Текст книги "Рабиндранат Тагор"
Автор книги: Кришна Крипалани
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
В августе того же года английский ученый и гуманист Гилберт Мюррей обратился к Тагору с открытым письмом, приглашая его принять участие в деле пропаганды взаимопонимания между интеллигенцией Запада и Востока. Он затронул проблему, близкую сердцу поэта. В своем ответе Тагор воздал должное ценностям цивилизации обоих полушарий, но, выражая свое восхищение вкладом Запада в области научного мышления, вновь обратил внимание на опасность западной технократии. Он, однако, чувствовал уверенность, что "светлейшие души молодой Европы готовы ныне ответить на вызов времени". Тагор оставался несгибаемым оптимистом и добавил: "Я горжусь, что был рожден в этот великий век". Открытое письмо, написанное двумя ведущими гуманистами, появилось в печати в 1935 году при содействии Международного института интеллектуального сотрудничества в Париже.
Все это время перо его не знало усталости. За пять лет, с 1932 по 1936 год, несмотря на многочисленные путешествия по стране и за ее пределами, Тагор выпустил семь поэтических сборников, два романа, драму, а также сочинил музыку к пяти своим танцевальным драмам и руководил их постановкой. Из семи поэтических сборников четыре представляют собой стихотворения в прозе.
Почитание Тагора на Западе (к счастью для поэта) пошло на убыль, и само его имя стало лишь бледным воспоминанием о когда-то мелькнувшем метеоре. Да поэта уже больше и не прельщала роль проповедника. "Проповедник – это профессиональный торговец идеями, – писал он. – Покупатели приходят к нему в любое время дня со своими вопросами. У него появляется навык давать ответы на каждый из них, но ответы эти теряют искренность, и самим идеям его грозит опасность быть раздавленными под грузом мертвых слов. Такое случается нередко, особенно с самыми добрыми из проповедников, – они всегда рады давать благие советы, не задумываясь, обеспечены ли их слова золотом мудрости. Все это наводит меня на мысль, что уж лучше быть поэтом, и не более чем поэтом. Потому что поэт должен быть верен самому себе, а не ожиданиям других людей".
Счастьем для него и для его читателей стало то, что в последние годы поэт оставался на родной земле и питался из родных источников.
Многие видные бенгальские критики утверждают, что лучшие стихи Тагора написаны именно в это последнее десятилетие. Что ж, не будем спорить. Тагор покорил немало вершин за время своей долголетней творческой деятельности. Поэтому естественно, что самая последняя из них, то есть ближайшая к современному читателю, кажется нам самой величественной. Не говоря уже о том, что покорение ее совершено в преклонном возрасте, что уже само по себе равнозначно подвигу.
Сборник стихов "Пуношчо" ("Снова") и последовавшие за ним сборники стихотворений в прозе "Шеш шопток" ("Последняя октава", 1935), "Потропут" ("Чаша листьев", 1936) и "Шамоли" ("Смуглая", 1936) замечательны по разнообразию тем и настроений. В них включены стихи веселые и философские, фривольные и печальные, повествовательные и лиричные, иронические и сентиментальные. В этих сборниках преобладает дух воспоминания, потребность оглянуться на долгий пройденный путь; мысленные горизонты все ширятся, и крепнет сочувствие к тому, что обычно считается презренным, низменным или недостойным внимания. Форма стихов демонстрирует неустанное стремление исследовать возможности бенгальского языка, находить скрытую музыку в нестройной речи.
Одновременно со стихотворениями в прозе Тагор продолжал писать стихи и песни в традиционном стиле. Хотя он перерос свое прошлое и пробовал теперь новые формы и средства выражения, в основе своей он не перестал быть таким, каким был всегда: влюбленным в природу, в землю, в жизнь, в смерть, в тайну, соединяющую жизнь и смерть. Эта любовь позволила ему вместить в душу самые разные явления жизни, позволила взрастить свой всеобъемлющий гуманизм, всемирные симпатии и всепоглощающую нежность ко всему, что вскормлено грудью матери-земли. Эта любовь и нежность – главная тема его поэзии, прослеживаемая на протяжении шести десятилетии.
Как сильно изменился мир с той поры, как Рабиндранат вступил в него ребенком! Поэтому любовь поэта к этому миру вполне могла со временем запрятаться в защитную скорлупу воспоминаний. Но ничего подобного не произошло, наоборот, его любовь стала еще более всеобъемлющей, более нежной.
Эта мудрость пришла к нему через печаль. Как он писал, в глубочайшей пещере бытия так темно, что разглядеть что-нибудь можно только при свете факела скорби. Это была мудрость сердца, а не разума, не та мудрость, которую можно почерпнуть из писаний святых и мудрецов. Она освободила его от уз всякой религии и призвала к одному – любить эту землю и все связанное с нею. Как писал Рабиндранат: "Пусть разум мой вылетит из этого окна сквозь игру света и тени – не мысля, не споря, не рассуждая, – пока он не сольется с великим океаном, где смерть поджидает жизнь".
В мудрости сердца он нашел более верный источник гуманизма, чем в тонких рассуждениях "Упанишад", в мистической лирике вишнуитов или в либеральной мысли Запада.
За "Пуношчо" последовал сборник "Шеш шопток" ("Последняя октава"). Книга пронизана грустными размышлениями и воспоминаниями – поэт действительно думал, что это будут его последние мелодии.
В первом стихотворении память о старой любви, которая когда-то воспринималась как должное, снова преследует состарившегося поэта. Но печаль утратила свою остроту, упреки сменились благодарностью, и страдание превратило все потери в обретения.
Я не говорил о том, сколь ты ценна для меня,
потому что был уверен: ты принадлежишь мне.
Дни сменялись ночами, и ты приносила свои дары
к моим ногам.
На грудь мою ты проливала водопад своих волос,
и глаза твои полнились слезами, когда ты говорила:
"Я не могу тебе дать большего,
больше мне нечего тебе дать…"
А теперь дни сменяют ночи,
но тебя больше нет со мной.
И, когда-то гордый и равнодушный, я
целую прах, в котором ты оставила следы.
Теперь ты моя воистину:
своею печалью я заплатил цену твоей любви.
В день рождения он вспоминает всю свою жизнь, и она напоминает ему длинную гирлянду, сплетенную из различных цветов. Он оглядывается на прошлое мира и не видит ничего, кроме руин тщеславия и гордости. Вокруг одно непостоянство, словно сыпучие пески пустыни, но «сердцем своим, – говорит поэт, – слышу биение бесконечного».
Два других сборника стихотворений в прозе появились один за другим в течение 1936 года. Как и обычно, большая часть стихотворений лирического характера, есть стихи философские, повествовательные и стихи – отклики на события в мире. Один из таких стихотворных откликов посвящен Африке – это обличение жестокостей, которые столетия творили здесь люди белой расы. Поводом для написания стихотворения стала агрессия Муссолини в Эфиопии.
С капканами набросились на тебя охотники,
их жестокость была сильнее, чем клыки твоих волков,
их гордость была более слепа, чем твои гибельные леса.
Цивилизованные захватчики
обнажили свою свирепую жадность и бесчеловечность, не
знавшую стыда.
Ты рыдала, и твой плач был задушен,
твои лесные тропы стали грязными от слез и крови,
когда подкованные сапоги грабителей
оставляли нестираемые следы
вдоль истории твоего унижения.
И все время за морем
церковные колокола звонили в их городах и селениях,
матери укачивали детей
и поэты воспевали Красоту.
В другом стихотворении он отвергает все догмы и предписания религий, созданных человеком. Мне не нужен бог, пишет поэт, если его нет в солнечном свете и в сердце неприкасаемого и если от него можно отгородить человека стеной храма. Первая тайна творения для Тагора – это лучезарное сияние света, последняя тайна – нектар любви. Поэт причисляет себя к сонму духовных изгнанников:
Они изгнанники, и не им запевать молитвы.
Торговцы верой изгнали их из храмов.
Я поэт, и я один из них.
У меня нет касты, я не знаю молитв,
Мои приношения не достигают Божества,
заточенного во храме.
Выходит священнослужитель, спрашивает с улыбкой:
«Заходил ли ты в храм, видел ли Божество?» —
«Нет», – отвечаю я.
Он спрашивает с изумлением: "Ты что, не знаешь,
как войти?" —
«Нет», – отвечаю я.
«К какой касте ты принадлежишь?» – спрашивает он.
«Ни к какой».
Отвергнутый толпой, я искал дружбы с Человеком,
С Человеком, который не отгораживается
от людей и не выставляет стражи…
Я искал Человека среди стен,
но нашел его вне барьеров,
которые отделяют народ от народа
и страну от страны.
До конца года были поставлены две его пьесы – «Ша-радотсав» («Осенний праздник») в Шантиникетоне и «Арупратан» («Невидимая драгоценность»), измененный вариант «Короля темной комнаты», в Калькутте, причем поэт участвовал в обоих спектаклях. И не только потому, что публика шумно требовала его выхода на сцену; он и сам любил выступать.
Прочитав в феврале 1936 года три лекции об образовании в Калькутте, поэт занялся подготовкой музыкального варианта своей ранней драмы "Читрангода" и сам проводил репетиции балета. Его талантливая невестка Протима Деби, мягкая и изящная женщина, стала главным помощником в подготовке балетов. "Читрангода", пожалуй, самый популярный из всех его балетов, или, как называл их поэт, танцевальных драм. После успешной премьеры в Калькутте артисты отправились в турне по северной Индии. Получив в нескольких крупных городах гораздо больше аплодисментов, чем денег, они достигли Дели, где представление балета шло в последнюю неделю марта. Ганди, находившийся в это время в Дели, был потрясен, увидев, как пожилой поэт с его слабым здоровьем вынужден в поисках средств для университета предпринимать такие напряженные поездки. Он немедленно послал ему письмо с вложенным банковским чеком на 60 тысяч рупий как подношение от "смиренных соотечественников". "Теперь, – писал Махатма, – Вы облегчите общественное сознание тем, что объявите об отмене остальной программы". Тагор прервал выступления, но не без сожаления, ему и самому доставляло истинную радость ставить свои произведения, сидеть на всех спектаклях в углу на сцене как безмолвный и неподвижный дирижер или, как однажды выразился один критик, как авторская подпись, удостоверяющая его собственную работу.
Однако Тагор не успокоился, как того ждал Ганди, он продолжал председательствовать на общественных митингах в Калькутте, что было для него гораздо утомительнее, чем смотреть собственные пьесы. 2 октября он провел в храме Шантиникетона службу, посвященную дню рождения Ганди, а затем приступил к работе над новой танцевальной драмой, основанной на его ранней поэме "Возмездие". Премьера состоялась в Калькутте в конце месяца, причем автор, как обычно, молча присутствовал на сцене.
В феврале 1937 года Тагор произнес приветственную речь, обращенную к совету университета Калькутты, что тоже стало вехой в истории этого университета. Тагор воспользовался случаем для произнесения яркой проповеди в пользу образования.
Через несколько месяцев Тагор торжественно открыл в Шантиникетоне Хинобхаван (факультет китайско-индийских исследований), первое подобное научное учреждение в Индии, которое до сих пор остается ведущим центром изучения Китая в нашей стране. Лето он провел в Алморе, прелестном курорте в Гималаях, где написал "Вишвапаричайя", введение в современную науку для бенгальских читателей. Свой день рождения он встретил в относительной тиши, глядя на далекие снежные вершины Гималаев.
Ему, наверное, вспомнилось его раннее детство, когда он сопровождал отца в Гималаи и свободно бродил в сени гималайских кедров, ибо стихотворение, которое он написал по этому случаю, исполнено задумчивости и тоски по поре, которую он называет праздником своей жизни, когда его имя, еще неизвестное свету, "получало безграничную ценность от нежного голоса, произносившего его" (он никогда не забывал свою невестку, свою первую любовь и ангела-хранителя). Позднее, когда он жил на берегах Падмы, он наблюдал "утреннюю звезду в просветах между листьями бамбука на берегу", и его глаза "следили за шумными девушками, идущими к реке вдоль тенистой деревенской улочки". Он смотрел вокруг и говорил: "Я люблю это". Но теперь, увы, отягощенный славой, он "запутан в сетях, сотканных из бесчисленных взглядов, следящих за ним, и живет в одинокой келье среди толпы, скованный звенящей цепью почета".
В августе поэт выступил на публичном митинге в Калькутте с призывом выразить национальный протест против нечеловеческих условий, вынудивших политических заключенных на Андаманских островах в Бенгальском заливе (острова эти использовались англичанами как большой концентрационный лагерь) объявить голодовку. В сентябре в Калькутте состоялось представление с песнями и танцами "Варша-Мангал" ("Праздник дождей"), и он сам присутствовал на сцене. Осень с ее ясным, вымытым дождями небом, с "бесполезно плывущими" там и сям облаками всегда была его любимым временем года. Но осенью 1937 года его ждало тяжелое испытание. Вечером 10 сентября, сидя у себя дома, он неожиданно потерял сознание. Приступ случился внезапно, и никто в течение сорока восьми часов не мог поставить диагноз, пока на помощь не явились доктора, вызванные из Калькутты. Все это время поэт находился без сознания, между жизнью и смертью. К счастью, он очнулся и постепенно начал поправляться.
Пока сознание его было помрачено глубоким обмороком, подсознание продолжало свою деятельность, и ощущение границы между жизнью и небытием ярко запечатлелось в его памяти. Это ощущение поэт описал в цикле из восемнадцати коротких стихотворений, представляющих собой одну из высочайших вершин всего его поэтического творчества. Мощные и многозначные образы свидетельствуют об уникальном, глубоко пережитом опыте. Это не бред расстроенного ума, в стихах нет ни намека на страх, боль или жалобу. Разум ясен и сосредоточен, сознание словно похищено в фантастическую пограничную область, откуда обыденный мир кажется затянутым дымкой, и душа заглядывает в пределы иного мира, где сияние неотделимо от тьмы и нет ни дня, ни ночи.
Причиной заболевания стало воспаление за ухом, вызвавшее заражение крови. На утро пятого дня, когда к Рабиндранату возвратилось сознание, первое, что он сделал, это попросил краски и кисть. Заметив четырехугольный кусок фанеры в комнате, он нарисовал на нем пейзаж с темным лесом, со струйками слабого желтого света, пробивающегося через чащу, – картину прекрасную и, очевидно, символичную.[110]110
Оригинал, находящийся в музее Тагора в Шантиникетоне, почти полностью потускнел и разрушился – фанера едва ли подходящее основание для картины, особенно в индийском климате, где она является прекрасной пищей для термитов. К счастью, картина была воспроизведена в одном из номеров «Вишвабхарати Куотерли» (ноябрь, 1937, фронтиспис). Разве сам поэт не написал: «Червяку кажется глупым, что человек не ест свои книги!» (Примеч. авт.)
[Закрыть]
Вот как он описал свои ощущения: "Посланец смерти из черной пещеры вселенной неслышно подкрался ко мне. Вся короста, покрывшая мой разум, была смыта кислотою боли, и под тяжелым пологом обморока очистилась моя душа".
Но не все стихотворения этого цикла поэт посвятил исследованию своего внутреннего мира. Завершающие стихотворения показывают, что Тагор предчувствовал трагедию, которая нависла над Европой:
Он видел мир зла и боли, видел, как высокий дух человека умерщвляется человеческой же рукой, – и все же слышал музыку согласия в сердце вселенной, среди рева урагана звучал ему голос мира.
Такова особенность поэтического мира Тагора: в нем звучат противоречащие друг другу голоса, взаимоисключающие утверждения, но именно они придают творчеству поэта многообразие, богатство и жизненность. Он верен себе в каждом своем настроении, на каждом этапе своего пути. Страстная искренность позволяла ему бросать вызов самому себе и самого себя преодолевать – это самая главная его добродетель. То же самое можно сказать и о Махатме Ганди.
До окончательной поправки здоровья поэта привезли в Калькутту, где его посетили Ганди и Неру, приехавшие на политическую конференцию.
С наступлением весны Тагора, как и обычно, захватила жажда песнопений. Он взялся за переработку пьесы "Чандалка" в музыкальную драму, с успехом поставленную в марте в Калькутте. Причем автор вновь сидел в углу сцены. Ганди, навестивший в это время Тагора, понял, что бессмысленно просить его отказаться от участия в спектаклях. Собирание денег для школы и университета только предлог. Настоящая же причина – это потребность художника творить и видеть свои творения на сцене.
Лето Тагор провел в Калимпонге – красивом городке в отрогах Восточных Гималаев, в доме своего сына. Вернувшись в Шантиникетон в начале любимого им сезона дождей (первые числа июля), Тагор получил письмо от японского поэта Ионе Ногучи. Он высоко ценил талант собрата по перу и ранее с почестями принимал его в Шантиникетоне. Теперь же Ногучи в своем письме стремился убедить Тагора, что война Японии в Китае имела целью "освобождение Азии".
Тагор не замедлил ответить: "Та Азия, которую вы хотите создать, должна будет подняться подобно башне из черепов. Я, как вы правильно отметили, всегда верил в миссию Азии, но я никогда не думал, что эта миссия может отождествляться с деяниями, которые доставили бы восторг сердцу Тамерлана с его ужасающим талантом человекоубийства… Доктрина "Азия для азиатов", которую вы провозглашаете в своем письме, есть лишь инструмент политического шантажа. Она имеет все добродетели концепции "малой Европы", которую я отвергаю, и не имеет ничего общего с идеей единства всего человечества, связующего нас, невзирая на барьеры политических ярлыков и границ". Тагор очень любил Японию и глубоко переживал, что нация, которую он приветствовал как зарю Азии, становится бичом для Востока. Боль его нашла выражение в горьких словах:
Как и обычно, творчество Тагора и в этот период отличалось разнообразием. В 1937 году состоялась его встреча со смертью, и многие произведения этого времени отмечены глубокими следами пережитого духовного опыта, кажутся написанными кровью сердца. Но рядом мы встретим страстные, гротескные, карикатурные фигуры и сцены, юмористические и изящно-фривольные стихи, блистающие искрами смеха, способные доставить наслаждение молодым и старым, мудрым и простодушным. Несколько книг таких стихов вышли в 1937 году. Одна из главных тем – высмеивание современной женщины за ее нелепое поклонение моде.
Тагор любил возиться с малышами, умел рассказывать им забавные и фантастические истории, вызывавшие восхищение у маленьких слушателей. Многие из них записаны, он создал множество детских стишков, которые, к сожалению, непереводимы.
Затем последовали три книги серьезных стихов: "Акаш продип" ("Небесный светильник", 1939), "Нободжаток" ("Новорожденный", 1940) и "Шонай" ("Флейта", 1940). В них уже нет мрачного величия "Пограничья" – память об ужасе и красоте ослабла, поэт вновь успокоился на руках своей любимой матери-земли. Позже эти чувства возвратятся, и тогда творчество Тагора пронижут ноты мрачной экзальтации. А пока поэт воспринимает простые удовольствия жизни, которые ему еще доступны.
Немногое осталось ему от радостей земных. Какой смысл зажигать лампу, если дом пуст? Лучше он поднимет светильник к небесам, где старые воспоминания заблудились среди звезд, освещавших когда-то его жизнь. Может быть, воспоминания слетятся на свет и возвратятся к нему? Так поэт объясняет название книги в первом стихотворении. В воспоминаниях для него и радость, и утешение.
Следующая книга стихов, "Нободжаток", написана в совершенно ином ключе. Она более мужественна по духу, обращена к событиям современного мира. Представляя книгу читателю, Тагор писал, что его поэзия менялась от эпохи к эпохе, так что он сам порой не замечал этого. Новые стихотворения вдохновлены его впечатлениями от нового века, рождающегося на глазах. Сами темы и образы показывают интерес к новому – к радио, к железной дороге, вокзалу, самолету и т. д.
Грозовые тучи в небе Европы и на Дальнем Востоке, использование авиации в военных целях вызвали в поэте тревогу. В стихотворении "Человек-птица" он пишет о самолете как о посланце войны, захватившем пространство, предоставленное ранее одним птицам.
так заканчивается стихотворение.
Отдыхая в кресле в гималайском городке Мангпу, наслаждаясь утренней свежестью, он зачарован музыкой, которая донеслась к нему по радио из-за дальних морей: "чужеземная девушка поет чужеземным голосом". Музыка преодолела горы, реки и моря, для поэта, который всегда оставался романтиком, она словно "Мегхадута" – "Облако-вестник" Калидасы, доносит мольбу истомленного любовью сердца.
В это время в Европе разразилась война. Мировая война 1914 года призвала его на международную арену с воззванием о мире. Он долгое время верил, что в христианском мире окажется достаточно мудрости, чтобы не допустить повторения трагедии. Теперь его ждало горькое разочарование, которое выразилось в резких, обличительных стихах, написанных в день рождества 1939 года.
Те, кто ударил его однажды
от имени своих правителей,
вновь родились в нынешнем веке.
Они собираются в своих молельных домах
в благочестивом одеянии,
они зовут своих солдат.
«Убей, убей», – кричат они;
с грохотом смешивается
музыка их гимнов,
тогда как Сын Человека
в предсмертной агонии молит:
"О боже, отринь, отринь подальше
эту чашу, наполненную горчайшим из ядов".
