Текст книги "Я — Оззи"

Автор книги: Крис Айрс

Соавторы: Оззи Осборн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

А в это время снова голос:

– Осборн, Осборн, Осборн!

– Но, папа! – кричу я. – Ведь слышно, правда? Послушай!

В конце концов, он тоже слышит.

Голос доносится вроде бы с улицы. Выбегаем во двор, я босиком, а там – никого. Голос слышен вновь, на этот раз очень близко:

– Осборн, Осборн, Осборн!

Доносится из-за забора. Ну, мы туда, а там, на земле лежит соседка. Беспомощная одинокая старушка поскользнулась на льду и наверняка замерзла бы насмерть, не подоспей мы вовремя. Перелезли через забор, внесли ее в гостиную, где до этого никогда не были, а ведь живем по соседству с незапамятных времен. Вот это и было самым печальным. Мужа старушки во время войны убили фашисты во Франции. Дети погибли в бомбоубежище. Она делала вид, что они живы: повсюду были их фотографии, одежда, игрушки и т. п. Как будто время в этом доме остановилось. Пожалуй, ничто в жизни не повергало меня в такую депрессию. Помню слезы мамы, когда в этот день она вернулась от соседки.

Поразительно, разве не так? Можно жить в двух шагах от соседей и ничего о них не знать.

В этот день я опоздал в школу, но мистер Джонс не требовал от меня объяснений, опаздывал я каждый день. Просто у него был повод, чтобы портить мне жизнь. Однажды утром, может даже в тот же день, когда мы нашли старушку на льду, хотя не уверен, я пришел на перекличку так поздно, что она уже заканчивалась, входили дети из другого класса. Для меня это был особый день, отец дал мне несколько металлических прутьев, унесенных с завода, чтобы я сделал из них отвертки в мастерской мистера Лэйна. Прутья были у меня в портфеле, я не мог дождаться момента, когда их достану и покажу друзьям.

Но день был испорчен, едва начавшись. Помню, стою возле учительского стола, мистер Джонс устраивает мне взбучку, а дети из другого класса рассаживаются за партами. Я чувствовал себя так глупо, что охотно провалился бы сквозь землю.

– Осборн! – верещит мистер Джонс – Ты позоришь себя и всю школу! Неси ботинок!

В классе стало так тихо, что можно было услышать как муха пёрнет.

– Но пожалуйста.

– Неси сюда ботинок, Осборн! И помни! Он должен быть самым большим, иначе я тебя так выпорю! Месяц не сможешь сидеть!

Чувствую на себе пристальные взгляды. Уж лучше бы, на хер, сдохнуть! Ребята на год старше смотрят на меня как обезьяну в зоопарке. С опущенной головой, сгорая от стыда, плетусь в другой конец класса. Кто-то подставляет мне подножку, кто-то высовывает в проход портфель, что бы я его обходил. Весь дрожу, на лице огонь. Не хочу разреветься на глазах старших, но чувствую, вот-вот расклеюсь. Подхожу к полке, выбираю ботинок. Даже не соображаю, какой из них самый большой. Подаю ботинок мистеру Джонсу, взгляд опущен в землю.

– По-твоему, это самый большой?! – орет мистер Джонс. Он шагает к шкафу, возвращается с ботинком б ольшего размера и приказывает мне наклониться.

Все взгляды устремлены на меня. Едва сдерживаю слезы, в носу уже пузырится сопля, но я утираюсь рукавом.

– Я сказал – нагнись, Осборн!

Делаю, что велят. И тогда, основательно замахнувшись, Джонс лупит меня со всей дури кроссовком 45 размера.

– Аааай!!!

Пиздец как печет! А этот хек продолжает: раз, другой. На третьем или четвертом ударе моему терпению приходит конец. Я начинаю свирепеть, меня трясет от ненависти. И когда он снова замахивается, чтобы меня треснуть, я быстро вынимаю из портфеля папины прутья и швыряю в потную жирную харю мистера Джонса. Спортсмен из меня никудышный, но за эти две секунды я мог бы застолбить за собой место в национальной сборной по крикету. Мистер Джонс отпрянул, из носа течет кровь, а до меня доходит, что я натворил. В классе галдеж. Ох, ё-моё! Смываюсь в коридор, оттуда через школьный двор, минуя ворота, мчусь на Лодж Роуд 14. Влетаю наверх, в комнату, где спит папа, пытаюсь его разбудить. И тут я разревелся.

Ну и разозлился же отец! Слава Богу, не на меня, а на мистера Джонса. Пошел туда и потребовал разговора с директором. Крик стоял на всю школу. Мистер Олдэм сказал, что он понятия не имеет о том, что мистер Джонс бьет учеников и пообещал этим вопросом заняться. Папа ответил, что лучше бы он, на хер, этим занялся.

После этого случая избиения прекратились.

В школе я не был великим Казановой. Дамы считали меня придурком, но какое-то время я встречался с одной. Джейн ходила в школу для девочек на той же улице. Я в ней души не чаял! Да еще как! Перед каждым свиданием втирал в школьном туалете мыло в волосы, чтобы прилизать их. Почему-то я думал, что так в ее глазах я выгляжу красивее. Но однажды пошел дождь, прихожу я на свиданку: голова в пене, мыло на лбу и даже в глазах. Она смотрит на меня и сразу:

– Ты что, дебил?

Удивление. Шок. Просто какой-то, на хер, облом.

Через несколько лет вижу ее возле какого-то клуба в Астоне, пьяную в стельку и начинаю удивляться, чего это я тогда так переживал.

Были еще несколько девчат, но ничего серьезного у меня с ними не было. Я быстро убедился в том, как это больно, когда объект твоих воздыханий встречается с другим парнем. Или когда с тобой встречаются ради прикола – тоже ничего смешного. Однажды я назначил встречу одной девчонке у «Crown and Cushion» в Пэрри Барр. Льет как из ведра, прихожу, как условились, на 7:30, а ее нет. Хорошо, думаю, придет через полчаса. Жду до восьми. Нет. Даю себе еще полчаса. По-прежнему никого. Кисну там часов до десяти. Потом, промокший как цуцик, возвращаюсь домой. Я тогда чувствовал себя подавленным и отвергнутым. Зато теперь рассуждаю с позиции отца: «Поздравляю, Оззи! Ты – балбес! Какой же родитель позволит пойти своей дочери на свидание со школьным товарищем в такой дождь!»

Но тогда это были лишь щенячьи нежности. Не будучи взрослым, я чувствовал себя взрослым. Когда мне было четырнадцать, пошел с одной чиксой в кино. А чтобы она убедилась, какой я крутой, решил понравиться с помощью сигарет. К тому времени я уже покуривал, но не в таких огромных количествах. На этот вечер припас пять сигарет и коробку спичек за один пенс. Ну, значит, сидим в зале, я корчу из себя взрослого, и вдруг меня бросает в холодный пот. «Бля, что за хрень?» – думаю. Отрыгиваю и чувствую во рту кислоту. Лечу что есть духу в туалет, закрываюсь в кабине и тут меня разбирает такой кашель, будто я хочу выблевать желудок. Как же херово мне было. Когда попустило, я доплелся до выхода и пошел домой. Всю дорогу блевал. С той малышкой я больше не встречался, а ей на память обо мне досталась коробка шоколадок.

По молодости со мной приключилось несколько неприятных историй, связанных с курением. Помню, однажды ночью, перед тем случаем или сразу после него, покуриваю у себя в комнате на Лодж Роуд. Бычкую, чтобы заначить немного на утро. Через несколько часов просыпаюсь от кашля. Везде дым. «Твою мать! – думаю – Спалил хату!» Но замечаю свою пепельницу возле кровати, сигарета в ней не тлеет. Я не знал, что батя пришел домой слегка поддатый и закурил в постели, но вместо того, чтобы погасить окурок, бросил его за диван. Поролон начал тлеть и коптить адским черным дымом.

Вбегаю в зал, а там захмелевший папка с кислой миной и согнувшаяся пополам от кашля мама, а лицо ее мокрое от слез.

– Джек Осборн – говорит она и заходится кашлем. – Твою дивизию, что ты наде…

В этот момент мама закашлялась так сильно, что ее вставная челюсть дословно вылетает изо рта, разбивает оконное стекло, а морозный ветер, врывающийся в дом, еще больше раздувает пламя.

Долбаный диван превратился в пионерский костер, а я уже и не знаю, смеяться мне или обосраться.

Во всяком случае, нам с папой пожар удалось погасить, а мама в это время искала свою челюсть в огороде. В доме еще несколько недель неприятно пахло.

Скажу вам по секрету, это происшествие не склонило меня завязать с курением. Я был уверен, что с сигаретой в зубах просто неотразим. Возможно, что-то в этом было, ибо несколько недель спустя, я впервые познакомился со своей рукой. Совсем недавно я открыл для себя, что мой пенис служит не только для наполнения помойного ведра и стал вытворять с ним такие чудеса, где только можно. Дрочил вдохновенно, даже спать не мог, только бы дернуть гуся. Потом, как-то раз был в пабе на танцах в Астоне. Я тогда еще не пил, в подсобке справляли чей-то день рождения или что-то в этом роде. Крутилась там одна девушка старше меня, клянусь Богом, не помню ее имени, и, по-моему, мы даже танцевали. Потом она привела меня к себе домой и трахала всю ночь напролет.

Не знаю, чем она думала, когда выбирала меня. Может, изголодалась по этому делу, а другого кандидата под рукой не было. Кто ее знает? Во всяком случае, я не жаловался. Конечно, хотелось продолжения банкета. И уже на следующий день с мыслью о добавке бегу к ней, как пес, который хочет обнюхать любимый столбик.

– Какого тебе? – наехала она со старта.

– Как насчет повторить?

– Да пошел ты!

Так закончился наш чудный роман.

Я окончил школу, когда мне было 15 лет. Ну и что мне дала британская система образования за десять лет? Клочок бумажки, который гласит:

«Джон Осборн окончил среднюю школу на Бирчфилд Роуд.

Подпись.

Мистер Олдэм (директор)».

И все, на хер, по теме. Какая – то специальность? Никакой. Если речь зашла о будущей профессии, то я стал перед выбором: физический труд или физический труд. Начал с того, что заглянул на последнюю страницу «Бирмингем ивнинг мэйл», где печатались объявления об открытых вакансиях. В этом номере как раз было приложение о перспективах трудоустройства для выпускников школ. Просмотрел все: молочник, мусорщик, слесарь-сборщик, каменщик, дворник, водитель автобуса и т. п. Мой выбор пал на водопроводчика, по крайней мере, это конкретная профессия. А меня так и учили: в жизни чего-то можно достичь, если у тебя есть профессия. Когда я наконец получил работу, которая мне была так необходима, наступила поздняя осень, стало холодно. Ну не мог я предвидеть, что у водопроводчиков самая горячая пора – середина зимы, когда все трубы лопаются. Преимущественно, ты стоишь, согнувшись над колодцем, когда на улице минус пять и отмораживаешь себе яйца. Продержался я меньше недели. Выперли не из-за погоды – воровал яблоки в обеденный перерыв. Трудно завязать с вредными привычками.

Следующая работа была менее амбициозной. Я ездил на промышленное производство автозапчастей под Астоном, где должен был обслуживать офигенно большую установку для обезжиривания деталей. Мне подносили корзины, полные прутьев, пружин, рычагов и прочую дребедень, которую высыпали и мыли в чане с химикатами. Пенящиеся химикаты были ядовитыми, на установке висела табличка: «Опасно для жизни! Работа без защитной маски запрещена! Над емкостью не наклоняться!»

Я поинтересовался, что так пенится в чане, и кто-то меня просветил: дихлорметан. Я призадумался: «Хм, интересно, а может, удастся поймать кайф?» Однажды снимаю маску, склоняюсь над пенящейся ванной, буквально на секундочку. Ёёёб… Меня торкнуло так, будто нюхнул клею. Только в сто раз сильнее! С тех пор по утрам регулярно вдыхал испарения: выходило гораздо дешевле, чем поход в пивную. Я начал с двух раз в день, потом нюхал каждые пять минут. Но вот загвоздка: после каждого сеанса мое лицо покрывалось слоем черного жира от испарений. Товарищи по цеху быстро раскусили, в чем дело. Перерыв на чай, все пялятся на мою черную рожу.

– Опять копался в обезжирке? Тебе что жизнь не мила, чувак?

– То есть? – переспрашиваю, включая дурака.

– Оззи! Траванёшься на хер!

– Поэтому я без маски не работаю и над емкостью не наклоняюсь. Табличка висит.

– Ты нам не заливай! И держись от этого подальше, Оззи, а не то плохо кончишь.

Через несколько недель дошло до того, что в голове полный бардак, я скакал по цеху, пел песни. Случались и «галлюны». Просто не мог с этим завязать, это было сильнее меня. И вот однажды я куда-то запропастился. Нашли меня возле чана, в полной отключке.

– Вызвать ему скорую! – приказал мастер. – И чтобы этого идиота я здесь больше не видел!

Родители впали в неистовство, когда оказалось, что меня снова выперли с работы. Я продолжал жить вместе с ними и они надеялись на мою долю в оплате счетов, несмотря на то, что я старался проводить дома как можно меньше времени. В итоге, моя мама договорилась со своим начальством и выхлопотала для меня работенку на автозаводе «Лукас», где могла бы приглядывать за бестолковым сыном.

– Это будет стажировка, Джон – сказала мама. – Да любой твой ровесник дал бы руку на отсечение лишь бы получить такой шанс. А ты приобретешь новые навыки и станешь профессиональным настройщиком клаксонов.

У меня все опустилось. Клаксоны?

В те времена типичное рассуждение рабочего выглядело так: получаешь какое-нибудь образование, идешь в подмастерья, потом тебе дают самую грязную работу, и ты гордишься этим, хотя это просто грязная работа. И так будешь вкалывать до гробовой доски. Грязная работа – это все, что у тебя есть. Большинство населения Бирмингема не доживает до пенсии, умирают прямо в цехах.

Нужно было оттуда валить, чтобы не закончить так, как другие. Но как же вырваться из Астона? Я пытался было иммигрировать в Австралию, да вот беда, не было червонца на билет. Пробовал даже пойти добровольцем в армию, но меня не взяли. Парень в мундире смотрит на мою харю и говорит:

– Мне жаль, но это армия, а не цирк!

Поэтому пришлось согласиться на работу на автозаводе. Своему корешу Пату сказал, что буду работать в музыкальном бизнесе.

– Как это в музыкальном бизнесе?

– Буду настройщиком – отвечаю расплывчато.

– Настройщиком чего?

– А какая тебе, на хер, разница?

В первый день мастер привел меня в звуконепроницаемое помещение. Моим заданием было взять клаксон с раздаточной ленты, вложить его в приспособление в виде шлема. Потом подавался ток, настраивался клаксон с помощью отвертки, пока не раздавалось нечто: «Ба! Бу! Уи! Эр! Би-ип!» И так 900 раз в день, такова была дневная норма. Все можно было подсчитать, потому что по окончании настройки каждого клаксона нужно было нажать на специальную кнопку счетчика. В комнатушке толпилось пятеро рабочих, а значит, одновременно пищало, свистело и мычало пять сигналов – с восьми утра и до пяти вечера.

Когда я выходил из этого чертова места, в ушах стоял такой гул, что я не слышал собственных мыслей.

Вот как выглядел мой день: Взять клаксон. Подключить провода. Покрутить отверткой. Ба! Бу! Уи! Эр! Би-ип!

Положить клаксон на раздаточную ленту. И по новой.

Когда я работал, мама смотрела на меня с гордостью сквозь стеклянную перегородку. Однако уже через несколько часов этот чертов шум начал меня сводить с ума. Мне хотелось кого-нибудь убить. Ну и я начал нажимать на кнопку счетчика по два раза после каждого настроенного клаксона, думал, что тогда меня быстрее отпустят домой. Делал все, чтобы вырваться из этой долбаной будки. А когда понял, что номер прошел, стал нажимать три раза. Потом четыре. Потом пять.

И так продолжалось несколько часов, как вдруг слышу шипение ретранслятора и скрежет останавливающейся раздаточной ленты. Кто-то со злостью кричит в мегафон: «Осборн! К мастеру, немедленно!»

Там хотели узнать, каким чудом мне удалось махнуть 500 клаксонов за двадцать минут. Я говорю, наверное, что-то не так со счетчиком. А они мне, мол, не пальцем деланые, а если речь идет о счетчике, то что-то не так с кретином, который его обслуживает. И если это повторится, то выкинут меня на хер и дело с концом. И понял ли я?

– Да, понял – отвечаю и смурной бреду в свою будку:

Взять клаксон.

Подключить провода.

Покрутить отверткой.

Ба! Бу! Уи! Эр! Би-ип!

Положить клаксон на раздаточную ленту.

Нажать на кнопку.

Через несколько недель пребывания в этом дерьме, решаюсь поговорить с Гарри, дядькой постарше, который работал рядом со мной.

– Долго здесь работаешь? – спрашиваю я.

– Ась?

– Долго ты здесь?

– Чего ты там шепчешь, сынок?

– Долго здесь работаешь?!!! – кричу.

Гарри наверняка потерял слух от ежедневного бибикания клаксонов.

– Двадцать девять лет и семь месяцев – заявляет с ухмылкой.

– Ты че? Прикалываешься?

– Че?

– Ничего!

– Чего ты там шепчешь, сынок?

– Чертовски долго, Гарри!!!

– А знаешь, что самое приятное?

Я поднимаю руки вверх и отрицательно покачиваю головой.

– Через пять месяцев получу золотые часы. За 30 лет стажа. Тридцать лет стажа в этой дыре! Аж захотелось, чтобы русские сбросили бомбу и сравняли это место с землей.

– Если тебе так нужны эти часы – говорю – нужно было их спереть у ювелира. Даже если бы тебя поймали, ты отсидел бы в десять раз меньше, чем прозябаешь в этой дыре.

– Повтори-ка сынок!

– Ничего.

– Ась?

– Ничего!!!

Терпение мое лопнуло. Я бросил отвертку, вышел из будки, миновал маму и прямо с проходной направился в ближайший паб. Так закончилась моя первая работа в музыкальном бизнесе.

Сама идея найти работу в музыкальном бизнесе выглядела идиотской шуткой. Это было абсолютно невозможно: с таким же успехом я мог мечтать о карьере астронавта или каскадера. Или трахнуть Элизабет Тэйлор. Однако с того момента, когда спел «Living Doll» на семейной вечеринке, я подумывал о создании группы. Какое-то время даже хвастался, что являюсь участником группы «Black Panthers». Как бы не так! Моя группа состояла из пустого футляра из-под гитары, на которой я эмульсионной краской (найденной у нас в сарае) намалевал название: BLACK PANTHERS. Все это происходило в моем воображении. Я так же говорил людям, что у меня есть собака по кличке Hush Puppy [8]8
  «Hush Puppies» – название американской фирмы, производящей удобную обувь. В тексте – мягкие замшевые ботинки этой фирмы.


[Закрыть]. На самом деле я нашел этот ботинок на мусорке и привязал на поводок. Потом шлялся по улицам Астона с пустым футляром, таскал за собой этот раздолбанный ботинок и внушал себе, что я блюзмен из Миссисипи. А прохожие считали меня конченым придурком.

Все время, не занятое мнимой группой и псом-ботинком, я тусовался со стилягами [9]9
  Teddy boys – молодёжная субкультура, которая появилась в Англии в 50 гг. XX века. Её приверженцы носили характерные длинные плащи, расшитые пиджаки и волосы средней длины.


[Закрыть]. Их эпоха немного опережала мою, как-то не подходили мне их длинные плащи, ботинки-подкрадули на толстой подошве и тому подобные глупости. Но я любил музыку, которую они заказывали в музыкальных аппаратах. Несколько недель распевал всюду хит Пола и Полы «Hey Paul». Старые мелодии рулят! Потом восторгался модами: любил носить облегающие мохеровые костюмы [10]10
  Mods – британская молодёжная субкультура, которая появилась в конце 50-х. Моды любили шокировать окружающих своим провокационным видом, с энтузиазмом относились к авангардному искусству.


[Закрыть]. Потом перековался в рокеры: кожаные куртки, набитые заклепками ремни [11]11
  Rockers – субкультура, чей расцвет в США и Великобритании пришёлся на 50-е и 60-е гг. Основой стиля, собственно, и названия был рок-н-ролл. Рокеры – полная противоположность модов.


[Закрыть]. И так меня носило туда-сюда. Приключений искал, делал все, лишь бы не работать на заводе.

А потом появились битлы.

Внезапно, четверка стриженых ливерпуделейзаполонила эфир. С последней зарплаты я купил их вторую пластинку «With the Beatles».

Когда пришёл домой, во мне все изменилось, как будто в голове зажегся свет. Я запилил эту пластинку до дыр. Волшебство гармоний Леннона и Маккартни перенесли меня из Астона в воображаемый мир «Битлз». Я не мог оторваться от этих 14 вещей, восьми оригинальных и шести кавер-версий, в том числе «Roll over Beethoven» Чака Берри. Может сейчас это прозвучит напыщенно, но тогда я почувствовал, что в моей жизни появился смысл. Снова и снова слушал эту пластинку на раздолбанной отцовской радиоле. Этот гибрид лампового приемника и старомодного граммофона выглядел как часть мебельного гарнитура и занимал почетное место в гостиной. Так же я ходил на каток «Silver Blades», там крутили «битлов». А порою даже гулял с пластинкой под мышкой, так был этим возбужден. Начал собирать все с логотипом «Битлз»: фотки, плакаты, открытки, все! Я развесил это богатство над кроватью. Братьям это не мешало, они тоже балдели от «битлов», но это меркло по сравнению с тем, как от «Битлз» балдел я.

Понятное дело, нужно было поднапрячься, чтобы купить их первый альбом «Please Please Me», а когда вышел «A Hard Day's Night», я был первым в очереди в музыкальный магазин. Благодаря битломании, мне не нужно было скрывать свое нежелание работать на заводе. Джон Леннон и Пол Маккартни тоже не хотели работать на заводе! И были похожи на меня: обыкновенные парни из рабочих семей, воспитанные в бедных районах серого промышленного города вдали от Лондона. Единственная разница заключалась в том, что они были из Ливерпуля, а я из Астона. А раз они играли в группе, то это казалось логичным, что я тоже могу попробовать. Я был на восемь лет младше Леннона и на шесть – Маккартни, а значит, у меня была уйма времени, чтобы прославиться. Другое дело, я понятия не имел, как это сделать. За исключением Тони Айомми, с которым я не виделся со школьной скамьи, не знал никого с навыками игры на музыкальных инструментах. Тогда я принялся отращивать длинные волосы и позаботился о татуировках. Так, для виду.

С волосами никаких проблем, а наколки пекли, как не знаю что.

Сперва появился кинжал на руке, потом сам научился колоть иглой, заправленной тушью. Достаточно было зацепить капельку туши на кончике иглы и вонзить её поглубже под кожу, чтоб цвет держался. Однажды в возрасте 17 лет почти целый день я провел в Саттон Парк, благополучном районе Бирмингема, результатом прогулки была татуировка на пальцах OZZY. Когда вечером вернулся домой, я был доволен как слон. А вот папа не был так сильно рад. Увидев меня, побледнел: – Сынок, ты выглядишь как последний идиот!

В 1964 году случилось нечто невообразимое: я получил работу, которая мне нравилась. Оказалось, несмотря на то, что я был хреновым водопроводчиком, у меня не получилось настраивать автомобильные сигналы, пахать на стройке и делать многие другие идиотские вещи (за что только не выгоняли с работы!), у меня обнаружился врожденный талант к убийству животных. Говорят, что обыкновенный человек после визита на бойню становится вегетарианцем. Только не я. Хотя и научился кое-чему. Быстро узнал, что не бывает курицы в виде поджаренной ножки или маленьких коров, похожих на гамбургер. Животные – это страшно вонючие бестии. По-моему, каждый, кто ест мясо, должен хоть раз в жизни побывать на бойне и увидеть, как это выглядит на самом деле. До хера кровищи, вонищи и прочего говна. Бойня, куда я устроился, находилась в Дигбет, одном из старых районов Бирмингема. Поначалу в мои обязанности входила очистка желудков. Мне показали в углу огромную кучу овечьих желудков, которые я должен был по очереди разрезать и очищать от содержимого. В первый день я блевал напропалую и долго потом с этим мучился. Где-то месяц меня выворачивало практически каждый час, будто в животе кто-то развел костер. Временами коллеги подшучивали надо мной, например, подкидывали мне бракованный желудок старой больной овцы, непригодный к употреблению. Однажды хватаю этот желудок с «сюрпризом», а он лопается у меня в руках. Кровь вперемешку с гноем стекает по моему лицу. Все обссыкаются, блин, будто это был самый лучший прикол на Земле.

Но, в конце концов, я полюбил бойню. Привык к вони, а когда справился с очисткой желудков, меня повысили до забойщика коров.

Е-мое, что это была за работа! Скажу я вам: кто разок получил копытом от коровы, тому не нужны пояснения. Когда одна буренка заехала мне по крашенкам, я подумал, что выплюнулевое яйцо.

Вся процедура выглядела следующим образом: пять или шесть мужиков затягивают на привязи корову на бойню. Животное входит на пандус, а тут я с пневматическим пистолетом, холостой заряд которого позволяет пробить череп коровы большим гвоздём типа круглой стамески. Это сделано для того, чтобы оглушить животное, чтобы оно не почувствовало боли, за исключением момента, когда чёртов гвоздь вонзается ему в голову. Заковыка в том, что нужно подойти как можно ближе, чтобы выстрелить из пистолета, а если животное разозлилось, его трудно завалить с первого раза. Однако обратного пути ни у одной из противоборствующих сторон нет.

Сколько же смертельных схваток «Человек против Коровы» повидала эта бойня в Дигбет! В одного быка пришлось выстрелить пять или шесть раз, и только потом он свалился. Бля, как же он рассвирепел! В какой-то момент подумал, что это я закончу жизнь в булке с кетчупом.

После забоя коровы ей нужно было связать ноги и поддеть вверх тормашками на передвижной крюк, на котором туша попадает в разделочный цех. Там кто-то перерезает ей горло, кровь стекает в корыто и животное, в конце концов, погибает от потери крови. Однажды я подвесил корову на крюк, не догадываясь, что она еще жива. И аккурат когда буренка болталась кверху копытами, ей удалось долбануть меня копытом под зад, да так что я грохнулся мордой в корыто с кровью. Когда меня оттуда вытащили, я выглядел будто новорожденный. С одежды стекала кровь, в ботинках плескалась кровь, волосы слиплись от крови. Даже хлебнул ее чуток. Не только кровь плавала в этом корыте, в этой херовине было полным-полно неизвестных субстанций. Я так провонял, что несколько недель в автобусе рядом со мной никто не хотел сидеть.

В Дигбет я выполнял разные задания. Какое-то время специализировался в потрошении: вырез ал корове желудок, загружал его в большую тачку и оставлял на ночь на пропитку. Еще я был «съемщиком каблуков», другими словами, срезал коровам копыта. Потроха – это я еще могу понять, но кто, на хер, может есть долбаные копыта? Поработал немного забойщиком свиней. Говорят же, что у свиньи съедобно все, кроме поросячьего визга, и это правда. Каждая, самая мельчайшая часть свиньи, в том или ином виде, становится продуктом. Было такое задание: взять щипцы с губками, намочить их в воде, зажать ими свиную голову, нажать кнопку на ручке и подождать, когда хрюша вырубится. И тут были сложности, но всем было по барабану.

Кореша порою прикалывались над свиньями, зверствовали по полной программе. Натурально, устраивали им Освенцим, чего только не вытворяли. Бывало, свиньи оказывались в ванне с кипятком еще до того, как их убивали током. Или живьем помещали в печь, чтобы сгорела шерсть. Сегодня я сожалею, что принимал в этом участие. Забить свинью на колбасу – это одно, но жестокости нет оправдания, даже если это делает для развлечения банда молокососов.

Человек, хоть немного поработавший на бойне, по-другому смотрит на мясо. Помню, однажды, уже после Дигбет, поехал на пикник, мы готовили стейки на гриле. С соседнего поля ко мне подошли коровы и начали обнюхивать меня, будто знали, что у меня рыло в пуху. Я почувствовал себя идиотом с этими стейками.

– Это были не ваши родственники, я здесь не при делах! – говорю им, а бурёнки не хотят уходить. Пересрали мне гриль. Это как то не по-людски, есть говядину в компании коров.

Несмотря ни на что, работа в Дигбет мне нравилась. У корешей, с которыми я работал, всегда были безбашенные идеи, и они всегда искали повод поржать. А после выполнения нормы можно было идти домой – достаточно начать с утра пораньше, чтобы в 9 или 10 часов свалить на все четыре стороны. Припоминаю, как после зарплаты в четверг мы шли прямиком в пивную. Благодаря чему я мог похвастаться своим коронным номером: подбрасывал людям в коктейли коровьи зрачки. С этой целью тырил их с бойни дюжинами. Круче всего было заприметить молоденькую и на вид впечатлительную куколку, выждать, пока она скроется в туалете, и подкинуть ей зрачок на банку с колой. По возвращении у девчонок случались припадки. Однажды, хозяин выгнал меня после того, как одна моя жертва заблевала ковер с орнаментом. Ну, я вынимаю второй бычий глаз, становлюсь на входе и вскрываю его ножом. Это вывело из строя еще двух-трех человек, а я, по понятным причинам, считал это гениальным приколом.

У бойни в Дигбет было еще одно преимущество, прямо через дорогу находился ночной клуб «Midnight City». Там крутили музыку соул, следовательно, вывалившись из паба после его закрытия, я мог танцевать в клубе до пяти утра, заряжая яйца декседрином. А оттуда направлялся прямо на бойню, что прибить еще пару коров. Так длилось до вечера воскресенья, когда я наконец-то попадал на Лодж Роуд.

Классно!

На бойне я продержался каких-то полтора года. После очистки желудков, забоя коров, потрошения внутренностей, обрезки копыт и оглушения свиней, я получил должность сборщика жира. У животного вокруг желудка есть нечто под названием сальник. Наверняка что-то в этом роде найдётся и в пузе любителя пива. Я должен был этот толстый слой жира вырезать и развесить на ночь для просушки на жердях-растяжках. Наутро все это упаковывали. Преимущественно из нее делали женскую косметику. Но перед просушкой сальник нужно было еще очистить. Там стоял чан с кипятком и трюк заключался в том, чтобы очистить жир с помощью пара, промыть и натянуть сальник на растяжках.

А коллеги по работе, как водится, прикалывались. Когда ты наклонялся над чаном, подрезали тесемки разделочного фартука и настоящий фонтан крови, говна и хер знает чего еще обделывал тебя с ног до головы. Меня вообще раздражали эти приколы, особенно докучал один тип. Ну, значит, наклоняюсь я над чаном, тот подкрадывается сзади и обрезает мне тесемки. Оборачиваюсь и, не задумываясь, бью его по башке палкой. Я себя не контролировал, чувак. Картина была не из приятных: я ударил несколько раз, пока его лицо не залило кровью. Закончилось тем, что моего обидчика отправили в больницу.

Так закончилось моя работа на бойне.

– Пошел вон и чтоб духу твоего здесь не было! – сказал шеф.

Вот так я стал Джоном-взломщиком. Просто не мог заставить себя работать на заводе. Сама мысль о Гарри и его золотых часах и двух фунтах в неделю была для меня невыносима.

И только отсидка в Винсон Грин заставила меня усвоить этот урок. Час в этом говенном месте – это уже долго, что говорить про три месяца. Сразу на входе спросил кого-то, что имел в виду вертухай, когда говорил о моих длинных волосах и душевой. Остаток недели я умолял дать мне ножницы, так не хотел выглядеть как девчонка. По утрам, в д уше, закрывал рукой яйца, а задницей подпирал стену, так меня, на фиг, застращали. А если выронил мыло, то даже не пробовал поднять его с земли. И старался не наклоняться ни на секунду.

Но я боялся не только того, что меня опустят. Там если кому-то насолил, могли и прикончить. Драки случались каждый день, а я дрался как последняя баба. Я поступил так же как в школе на Бирчфилд Роуд: заприметил в прогулочном дворике самых больших и самых отвратительных отморозков, потом кривлялся до тех пор, пока они не заржали.

Это было моим спасением.

Тюрьма изнутри выглядела такой, какой я ее себе представлял: стук закрывающихся дверей, грохот ключей, отдельные этажи для зеков разных мастей, но каждый с балконом, выходящим на главный зал. Меня держали в крыле YP для малолеток. Над нами сидели взрослые преступники, в ожидании суда или оглашения приговора. Убийцы, насильники, грабители банков – со мной чалились сливки общества какие только можно себе представить. Обалдеть, в камеру могли пронести все – пиво, сигареты, прочую хрень. Хотя самым ходовым товаром был табак, любой. Курение помогало скоротать время, злейшего врага людей за решеткой. Даже обслюнявленные бычки там стоили целое состояние.