Текст книги "Я — Оззи"

Автор книги: Крис Айрс

Соавторы: Оззи Осборн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

– Вы не можете находиться сейчас в сознании. Вы получите последний уко…

Темнота.

По окончании процедуры врач сказал мне, что обнаружил несколько случаев аномального разрастания тканей в моей заднице – называются полипы – и что хочет отправить пробу на анализ. Прибавил, что волноваться нечего и был прав, потому что когда пришли результаты, оказалось, что всё в порядке.

А потом я вбил себе в голову, что Шарон тоже должна сделать колоноскопию, потому что никогда не ходила на медосмотры. В конце концов, я так уже её достал, что она согласилась пойти к врачу перед поездкой с детьми на съемки в Нью-Йорк. Там и находилась, когда пришли её результаты. На этот раз они не были хорошими: в лаборатории обнаружили злокачественную опухоль. Это была ужасная новость, к тому же, полученная при таких обстоятельствах, бля, что в это трудно поверить. Женщина из приемной хирурга просто позвонила на рабочий номер Шарон в Лос-Анжелес и оставила сообщение на автоответчике. Я лично должен был сообщить ей эту новость, но сложилось по-другому. Какая-то тёлка из офиса позвонила Шарон, чтобы уведомить о сообщениях, накопившихся за день:

– Ага, и ещё одно. Вы сидите? У вас обнаружен рак.

Шарон тотчас звонит ко мне.

– Оззи, прошу тебя, только без паники! Я сегодня же возвращаюсь домой, а утром еду в больницу.

Шок. И тишина.

– Оззи, всё будет хорошо. Не паникуй!

– А я не паникую.

Как только она положила трубку, я буквально рухнул на пол и разрыдался. Сколько себя помню, никто и никогда не вылечился от рака. Конечно, врачи всегда говорили людям, что можно выжить, но все знали, что это фигня, лишь бы успокоить пациентов.

Несмотря ни на что, я должен был прийти в норму, прежде чем самолет Шарон приземлится в Лос-Анжелесе. Принял душ, выбрал лосьон после бритья, который нравился Шарон, одел черный выходной костюм, белый шелковый шарф. Я хотел предстать перед женой во всей красе.

И рванул в аэропорт. Когда Шарон наконец-то сошла с детьми и собаками с трапа, мы все обнялись и расплакались прямо у самолета. Позже пробовал хорохориться, но на самом деле я был, на фиг, раздавлен. Угроза рака и так вывела меня из равновесия, но эта новость доконала полностью. Врачи работали со мной сверхурочно, увеличивая дозы того и этого, пятого-десятого. Мне казалось, что моя голова парила в метре от плеч.

– Я выкручусь, – таковы были первые слова Шарон.

Мы возвращаемся домой, а там нас поджидает съемочная команда MTV.

– Послушайте! – говорят они. – У вас есть полное право выставить нас из дома. Только скажите. Вам решать.

Но Шарон и слышать об этом не хотела.

– Это реалити-шоу. Так вот теперь у нас, бля, настоящий реал! Не выключайте камеры!

Нужно иметь не абы какое мужество, чтобы сказать подобное. Но такая у меня жена. Круче только яйца.

Оценивая пережитое, становится ясно, что в июле 2002 года я испытал тотальное нервное расстройство, которое перенес в десять раз хуже из-за того дерьма, которым я пичкал себя в то время круглые сутки. Мало сказать, что я люблю Шарон. Я обязан ей жизнью. Мысль о том, что могу её потерять была для меня невыносимой. Но я не сдавался. В такие страшные минуты вокруг вас включается такое особое силовое поле и вы проходите равнодушно мимо того, что в нормальной обстановке добило бы вас. Это трудно объяснить, просто я заставил мозг мыслить по-другому.

Шарон сделали операцию 3 июля 2002 года. Когда удалили раковую опухоль, врач сказал, что наступит полное выздоровление. Пока они ещё ковырялись с опухолью, взяли на анализ пробы лимфатических узлов. Через несколько дней из лаборатории пришло известие о том, что рак распространился на лимфоузлы. То есть, самое худшее вовсе не миновало, даже наоборот. Тогда я не знал ещё, что шансы выжить у Шарон оценивались в тридцать три процента. Я знал, что впереди у неё месяцы кошмарной химиотерапии.

Это были самые мрачные, болезненные, невыносимые, пересранные дни в моей жизни. Даже представить себе не мог, как всё это переживала Шарон. Практически сразу у неё начали выпадать волосы, она должна была носить парики. И каждый раз, когда её пичкали химией, она возвращалась домой обезвоженная, потому что ее постоянно рвало и сильно трясло. Всё происходило так: первый день после больницы она была одурманена, на второй день – практически без сознания, а на третий – начались приступы. И они становились всё хуже.

Однажды я пошел поужинать с детьми, а когда вернулся, Шарон выглядела так плохо, как никогда прежде. Вместо одного приступа, у неё следовал один за другим. Херово дело. Ждать скорую было бессмысленно, поэтому я лечу в Форт Апачи и кричу типам из MTV:

– Подгоняйте сюда один из ваших грузовиков! Нужно отвезти Шарон в больницу, немедленно! Если будем ждать скорую – будет поздно.

Потом бегу в спальню, вытаскиваю Шарон из постели, выношу её по ступенькам и выбегаю во двор. Грузовик уже стоит возле дома. Два парня из съемочной команды заскакивают вперед, а я с Шарон сажусь сзади. Мы привязали её к носилкам, но она подскакивала на этой херовине так, что офигеть можно. Это было невероятно, как будто сцена из фильма «Изгоняющий дьявола». Казалось, она парила в воздухе, такие сильные были конвульсии. Когда мы приехали в больницу (домчались за три минуты), повсюду носились с криками медсестры. Это было ужасно, трудно себе представить более кошмарную обстановку.

После этого случая с нами на Доэни Роуд постоянно находилась бригада медсестер, так как я переживал, чтобы с Шарон снова не произошло нечто подобное. А еще поручил своему агенту позвонить Робину Вильямсу, попросить его посетить нас и развеселить Шарон. Я всегда считал, что рассмешить больного – лучшее лекарство для него. А после того, как увидел фильм «Целитель Адамс», пришел к выводу, что Робин думает так же. Он появился в нашем доме, когда я аккурат находился в студии и, видимо, Шарон до вечера заливалась смехом. До сих пор считаю, что это был самый лучший подарок в жизни, который я сделал жене и бесконечно благодарен за это Робину. Сказать «спасибо» – это слишком мало. Этот парень просто удивительный человек. Но, несмотря на комедийное представление Робина, у Шарон в тот вечер случился очередной приступ и её забрали в больницу.

Когда Шарон лежала в больнице, я страшно паниковал. «Заразится там и умрет – думал я. – Достаточно одного шального микроба». Сначала заставил детей носить в её присутствии медицинские маски и перчатки. Однако дети таскали с собой собак, чем доводили меня до бешенства. На самом деле, Минни, собака Шарон, не отходила от неё во время химиотерапии ни на шаг. Ни разу не видел, чтобы за это время Минни кушала или писала. Под конец терапии она была такая же обезвоженная, как и её хозяйка. Однажды прихожу в больницу, а они там обе лежат рядышком, подключенные к одинаковым капельницам. Минни была для Шарон ангелом-хранителем. А вот меня псина не жаловала. Вообще не любила мужчин, терпеть их не могла. Еле держалась на лапах, но, собрав остатки сил, гавкала на меня. В конце концов, Минни окинула меня взглядом, полным презрения, будто хотела сказать: «Фе!»

Мне тоже было херово, когда болела Шарон, но в этом я был виноват сам. Утром выпивал ящик пива, в обед курил до фига травки, пробовал встряхнуться с помощью «спида» и шел на пробежку. Я убегал от суровой реальности и под конец выглядел разхераченным человеком. Пока Шарон однажды не сказала мне:

– Ради Бога, Оззи, дай-ка ты пару концертов. А то и без твоих выходок тошно.

Так я и сделал. Пропустив несколько выступлений на Оззфесте, я вышел на сцену 22 августа в Денвере. Я был весь на нервах, никому не разрешал говорить о раке. У меня сносило башню, как только слышал слово на «р». Однако несколько дней спустя, когда мы были в другом городе – не спрашивайте в каком – посреди концерта подумал: «Да пошло оно все к ебеней фене! Я не могу притворяться будто ничего не происходит!». Ну и ору в толпу:

– Я хочу сказать вам в каком состоянии находится Шарон. У неё всё в порядке и она победит этот рак. Порвёт ему задницу, на хрен!

Толпа забилась в экстазе. Клянусь Богом, они придали мне сил. Это был волшебный момент. Меня всегда удивляла энергия людей, направленная на что-нибудь позитивное. Через несколько дней я пошел к физиотерапевту, потому что начались какие-то проблемы со спиной.

– Послушайте, что я вам скажу – говорит доктор. – Вы напуганы, но я хочу вам сказать, что у меня десять лет назад было то же, что сейчас с вашей женой. И я выздоровел.

– Вы прошли курс химиотерапии? – спрашиваю я.

– Обошлось без неё.

Это была первая позитивная информация относительно болезни Шарон. По крайней мере, первая оптимистичная, которая до меня дошла. В моём понимании, рак был смертным приговором. И так, наверное, думали тогда многие. Говорили: «Нам жаль слышать такое о Шарон» – и отводили взгляд, как будто было ясно, что она умирает. Но этот парень был другим, благодаря ему я моментально поменял своё отношение раз и навсегда.

Как оказалось, он был прав. После химиотерапии выяснилось, что рак был окончательно уничтожен.

Помню, однажды, прихожу в больницу, а там один из врачей обращается ко мне:

– Доступным для вас языком я должен сказать, что ваша жена будет бороться с последствиями химиотерапии так же долго, как боролась с раком.

– А теперь послушайте, что я вам скажу – отвечаю я. – Как только вы ей сообщите, что анализы в порядке, она свалит отсюда в ту же секунду. И никто её не остановит.

– Не хочу с вами спорить, мистер Осборн – ответил доктор. – Но поверьте мне, у Шарон сил на подвиги не хватит.

Через неделю её выписали. И она рванула оттуда так, что дым столбом.

* * *

Когда мы начинали записывать «Семейку Осборнов», Шарон не разговаривала с отцом уже практически двадцать лет. Что было довольно печально, потому что я знал, что где-то в глубине души она любит своего старика. Но после того, что он натворил, Шарон перестала с ним разговаривать. Даже сказала детям, что их дедушка погиб во время войны, хотя они довольно быстро узнали правду. В общем, помню тот день: сидим в машине, едем по Беверли Хиллз, вдруг Шарон тормозит, разворачивается в неположенном месте и останавливается возле кулинарии «Nate 'n Al's».

Ни у кого не было времени спросить, что ей взбрело в голову, как она высовывается в окно и орёт:

– Мудак! Сраный мудак!

Вижу, на улице стоит Дон. Тотчас понеслась ругань в ответ. Помню также, как он подходит к машине, наклоняется, его отделяют считанные сантиметры от лица Шарон и он называет её «ёбаной шлюхой». Шарон ударяет по газам, и мы срываемся с места, оставляя его кашлять и давиться в клубах черного дыма из-под колёс.

В это время в машине стоит гробовая тишина. Понятия не имею, как, бля, объяснить детям, что случилось. Вдруг с заднего сиденья доносится тоненький голосок Эйми:

– Мама, а почему Тони Кёртис назвал тебя шлюхой?

– Потому что Тони Кёртис – сраный мудак! – следует ответ.

До сих пор не знаю, почему Эйми думала, что Дон – это Тони Кёртис [102]102
  Tony Curtis – американский киноактёр.


[Закрыть]. Может так ей сказала Шарон, а может, дочь видела Кертиса по телеку – в то время он был близнецом Дона. Но это уже не имело значения потому, что тогда Шарон рассказала детям всю правду.

Это был не единственный случай, когда мы столкнулись с Доном в Лос-Анжелесе. Однажды мы пошли в кино в торговом центре «Century City» и ожидали, когда подгонят нашу машину. Вдруг, я замечаю Дона, стоящего за Шарон.

– Пообещай мне, что ты не будешь свирепствовать – говорю я.

– А что?

– Ты просто пообещай.

– Хорошо, обещаю.

– Прямо за тобой стоит твой отец.

Именно в этот момент появляется парень с нашей машиной. «Слава Богу!» – подумал я.

– Садись в машину! – рявкнула Шарон.

– Надеюсь, ты не наделаешь никаких глупостей?

– Нет.

– Точно?

– Садись, блядь, в машину!

Сажусь рядом с ней и закрываю дверь. Шарон садится за руль. И тогда превращается в дьяволицу. Педаль газа в пол, вскакивает на бордюр и мчится прямо на отца. Он должен был отпрыгнуть за живую изгородь, чтобы его не задавило. Она чуть не убила Дона на глазах пятидесяти свидетелей. Это было страшно.

Потом Дон надолго скрылся из поля зрения. Пока в конце 90-х не умерла мать Шарон. Подробностей я не знаю, но и за ней числились дебильные выходки, это привело к тому, что они перестали друг с другом разговаривать. Взрывоопасная семейка, эти Ардены. У них часто доходило до словесных издевательств, которые, по-моему, еще хуже, чем физическое насилие. Во всяком случае, примерно через год после смерти её матери, до нас дошли слухи от родственников в Англии, что Дон болен и дела его плохи. Шарон подыскала ему жилье, несмотря на то, что они по-прежнему не разговаривали. В конце концов, мне звонит Дэвид, брат Шарон.

– У меня плохие новости – говорит. – У Дона – болезнь Альцгеймера.

Я не мог скрывать это от Шарон.

Сперва она отмахнулась и сказала, что и так поддерживает его материально. Тогда я сказал:

– Послушай, я не знаю, какие чувства ты испытываешь к своему отцу на самом деле, но я настоятельно рекомендую: если хочешь ему что-то сказать, пусть даже снова назвать его мудаком, то сделай это сейчас. Потому что с каждым днем он угасает как свеча.

Дело в том, что я не признаю семейных распрей. Поймите правильно: бывает, я злюсь на людей, порою даже очень. К примеру, на Патрика Миэна или на адвоката, который пробовал нам выставить счет за пиво или на Боба Дэйзли. Но я не испытываю к ним ненависти и не желаю зла. Я считаю, что ненависть, блин, это пустая трата времени и сил. Какая от этого польза? Никакой! Не собираюсь облачаться в перья Архангела Гавриила, я просто считаю, если вы на кого-то разозлились, назовите его козлом, только не держите это в себе. Нам так мало отпущено.

В конечном итоге, Шарон наконец-то решила с ним повидаться и он снова появился в нашей жизни. Даже принял участие в нескольких сериях «Семейки Осборнов». Знаете, я радовался этому, несмотря на то, что он практически всё время, сколько я его знаю, называл меня Овощем. А когда Шарон решила освежить супружескую клятву – она тогда ещё проходила курс химиотерапии – мы пригласили Дона принять участие в церемонии, которая состоялась накануне Нового Года в «Beverly Hills Hotel». Всё было выдержано в еврейском стиле: балдахин, битьё бокалов и тому подобное.

Многие тогда подходили ко мне и спрашивали: «Как вам удалось прожить столько лет вместе?». Я отвечал им так, как и всем отвечаю сегодня. Никогда не переставал говорить жене, что люблю её. Никогда не переставал приглашать её в ресторан. Никогда не переставал удивлять её маленькими подарками. К сожалению, в то же время, не переставал пить и употреблять наркотики. Церемония закончилась так же, как и первая: я нажрался как свинья и уснул в коридоре.

Нечто по имени Дон Арден, которого я знал с начала 70-х, просто перестал существовать. Как будто в доме горит свет, но в нём – никого. Ужасный итог! Вот что я вам скажу, после того, что случилось с моим тестем, я не пожелаю болезни Альцгеймера даже самому последнему долбаному врагу. Несмотря на то, что он натворил за эти годы и то, что он имел отношение к судебным искам Боба Дэйзли, мне на самом деле было его жаль.

В конце концов, мы отдали его в дом престарелых.

Помню, как у него образовывались серные пробки в ушах, и всегда, когда мы приходили его проведать, я закапывал ему уши. Не знаю, почему это доверили мне, я просто делал, но подозреваю, что это происходило из-за сочувствия. Такой порочный, могущественный, страшный человек вдруг превращается в ребенка.

– Папа! – спрашивает однажды Джек. – Когда люди видят тебя по телеку, они смеются с тобойили над тобой?

Видимо этот вопрос созрел уже давно.

– Знаешь что? – ответил я. – Мне всё равно – главное, чтобы смеялись.

– Но почему, папа? Тебе нравится быть клоуном?

– Я всегда умел посмеяться над собой, Джек. Чувство юмора помогло мне выжить.

И, знаете ли, это – правда. Я имею в виду: не нужно много, чтобы я разозлился – хотя на старости лет все чаще думаю: «На фиг! Зачем задираться? Рано или поздно, всё как-нибудь само устаканится». Даже трудно сосчитать все те случаи, когда чувство юмора спасало мою задницу. И началось это вовсе не с «Семейки Осборнов». Уже в «Black Sabbath» я был клоуном. Именно я всегда всех смешил.

Но мне было неловко перед Джеком. Должно быть, он тяжело переживал это, особенно первые два года шоу, когда я был трясущимся, бормочущим, поддатым паяцем. Скажу вам как на духу: даже не представляю себе этого. То же самое с Келли. Когда мы стали мегазвездами, я впервые осознал, почему все эти новоявленные голливудские звёздочки накачиваются наркотой и каждую неделю попадают на реабилитацию. Речь идёт о давлении, которое попросту валит с ног. Постоянно. День за днём. Уже в первый год эфира Келли спела «Papa Don't Preach» на церемонии MTV Movie Awards. Она спускалась по длинной лестнице, а все звезды шоу-бизнеса сидели в зале и пялились на неё. Но Келли взяла быка за рога. И ей нравилась каждая минута выступления, так же как и зрителям.

Но у неё, как и у всех нас, были свои проблемы. У меня чуть не остановилось сердце, когда я заметил, что Джек начал подсаживаться на наркоту. Он тоже сильно переживал болезнь Шарон – до такой степени, что начал принимать оксиконтин, который в Лос-Анжелесе называют «героином для лохов». Помню, как мы разругались из-за этого. Я сказал тогда:

– Какого хера, Джек? Почему постоянно ходишь поддатый? Ты никогда ни в чем не нуждался. Чего тебе не хватало?

Он только посмотрел на меня и сказал:

– Отца.

Такие мгновения невозможно забыть.

Тогда я впервые увидел счёт за то, как я жил всё это время. И его должен был оплатить мой сын, которого я так сильно любил, которым так гордился, но меня с ним не было рядом. Ужасное чувство.

Всё, что я смог сказать:

– Прости, Джек!

После этого случая Джек завязал. А я – нет.

В августе 2003 года я трясся так, что уже не мог ходить, не мог ничего держать в руках, не мог общаться. Дошло до того, что Шарон начала ругаться с моими врачами. Лекарства, которые они мне прописывали, только ухудшали мое состояние, вместо того, чтобы помогать.

Пока, в конце концов, мною не занялся новый врач, Аллан Роппер. Он работал в той же бостонской клинике, в которой я узнал в начале 90-х, что у меня нет рассеянного склероза. Роппер лечил тогда болезнь Паркинсона у Майкла Джей Фокса. Шарон прочитала о нём статью в журнале «People». Уже на первом визите Роппер попросил отказаться от всех лекарств, которые я принимал. Затем положил меня на пять дней в свою клинику и провёл все возможные исследования, какие только были известны современной медицине. В ожидании результатов прошла ещё неделя.

Наконец, мы отправились с Шарон к нему, чтобы узнать, наконец, что, бля, со мной не так.

– Я так думаю, что мы докопались до сути проблемы – говорит док. – Дело в том, что у вас, мистер Осборн, весьма, весьма редкостный недуг, причиной которого является тот факт, что у вашего отца, равно как и у матери, был поврежден определенный хромосом. И когда говорю: весьма редкостный недуг, имею в виду один случай на миллиард. Хорошая новость такова – у вас нет ни рассеянного склероза, ни болезни Паркинсона. Плохая новость заключается в том, что у этой болезни даже нет названия. Уместно было бы употребить название: паркинсонизм.

– Поэтому я трясусь?

– Именно так.

– И это наследственное? Нет связи с алкоголем и наркотиками?

– Алкоголь и некоторые наркотики обостряют то, как болезнь протекает. Но они не являются её первопричиной.

– Это можно вылечить?

– Да, но прежде я должен вам кое-что сказать, мистер Осборн. Если вы собираетесь продолжать пить и принимать наркотики, то поищите себе другого врача, мне не нужны такие пациенты. У меня много работы и очень длинная очередь, а я не хочу тратить своё драгоценное время впустую.

До сих пор ни один врач не разговаривал со мной таким образом. По его лицу я понял, что это не шутка.

– ОК, доктор! – говорю. – Я приложу максимум усилий.

– Вот и хорошо. С сегодняшнего дня вы будете принимать по две таблетки в день. Вы должны почувствовать ощутимое улучшение самочувствия.

Действительность оказалась в тысячу раз лучше. Дрожь исчезла буквально на следующий день. Я снова мог ходить. И заикался уже не так сильно. Смог даже пойти в студию и записать новую версию «Changes», на этот раз с Келли.

С тех пор, как я назвал одну из песен на пластинке «Ozzmosis» в честь Эйми, я пообещал Келли, что спою для нее какую-то особенную вещь. А она постоянно повторяла: «Почему у Эйми есть своя песня, а у меня – нет?». Факт остается фактом, что даже у Джека была своя песня «My Little Man», также на «Ozzmosis». Поэтому, я был в долгу перед Келли, кроме того, хотел ей помочь, так как она – моя любимая дочурка. Поверьте, я всех детей люблю одинаково, но Келли, так уж получилось, всегда была последней в списке.

Поэтому мы и записали «Changes» – одну из моих самых любимых вещей, слегка лишь изменив текст, чтобы подходило отцу и дочери. Получилось так классно, что я уже видел её на первом месте в рождественском хит-параде. В декабре мы полетели в Англию, чтобы рекламировать песню. Я тогда уже не пил, в соответствии с предписаниями Роппера, но продолжал пожирать самые разные таблетки. Невозможно вот так, на раз-два, перестать быть наркоманом. Можно сказать, что я ежедневно играл в русскую рулетку. В то время, я подсел на хлоралгидрат, это, наверное, – древнейшее снотворное в мире. Но и так это был огромный прогресс по сравнению с той горой наркоты, которую употреблял всего лишь несколько месяцев назад, и я уже без проблем смог выступить вместе с Келли в «Top of the Pops». Потом поехал на выходные в Welders House в компании своего ассистента Тони.

MTV разместило там съемочную команду, потому что большинство наших семейных занятий уже набило оскомину людям и телеканал старательно искал новых идей. Но и там снимать было особо нечего. У меня был квадроцикл «Ямаха Банши» с двигателем 350 см ³, этакий снаряд на колесах и я часами гонял на нем по полям. Все выходные был занят исключительно этим. А в понедельник утром 8 декабря, когда «Changes» поступил в продажу, снова вывел стального коня в поле.

Этим я уже слегка поднадоел съемочной команде. Они даже не включали камеры. Помню, как слез с квада, чтобы открыть ворота, как закрыл их, когда все вошли, как вскочил в седло и погнал проторенной дорожкой и как притормозил перед съездом с крутой насыпи. Проблема с квадроциклами такова, что у них нет, в отличие от мотоциклов, ручки газа. На моём был только маленький рычаг, который передвигался взад-вперед, чтобы ехать быстрее или медленнее. Его легко можно было случайно задеть, особенно, если квад бросало из стороны в сторону. Именно это и случилось, когда я съехал с насыпи. Передние колеса попали в выбоину, правая рука соскочила с руля и ударила по ручке, движок офигел, квад вылетел из-под меня, сделал сальто назад, а я упал на траву. За одну миллионную часть секунды подумал: «Ух, не всё так плохо».

А потом четырехколёсный упал на меня.

Хрусь!

Когда я открыл глаза, у меня было полно крови в легких и сломана шея – так мне позже объяснили врачи.

«Ну, теперь уж точно умру!» – подумал я.

Можете верить, можете нет, но в этом виноваты проклятые фашисты. Выбоина, в которую я попал, была остатками воронки от авиабомбы времён Второй мировой войны. Я тогда об этом ещё не знал, но в окрестностях Вэлдерс полно таких мест. Немецкие летчики подссыкали и вместо того, чтобы лететь к большим городам, где их проще было сбить, бомбили Бекингемшир, а потом, доложив о выполнении задания, сваливали домой.

Практически ничего не помню, что было в следующие две недели. Сразу после аварии попеременно то терял сознание, то приходил в себя. Смутно припоминаю как мой телохранитель Сэм посадил меня на сиденье мотоцикла и повез по полю. Потом уже отрывками в памяти всплывает интерьер скорой и множество врачей, которые смотрят на меня сверху.

– Как вы довезли его до скорой? – спрашивает один из них.

– Посадили на заднее сиденье мотоцикла – отвечает чей-то незнакомый голос.

– Это могло кончиться параличом! Боже милостивый, у него же сломана шея. Ему крупно повезет, если он будет ходить.

– Как по-другому мы должны были вывезти его из леса?

– Вертолет уже вылетел.

– Мы не знали.

– Ну, понятно!

Потом мир стал расплываться.

Очевидно, ещё перед тем, как потерять сознание, я успел схватить врача за рукав и шепнуть ему на ухо:

– Делайте, что нужно, только не вздумайте испортить мне татуировку.

Шарон была в Лос-Анжелесе, Тони позвонил ей и передал трубку главврачу. Когда он рассказал ей обо всем, было решено, что меня переведут в хирургию.

Я был очень тяжело ранен. У меня была повреждена не только шея, я сломал восемь ребер и пробил легкие, именно поэтому они наполнялись кровью. Поломанная ключица разорвала главную артерию на руке, туда перестала поступать кровь. Какое-то время врачи хотели отрезать её. После операции меня ввели в состояние искусственной комы, иначе я бы не перенес боли. Если бы тогда откинул копыта, это был бы для меня достойный конец: всю сознательную жизнь я пытался попасть именно в такую кому. Проспал восемь дней. Потом меня начали постепенно приводить в сознание. И только через шесть дней я полностью пришел в себя. В это время у меня был самый офигительный сон в моей жизни, какой можно только себе представить. Необычайно выразительный сон, круче, чем «галлюны». Английский National Health Service обдолбил меня каким-то клёвым товаром, потому что я помню каждую мелочь, как будто это случилось вчера.

Сон начинается в Монмутшире, куда я ездил на репетиции с «Black Sabbath» и с музыкантами, когда уже выступал как сольный артист. Идёт дождь, собственно, льёт как из ведра. И вот стою я в коридоре «Rockfield Studios», а передо мной как бы замаскированное ограждение, типа колючей проволоки в окопах второй мировой. Слева – окно. Когда смотрю в него, замечаю там Шарон на какой-то вечеринке. Она меня не видит, а я её – вижу. Я слежу за ней, когда она уходит с вечеринки с красивым богатым парнем, у него личный самолет. И я думаю во сне: «Это моя жена. Она уходит от меня». Печально. У парня взлетная полоса прямо во дворе, а в конце полосы лежит огромная волына. Вдруг он смотрит на меня, а я даю ему телескопический прибор ночного видения, хочу ему понравиться. Он посылает меня подальше, и я вновь чувствую себя отвергнутым. В этот момент все гости вечеринки выбегают на лужайку. Толпа разрастается и становится аудиторией на музыкальном фестивале.

И тут появляется Мэрилин Мэнсон.

Бредятина полнейшая!

Потом я сижу в самолете богатого парня и лечу в Новую Зеландию. В кабине пилотов наливают «Гиннесс» из бочки. Я так думаю, в этом есть какая-то связь со свадьбой моего сына Луиса в Ирландии, на которой я не был, потому что лежал в больнице. В Новой Зеландии встречают Новый Год. Там находится Джек: он перекрасил волосы в белый цвет и пускает петарды. Затем его арестовывают.

В тот момент в мой сон врывается Донован и начинает петь «Mellow Yellow».

Самым невероятным было то, что когда я на какое-то время приходил в себя, некоторые элементы моего сна, как оказалось, произошли на самом деле. Например, я думал, что живу в будке, где продают рыбу и картофель-фри, а на самом деле – лежал в палате напротив больничной кухни и чувствовал запах еды. Потом увидел своего гитариста Закка Вайлда, что во сне мне казалось невозможным, поскольку он жил в Штатах, но позже я узнал, что он прилетал в Англию проведать меня.

Во сне увидел его одетым в кружевное платье, танцующим с ведром и шваброй. Но это было неправдой.

Или, по крайней мере, я надеюсь, что это так.

– Оззи! Оззи! Ты слышишь меня?

Это Шарон.

После практически двухнедельной комы меня привели в чувство.

Открываю глаза.

Шарон улыбается и вытирает лицо мокрой салфеткой.

– У меня есть для тебя новость – говорит она и сжимает мою ладонь.

– Мне приснилось, – я перебиваю её, – что ты бросила меня ради парня с самолетом.

– О чём ты говоришь, Оззи? Не мели чушь. Никто никого не бросает. Все тебя любят. Жаль, что ты не видишь цветов, которые принесли сюда твои фаны. Ты будешь тронут. Они прекрасны. – Она снова сжимает мою ладонь и прибавляет: – Ты хочешь узнать новость?

– Конечно. Что с детьми?

– Вы с Келли на первом месте. Блин, ты сделал это!

– «Changes»?

– Да! И мимоходом ты установил рекорд, Оззи. Ты единственный, кому потребовалось аж тридцать три года с момента появления в хит-параде, чтобы твоя песня наконец оказалась на первом месте. Подобным достижением до тебя могла похвастаться только Лулу [103]103
  Лулу Кеннеди-Кейрнз – шотладская автор и исполнитель, актриса и модель.


[Закрыть].

Выдавливаю из себя улыбку.

– Так ты поднимаешь мне настроение? – спрашиваю я и заливаюсь смехом.

Не совсем удачная мысль, принимая во внимание восемь поломанных ребер.

Вообще-то, я ненавижу Рождество. Если вы алкоголик, тогда это – лучшие праздники в году. А если человек не пьёт, тогда всё превращается в настоящий кошмар. Ещё я ненавижу обязательно всем покупать подарки. Вовсе не потому, что я жмот, просто люди дарят подарки не по собственной воле, а потому, что так принято.

Я всегда считал это полнейшей ерундой.

Но Рождество 2003 года было исключением. Я не смог удержаться с Келли на первом месте в рождественском хит-параде, нас оттуда подвинули Майкл Эндрюс и Гари Джулс со своей версией «Mad World», но жизнь продолжается. Что само по себе было невероятным, если призадуматься. Меня лишь расстроило то, что ни один из моих старых корешей по «Black Sabbath» не позвонил, чтобы сказать мне, как ему нравится «Changes» или поздравить меня с успехом. Да хоть бы сказали, что это куча дерьма, всё же лучше, чем молчание. Неудивительно, что в Монмутшире дождь лил как из ведра, когда он мне снился.

Ну и фиг с ними, чувак! Невелика потеря.

Вэксхэм Парк, где я лежал в коме, был приличной больницей, но я, в конце концов, посрался с тамошними врачами. Хотел уже вернуться домой, так как мне становилось там невмоготу, но мне сказали, чтобы я даже не думал об этом. В то время я не мог ходить, носил на шее «воротничок», рука не слушалась, ко всему прочему меня донимала невыносимая сраная боль. И тот блядский сон не давал мне покоя. Я был уверен, что Шарон летает по свету на личном самолете в ванне с горячей водой, а на борту какой-то миллиардер трахает её во все дыры. Мне казалось, что если я останусь в больнице, у меня не будет больше шансов вернуть её, прежде чем Шарон прибежала с детьми в больницу, чтобы в тысячный раз сказать, что всё нормально, это – просто сон, было уже поздно: я успел выписаться. Что делать, ей пришлось поставить больничную койку в Welders House и нанять сиделку, которая подтирала мне задницу и отряхивала мой член. Долгие недели единственным средством передвижения из комнаты в комнату была инвалидная коляска. А каждый вечер меня заносили по ступенькам наверх в спальню.