только Квирин чтобы жил.

Дэцин прикрыл глаза. Арнис почувствовал, как сжалось сердце... зачем это ему сейчас... умирающему...

– Все хорошо, Арнис, – произнес Дэцин ясным голосом, – все нормально. Тебе я... тебе я, пожалуй, оставлю все без страха.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.

– Знаешь что? Постарайся, чтобы к этому не имела отношения Церковь.

– Это невозможно.

– Наверное, да, – согласился Дэцин.

– Мы постараемся насколько возможно действовать от своего имени.

– Не забудь, информационная война – это в первую очередь.

– Знаю, Дэцин. Но теперь уже – не только.

Они помолчали. Дэцин похлопал своей морщинистой ладонью по руке Арниса.

– Хорошо, мальчик... Ты знаешь, Арнис... вот помираю. А детей у меня никогда не было. Вы у меня... вместо детей. Я знаю, вы меня иногда считали старым дураком... извергом. Обижались на меня.

– Все это глупости, Дэцин, – тихо сказал Арнис, – ты был очень хорошим командиром. Редким просто.

– Спасибо, – показалось Арнису, или что-то мокро заблестело в глазах старика, – ну все, малыш... все, иди. Сейчас отец Маркус придет. Я еще подумать немного должен... помолиться. Иди, Арнис...

Он встал. Повинуясь внезапному порыву, вдруг наклонился, поцеловал коричневую старую руку. Дэцин положил ладонь ему на голову, словно благословляя.

– Иди, Арнис... делай все так, как знаешь. Все правильно... молодец. Иди.

Они никуда не ушли. Так и сидели в холле на лавочке. Кто-то убегал поесть или отлучиться по важным делам. Приходила Сириэла, привела обоих малышей. Потом подошел врач Дэцина, Саломис, предложил им перейти в свободный кабинет – что тут торчать, в холле...

Ильгет к вечеру съездила домой, уложить детей. Потом вернулась. Весь отряд остался на ночь. Дэцин спал. С ним все время сидел кто-нибудь – дежурили, сменяя друг друга. Но старик то ли спал, то ли не приходил в сознание. Ему было совсем плохо, и трудно что-либо сделать. Только избавлять от боли, от сильной одышки.

Иногда разговаривали – негромко. О делах, о том, что предстоит. Обсуждали то, что Дэцин сказал Арнису (хоть и не все, разумеется, было передано). Говорили о Дэцине, но немного. Больше просто молчали. Так было легче, проще. А молчать, сидя вместе, они давно привыкли.

Спали, пристроившись кто где – на стульях, головой на стол, на скамейках...

Не зная, зачем. Просто – вдруг Дэцину захочется кого-нибудь увидеть. У него нет других близких людей, все – здесь. Он мог позвать любого. Хотя с каждым он уже поговорил, и не по разу. С каждым попрощался. А эту ночь – уже и не просыпался.

Арнис так и не заснул. Смотрел на небо, уже светлеющее над горной цепью.

А если бы Дэцин пожил еще... ну пусть вот так, пусть в больнице. Можно потянуть его еще несколько месяцев. Неужели нельзя? Саломис говорит, иммунная система больше не работает, множественные очаги рака, их вычищают наноагентами, но что толку, если иммунитета больше нет? Сердце изношено. Почки. Сосуды... Заменить все слабые участки – нереально.

Да хоть как – лишь бы жил. Пусть в больнице. Мы бы ходили к нему каждый день. Читать он уже не может, мы бы ему читали вслух. Пели бы. Разговаривали. Он любит, когда Айэла поет, голос у нее удивительный.

Арнис стал молиться. Только и остается – от душевной боли.

Дверь распахнулась. Пять утра. На пороге стоял Венис – он дежурил как раз... Прислонился к дверному проему.

– Все, ребята, – выдохнул он, – все кончено. Не дышит.

Весь день светило удивительно яркое солнце. И небо, казалось, просто сияло. Ослепительно, глаза даже резало. Наверное, поэтому глаза у всех слезились. Арнис то и дело переводил взгляд на черные альвы, прикрывающие головы женщин.

Когда пришла пора уходить от засыпанной уже могилы, всем вдруг стало страшно. До сих пор казалось – вот он, Дэцин, рядом. Просто все что-то для него делают, что-то с ним случилось... И вот – уходить, и оставить его здесь – одного?

– Идемте, – выдохнула наконец Иволга. Все тихонько пошли вслед за ней, к ажурной высокой ограде, оставив свежий, ярко-черный холмик и воткнутый в землю простой деревянный крест. Арнис нашел руку Ильгет, и так, держась друг за друга, они шли по белой каменистой дороге, к флаерной стоянке. Дети – все, кроме Эльма, были здесь – тоже притихли и шли молча чуть впереди.

Спайс кольнул в запястье. Арнис поморщился – начинается...

Теперь не будет покоя. Даже в такой день... Даже не выпить сейчас, а так хочется, сил нет. Покрепче чего-нибудь. Ладно, напьюсь вечером, подумал Арнис. Хотя бы и один, если Ильгет... но она, наверное, догадается и не станет слишком много пить на поминках, потом, вместе со мной...

Ему вдруг захотелось хотя бы поцеловать ее на прощание. Глупо, конечно. Но он решил, что так и сделает. Подошли к стоянке, стали рассаживаться по машинам. Арнис помахал всем рукой.

– Пока, ребята! Мне на совещание, – и тяжело вздохнул.

– Давай, командир, – невесело кивнула Иволга. Арнис наклонился к Ильгет и поцеловал ее, она ответила неожиданно страстно.

Ей тоже хотелось найти убежище от своей тоски.

Арнис сел в маленькую, двухместную машину. Ильгет с детьми и собакой заняла их собственный флаер, помахала рукой. Вслед за другими она подняла свою машину – лететь надо было через всю Коринту наискось. К «Синей Вороне», где они собирались сегодня поминать своего командира.

Арнис выругался сквозь зубы и поднял флаер. Вот оно, начинается... Конечно, руководству плевать, что сегодня хоронят Дэцина. Ну что Дэцин – какой-то дектор, один из сотен... И ведь похороны в первой половине дня, а совещание назначили на четыре.

К тому же действительно важное совещание. Очень важное, стратегическое, можно сказать. Многое будет решаться и обсуждаться. В том числе, между прочим, и доклад самого Арниса.

Он написал его по пути с Ярны. Думал подать Дэцину, а через него – руководству... А вышло вот так. Уже неделю тезисы изучали все офицеры ДС.

На этот раз совещание проходило в одном из зданий Планетарного Крыла. Арнис назвал свой код, посадил флаер на разрешенную стоянку и быстрым шагом направился в зал.

– Давай, Кейнс, – центор Рэнкис переключил проектор, говорил же теперь только Арнису по выделенному каналу, – только тезисы. Все читали твой опус.

Арнис положил перед собой планшетку. Сейчас его изображение появилось на столе у каждого из участников совещания. Их было заметно больше, чем в прошлый раз, когда Арнис присутствовал, на совете по Инастре. Сейчас здесь собрались... да, возможно, что и все офицеры ДС. Мельком пролетела мысль, что сейчас самое время для какого-нибудь теракта кнасторов... Да нет, даже с помощью магии не просто проникнуть на такое вот совещание, да хотя бы узнать о нем.

Арнису показалось, что по рядам пролетел шумок. И в самом деле – многие из тех, кто участвовал в Инастрийской операции, помнили его. В тот раз ему удалось практически полностью повернуть общее мнение. И выступление было нетривиальным.

Арнис начал доклад.

Трудно было изложить все пережитое на Ярне в нескольких тезисах. Впрочем, вопроса о целях сагонов он коснулся лишь вскользь.

Это ничего не меняло. Лишь одно, теперь он точно знал, для себя: войну нельзя остановить. Люди не могут дать сагонам то, чего те ищут. И нет для сагонов других альтернатив, как снова и снова льнуть к людям, ища у них правды. И вряд ли они перестанут это делать, по крайней мере – нет пути убедить их в этом.

Но главная практическая задача сейчас – это кнасторы. Дело даже не в масштабах их деятельности, видимо, он невелик. Дело в том, что вербуют они людей и действуют прямо на самом Квирине. Вот об этом Арнис и говорил в своем докладе. Именно это – наиболее опасно. Здесь они могут нанести удар прямо по ДС. Здесь им несложно вести информационную войну против основной квиринской идеологии. Здесь они убеждают молодежь в том, что те, кто хочет сражаться против зла, должны идти не в Военную Службу и СКОН (как это примитивно и топорно, к тому же так некрасиво), а «развиваться духовно» в надежде стать кнастором. Кроме того, если агента ДС в рядах кнасторов представить невозможно – его разоблачит любой кнастор, прошедший первые посвящения, то наоборот, среди нас вполне могут оказаться агенты Великого Кольца.