Текст книги "Рабиндранат Тагор"

Автор книги: Кришна Крипалани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Такое здоровое и ободряющее общение помогло Роби преодолеть застенчивость, приобретенную в ранние годы детства.

"Если бы тогда не расторглись мои узы, я мог бы остаться на всю жизнь калекою. Сильные мира сего не устают поносить свободу, для того чтобы удерживать власть в своих руках. Но, не вкусив подлинной свободы, нельзя почувствовать себя вольным человеком. Единственный способ научиться пользоваться какой-либо вещью – это поначалу воспользоваться ею неправильно. Могу сказать о себе, что все мелкие неприятности, которые приносила мне излишняя воля, сами быстро научили меня от них избавляться. Я никогда не мог усвоить того, что меня заставляли глотать, удерживая за уши, в прямом или переносном смысле. Ничего хорошего не получалось, когда меня принуждали действовать не по своей воле", – вспоминал он об этом времени.

Ученичество Роби не ограничивалось литературными упражнениями. Джотириндронат взял младшего брата с собой в поездку по семейным владениям в Шилейде в северо-восточной Бенгалии. Как и предыдущая поездка в Шантиникетон с отцом, это путешествие также ознаменовалось ощущением родственной связи с местом, которому впоследствии он был обязан одним из самых плодотворных периодов своего творчества. В Шилейде Джотириндронат учил его верховой езде и брал на охоту, впоследствии описанную Тагором:

"Джунгли были густыми, и в пятнах света и теней невозможно было различить тигра. Джотидада с ружьем в руке вскарабкался по грубому подобию лестницы из обрубков толстого бамбука. У меня же не было даже туфель на ногах, которыми бы я смог пришлепнуть тигра. Бисванат, сопровождавший нас шикари,[20]20
  * Шикари – егерь, помощник на охоте. (Примеч. пер.)


[Закрыть] знаком приказал нам быть наготове, но некоторое время Джотидада никак не мог обнаружить тигра. Долго напрягал он свои глаза за стеклами очков, пока наконец не разглядел его полосы в чащобе. Он выстрелил. К счастью, пуля попала зверю в позвоночник, и он не мог подняться. Он свирепо рычал, грыз ветки и хлестал хвостом по земле. Вспоминая об этом теперь, я удивляюсь: вовсе не в тигрином характере так долго и терпеливо ожидать, пока в тебя выстрелят. Не пришло ли кому-нибудь в голову подмешать немного опиума в приманку, подброшенную ему накануне? А иначе откуда же такой крепкий сон?"

Во время пребывания в Шилейде романтичному поэту пришло в голову писать стихи не обычными нудными Чернилами, а ароматным соком цветов. Но всей влаги, которую он мог выжать из лепестков, не хватило, чтобы смочить кончик пера. Тогда он задумал создать приспособление для растирания лепестков. Он обсудил этот план с Джотириндронатом. Возможно, что старший брат посмеялся про себя, но не подал виду, лишь сказал: "попробуй!" – и вызвал механика, чтобы тот выполнил требования Роби. Машину изготовили, наполнили решето цветами, но, как ни вращал он пестик, ни капли цветочного сока ему так и не удалось выжать – лепестки размазывались в грязь. Юный романтик понял, что ему, к сожалению, далеко до Леонардо да Винчи. "Это, – признавался он, – был единственный случай в жизни, когда я попытался что-то сконструировать". Но он никогда не забывал, сколь многим он обязан своему старшему брату, который не стал его отговаривать от пустого эксперимента, а предоставил ему возможность самому извлечь урок из неудачи.

"Мой брат Джотириндра безоговорочно позволил мне идти своим путем к самопознанию, и только тогда смогла моя личность пойти в рост, подобно растению. И пусть, бывало, она выпускала шипы, но ведь и цветы их тоже выпускают! Мой опыт привел меня к тому, что надо бояться не столько самого зла, сколько тиранических попыток творить добро. Я испытываю ужас перед карающей полицией – политической или моральной. Она создание состояния рабства, худшей формы раковой опухоли, от которой страдает человечество".

Теплое сочувствие и приязнь, которые он получал от одаренного Джотириндроната и его очаровательной жены Кадамбори, открыли в душе Роби изобильный источник поэтического творчества. Ему исполнилось четырнадцать лет, когда в литературном журнале "Гьянанкур" появилась его поэма в восьми песнях "Банапхул" ("Лесной цветок"), содержащая более 1600 строк. В ней рассказывается история юной девушки по имени Комола, которая была взращена отцом в уединенной обители в Гималаях. Отец умирает, и она остается безутешной сиротой. Мимо проходит молодой путешественник и, потрясенный ее красотой, уводит ее с собою и женится на ней. Но Комола не может привыкнуть к жизни среди людей, она не может приспособиться к условиям человеческого общежития и сожалеет об оставленных лесах и горах. Она увлечена другом мужа, молодым поэтом по имени Нирад, и в своей невинности объясняется ему в любви. Нирад тоже тайно влюблен в нее, но его возмущает столь открытое проявление чувств: он читает девушке наставления о долге и супружеской верности. Вскоре Нирад гибнет от руки мужа Комолы. Сердце Комолы разбито этим убийством, она покидает дом мужа. Предав тело возлюбленного огню, она возвращается в горы. Но она уже познала человеческую любовь и не может обрести покоя в одиночестве. В конце концов она бросается со снежной вершины в протекающую внизу реку. Волны, как нежные руки, обнимают дитя, прижимая к материнской груди. Дикий цветок был сорван и увял…

Первый его опыт в прозе – литературно-критическая статья, рассматривающая черты различных жанров поэзии, – появилась в этом же журнале.

Круг его интересов все расширялся. Он вступил в тайное общество под названием "СандживаниСабха", основанное его старшим братом Джотириндронатом и Раджнарайоном Бошу.[21]21
  * Литературовед и критик, друг семьи Тагоров. (Примеч. пер.)


[Закрыть] Общество ставило своей целью политическое освобождение Индии и строилось по примеру итальянских карбонариев. Встречи проводились «в полуразвалившемся доме в дальнем переулке Калькутты», и все, что на них происходило, было окутано туманом тайны. "Никто из нашей семьи, – писал Тагор, – не знал, где мы проводим вечера. Двери были заперты, комната погружалась в темноту, паролем нам служило заклинание из вед,[22]22
  * Священные книги индийцев, возникли в конце III – начале II тысячелетия до н. э. (Примеч. пер.)


[Закрыть] переговаривались мы шепотом". Джотириндронат был неисправимым романтиком, богатое воображение вовлекало его в невероятные авантюры, иногда – с последствиями, достойными Дон Кихота. Собственный талант его постепенно иссякал, но он помог развиться многосторонним интересам младшего брата. А среди этих интересов не последним была забота о деле освобождения народа.

В первый день нового 1877 года вице-король Индии, лорд Литтон, устроил в Дели пышное празднество, пытаясь превзойти блеск роскоши могольских императоров. В это же самое время в стране распространился ужасный голод и бесчисленные иссохшие тела умерших лежали тут и там без погребения. Жуткий контраст стал темой сатирического стихотворения Роби, которое он прочел на празднестве Хинду Мела.

В это время Джотириндронат основал литературный ежемесячный журнал под названием "Бхароти", который стал выходить под руководством старшего брата Диджендроната, поэта-философа. В семейном журнале юный Роби получил возможность широко публиковать свои произведения. Источник пробился на свет, и теперь уже ничто не могло удержать его хлещущую струю. Один за другим появляются его первый рассказ "Бхикарини" ("Нищенка"), незаконченный роман "Сострадание", историческая драма "Рудра Чанда", написанная белым стихом, поэма "История поэта", цикл песен в старинном стиле, а также множество стихотворений, статей, заметок по западной литературе и переводов. Большую часть этих произведений он впоследствии решительно исключил из своего собрания сочинений и писал о них: "В голове моей ничего не было, кроме перегретого пара, и вот кипящие пузыри бурлили в водовороте воображения, без цели и без смысла. Это не было развертыванием новых форм, а лишь клокотание, расплескивание пены. Если в этих творениях и был какой-нибудь смысл, то он принадлежал не мне, а был заимствован у других поэтов. Моим было только безостановочное, напряженное клокотание, которое я все время ощущал внутри себя".

Так жестоко оценил поэт свои ранние опыты в те годы, когда он уже овладел искусством слова и формы: юношеские пробы пера, должно быть, смущали его своими явными недостатками. Однако многие из этих сочинений не лишены поэтических достоинств. Они представляют интерес, поскольку позволяют увидеть то переходное состояние, в котором пребывал тогда не только молодой поэт, но и вся бенгальская литература. Старые формы уже умирали, а новые еще только зарождались. Мальчику-поэту приходилось ощупью пробираться через хаос, следовать за многими призраками, прежде чем он открыл свой собственный путь.

Санскритская литература, средневековая вишнуистская любовная лирика и западная литература – вот три главных фактора, повлиявшие на творчество Рабиндраната. Так же как соединение трех рек считается в Индии священным местом, так и соединение этих трех различных потоков создало поэзию Рабиндраната такой, какой она завоевала всеобщее признание. Созданные в этот период "Песни Бхану Шингхо" свидетельствуют о влиянии религиозной поэзии вишнуитов на юного стихотворца. Основная тема вишнуитской поэзии – это любовь Радхи и других пастушек к Кришне, божественному пастуху (ему приписывается авторство "Бхагавадгиты"[23]23
  * «Б х а г а в а д г и т а» («Песнь божества») – философская поэма, включенная в состав древнего эпоса «Махабхарата» приблизительно в V–VI вв. н. э. (Примеч. пер.)


[Закрыть]). Любовь эта символизирует стремление души к богу. Поэзия вишнуитов осталась непревзойденной в индийской культуре по силе лиризма, накалу страстей, от самых возвышенных до эротических. Ее отличает сочетание мистического и человеческого, отвлеченного и конкретного, своеобычности образов и простоты формы. Однако в XIX веке эта поэзия пребывала в забвении, образованные индусы, воспитанные на западной литературе, относились к ней с явным презрением. Поэтическая форма вишнуитов казалась слишком условной, сентиментальные излияния слишком банальными, а религиозный символизм лишь данью суевериям и идолопоклонству.

Роби не исполнилось и двенадцати лет, когда стихи "Бхагавадгиты" были впервые собраны и напечатаны на бенгальском языке, но уже тогда они зачаровали его глубиной образности, метрической смелостью и силой воображения. Увлечение вишнуитской поэзией все возрастало, и в шестнадцать лет он ощутил желание излить свои собственные смутные ощущения с помощью ее устоявшихся форм. И вот однажды, во время сезона дождей, когда тяжелые тучи закрывали все небо, он лежал один в своей комнате и, взяв в руки грифельную доску, написал первые строки на старинном языке средневековых поэтов:

 
Густые заросли цветов трепещут в такт мелодии флейты.
Отбрось и страх и стыд, приди, милая, приди!
 

Следуя манере древних стихотворцев, он поставил в последней строке имя автора – Бхану Шингхо, что означает в точности то же, что и его собственное имя «Рабиндранат» – «Повелитель Солнца».

Созданные таким образом стихи он прочел одному из приятелей, сказав, что они были написаны поэтом XV века. Приятелю стихи понравились, он не догадался о подделке. Так они появились в "Бхароти", причем юный Роби объяснял во вступительной заметке, что, роясь в архивах библиотеки общества "Брахма Самадж", он обнаружил рукопись поэта XV столетия.

Кое-кто из читателей поддался на обман, и в своих мемуарах Рабиндранат вспоминал позднее, как один бенгальский ученый, доктор Нишиканто Чоттопадхай, преподававший в университетах Эдинбурга, Санкт-Петербурга и Лейпцига, в своей книге об индийской лирической поэзии, которую он выпустил в Германии, высоко оценил творчество Бхану Шингхо.

Вспоминая об этой мистификации, Тагор писал: "Надо было проверить поэзию Бхану Шингхо на звук. В ней не было пленительного пения наших древних флейт, но только дребезжание современной шарманки, привезенной из-за границы".

В те дни сами по себе литературные занятия не считались профессией, и поэтому понятно, что в семье раздумывали, как бы направить порывистый характер не по годам развитого мальчика в полезное и достойное русло. Один из старших братьев, Шотендронат – первый индиец, поступивший в колониальную администрацию, – предложил взять с собою Рабиндраната в Англию, куда он собирался вскоре отправиться. Отец согласился, и Рабиндранат поехал с братом в Ахмадабад,[24]24
  * Сейчас это столица штата Гуджарат, знаменитый центр текстильной промышленности. В течение многих лет здесь протекала деятельность Махатмы Ганди. На берегу реки Сабармати Ганди создал первую свою общину. (Примеч. авт.)


[Закрыть] где старший брат исполнял в то время обязанности окружного судьи. Было решено, что он проведет несколько месяцев с братом, чтобы подготовиться к поездке и улучшить свои манеры в соответствии с требованиями британского этикета. Так началось его второе путешествие за пределы Бенгалии, на этот раз в западную Индию. Судья жил во дворце XVII века, построенном принцем Хусру (известным в дальнейшем как император Шах Джахан, строитель Тадж-Махала). Дом стоял на открытой возвышенности над берегом реки Сабармати. Шотендронат проводил в суде целые дни, и младший брат, внезапно вырванный из праздничной, кипучей атмосферы семейного гнезда в Калькутте, чувствовал себя одиноким и покинутым. Его не оставляли мысли о собственном несовершенстве – он понимал, что жизнь – это нечто большее, чем литература, что ему предстоит обратить лицо к действительности – мысли эти впоследствии овладевали им снова и снова. В одном из первых стихотворений, написанных в Ахмадабаде, он взывает к главной богине своей жизни и молит ее искупить бесплодие его бытия, вдохнуть силу духа и дать цель его существованию, «бесполезному, беспомощному и безрассудному». Он просит дать возможность испытать свое мужество в деяниях и «вписать свое нетленное имя в свиток времени».

В кабинете брата хранилось множество книг на английском и на санскрите, и одинокий мальчик жадно вчитывался в английскую литературу, а через ее посредство – в другие европейские литературы. Статьи, которые он посылает в это время в журнал "Бхароти", свидетельствуют о широком диапазоне его интересов. Вот лишь некоторые из заголовков: "Саксы и англосаксонская литература", "Норманны и англонорманнская литература", "Петрарка и Лаура", "Данте и его поэзия", "Гёте", "Чаттертон" и так далее.

Он нередко переводил стихи европейских поэтов и включал их в качестве иллюстраций в свои статьи. Кроме книжных исследований, которые показывают нам широту его интересов и силу его любознательности, он много пишет в эти дни по самым разным предметам.

Он провел в Ахмадабаде всего около четырех месяцев, но период этот стал важной ступенью в его внутреннем развитии. Именно здесь он начал сам сочинять мелодии к своим песням. В Калькутте он часто наблюдал, как его брат Джотириндронат подбирает мелодии, пробегая пальцами по клавишам фортепьяно. Теперь Рабиндранат сам сочинял музыку и слова. Такой вид поэтического творчества, когда то слова, появившись, влекут за собой мелодию, то мелодия, наоборот, вызывает слова, то они рождаются одновременно, остался для него главным до конца. Всего он создал слова и музыку к более чем двум тысячам песен. Их поют в Бенгалии по всякому поводу, и широта их популярности превосходит даже известность его поэзии. Сам он неоднократно говорил, что, если даже стихи и само его имя когда-нибудь окажутся забыты, народ по-прежнему будет петь его песни.

В Ахмадабаде он задумал один из своих лучших рассказов, "Голодные камни", написанный несколько позже. Он жил в доме, где камни были немыми свидетелями сцен празднеств и интриг, подобных тем, что описаны в "Тысяче и одной ночи". И воображение его в свободном полете воссоздавало сцены ушедших дней. "В Ахмадабаде, – писал он, – я впервые почувствовал, что история замерла и стоит, обратив лицо к благородному прошлому… Сколько столетий пронеслось с тех времен! Вот Нахабат-хана, Певческая галерея, – здесь день и ночь играл оркестр, подбирая музыку, соответствующую восьми частям суток. Ритмичный топот подкованных коней разносился по улицам, когда проводились роскошные парады турецкой кавалерии и солнце сверкало на наконечниках копий. Во дворе падишаха одни заговоры сменяли другие. Абиссинские евнухи с мечами наголо охраняли внутренние покои. В садах гарема плескали фонтаны розовой воды, браслеты позвякивали на запястьях жен падишаха. Сегодня Шахибаг безмолвен, как забытая сказка. Его цвета поблекли, его звуки умолкли. Очарования тех дней исчезли, и ночи утратили свой загадочный аромат".

После нескольких месяцев в Ахмадабаде старший брат Шотендронат решил, что Роби пойдет на пользу, если он получит возможность попрактиковаться в разговорном английском языке, привыкнуть к западному образу жизни, к женскому обществу. Он послал брата в Бомбей к своему другу доктору Атмараму Пандурангу Туркхуду, известному врачу и одному из самых прогрессивных людей своей эпохи. Бремя "обучения" Роби пало на младшую дочь в семье, прелестную девушку, недавно вернувшуюся из Англии и по тем временам весьма искушенную в тонкостях цивилизации. Ана (полное имя ее Аннапурна) была лишь немногим старше Роби. Учительница с радостью приняла на себя заботы, тем более что ученик вскоре был очарован такой милой наставницей.

"Мои успехи были заурядны, – вспоминал он в возрасте восьмидесяти лет. – Я не мог похвастаться перед нею своей начитанностью, но при первом же удобном случае сообщил, что могу сочинять стихи. Это было единственное достоинство, каким я мог надеяться завоевать ее внимание. Когда я поведал ей о своем поэтическом даре, она ни на минуту не усомнилась. Она попросила меня найти для нее поэтическое имя, и то, которое я придумал, очень ей понравилось. Я задумал вплести это имя в сложенные мною стихи и спел их ей на старинный мотив. Она сказала: "Мой поэт, если бы даже я лежала на смертном одре, твои песни возродили бы меня к жизни". Вот пример, насколько любят девушки кружить головы юношам преувеличенными похвалами. Они делают это просто из удовольствия доставлять удовольствие".

Эта краткая романтическая история, хоть и была, по сути, не больше чем невинная близость, оставила в душе Рабиндраната нестираемый след. Рабиндранат запомнил Ану на всю жизнь – это видно по многим упоминаниям о ней в зрелые годы, всегда исполненным нежности и уважения. Вот что пишет он в поздних своих воспоминаниях "Мои детские годы" – в них он менее скрытен, чем в автобиографии, написанной несколькими десятилетиями раньше:

"Иногда к нам на баньян залетали необычные птицы, невиданные в Калькутте. Они улетали прочь прежде, чем я научался распознавать движения их крыльев, но они приносили с собою странную прекрасную музыку из родных мест, где-то глубоко в джунглях. Так на пути нашего странствия по жизни бывает, что какой-то ангел из дальних невиданных краев пересекает наш путь, говорит с нами на языке своей собственной души и увеличивает владения нашего сердца. Эта пришелица является незваной, и когда в конце концов мы призываем ее – ее уже нет с нами. Но, уходя, она оставляет на унылой канве нашей жизни узор расшитых цветов, и с той поры дни и ночи наши обогащены ее подарком".

4. Юность

20 сентября 1878 года Рабиндра и его старший брат Шотендронат отплыли в Англию на борту парохода «Пуна». Рабиндра покидал Индию с тяжелым сердцем – ведь на берегу оставалась прелестная Ана, а дома в Калькутте – невестка Кадамбори, которая была для него и матерью и подругой. Он оставлял за спиной все, что было ему дорого. Впереди его ждали не девственные леса и плодородные равнины, а перспектива снова оказаться на «фабрике обучения».

На наше счастье, он оставил исчерпывающие сведения об этой поездке, сначала в письмах, которые он писал домой (они печатались с продолжением в "Бхароти"), а гораздо позже – в автобиографии. Письма интересны для нас, потому что передают поток первых, свежих впечатлений. В "Воспоминаниях" он даже сожалеет о них. "В недобрый час мне пришло на ум писать письма моим родным и в "Бхароти". Теперь я уже не в силах отозвать их обратно, а ведь в них ничего нет, кроме всплеска юношеского хвастовства. В том возрасте ум не в силах понять, что величайшее достоинство заключается в том, чтобы узнать, принять, похвалить; что скромность – это лучшее средство увеличить его владения. Восхищение представляется знаком слабости или подчинения, и желание принизить, обидеть или опровергнуть порождает лишь словесный фейерверк, которому, увы, и я отдал дань".

Конечно, это слишком суровое суждение. Но сами по себе письма полны проницательных наблюдений и замечаний, содержат чудесные описания английской природы. Они обладают серьезными литературными достоинствами и имеют историческое значение, как ранний образец бенгальской прозы в разговорном стиле. Если автору в преклонном возрасте они казались дерзкими, то лишь потому, что он уже вышел из той поры, когда юношеская дерзость кажется такой восхитительной и обезоруживающей. Во всяком случае, литературные их достоинства он признавал, понимая, что пусть и по легкомыслию, но проложил новый путь в родной литературе.

Это было первое заграничное путешествие Рабиндры. Он плохо переносил морскую качку и первые шесть дней провалялся на койке в темной каюте. Позже он сожалел, что не мог разделить "восторг великих поэтов мира, от Вальмики до Байрона, который они ощущали при виде моря".

Братья высадились в Суэце, где тридцать шесть лет назад сошел с корабля на землю их дед. "Пожалуй, я не вправе, – признавался Рабиндра в письме, – что-нибудь рассказывать о Суэце – ведь я не удалялся от порта больше чем на полмили. Мне хотелось осмотреть все вокруг, но попутчики, которые бывали здесь ранее, предупреждали, что такая прогулка не принесет ничего, кроме утомления. Но даже это бы меня не остановило, если бы я не узнал, что единственный способ передвижения по городу – верхом на осле. А у ослов в Суэце сильная воля и крепкий дух. В большинстве случаев они и внимания не обращают на прут или узду. В споре характеров между ослом и его седоком победителем обычно оказывается осел".

В Суэце они сели на поезд.[25]25
  * Знали ли их братья, что это их дед убедил султана Египта проложить железную дорогу от Суэца до Александрии? В 1842 году, когда Дароканат высадился в Суэце, железной дороги там еще не было. (Примеч. авт.)


[Закрыть] "Всю ночь он полз как улитка. Утром я обнаружил, что мы с ног до головы занесены тончайшей пылью. Когда мы достигли Александрии, мы выглядели как индийские садху, осыпанные пеплом". Гавань и город Александрия произвели на него большое впечатление, и он со стыдом отметил, что на рейде стоят корабли всех стран света, кроме его родины.

Из Александрии братья отплыли на пароходе "Монголия" в Бриндизи. Там в первый раз он ступил на землю Европы.

В Бриндизи путешественники поездом отправились в Париж. "Какой пышный город!" Рабиндра был просто поражен. Все казалось ему настолько великолепным, что он чувствовал себя растерянным, "как будто надел чересчур свободное платье". Наконец они достигли Лондона. "Такого унылого города, – писал он, – я никогда еще не видывал. Закопченный, туманный, мокрый, все спешат и толкаются". (Позднее Лондон начал ему нравиться.) В тот раз он только мельком увидел его в ненастную погоду, по пути в Брайтон, где их ждала жена Шотендроната.

В Брайтоне он был счастлив, он почувствовал себя как дома. Его невестка было добра к нему, и двое детей, Сурен и Индира, шести и пяти лет, сразу привязались к молодому и красивому дяде.

В Брайтоне его ждала школа. "Первое, что мне сказал учитель, оглядев меня, было: "Какая у тебя прекрасная голова!" Вопреки тому, что обычно рассказывают о школах в Англии, над новичком никто не издевался, дети относились к нему хорошо. Но ему не пришлось долго учиться в Брайтоне. В Англию приехал друг его старшего брата и убедил Шотендроната, что для настоящего обучения Рабиндре необходимо вести самостоятельную жизнь. Рабиндру отправили в Лондон, где он поселился в наемной квартире окнами на Ридженс-парк. Была зима, на деревьях в парке – ни листочка. Юноша страдал не столько от холода, сколько от унылого пейзажа, промораживавшего его до костей. Казалось, что природа постоянно хранит хмурое выражение, небо мутно, а дневной свет тусклый, "как глаза мертвеца". Рабиндра обладал наблюдательным взглядом и все увиденное описывал в письмах домой. Вот несколько отрывков:

"Пивные здесь на каждом углу, но книжные магазины редки". "Девушки здесь играют на пианино и поют, они сидят у камина и читают романы, их учат занимать гостей и получать удовольствие от бесплодного любезничания". "Люди вокруг убеждены, что я ничего не знал о цивилизации, пока сюда не приехал. На днях брат доктора предпринял попытку разъяснить мне, что такое фотоаппарат, а на званом вечере мисс – спросила меня, видел ли я раньше пианино". "Я встаю в шесть утра и принимаю горячий душ. Это изумляет всех, кому я об этом рассказываю". "Недавно нас пригласили на званый вечер к доктору М. Было много других гостей, и среди них две очень красивые девушки. Нечего и говорить, они ясно видели, какое впечатление производят на окружающих. Через некоторое время меня попросили спеть индийскую песню. Я долго отказывался, зная, как необычно звучит наша музыка для их ушей. Но пришлось подчиниться. Вежливость остается достоинством, даже если она вынуждает выглядеть смешным. Я запел. Это было тяжелое испытание, потому что я видел, как трудно было моим слушателям подавить улыбки и смешки. Я облегченно вздохнул, когда наконец допел свою песню. Лицо мое и уши так и горели".

Из своей темной и унылой квартиры Рабиндра вскоре перебрался в дом профессионального учителя, некого мистера Баркера, очень мрачного, замкнутого человека. Кроме него, в доме жили "его жена, кроткая маленькая женщина, когда-то, видимо, очень привлекательная", и ее домашняя собачка. Когда Баркер хотел наказать свою жену, он мучил бедную собачку. "Когда-то он был священником, – писал Тагор, – и я уверен, что каждое воскресенье он рисовал перед своими прихожанами яркие картины адских мучений". Муж и жена редко когда обменивались словом. Молчаливо и угрюмо сидели они за обедом, смущая своего робкого гостя.

Наконец провидение пришло на помощь Рабиндре: он получил письмо от жены Шотендроната с приглашением провести летний сезон в Торкэе, в Девоншире, где семья сняла на лето коттедж. Он тут же помчался туда в надежде обрести веселье на лоне природы, в компании детей – эти два источника радости никогда его не предавали. Пейзажи Девоншира пришлись ему по сердцу, но он удивлялся, почему молчит в его душе источник поэзии. Однажды он всерьез решил "исполнить назначение поэта".

Он избрал уединенное место на скале, нависающей над морем, на краю сосновой рощи, "тень которой лежала, как скинутое одеяние какой-нибудь томной лесной нимфы". Там он написал стихотворение под названием "Затонувший корабль", о котором скажет: "Если бы я своевременно принял меры предосторожности и утопил бы его там же в море, то теперь я вполне мог бы поверить, что это были хорошие стихи".

Но вскоре приятный отпуск завершился, Рабиндра вернулся в Лондон и поступил в Лондонский университет. Он посещал курс лекций Генри Морли[26]26
  * Морли Генри (1822–1894) – английский литературовед, журналист, реформатор образования. (Примеч. пер.)


[Закрыть] по английской литературе. На него произвел большое впечатление преподавательский дар профессора. Генри Морли оказался единственным среди его преподавателей, о котором Рабиндранат отозвался с безоговорочной похвалой. Но курс университетских занятий длился для него не более трех месяцев. Во время пребывания в Лондоне он часто бывал на галерее посетителей в парламенте, слушая дебаты Гладстона и Джона Брайта[27]27
  * Гладстон Уильям Юарт (1809–1898) был в то время премьер-министром от либеральной партии. Выступал за введение самоуправления Ирландии. Джон Брайт (1811–1889), долголетний соратник Гладстона по политическим боям, резко разошелся с ним в этом вопросе. (Примеч. пер.)


[Закрыть] по вопросу ирландского самоуправления. Что-то в облике последнего так привлекло Рабиндраната, что он не мог отвести глаз от почтенного старца. Он с сожалением отмечал, что, когда выступали ирландские члены палаты общин, зал заседаний мгновенно пустел.

Жизнь Рабиндры в Лондоне после возвращения из Торкэя изменилась – он поселился в доме дружески настроенной к нему английской семьи. Главой ее был некий доктор Скотт. Когда Рабиндра впервые прибыл в этот дом, там находились лишь седовласый доктор, его жена и старшая дочь. Две младшие дочери уехали к родственникам, когда узнали, что в доме должен появиться "цветной". Они вернулись лишь после того, как их убедили, что приезжий абсолютно безопасен в общении. В одном из писем домой он рисует подробную картину повседневной жизни этой семьи, которую полюбил. "Пока я жил в этой семье, – писал он, – я с изумлением осознал, что человеческая натура везде одинакова. Мы часто говорим, и я сам в это верил, что преданность индийской женщины своему мужу совершенно уникальна и в Европе нельзя найти ничего подобного. Но я так и не смог провести какого-нибудь различия между миссис Скотт и идеальной индийской женщиной".

Ранее его наблюдения за английской жизнью и особенно за ролью и манерами английских женщин были полны иронии и едких замечаний. Но теперь тон его изменился, и он открыто восхищался обаянием и силой характера английских женщин. Это восхищение сказалось в письмах, которые он писал домой и в редакцию "Бхароти". Сравнивая положение женщин в двух обществах, западном и восточном, он старался показать, что те черты, которые были источником слабости в одном обществе, становились источником силы в другом. Но такое восхищение прекрасными англичанками вызвало недовольство старших членов семьи. И вот из Индии последовало приказание, чтобы Рабиндра прервал занятия и вернулся домой вместе со старшим братом.

Трудно сказать, обрадовался или опечалился юноша таким поворотом событий. Сам он пишет в воспоминаниях: "Свет моей родины, небо моей родины беззвучно призывали меня".

В феврале 1880 года Рабиндра вернулся домой вместе с братом и его семьей, проведя за рубежом семнадцать месяцев.

Искал ли он Ану, когда сошел с корабля в Бомбее? Это неизвестно. Скрытность его всегда будет ставить в тупик биографов. Он был воспитан в обществе, которое на викторианскую Англию смотрело как на пик интеллектуального и морального прогресса, взращен под мощным влиянием отца, известного своим строгим пуританизмом. Поэтому неудивительно, что Рабиндра был робок и скрытен в отношении с женщинами. Таким он и остался до конца жизни, хотя последние двадцать лет его жизни прошли в эпоху, когда все прежние ценности были перевернуты с ног на голову и беззастенчивое саморазоблачение стало считаться одной из добродетелей.

Он вернулся с пустыми руками, не получив никакого диплома, не определив своего жизненного пути. Единственным плодом его пребывания была рукопись длинной лирической драмы, начатой в Лондоне под знаменательным названием "Разбитое сердце". Сюжет несложен и напоминает предыдущие повествовательные поэмы Тагора. Конечно же, в центре его неизбежно находится поэт, юный, прекрасный и одержимый мечтами, разбивающий чужие сердца и сам не знающий, чего же он хочет. В него тайно влюблена девушка по имени Мурала, подруга его детских лет. Но поэт слишком поглощен самим собою, чтобы увидеть эту любовь. Однажды он встретил прекрасную и капризную девушку и решил, что влюбился в нее. Ее зовут Нолини. Это жестокая красавица, забавляющаяся игрой с чужими сердцами. Разочарованный поэт удаляется в странствие. Вернувшись, он застает Муралу на смертном одре и понимает, что только ее он любил всю жизнь. Но, увы, слишком поздно!..