Текст книги "Точка преломления (ЛП)"
Автор книги: Кристен Симмонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
– В безопасности, – повторил Уоллис. – То же самое сказал Скарборо, когда стал президентом. – Почувствовав мое беспокойство, он улыбнулся. – Не волнуйся, больше половины страны ему поверило. Так люди ведут себя после войны.
Далекое воспоминание встало перед моими глазами. Мама ворчала что-то, пока человек на экране телевизора обещал безопасность через единство. Свободу через подчинение. Традиционные семейные ценности и стройная вера должны были вернуть стране процветание.
Я потерла ладонями лоб, чувствуя себя так, как я чувствовала себя очень часто за последний месяц: переполненной чем-то, пустой настолько, что я не могла подобрать этому название. Какая бы малая часть меня не верила, что я все еще принадлежала миру, в котором выросла, миру с Бет, школой и домом, теперь эта часть ушла. Я никогда не смогу вернуться.
– Что мне теперь делать? – слабо спросила я, крутя на пальце золотое обручальное кольцо, которое для меня украл Чейз. Мне не нужно было носить его постоянно, ведь я никогда не покидала штаба, но я все равно его не снимала.
Уоллис вздохнул.
– Ты должна понять, что для тебя важно. И сделать что-то ради этого.
Глава 2
Полевая команда вернулась в гостиницу «Веланд» к вечеру. Через окно лестничной клетки я смотрела, как трое мужчин, которые уходили вчера утром в потрепанной уличной одежде, показались из кабины грузовика Horizons в темно-серых комбинезонах с логотипом компании на плечах. Не заглушая двигатель, они быстро разгрузили из машины коробки и, как только работа была выполнена, уехали.
Кара, которая пряталась в кузове грузовика вместе с коробками, первой вернулась на четвертый этаж. С собой у нее ничего не было. С удовлетворенной улыбкой она втянула воздух и стала распутывать свои крашеные черные волосы. Я знала, что в городе она заплетала их в косу, чтобы казаться более добропорядочной, но я сомневалась, что это работало: никогда, даже в джинсах и мужском свитере, Кару нельзя было обвинить в том, что она выглядела просто. Не нужно было прислушиваться к комментариям тридцати мужчин, чтобы понять это.
Хоть она явно увидела, как я махнула ей рукой, она не поздоровалась. Вместо этого девушка наградила меня изогнутой бровью и нырнула в одну из комнат, оставив меня стоять в коридоре, нелепо подняв руку.
К этому времени показались другие и стали продвигаться к лестнице, чтобы помочь с грузом. Я пошла к наблюдательной комнате, отметив знакомые ручные рации и батарейки, беспорядочно сваленные в центре стола. У дальней стены находился собранный Билли компьютер и черная плата приемника, которую вытащили из кучи готового к сжиганию мусора у базы. Рядом стояли Кара и Уоллис и тихо переговаривались.
Когда ее холодный взгляд встретился с моим, я вспомнила о наших первых минутах на базе сопротивления, когда она узнала нас с Чейзом по именам. Я знала: так получилось из-за того, что она скрупулезно прослушивала перехваченные радиосигналы МН – тогда МН уже несколько дней искала нас, – но я не могла избавиться от ощущения, что Кара, а возможно, и Уоллис, почему-то ждали нас.
Я направилась к складу, чтобы записать новоприбывшие запасы.
* * *
Шестнадцать банок консервов. Две коробки жидкого мыла. Тряпки. Чистые полотенца. Упаковки бутилированной воды. Спички. В целом это был огромный куш. Разумеется, Уоллис пересмотрит все, что я инвентаризировала, и определит, какую часть этого можно передать людям, но сейчас настроение было приподнятым.
Я работала одна, слушая, как в коридоре играли в покер. Это отвлекало меня от того, что Чейз и Шон еще не вернулись.
– Видела, какой я тебе принесла подарок? – В комнату влетела Кара, ее огромный выцветший свитер беспечно сполз с одного плеча. Каким-то образом она была красивой даже в этом.
– Нет, если это не мыло. – Я улыбнулась, стараясь, чтобы мой голос не передавал той настороженности, которую я ощущала. Уже несколько недель я вела себя мило, пытаясь подружиться с единственной, кроме меня, девушкой здесь, но ее переменчивое настроение усложняло задачу. Кара закатила глаза и толкнула стопку небольших коробок, так что их содержимое выпало на пол.
– Эй! – Я подскочила, чтобы перехватить их.
Под теми коробками, что она опрокинула, находилась еще одна, которую мне еще нужно было разобрать. Кара отогнула картонную крышку и достала темно-синюю плиссированную юбку.
Воспоминания лавиной обрушились на меня: исправительный центр, моя последняя встреча с мисс Брок, директрисой, когда она готовилась наказать меня, после того как приказала солдатам избить Ребекку. Звук, с которым дубинка обрушилась на спину моей соседки по комнате, когда та потребовала сказать, что случилось с Шоном.
Я поставила упавшие коробки на место, идеально выровняв все углы.
Как всюду в других местах, в этом городе Сестры спасения тоже взяли на себя благотворительность. Они были, как однажды сказала мне другая нарушительница Статей, "ответом Милиции нравов на феминизм" и управляли бесплатными столовыми, детскими домами и даже школами.
Внезапно меня прошила дрожь волнения. Кара сможет надевать это, отправляясь на задания в город. Я смогу это надевать. Сестрам разрешено ходить в такие места, куда не пускают гражданских, совсем как ребятам из сопротивления, когда они одеты в украденную солдатскую форму или комбинезоны Horizons. Впервые я по-настоящему обдумывала возможность выйти из "Веланда", и это было похоже на освобождение. Воодушевляло.
Но по большей части это было невозможно. Я не смогу выполнять задания, которые выполняет Кара. Однажды меня уже поймали. В следующий раз мне не выпадет роскошь получить укол стрихнина, как приговоренным солдатам в камерах заключения на базе. Мне достанется пуля в голову.
– Видишь, теперь ты со своим мальчиком можешь устроить игры с переодеванием, – сказала Кара с искусственной улыбкой.
Ее слова вызвали неожиданную волну унижения. Я уже была готова ответить что-нибудь, о чем, возможно, впоследствии пожалела бы, когда из комнаты, где находилось радио, раздались крики Билли.
– Снайпер! Снайпер!
Мгновенно мы обе вылетели из комнаты и ринулись по коридору мимо двух других дверей туда, где собрались игроки в карты. Все толкались, пытаясь пробраться ближе к конфискованному пульту управления, над которым корпел Уоллис.
– Молчать! – проревел Уоллис. Как только болтовня стихла, в комнате зазвучал серьезный голос Дженис Барлоу, диктора местной новостной станции МН.
– ...указывают, что четверо солдат были убиты через несколько часов после наступления комендантского часа с расстояния как минимум сто ярдов (91,4 м). Сегодня утром источники в ФБР заявили, что Бюро очень близко подошло к обнаружению Виргинского Снайпера, который, по их мнению, несет ответственность за серию убийств, насчитывающую уже семерых солдат.
– В точку! – выкрикнул один из парней, вернувшихся с Карой несколько часов назад. На него тотчас зашикали двое братьев, которые выдавали завтрак.
– ...второе убийство в штате Теннеси, первое произошло в пятидесяти милях (80 км) к югу, в Нэшвилле. Под влиянием кризисной ситуации Федеральное бюро реформации постановило, что до тех пор, пока преступник не будет задержан, комендантский час в штате будет начинаться в пять часов вечера. Напоминаем гражданам соблюдать ограничения и сообщать о любых нарушениях Статута по телефону "горячей линии" или ближайшему офицеру ФБР.
Во время паузы в коридоре раздались аплодисменты. Один нервный парень, который был ненамного выше меня, неожиданно схватил Кару и закружил ее в импровизированном танце. "Четверо, – повторяли люди. – Четверо, когда раньше снайпер убивал по одному". Я попыталась улыбнуться, но мой желудок скрутило.
– Тихо! Тихо, это еще не все! – закричал Билли. Он наклонился, а Уоллис настроил громкость.
– ...определили, что бомба, собранная из деталей бытовой техники, являлась прямой попыткой покушения на жизнь Вождя Реформации. Состояние канцлера Рейнхардта стабильно, сейчас он идет на поправку. Настоящее местонахождение канцлера публике не называется. Вчера вечером президент сделал следующее заявление.
Последовала еще одна пауза, но на этот раз никто не произнес ни слова. Никто не смел даже дышать. Покушение на жизнь правой руки президента внезапно уменьшило значение достижений снайпера.
Из динамика раздались посторонние шумы, и внезапно комнату наполнил мужской голос.
– Поступки радикально настроенных масс не представляют и никогда не будут представлять желания большинства. То, что произошло вчера с канцлером Рейнхардтом, – это испытание. Испытание нашей веры. Нашей моральности. И нашей свободы. Это шанс доказать наше единство и узы, связывающие всех граждан нашей страны. Это шанс выкорчевать наконец пороки гедонизма, которые привели к упадку, развеять хаос, в котором мы оказались во время Войны, и уничтожить каждого террориста, который стоит между нами и безопасным, мирным будущим. Никто не говорил, что реформация будет простой, но верьте мне, когда я говорю, что она возможна и справедлива.
Я уже давно не слышала речей Скарборо. Мы с мамой смотрели по телевизору его выступления в первые годы Войны, когда он был сенатором своего штата. Даже сейчас я могла представить его лицо: пучок седых волос на необычно широком лбу, поджатые в беспокойстве губы, пронизывающий взгляд, который, казалось, через экран телевизора проникал прямо в нашу гостиную. Мама говорила, что нельзя доверять тому, кто разговаривает с телекамерой, как с живым человеком.
Позже в школе я узнала, что движение Скарборо, "К новой Америке", существовало уже много лет, проповедуя традиционную мораль, цензуру и отмену разделения церкви и государства. "Единая вера, единая семья, единая страна" – таким был их первый слоган, который позже, когда Скарборо избрали президентом, превратился в следующий: "Единая страна – единая семья". В своей предвыборной кампании он обвинил в нападении на наше государство моральные слабости существующей администрации, и жаждущие изменений граждане ему поверили.
Обычно он говорил тихо. Если не вслушиваться в смысл его слов, то его голос звучал почти гипнотизирующе.
Доказать узы. Уничтожить каждого террориста.
Что же, я знала, кого он называл террористами. Людей вроде моей мамы. Вроде меня. Тех, кто стоял между ним и идеальным, послушным миром. Он разделил наш народ на покорных домашних питомцев и отбросы, но у меня было мрачное предчувствие, что скоро нам станет еще хуже.
Мисс Барлоу закончила передачу девизом ФБР: "Единая страна – единая семья".
– Кто-то пытался убить Рейнхардта? – спросила наконец Кара. Она выглядела шокированной, как и все остальные. Я попыталась представить себе канцлера, но не могла. Он пришел к власти посредством телевидения во время того, как Скарборо формировал ФБР, и руководил деятельностью солдат.
– Интересно, как к нему подобрались так близко. – В тоне Уоллиса слышались коварные нотки, но его слова имели смысл. Президент и его советники путешествовали тайно, не имели постоянной резиденции, не останавливались где-либо надолго. Насколько я знала, так было заведено во время Войны, когда вероятность нападения на политиков была очень высока.
– Какая разница, кому-то ведь это удалось, и это главное! – выкрикнул парень, который стоял за моей спиной. Остальные согласились с ним.
– Следующий ход за нами, – сказала Кара. – Пришло время чего-то масштабного. Мы должны ударить, пока они еще не опомнились.
Слишком много кивков, слишком много жаждущих крови ухмылок. Людей захватила инерция новой войны.
– Нападите на них, и они отыграются на остальных! – выкрикнула я, стараясь перекрыть общий шум. – Вы слышали сообщение, комендантский час уже продлили. Мы знаем, что военные удерживают провизию. Станет только хуже.
– О, это ты, милая, – сказала Кара. – Разве ты не должна сейчас готовить ужин или что-то в этом роде?
Я яростно на нее поглядела, а остальные рассмеялись.
– Наши действия – это послание, – объяснил Уоллис. Он больше не казался особенно терпеливым, каким был на крыше.
– Какое послание? "Смотрите, мы добрались до семерых из вас"? У них же есть тысячи солдат, которыми можно заменить каждого падшего! – Мой голос сорвался.
– Это послание не для ФБР. Оно для народа.
Услышав низкий голос, который я узнала бы где угодно, я обернулась к двери. Мой взгляд быстро нашел Чейза. Крови нет. Синяков – тоже. Когда я посмотрела ему в глаза, часть меня, которая сжималась в его отсутствие, расслабилась. "Ты вернулся", – мысленно сказала я. Будто услышав меня, он едва заметно кивнул.
– Послание для народа, – повторила я, раздраженная тем, что была, похоже, единственной, кто не понял. Шон, работая локтями, протолкался сквозь последний ряд и встал рядом с нами.
– Оно показывает, что нас больше, чем их, – сказал Уоллис. – Что мы не обязаны соглашаться с тем, что нам говорят. Что не все боятся.
– Вы хотите, чтобы все эти люди, у которых ничего нет, сражались против вооруженных солдат? Они умрут. – Другое дело мы – те, кто находились в этой комнате. Мы согласились на это. Но мои оставшиеся дома друзья? Бет? Райан? Мама? Было время, когда я посчитала бы невероятной саму мысль о том, что они окажутся в подобном месте. Сейчас подобная идея была вполне трезвой.
– Они и сейчас умирают, – заметила Кара. – Если они станут сопротивляться, у них будет нечто большее, чем ничего, – они будут вместе. А это, девочка моя, и есть самый большой страх ФБР.
Меня задел ее тон, но Уолллис выглядел очень гордым. Я вспомнила, как на крыше он советовал мне понять, что для меня важно. Но самопожертвование во имя идеи не помогает узнать, кто ты. Оно просто делает тебя мертвым.
– Никто ничего не предпринимает, во всяком случае, пока, – сказал Уоллис, отвечая на мой вопрос. Он вдохнул через нос, как будто его рассердило собственное объявление.
– Да ладно, – проныл Билли.
– Я серьезно, – говорил Уоллис, пока остальные успокаивались. – Как бы сильно я ни хотел оседлать волну, вы знаете порядок. Мы ждем, пока Три даст добро.
Я взглянула на Чейза, но он смотрел на меня с тем же немым вопросом. Незаметно я схватила Шона за запястье и заставила его наклониться ко мне: не хотела, чтобы Кара и остальные слышали.
– Кто такой Три?
Чейз придвинулся ближе.
– Три – это не "кто", а "что", – ответил Шон. – Центр паутины, узел, который объединяет подполье. Все существующие ячейки, как эта, докладывают туда о своих операциях, а Три говорит им, что делать дальше.
– Как они докладывают? – спросил Чейз.
– Через перевозчиков, – сказал Шон.
– Перевозчики работают на Три? – Разумно, что они были связаны с какой-либо ячейкой сопротивления, вместо того чтобы действовать на свой страх и риск.
Шон покачал головой.
– Это все секретная информация. Как я слышал, перевозчики не знают, кто работает на Три. Они просто собирают послания, когда отправляются в убежище, а оттуда привозят ответы на места. Перевозчики – они больше похожи на независимых подрядчиков.
– Значит, Уоллис кому-то подчиняется. – Я думала, что "Веланд" действует самостоятельно, независимо от "остального подполья", как сказал Шон. Теперь, когда я знала, что это не так, вся деятельность казалась мне немного более надежной, как будто мы больше не были утлой лодчонкой, плывущей по океану.
– Благодарю за доверие, – прошептал Уоллис сзади, заставив меня подпрыгнуть. – Да, веришь ты или нет, но даже я кому-то подчиняюсь. Так же, как и все вы кому-то подчиняетесь, – прикрикнул он, чтобы услышали остальные. – И, если вдруг вы забыли, у нас все еще есть посылки, которые надо доставить, люди, которых надо накормить, и рекрут, за которым надо проследить.
Кара застонала.
– А можно перестать быть такими серьезными? Нас только что повысили до террористов! Мы должны это отметить!
На этом все и кончилось.
Я была шокирована всеобщей радостью по поводу снайпера и покушения на жизнь Вождя Реформации, но еще больше – тем, как быстро все вернулись к своим привычным занятиям, будто кто-то нажал на кнопку выключения. Меня изумило то, что никто, кроме меня, не думал об усилении безопасности "Веланда" или разумности избегать Площади и других мест, где бывало много солдат.
Все вернулось на круги своя. Возможно, только так эти люди и дожили до сих пор.
Уоллис объявил начало ужина, и все разошлись, оставив в радиокомнате только Чейза и меня. Чейз прислонился к стене. Он казался отвлеченным, и когда я присела рядом с ним, то осознала, что мы уже давно не были наедине. Как новичка, Чейза назначали на ночные смены патрулирования периметра. Технически мы разделяли одну комнату, но это не значило, что мы часто виделись.
Теперь, когда остальные ушли, его настороженность уступила место усталости от двойной смены, и он потер ладонями глаза. Но я видела, что его беспокоило что-то еще.
– В чем дело? – спросила я.
Его глаза остановились на моей ключице, и я осознала, что надетая на меня мужская рубашка сползла с плеча. Я медленно поправила ее, а Чейз моргнул и отвел взгляд.
– Возможно, ни в чем, просто... – Он пожал плечами. – На базе в Чикаго я знал одного медика. Он был уже не молодой, приближался к пенсионному возрасту. Если меня серьезно избивали, то посылали к нему. Он всегда показывал мне три пальца и говорил: "Сколько пальцев ты видишь?" Однажды я сказал ему, что бесполезно всегда показывать одно и то же число, а он ответил: "Три – единственное число, которое тебе нужно помнить, сержант". Я думал, он еще безумнее меня.
Чейз только один раз рассказывал мне о том, как офицеры на базе заставляли его драться, и даже тогда он описал эту историю с другой точки зрения. Я знала, что время, проведенное в ФБР, было чем-то, что он хотел забыть, особенно давление, которому он подвергся на базе в Чикаго, поэтому я никогда не расспрашивала. Я думала, что если он захочет рассказать мне, то расскажет.
Но теперь мое любопытство было возбуждено. Может такое быть, чтобы сопротивление проникло в ряды ФБР? Если да, то у нас был бы доступ к планам ФБР, его стратегиям, продовольственным поставкам... Это было большее, чем то, на что я смела надеяться.
– Что случилось с тем медиком? – спросила я.
– Я не знаю. Драки прекратили, после того как я... – Он повел плечами, будто у него внезапно сжалась грудная клетка. – После того как я согласился перестать писать тебе. Тогда мне больше не нужен был медик.
Он бегло посмотрел на меня, и на мгновение наши взгляды встретились. От этого я вспомнила вещи, о которых не хотела вспоминать. Написанные мной письма, на которые так и не пришло ответа. Давление, которому Чейз подвергся из-за дружбы с девчонкой, да еще и с той, чья мать не соответствовала устоям. И арест, который его все равно заставили совершить.
Убийство мамы, которое ему пришлось наблюдать.
Я поверила ему в том, что он не мог спасти ее. Но, хотя это и было бесполезным, иногда я задавалась вопросом, действительно ли он сделал все, что мог, – все, что сделала бы я. Разумеется, подобные мысли ни к чему меня не приводили и лишь усложняли наши отношения. Чейз одновременно был и причиной моей боли, и лекарством.
– Так как ты? – Он прочистил горло. – На самом деле, – добавил он.
Я почувствовала, как при его словах моя кожа натянулась, будто моя ярость и страх пытались вырваться наружу. Они давили на мои легкие, так что мне было сложно дышать. И, должно быть, Чейз тоже это почувствовал, потому что он оттолкнулся от стены и стал сверлить взглядом дырку у себя под ногами.
– Хочу есть, – сказала я. – Как ты думаешь, что у нас будет сегодня вечером?
Один удар сердца. Затем еще один.
– Пицца, – ответил он наконец, и я с облегчением выдохнула, потому что он согласился сменить тему. – Может быть, спагетти. И мороженое на десерт. – Уголок его рта приподнялся.
– Звучит заманчиво, – сказала я. Скорее всего, нам подадут тушенку с бобами, но иногда легче было притвориться.
* * *
– Кто хочет мороженого с фруктами?
Я спрятала голову под подушку. Она в самом деле хотела притвориться, будто у нас было мороженое, когда мы даже не могли позволить себе холодильную камеру?
– Ну и ладно. Наверное, мне придется все съесть самой.
Я застонала. Рядом со мной, нетронутым, лежал пустой лист бумаги. Сколько писем я написала Чейзу за последние шесть месяцев? Двадцать? Тридцать? И ни одного ответа. Даже о том, что он прибыл в Чикаго и приступил к обучению. Даже о том, что скучает по мне.
Он обещал, что будет писать, и я поверила ему.
Зря.
Пока могла, я игнорировала ворчание в животе, но я знала, что в конечном итоге не смогу избежать представления. Я заставила себя подняться с кровати и потащилась на кухню.
Она сидела за столом, аккуратно сложив руки у миски, полной картофельного пюре мгновенного приготовления, порошок для которого хранился в синей коробке. Одна ложка лежала прямо перед ней, другая – у моего места. Она соорудила из коричневого бумажного пакета что-то вроде пиратской треуголки и царственно водрузила ее себе на голову
– Ты, наверное, меня разыгрываешь, – сказала я.
– О, тебе захотелось мороженого? Даже не знаю, хватит ли тебе, – проворковала она.
Только чтобы развлечь ее, я села. Но не могла посмотреть ей в глаза. Шляпа была слишком нелепой.
Она подняла ложку, набрала в нее солидную порцию пюре и поднесла его ко рту, издавая все самые удовлетворенные звуки.
Я улыбнулась.
Мгновение спустя я взяла ложку. Съела немного.
– Только скажи мне, что когда-то ты ела мороженое вкуснее, – сказала она.
– Когда-то я ела мороженое вкуснее, – сказала я, глотая и пытаясь не захихикать.
На ее лице появилось непонимающее выражение. Затем она метнула в меня через стол полную ложку пюре, которое заляпало мою рубашку.
* * *
– Эй, очнись.
Когда Шон щелкнул пальцами перед моим лицом, я резко выпрямилась. В моей груди все еще ныло от воспоминания. Если бы я знала, что через три месяца мама умрет, я бы никогда не стала спорить с ней из-за чего-то настолько глупого и не кричала бы на нее, когда ей выписывали штрафы. Я бы собрала наши вещи, и мы бы бежали и сейчас были бы в убежище – вместе.
Я попыталась задержать в голове звук ее смеха, но он слился с чужими голосами, раздающимися из коридора. Яснее всех звучало сопрано Кары. Возможно, они снова играли в покер на какую-то вещь, которую кто-то из них принес из города. Наверное, это были конфеты или сигареты. Я скорчилась. Шума, который они производили, хватило бы, чтобы пригласить сюда всю военную базу.
Билли отстранился от компьютера, с отсутствующим выражением лица отбросил волосы назад. Я задремала, пока мы пронизывали систему в поисках информации насчет женских реабилитационных центров Чикаго. В то время как Билли взламывал сервера, а Шон просматривал списки, мне заняться было нечем.
– Иди-ка спать, – сказал мне Шон, прищурившись на экран.
– Я в порядке, – ответила я, зевая. – К тому же, ты мне больше не начальник.
Он бросил на меня едкий взгляд через плечо.
– А я когда-то был тебе начальником? – Увидев мою улыбку, он продолжил: – Я так и думал. Иди давай, я от тебя устаю.
Я сделала, как он сказал, но только потому, что ничем не могла помочь поискам. Я взяла свечу; от ее колеблющегося желтого света стены казались еще более ветхими. Подойдя к своей комнате, я помедлила, прислушиваясь через дверь к дыханию Чейза. Шум из холла, казалось, усилился. Вернулись ребята, которые уходили перед началом комендантского часа. Хьюстон и Линкольн спорили о привлекательной девушке, виденной ими на Площади. Кто-то пел в душе. Стены были слишком тонкими.
Я попыталась представить, как Чейз лежит на кровати, но от этой мысли начала нервничать. Я не знала, стоит ли мне вообще входить в комнату. Чейз плохо спал – я знала, что его сон все еще отравляли кошмары, хоть он никогда о них не говорил. Я могла бы пойти в кладовую и позволить Чейзу получить так необходимый ему отдых.
Не давая себе возможности передумать, я приоткрыла дверь и проскользнула внутрь, осторожно заслоняя огонек свечи рукой. Моим глазам не пришлось долго привыкать к темноте; почти сразу я увидела его, растянувшегося в кресле с побитой молью бархатной обивкой, старательно расположенном у окна – того самого окна, через которое я сбежала, после того как он рассказал мне про маму. Чейз оставил наше одеяло лежать сложенным в ногах продавленного пустого матраса, что находился в центре нашей крошечной комнаты.
Пустого, совсем как я. Потерянная без мамы, не имеющая никакого представления, где искать Ребекку, не видящая смысла в пребывании здесь.
Желтый свет был бледным и плохо помогал моим глазам, но все равно я видела, что Чейз не двигался. Он даже едва дышал. Он был слишком неподвижным, чтобы быть спящим, и я тоже замерла, усмиряя дыхание, чувствуя, как его взгляд скользит по мне, как горячий воск капает на мой большой палец.
Я задула свечу.
Пройдя через комнату, я оставила огарок на подоконнике и, не осознавая, что делаю, забралась к Чейзу на колени. Мои ладони нашли в темноте его лицо, и я провела большими пальцами по его щетинистым скулам к губам, мягким и приоткрытым. Не было времени думать, как он ответит, или вспоминать, что за последние несколько недель мы почти не прикасались друг к другу. Я нуждалась в этом, нуждалась в нем, а он нуждался во мне. Его руки обхватили меня и прижали к себе, а затем я поцеловала его, и он поцеловал меня в ответ, с силой прижав свои губы к моим. Он был живым и теплым, слабо пах потом и мятной зубной пастой, и я сказала себе, что его прикосновение согреет и меня.
Я зажмурила глаза и целовала его с той же силой, умоляя его помочь мне забыть и заставить меня почувствовать что-нибудь, кроме этой бездонной, непримиримой черной дыры, которая зияла внутри меня. Его зубы скользнули по моему подбородку, ущипнули меня за ухо, и от стона, который испустило мое горло, его собственное дыхание зашлось. Он еще крепче прижал меня к себе и придвинулся так близко, что теперь сидел на самом краю кресла. Я думала, что он хотел переместиться на кровать, но он медлил, и в эти влажные, дрожащие мгновения что-то изменилось между нами.
Я прижималась к нему. Будто его могло унести порывом ветра. И он, должно быть, почувствовал это, потому что его кулаки сжали мою рубашку на спине, а горячее дыхание обжигало мою шею.
– Прости, – произнес он напряженным голосом. А потом еще раз: – Прости. – Только на этот раз его голос прозвучал более отчаянно.
Он поднял меня и перенес на край кровати, а затем отпрянул так быстро, что споткнулся. Я не понимала. Я знала только, что пустота внутри меня начала заполняться чем-то еще – огромной непроницаемой грустью. Холодной и неподатливой. Она росла очень быстро, проникая в каждую частичку меня.
В темноте я не могла видеть его лицо, не знала, что оно выражало. Но все равно я не успела бы ничего понять. Секунду спустя он вышел и закрыл за собой дверь.
Я откинулась на кровать; мои губы распухли и пылали, глаза горели упрямыми слезами, которые не желали проливаться. Я притянула колени к груди и попыталась стать настолько маленькой, насколько только могла. Чуть позже я натянула на себя одеяло, но после ухода Чейза в комнате совсем не осталось тепла.
"Прости", – сказал он. То же самое он говорил мне в ночь, когда рассказал, что не смог спасти маму. Я вспомнила, какую боль он тогда ощущал, и сейчас, лежа без сна, задавалась вопросом, отпустила ли она его. Сможем ли мы когда-нибудь по-настоящему исцелиться.
