Текст книги "Рабиндранат Тагор"
Автор книги: Кришна Крипалани
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
Но ожидать от Тагора, что он удержится от своего послания, все равно что ожидать от солнца, что оно будет греть и не светить. Вся его жизнь сама была посланием, которое можно свести к следующим словам: берите от Запада все лучшее, что он дает, но не подражайте ему, так как это смертельно. Рабиндранат призывал молодежь: "Я вновь повторяю, что мы должны принимать правду, когда она исходит от Запада, и без колебаний воздавать ей дань восхищения. Если мы не будем принимать ее, наша цивилизация останется неполноценной, она не сможет двигаться вперед. Наука дает нам мощь разума, обогащает нас активным сознанием ценности наших идеалов. Нам недоставало ее, чтобы выйти из темноты мертвых привычек. Поэтому мы с благодарностью должны относиться к живым идеям Запада, а не способствовать воспитанию ненависти к ним. Кроме того, люди западных стран также нуждаются в нашей помощи, так как наши судьбы слились теперь воедино. Сегодня ни одна нация не может следовать по пути прогресса, если другие страны остаются в стороне от этого пути. Давайте попытаемся завоевать сердце Запада с помощью всего лучшего и благородного, что есть в нас, давайте думать о нем и общаться с ним не с жаждой мести или презрением, а с чувством доброй воли и взаимопонимания, в духе взаимного уважения".
Однако поэт предостерегал от ослепления преходящим зрелищем мощи и богатства, приобретенных путем насилия и эксплуатации: "Нации, делавшие на это ставку, либо погибли уже, либо в наши дни возвращаются к варварству. К расцвету и реальному прогрессу цивилизации ведут сотрудничество и любовь, взаимное доверие и взаимная помощь…" На своем долгом пути – напоминал Тагор – общество находит опору в духовных ценностях, которые время от времени меняются, но остаются тем не менее духовными. Может показаться, что зло побеждает, но это ненадолго. И он цитировал свое любимое санскритское стихотворение:
Нечестным путем люди
Добиваются благополучия;
Нечестным путем люди
Добиваются побед над своими врагами;
Нечестным путем люди
Добиваются исполнения своих желаний;
Но гибнет их самый корень.
Тагор с болью видел, что отношение молодого поколения к Японии искажено чувством страха и ненависти к токийской военной машине, и, по словам Элмхерста, «он не переставал говорить им: „Вы не узнаете настоящую Японию до тех пор, пока не увидите, как работают ее художники, пока не посмотрите пьесы и танцы театра Но, не побываете на праздничных церемониях и не увидите, как тысячи фабричных рабочих в Кобе проводят две трети обеденного перерыва, гуляя по прекрасному саду и любуясь красотами природы, а затем снова встают к своим станкам“. Как прямой результат этого призыва, три известных китайских преподавателя поехали с нами в Японию и по возвращении устроили в Пекине выставку древнего и современного искусства и ремесла, экспонаты которой подарили им наши японские друзья».
Поэт вернулся в Индию во второй половине июля через Японию, где он провел около шести недель и прочитал несколько лекций. И результатом его визита в Китай и Японию стала первая в истории Азии сознательная попытка выразить идею азиатского единства путем создания в Шанхае, в сентябре того же года Азиатской ассоциации. Сообщая об этом событии, бостонская газета "Крисчен сайенс монитор" писала: "Оформляется мощное движение за установление всеазиатского согласия на основе общей культуры азиатских наций… Этому способствовали антияпонские законодательные меры, принятые недавно в США, и недавний визит на Дальний Восток Рабиндраната Тагора, который проповедовал доктрину противопоставления восточного идеализма западному материализму. Новое сознание выражается в создании в крупных городах Азиатских ассоциаций, первая из них учреждена в Шанхае. На ее открытии присутствовали представители всех стран Азии. Вдохновителем движения признается Тагор, учением которого пронизаны все опубликованные заявления".
Проведя дома менее двух месяцев, поэт вновь отправляется в путь, на этот раз на другой конец света. Поводом послужило приглашение из республики Перу по случаю столетия провозглашения независимости. Снова отправляется он в путешествие в Новый Свет, и снова в сопровождении Элмхерста. Накануне отъезда он получил письмо от одной бенгальской девушки, которая просила его вести дневник путешествия. Эта скромная просьба, в сущности, незнакомого человека задела какую-то струну в душе поэта, он не только завел дневник, но и почувствовал новый прилив творческих сил. Самое первое его стихотворение, написанное сразу после отъезда из Индии, очень показательно. Сердце поэта все еще остается молодым, и никакое одеяние пророка не в состоянии скрыть под собой влюбленного человека. Перевод стихотворения, приведенный ниже, конечно, не передает того запоминающегося ритма, который свойствен оригиналу:
Тиха и бессонна ночь. Ты склонила голову,
из глаз текут слезы. Ты ласково поцеловала мне руку
и сказала: "Если ты уйдешь, мой мир превратится
в пустыню, и лишь бесплодное стенание будет
звучать в бесконечной пустоте. Этот одинокий
груз немого горя смертельнее, чем сама смерть".
А я прижал твое лицо к груди и прошептал:
"Если ты уйдешь, жгучая боль разлуки
расколет мое небо вспышками молний, и это сердце,
познавшее утрату, и эти глаза, лишенные тебя,
погрузятся в печаль.
Но как бы далеко ты ни ушла, любимая,
ты найдешь дорогу назад, в самые сокровенные
глубины моего сердца, которым ты владеешь".
Ясное семизвездие слушало наши тихие клятвы,
и наши слова разносились над зарослями тубероз.
Потом неслышными шагами подкралась смерть
и унесла тебя туда, где тебя уже не услышать,
не увидеть и не коснуться. Но эта пустота – не пустота.
В ней жгучие угли боли, и из этого жара я создал
мир моих мечтаний в песнях, осиянных светом.
Во время переезда через Атлантический океан Тагор внезапно заболел, и ему пришлось сойти с корабля в Буэнос-Айресе, где врач-кардиолог прописал ему абсолютный покой. В это время он получил письма от Ромена Роллана и Эндрюса, в которых они просили его «остерегаться возможных опасностей и политических осложнений в Перу». Тагор не знал ни души в Буэнос-Айресе, но, к счастью, очаровательная и талантливая Виктория Окампо одарила его своим гостеприимством, и Тагор с радостью воспользовался убежищем, предоставленым ему в уютной уединенной вилле в Сан-Исидро на берегу Ла-Платы. По совету врачей визит в Перу пришлось отменить. Тагор не жалел об этом, так как в этой поездке поэт поборол в нем пророка, и он вновь с радостью смотрел на реку, чувствовал себя счастливым от общения с очаровательной хозяйкой дома.
Тагор вновь обретал состояние творческого счастья. Об этом свидетельствуют его стихи, написанные в Сан-Исидро, – нежные и изысканные. Тагор опубликовал их в 1925 году под многозначительным названием "Пуроби" – так называется прекрасная вечерняя тональность в индийской классической музыке. Книга посвящена женщине по имени Виджайя (санскритский аналог Виктории, Победы); так Тагор обычно обращался к хозяйке дома. "Посылаю Вам, – писал он ей из Калькутты, отправляя экземпляр книги, – книгу бенгальских стихов, которую я хотел бы передать Вам лично в руки. Я посвятил ее Вам, несмотря на то, что Вы никогда не сможете узнать, что в ней написано. Многие стихи этой книги я написал, когда жил в Сан-Исидро… Я надеюсь, что эта книга будет с Вами дольше, чем посчастливилось ее автору". Тагор писал об этих стихах, что они "самые лучшие в своем роде, они лелеют воспоминание об ушедших солнечных днях и нежной заботе, это беженцы, ставшие пленниками".
Виктория Окампо рассказывает случай, проливающий слет на то, почему поздние английские переводы стихов Тагора, сделанные им самим, оказались немногим лучше простого изложения содержания или даже искаженного пересказа: "Тагор сомневался, но крайней мере иногда, в способности уроженцев Запада понимать мысли людей Востока. Я вспоминаю, как однажды к вечеру – в это время мы были в усадьбе Чападмалал, – он писал стихотворение. Я вошла в его комнату как раз в тот момент, когда он заканчивал его… "Пора пить чай, – сказала я, – но прежде, чем мы спустимся вниз, переведите мне, пожалуйста, это стихотворение". Наклонившись над лежащими перед ним листами, я видела, не умея расшифровать их, тонкие, загадочные сплетения бенгальских букв, похожие на птичьи следы на песке. Тагор взял один лист и начал переводить, дословно, как сказал он мне. То, что он читал, иногда спотыкаясь, было для меня подобно просветлению. Это было как чудо, позволившее мне наконец непосредственно прикоснуться к материалу написанного, без перчаток на руках, которые всегда чувствуешь, читая переводы. Без перчаток, которые притупляют наше чувство осязания и не дают нам ухватить слова с чувствительностью голых рук. Сколь же велики были эти слова, из которых только поэт может построить непрочный мост между неощутимой реальностью поэзии и ощутимой нереальностью нашей прозаичной повседневной жизни!
Я попросила Тагора записать английский перевод стихотворения. На следующий день он вручил мне листок, исписанный его прекрасным почерком. Я прочла стихотворение в его присутствии и не смогла скрыть моего разочарования. Я упрекнула его: "Почему здесь нет того, что вы читали мне вчера? Почему вы выбросили то, что было центром, сердцем стихотворения?" Он ответил, что посчитал все это неинтересным для западных людей. У меня кровь прилила к щекам, как будто мне дали пощечину. Тагор ответил так, конечно, потому, что был уверен в своей правоте, не думая обидеть меня. С горячностью, какую я редко позволяла себе с ним (хотя по природе я вспыльчива), я сказала, что на этот раз он очень глубоко ошибся".
Шестнадцать лет спустя, незадолго до смерти, память о тех днях вновь ожила в сердце Тагора, и поэт, уже старый, больной и ожидающий конца, написал в одном из самых последних стихотворений: "Как я жажду еще раз побывать в той далекой стране, где меня ждет послание любви! Вчерашние мечты прилетят назад и, плавно взмахивая крыльями, вновь совьют свое гнездо. Я не понимал ее языка, но то, что говорили ее глаза, будет всегда отзываться болью в моем сердце".
4 января 1925 года поэт вместе со своим спутником Элмхерстом простились с хозяйкой дома и покинули Буэнос-Айрес.[99]99
Вместе с ними уехало также кресло, в котором Тагор обычно сидел, откинувшись назад, наблюдая за рекой Ла-Плата и разговаривая с очаровательной хозяйкой дома. Оно осталось до конца жизни его любимым креслом, и он даже написал о нем стихотворение. Кресло и сейчас хранится в музее Тагора в Шантиникетоне. (Примеч. авт.)
[Закрыть] В письме, которое Тагор послал Виктории Окампо несколько дней спустя с итальянского корабля «Юлий Цезарь», он объяснял, почему он больше не мог оставаться с ней. «Вы часто видели, что я скучал; не столько по Индии, сколько по той неизменной реальности во мне, в которой я нахожу мою внутреннюю свободу. Она полностью теряется, когда по той или иной причине мое внимание слишком сосредоточивается на моем собственном я. Мой настоящий дом там, где от окружающих мне людей исходит призыв показать все лучшее, что есть во мне, так как лишь в этом могу я почувствовать свою связь со вселенной. В моей душе должно быть гнездо, в которое свободно может опуститься голос неба, неба, которое не имеет других соблазнов, кроме света и свободы. Как только появляется малейший признак гнезда, становящегося ревнивым соперником неба, мою душу, как перелетную птицу, тянет в полет к дальним берегам. Когда я не могу свободно идти к свету, я чувствую тяжесть какой-то маски на лице, подобной тяжелому туману, скрывающему утро. Я не вижу себя самого, и эта темнота, как кошмар, душит меня своей давящей пустотой. Я часто говорил Вам, что не располагаю свободой отказаться от моей свободы, потому что на нее предъявляет свои права мой Господин. Иногда я забывал об этом и позволял себе быть заключенным в приятные путы. Но каждый раз все кончалось катастрофой, и яростная сила выталкивала меня через разрушенные стены на простор».
Любой великий художник, любая великая натура одиноки по своей природе. Тагор признавался в письме Элмхерсту: "Вокруг моей души бесконечное пространство одиночества, через которое голос моей внутренней жизни не может долететь до моих друзей, и от этого я страдаю больше, чем они. Я чувствую тоску по моему внутреннему миру столь же сильно, как и любой другой смертный, а может быть даже сильнее".
Он торопился домой еще и потому, что чувствовал свою вину за то, что предавался счастливой, приятной жизни в то время, когда в нем нуждалась его страна. Но когда поэт добрался до родной земли, он понял, что этот миг счастья разбудил его творческие силы, что в конечном счете он принес людям больше добра своим творчеством, чем всякой прочей деятельностью. Об этом чувстве он прекрасно говорил в письме Виктории Окампо из Шантиникетона в августе того же года: "В Вашем письме Вы сожалеете о том, что я не смог остаться в этом прекрасном доме на берегу реки до конца лета. Вы даже не знаете, как часто я сам жалею об этом. Какое-то влечение долга вырвало меня из этого милого уголка, вдохновлявшего меня лишь на, казалось бы, пустую праздность; однако сегодня я открываю для себя, что во время моего пребывания у Вас моя корзина ежедневно наполнялась скромными цветами стихов, расцветающих в сени безделья. Уверяю Вас, большинство из них сохранят свежесть и после того, как мучительно выстроенные башни моих благотворительных деяний будут давно преданы забвению".
Через несколько дней после возвращения Тагора на родину умер его старший брат Джотириндронат. Потеря брата, который был ему другом, наставником и учителем в начале его литературной жизни, должно быть, глубоко потрясла его, хотя он и скрывал эти чувства. Он пережил столько утрат, что смерть перестала быть для него чужой. "Через смерть и скорбь, – каждый раз повторял он, – утверждается мир в сердце вечности".
В мае того же (1925) года его посетил в Шантиникетоне Махатма Ганди, чтобы еще раз попытаться убедить поэта в том, что путь к независимости страны лежит через «чаркху» (прялку) и «кхади» (самодельную ткань). Тагор, как обычно, принял его с большой сердечностью и уважением. Однако и на этот раз миссия не увенчалась успехом. Тагора не удалось убедить в том, что «чаркха» может стать чем-то большим, нежели одним из многих необходимых деревенских ремесел. Позднее он объяснил и развил свой взгляд в статье «Культ чаркхи», опубликованной в «Модерн ревью».
В статье трезво и мудро защищается рациональный, разумный подход к причинам мучительной нищеты миллионов индийцев. Только упорный труд, совместные усилия и разумное применение научной технологии, а не механически ритуальное вращение примитивной прялки, могут победить голод, писал Тагор. "Если культивирование науки в Европе и имеет какой-либо моральный смысл, то он заключается в освобождении человека от жестокости природы – не в превращении человека в машину, а в использовании машины для обуздания сил природы на пользу человеку. Ясно одно, мы не сможем преодолеть всеохватывающую бедность, тяжким грузом лежащую на нашей стране, работая только руками и игнорируя науку. Не может быть работы более недостойной, тяжелой и ненужной, чем работа, основанная только на действии и не использующая знание".
Сегодня такие идеи принимаются как сами собой разумеющиеся. Все пятилетние планы индийского правительства основаны именно на такой программе, а не на слепой вере в мифическую силу чаркхи. Но в го время, когда писал Тагор, его голос был гласом вопиющего в пустыне, его осыпали бранью за самоуверенное попрание того, что казалось непреложной истиной. Как заметил однажды Тагор, «даже когда руки уже через силу крутят прялку, уста все еще продолжают источать ей хвалу».
В своем еженедельнике "Янг Индиа" Махатма выступил с резким возражением под заголовком "Поэт и чаркха". Тагор написал ему личное письмо со словами: "…даже если Вы глубоко ранили меня, защищая то, что Вы считаете истиной, наши личные отношения, основанные на взаимном уважении, выдержат это испытание". Этому заверению Тагор следовал до конца, и глубочайшее духовное родство, связывающее Махатму и Поэта, пересилило многочисленные различия в их взглядах и характерах. Двадцать лет спустя, когда Махатма в последний раз приехал в Шантиникетон через четыре года после смерти Тагора, он сказал: "Я начал с того, что стремился найти противоречие между мной и Гурудевом, а закончил замечательным открытием, что такового не было". Замечательное открытие было взаимным.
Несмотря на занятость Тагора многочисленными публичными выступлениями и диспутами, литературная плодовитость его не уменьшалась. Кроме многих новых стихотворений и песен, удивительных по своей свежести и силе, он переделал для сцены свою раннюю юмористическую пьесу "Клуб холостяков", поставленную в профессиональном театре "Стар" в Калькутте. Тому, кто обвиняет Тагора в обилии мистического и символического в пьесах, стоит посмотреть эту постановку – одну из самых очаровательных и реалистических комедий, когда-либо созданных в мире. Он также переработал для постановки две свои ранние повести "Карма-пхал" ("Плод деятельности") "Шешер Ратри" ("Последняя ночь"). По просьбе графа Кейзерлинга он написал также статью на английском языке об идеалах индийского брака, включенную в "Книгу о браке" немецкого философа.
В 1925 году Тагор председательствовал на первом заседании Индийского философского конгресса в Калькутте, на котором он выступил с докладом о философском значении народных культур и древних народных верований Индии. Вслед за тем в начале следующего года он едет в Лакнау на Всеиндийскую музыкальную конференцию. В разгар музыкального фестиваля пришло сообщение о смерти его брата Диджендроната, кроткого и дружелюбного философа-математика.
Одна за другой рвались связи с прошлым. Диджендронат был настоящим философом и даже к своим обширным философским познаниям и талантам относился философски, никогда не выпячивая ни то, ни другое. Он был Бородадой (старшим братом) не только для Рабиндраната, но и для всех, включая Ганди, который испытывал к нему огромную привязанность. К нему, как ни к кому другому, относятся слова, приписываемые Платоном Сократу: "На самом деле те, кто истинно занимается философией, учатся умирать; и из всех людей для них смерть наименее устрашающа".
По приглашению университета Дакки Тагор прочитал цикл лекций в этом университете, а также посетил ряд городов Восточной Бенгалии. Вернувшись в Шантиникетон, он написал прозаическую драму в четырех актах "Натир Пуджа" ("Поклонение танцовщицы"), основанную на древней буддийской легенде. Это одна из самых простых и захватывающих пьес Тагора, свободная от символических абстракций и интеллектуальных замысловатостей, которые придают некоторым другим его пьесам несколько вычурный характер.
13. Меж двух миров
Отчасти обольщенный приглашениями Муссолини, отчасти заинтересовавшись его личностью, Тагор в сопровождении сына и невестки 15 мая 1926 года отправился морем в Неаполь. (Позднее к ним присоединился П.С. Махаланобис с женой). Как он сам сказал об этой поездке, «для меня это возможность узнать все самому, вместо того чтобы критиковать издалека».
В Неаполе встретить Тагора приехал также и Элмхерст. "Но поняв, что мое присутствие совсем не одобрялось официальными итальянскими представителями, я объяснил Тагору, что для меня было бы лучше всего оставить его следовать его собственным планам. Он очень расстроился от моего предложения, но я на следующий день уехал домой". Тагор с сопровождающими специальным поездом отбыл в Рим.
7 июня римский губернатор устроил в столице публичный прием, на котором приветствовал поэта от имени Вечного города. На следующий день Тагор прочитал свою первую публичную лекцию "Значение искусства", на которой присутствовал Муссолини. Он был также принят королем Виктором-Эммануилом III и побывал на спектакле по своей пьесе "Читрангода", игравшемся на итальянском языке. Но самое сильное впечатление произвела на него встреча с философом Бенедетто Кроче, который в то время фактически находился под домашним арестом в Неаполе. Общие друзья взяли на себя смелость тайно привезти его в Рим, где 15 июня состоялась эта встреча. В тот же день Тагор поехал во Флоренцию, где Общество Леонардо да Винчи организовало публичный прием в его честь.
Совершая свою поездку по Италии, обставленную почти королевскими почестями, он не представлял себе, что подтасованные и искаженные варианты его речей и интервью занимали первые полосы итальянской прессы в поддержку фашистского режима. Только приехав на отдых в Швейцарию (откуда Ромен Роллан прислал ему настоятельное приглашение), он узнал от Роллана, как его визит использовала итальянская пропаганда, в своих собственных интересах искажая его слова. Он встретился также с Жоржем Дюамелем, Дж. Д. Фрезером, Форелем, Бове, с другими деятелями науки и искусства, и все они поддержали Ромена Роллана. Тагор был потрясен, он никак не мог совместить эти известия с тем, что сам совсем недавно видел "своими глазами". Он никогда не доверял чужим мнениям, но в данном случае убедился, что его собственные впечатления основаны лишь на том, что ему показывали, у него не было возможности самому проверять факты. Свою обеспокоенность поэт выразил в письме к Элмхерсту, закончив его словами: "Если в Вашем распоряжении есть самолет, не могли бы Вы позволить мне нанять его? Я хочу сейчас же улететь в Утарайян,[100]100
Название его дома в Шантиникетоне. (Примеч. авт.)
[Закрыть] потому что июльские дождевые облака уже собрались над нашим ашрамом, и они спрашивают, куда девался поэт, который должен был встретить их своими благодарными песнями в обмен на музыку дождя".
Однако музыка человеческой лести оказалась приятней "музыки дождя", так как его триумфальная поездка по Европе продолжалась еще пять месяцев. Из Вильнева он поехал в Цюрих, где выступил с лекцией и читал свои стихи. Здесь он встретился с итальянскими эмигрантами, и они рассказали ему о фашистских зверствах, свидетелями которых были. Глубоко потрясенный всеми этими неоспоримыми свидетельствами, Тагор опубликовал в "Манчестер юнайтед" письмо, в котором объяснил свой визит в Италию и в недвусмысленных выражениях осудил фашизм. Это навлекло на него грубые нападки итальянской прессы.
После трехнедельного пребывания в Англии он посетил Осло, где выступил с публичными лекциями, был принят королем и познакомился с Нансеном, Бьорнсоном, Бойером и другими выдающимися писателями. После второго посещения Стокгольма, где он вновь встретился со Свеном Хедином, он поехал в Копенгаген и познакомился там с Георгом Брандесом и философом Хоффдингом. В поездке по Германии он также повсюду встречал горячий, восторженный прием. Его принял президент Гинденбург. С этого визита началась его дружба с Альбертом Эйнштейном. После недельного пребывания в Праге, где на чешском языке игралась его пьеса "Почта", он через Вену поехал в Будапешт. Там ему пришлось остановиться на отдых в одном из санаториев на озере Балатон, так как из-за утомления, которое он пережил в поездке, здоровье поэта пошатнулось. После людных приемов и лекций в Белграде, Софии, Бухаресте и Афинах, где греческое правительство наградило его орденом Спасителя, он посетил Каир. Заседавший в это время египетский парламент прервал свою работу в честь поэта, а король Фуад подарил Вишвабхарати коллекцию арабских книг. В декабре он вернулся на родную землю.
Казалось, вот наконец-то настало время для уединения и покоя в Шантиникетоне, к которому он так страстно стремился. В очаровательном стихотворении из "Пуроби" под названием "Аша" ("Надежда") он выразил свое томительное желание найти пристанище в уединенном уголке земли, где бы не было "ни богатства, ни почестей, только немного любви". Однако когда одна сторона его гения расцветала "под сенью часов безделья", другая постоянно вела его на "мучительно выстроенные башни благотворительных деяний". Покой и слава редко уживаются друг с другом. Февраль был посвящен репетициям Драмы "Натир пуджа" ("Поклонение танцовщицы"), поставленной в Калькутте в конце месяца, причем в этом спектакле играл сам автор. А в марте он в очередной раз совершил поездку по западной Индии, в течение которой председательствовал на конференции по литературе хинди, созванной в княжестве Бхаратпур.
Лето он провел в уютном горном местечке Шиллонг в Ассаме, где начал писать свой знаменитый роман "Тин пуруш" ("Три поколения"). Он намеревался создать широкомасштабное произведение, что видно из названия, и начал его великолепно, в лучших традициях повествовательной прозы. Поэт, рассказчик и знаток психологии общества объединили свои усилия и достигли такого гармоничного мастерства, что некоторые критики назвали этот роман "лучшим из всех романов, написанных Тагором". Однако Тагор не был ни Толстым, ни Бальзаком, он не мог слишком долго находиться в мире своих же героев. Поэт, певец и просветитель поочередно брали верх в его внутреннем мире. Поэтому вместо задуманной саги-трилогии он написал историю только одного поколения и отказался от своей затеи. Роман появился в печати два года спустя под измененным названием "Джогаджог" ("В тенетах жизни").
Создавая этот роман, в котором говорится о моральной уязвимости материального успеха, Тагор сам без устали искал новых, неизведанных сфер для приложения своих сил. Миссионерское рвение вновь оказалось сильнее творческого, и в июле 1927 года поэт отправился в свою девятую заграничную поездку, на этот раз по соседним странам Юго-Восточной Азии. Посетив Сингапур, Малакку. Куала-Лумпур, Тайпинь, Пенанг, где его встречали овациями толпы людей, он морем отправился в Индонезию. По пути Тагор сочинил прекрасное большое стихотворение о Яве, которое он прочел (в английском переводе) на банкете, устроенном в его честь в Джакарте. На Яве среди прочих он встретился с Ахмедом Сукарно, тогда сравнительно мало кому известным молодым революционером. На Яве и Бали на Тагора произвели большое впечатление местные танцевально-драматические спектакли и другие культурные традиции, в которых он увидел близость к традициям своей страны.
Этот визит показался очень плодотворным и способствовал восстановлению культурных связей, утраченных несколько веков назад. С тех пор между странами начался широкий обмен студентами. В Шантиникетоне начало развиваться яванское искусство раскрашивания тканей восковыми красками, известное под названием батик, получившее затем распространение в других частях Индии. Глубокое впечатление, которое произвел на Тагора монументальный Боробудур,[101]101
Боробудур – грандиозный буддийский храм на острове Ява (ок. 800 г. н. э.). (Примеч. пер.)
[Закрыть] запечатлено в широко известном стихотворении. В целом посещение живописных индонезийских островов глубоко взволновало его красотой природы и людей этой страны, чувством радости от общения с родственной древней культурой. Отплывая от индонезийских островов, поэт написал еще одно прекрасное стихотворение, посвященное этому визиту, под названием «Сагарика» («Опоясанная морями»). Посетив на короткое время Таиланд, где он также встретил горячий прием, и прочитав лекцию об образовании в Бангкокском университете, он в декабре вернулся в Индию, успев на ежегодные празднества в Шантиникетоне. В январе 1928 года из Праги вновь прибыл Винценц Лесны. Наверное, ни один иностранный ученый не приложил столько усилий для изучения сочинений Тагора в оригинале, на бенгальском языке, и не проник так глубоко в их дух, как этот выдающийся чешский индолог. Вскоре в Шантиникетон к Тагору приехала знаменитая певица Клара Батт, устроившая там два концерта. Вспоминая об этом посещении в своей автобиографии «Моя жизнь в песне», она писала: "В Индии я встретилась с тремя из самых удивительных людей этой удивительной страны: миссис Энни Безант, Ганди и сэром Рабиндранатом Тагором. Последний уступил мне свою виллу, в которой он написал многие из удивительных стихотворений, стоящих в ряду великих классических произведений мировой литературы.
Я слышала иногда, как он пел, и однажды, когда он благодарил меня, послушав мое пение, я сказала: "Но вы ведь тоже певец, мне бы так хотелось послушать вас". Он извинился, сослался на полное отсутствие голоса, но наконец сказал: "Я получил такое удовольствие, слушая ваш удивительный голос, что, коли вы желаете, спою для вас".
Перед единственным слушателем, которым была я, и без всякого аккомпанемента, он спел две или три песни своего собственного сочинения. Редко я бывала взволнована чьим-нибудь пением так, как пением этого величавого и почитаемого поэта; он пел с утонченным чувством, и его голос, хотя и совершенно не поставленный, имел естественную серебряную мелодичность".
Получив приглашение прочитать лекции в Оксфордском университете, Тагор вновь собрался за границу, однако от путешествия пришлось отказаться из-за болезни, внезапно проявившейся по прибытии в Мадрас. После недельного отдыха в Адьяре, где он был гостем Энни Безант, проведя еще несколько дней в мягком климате Кунура, он отплыл на Цейлон в надежде поправить там свое здоровье и все-таки отправиться оттуда в Англию. По дороге он остановился в Пондичерри, чтобы посетить философа-йога Ауробиндо Гхоша, с которым был хорошо знаком в дни молодости, когда занимался революционной политической деятельностью. Вспоминая о своих впечатлениях, поэт писал на борту французского корабля "Шантийи": "Много лет назад я встречал Ауробиндо в ореоле героизма его ранней политической борьбы и сказал: "Ауробиндо, прими приветствие Рабиндры". Сегодня я вновь увидел его в позе, выражающей спокойную мудрость, и повторил про себя: "Ауробиндо, прими приветствие Рабиндры".
Он провел десять дней в Коломбо, но, поскольку улучшения здоровья не последовало, оставил всякую надежду на поездку в Англию и вернулся на материк. Три недели он отдыхал в Бангалоре в гостях у своего старого друга, философа сэра Браджендраната Сила, который был тогда вице-ректором Майсорского университета. Стоило ему отказаться от поездки, как беспокойство и раздражение покинули его. Вернулось давно забытое равновесие, а вместе с ним и творческое вдохновение. Во время своего короткого пребывания в Бангалоре он закончил роман "Джогаджог", о котором говорилось выше, и дописал еще один, начатый во время последней поездки в Коломбо, "Шешер кобита" ("Последняя поэма"). Этот роман, почти наполовину состоящий из стихов, очень любим бенгальскими читателями. Дух современности, игривый, ироничный тон, введение в действие самого Тагора в качестве мишени беспощадной критики со стороны героя романа, блестящее остроумие диалогов и финальная трагическая нота, звучащая в прекрасном завершающем стихотворении, которое дало название книге, – все это способствовало чрезвычайной популярности романа среди молодых читателей. В качестве примера своеобразия его стиля можно привести самообличительную речь, вложенную автором в уста своего героя, выступающего на литературном собрании: