Текст книги "Атаман Золотой"
Автор книги: Константин Боголюбов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Ширяев плохо спал эту ночь, несмотря на то, что с ним была его Катюша. Утром, проснувшись, он взглянул на ее лицо и с неудовольствием заметил морщинки вокруг глаз и по углам рта. Как быстро стареют женщины! Давно ли он привез ее из Екатеринбурга почти девчонкой, и вот уже успела потерять молодость и привлекательность.
После завтрака Алешка принес письмо. Оно было от сестры из города.
«Дорогой и прелюбезный братец Ефим Алексеевич! – писала Софья, – Демидов сочинил на меня всякие небылицы, и теперь государыня требует меня к ответу. Помогите, любезный братец, помощью и советом. Как мне быть в моем жалостном состоянии? Спасите меня от тирана. Что если меня приказано будет вернуть Демидову? Я тогда наложу на себя руки.
Приезжайте, любезный братец. Здесь много новостей. Приехал полковник Бибиков и дал знатный бал. Всю ночь играла роговая музыка. Я много танцевала. Познакомилась с членом горной канцелярии господином Башмаковым. Он треземабль. Наговорил мне кучу комплиментов и целовал руки.
Встретила вашу прежнюю любовь. Она мне сказала, что ей предстоит марьяж с капитаном здешнего мушкатерского полка. Есть еще время расстроить сие предприятие, ежели вы приедете незамедлительно.
Остаюсь преданная вам и любящая ваша сестра Софья».
– Вели закладывать лошадей, – распорядился Ширяев. Письмо взволновало его, к тому же давно хотелось съездить в Екатеринбург, отвлечься от заводских дел.
– В конторе, ваша милость, пришли наниматься на сплав.
Это тоже было важное сообщение.
– Дай одеться. Погляжу, что за народ.
Ширяев накинул архалук и отправился в контору.
Иван Протопопов переписывал прибывших наниматься на сплав. Записывая фамилию «Некрасов», он вспомнил, что где-то видел этого синеглазого кудряша.
– Два года назад я плавал на вашей барке до Лаишева, – подтвердил тот.
Господин Ширяев всегда сам принимал сплавщиков на караван. Из восьми человек он сразу же отобрал четверых, оказавшихся крестьянами Уткинской слободы. Эти у воды выросли, учить их не надо. Дошла очередь до следующей четверки.
– Как зовут?
Лобастый белокурый парень с широким веснущатым лицом, изборожденным лиловым шрамом, ответил:
– Лисьих Никифор.
– Откуда у тебя шрам?
– В драке поцарапали.
– Мне буянов не надо. Проваливай… Ты кто такой?
– Посадский города Кунгура Кочнев Филипп Денисович, – бойко отрапортовал худощавый, быстроглазый человек лет двадцати пяти.
– На сплаву бывал?
– Не доводилось, батюшка барин. Врать не стану.
– Хлипок ты. Куда тебя поставишь? На барке сила и ухватка нужны. Не принимаю… А твоя фамилия?
– Некрасов Иван. Вот паспорт. На сплаву бывал.
Ефим Алексеевич посмотрел в паспорт, потом в лицо сплавщику, и что-то ему в нем не понравилось: и гордая посадка головы, и смелый взгляд, и золотистые кудри. От всей фигуры этого молодца веяло непокорством и независимостью. Такого в руки не возьмешь, а только намаешься.
– Не принимаю… Как твоя фамилия? – обратился Ширяев к последнему из четверки – смуглому, мрачноватому человеку.
– Мясников моя фамилия. Только я раздумал наймоваться, коли моих товарищей не взяли.
– Стало быть, одна шайка… Та-ак…
Окинув нанимавшихся змеиным взглядом, барин вышел, а Протопопов сказал:
– Будьте, братцы, настороже.
– Бог не выдаст, свинья не съест, – весело отозвался Никифор.
Выйдя из конторы, друзья стали совещаться, как быть.
– Сперва поесть надо, – сказал Никифор. – Я до того голоден, что корову с теленком съел бы.
– Пошли в Талицу, – предложил Андрей.
Встречный мастеровой спросил:
– Не фатеру ли ищете?
– Да, надо бы хоть на время остановиться. Отдохнуть с дороги.
– Айдате ко мне. Изба у меня просторная, ни жены, ни ребят. Спокой.
– Что ж, пойдемте, друзья.
Мастеровой, назвавшийся Иваном Никешевым, привел их в свой дом на Верхней улице.
Той порой господин Ширяев, владелец Шайтанских заводов, во весь мах мчал в город.
Он приехал в Екатеринбург к вечеру. Дом, где жила Софья Алексеевна, стоял на самом бойком месте, – на Уктусской улице, рядом с гостиным двором. Поблизости, только перейти через улицу, желтели каменные здания горной канцелярии, горного училища, земского суда и острога.
С соборной церкви раздавался унылый великопостный звон. Ефим Алексеевич снял шляпу и набожно перекрестился.
Сестра встретила его на крыльце. Это была миловидная, пышнотелая блондинка, напудренная и надушенная. Глядя в ее открытые, чистые, как у ребенка, глаза, никак нельзя было подумать о многочисленных любовных приключениях этой женщины и о трех ее замужествах. В передней лакей снял с Ефима Алексеевича дорожное пальто. Сестра и брат сели в гостиной.
Прежде всего Ефим Алексеевич поинтересовался, как обстоят дела с Демидовым. Софья Алексеевна надула розовые губки.
– Все одно я с ним жить не буду, хотя бы государыня силой вернула к нему. Столько наобещал, когда женился, а после свадьбы посадил на хлеб, на воду.
Она гневно потряхивала ножкой, обутой в изящную бальную туфельку.
«И когда только Софья успела заправской дворянкой стать», – думал Ефим Алексеевич, оглядывая нарядное убранство гостиной с коврами на полу и на стенах, с бронзовым амуром на столике из черного дерева, с расписным плафоном.
Вспомнил, как в Горохове та же Софья мыла полы в отцовском доме, а братья по очереди сидели в лавке, торговали мелочишкой. И вдруг, как в сказке, приехал волшебный царевич, взглянул на девку-чернавку и стала она женой на всю империю знаменитого богача, а братья Ширяевы – владельцами Шайтанки, рудника и окрестных деревень. Враз все стали богатыми людьми. Младший брат еще не хочет расстаться с торговлей, но часть прибыли от завода, которую он получает ежегодно, дала ему право стать гильдейским купцом.
– Когда же ты думаешь попроведать свою Амальхен? – спросила Софья Алексеевна, желая закончить неприятный разговор.
– Да хоть сейчас… Эй, Мишка! Ты еще не выпряг лошадей? Поедем на Береговую.
– Смотри, не загащивайся, – смеясь, говорила сестра. – Пасху будем встречать вместе.
– Что ты? До пасхи еще две недели.
– Все равно не отпущу. У меня будет много гостей.
Ефим Алексеевич с радостным трепетом ехал на Береговую улицу. Там в маленьком домике, окруженным садом, жила его возлюбленная.
Уже совсем стемнело, когда он подъехал к заветному крыльцу. В одном окне светился огонь. Ефим Алексеевич заглянул в окно. Амалия сидела за столом и что-то вязала. Он постучал, как у них давно было условлено, три раза. Дверь отворилась, мелькнуло розовое платье.
– Ефим! О, ти не забыль свою Амальхен?
Ефим Алексеевич протянул к ней обе руки. Он точно переселялся в другой мир, полный светлых видений. Шайтанка, с курными избами, с унылыми фигурами мастеровых, злобно поглядывавших на владельца, – все это стало бесконечно далеким. Ефим Алексеевич наслаждался любовью и покоем. Он был счастлив сознанием, что, несмотря на свои сорок восемь лет, еще нравится женщинам. Правда, Амальхен ему стоит очень дорого, но что делать, в таком возрасте нельзя не платить за любовь.
– Я слышал, ты собираешься замуж выскочить?
– О, найн, найн! Я люблю только тебя. Ти один хороший.
– Смотри у меня! А то, давай, я тебя увезу в Шайтанку?
– Там Катиш.
– Катерину отправлю обратно к ее мамаше.
Она отрицательно покачала головой.
– Не хочешь – силой увезу.
Амалия посмотрела на него с испугом.
– Не хочу, не хочу. Ти злой.
– Ну, ладно, ладно. Шуток не понимаешь, дура. Ставь-ка лучше на стол вино и закуски…
На другой день Ефим Алексеевич отправился в горную канцелярию. Здесь он познакомился с новым членом горной канцелярии коллежским асессором Башмаковым. Одетый в полувоенный мундир чиновник с холодным и властным лицом встретил его вопросов:
– Как у вас на заводе? Спокойно?
– Грех пожаловаться. Народ у меня не балованный, работают…
Губы Башмакова сложились в улыбку. Должно быть, он не поверил.
– Советую все же завести команду из верных людей.
Этот разговор очень неприятно подействовал на Ефима Алексеевича. Из кого он наберет верную команду? Несколько стражников – вот и вся команда. Все заводское население ненавидит его – что скрывать, – только из-под палки и работают. Ах, До чего ему сейчас не хотелось жить в Шайтанке! Но возвращаться туда придется, и уже от одной мысли о необходимости снова видеть вокруг себя хмурые и враждебные лица настроение Ефима Алексеевича окончательно испортилось. Он и в канцелярии не захотел оставаться, а велел Мишке снова ехать на Береговую, где ожидали его нежная забота и ласки Амальхен.
И снова был он счастлив в этом розовом раю, хотя нет-нет да и мелькала мысль: а как там, в Шайтанке? Остался там верный раб Алешка, но ведь и он только раб. Никому нельзя верить, в том числе самым близким слугам. Случись что – предадут и продадут.
Лежа на перине, полупьяный, он вдруг нащупал под подушкой листок бумаги. Поднялся с кровати, зажег свечу и прочитал начальные строки:
«Любезная моя сударушка! Сердечное мое сокровище! Ангел мой и купидон со стрелами! Жажду твоих поцелуев…»
Ефим Алексеевич побагровел от ярости, подошел к постели, где безмятежно спала Амальхен, и схватил ее за волосы.
– Кто писал? – прохрипел он, потрясая письмом.
Та спросонок ничего не могла понять.
– Молчишь, сука?
Он ударил ее по щеке.
– Не смеешь бить! – кричала Амальхен, – Ти не в Шайтанке. Вон отсюда!
Ефим Алексеевич посмотрел на нее с изумлением. «Вот как заговорила проклятая!»
Задыхаясь от злобы, он подошел к стеклянной горке, где стоял дорогой сервиз саксонского фарфора, купленный для нее прошлым летом, и чашку за чашкой начал бросать на пол. С легким звоном разбивались они и вместе с ними искусно намалеванные на них пастушки, так похожие на розовую Амальхен.
– Мишка! Запрягай лошадей! Поехали в Разгуляй.
С того дня началась какая-то сумасшедшая карусель. Пасхальную неделю Ефим Алексеевич провел у сестры. Каждый день кончался пирушкой. Даже Софья Алексеевна начала беспокоиться за брата.
– Смотри, братец, как бы тебе без денег не остаться. Город у нас веселый.
– Не бойся, сестра. Нет денег – будут. Работные люди в Шайтанке день и ночь мне богатство куют.
Он пил без просыпу, стараясь заглушить тоску, пил со злости на Амальхен, которая так подло его обманула, пил потому, что не хотелось ехать в Шайтанку.
Дни бежали незаметно среди гульбы и утех. Последний день Ефим Алексеевич вспоминал как тяжелый кошмар. Очнувшись в гостиной на диване, он увидел распластанный ножом ковер на стене, пустые бутылки под ногами и сброшенную с пьедестала статую Амура.
Потирая седеющие виски, Ефим Алексеевич пытался восстановить минувшую ночь.
Да, много было шума. Софья пригласила горных инженеров с женами. Лучше бы пригласила веселых женок с Разгуляя, тогда не случилось бы такого скандала… Тьфу, мерзость! Кто-то дал ему пощечину… Говорят, дворянин… За что? Ведь он обещал его жене серьги с изумрудами… Нет, он больше ни часу не останется в этом доме.
– Мишка! Запрягай лошадей! Едем в Шайтанку.
Молчание. Пришлось встать. Мишка валялся в передней с лицом, опухшим от пьянства. Только полновесный удар ямщичьим кнутом вернул ему сознание.
Когда Андрей получил отказ принять его на сплав, он стал советоваться с друзьями, как быть, что делать дальше.
– Свет не клином сошелся: рядом Билимбай, Ревда. Ревдинские караваны изо всех набольшие, – говорил Кочнев.
– Говорят, лучше всего в Билимбае, – сказал Никифор.
– Все одно, – отозвался Мясников, – была бы работа.
Решили идти наниматься в Билимбай.
– Ну, тогда и я с вами, – согласился Кочнев.
– Думаешь, тебя, сухопарого, возьмут на барку? – насмешливо спросил Никифор.
– Зато я хваткий да верткий. Где силой не возьму, там ловкостью достигну.
– Будем держаться вместе, – сказал Андрей. – Завтра выступаем в поход.
Ему хотелось в этот день побывать в Талице, повидаться с Балдиным.
Так он и сделал. Тот оказался дома и тотчас же спросил про Блоху.
– Похоронил я своего дружка в лесу, когда мы уходили от воинской команды. Умер от раны.
– Эх, жаль мужика. С богатой душой был человек, хоть и нищим жил. К таким людям, как на огонек, идут… Отчего же вы в такое злоключение попали?
– Вольными людьми мы себя называли, не давали спуску начальству, за бедный народ стояли – ну и начальство не дремало. На Чусовой пришлось неравный бой принять. Чуть не все мои товарищи там головы сложили… Страшно и вспомнить.
– Так не тебя ли атаманом Золотым прозвали?
– Меня. Только ты об этом пока – никому ни слова.
Мастеровой посмотрел на него с уважением.
– Доброе дело делал.
– Делал, да что толку. Столько людей погибло…
Они сидели друг против друга, охваченные оба мыслями о минувшем и настоящем.
Андрей поднялся со скамьи.
– Прощай, в Билимбай отчаливаю.
Пахом тоже встал и сказал проникновенно:
– Не уходи в Билимбай: большое дело на череду.
– Какое?
– Покуда не скажу. Видишь, вон вода в котле закипает, так и у нас. Оставайся. Не от себя прошу, от всех мастеровых.
В избе Ивана Никешева шел большой разговор. Начался он с пустого.
– Что ты левой рукой за все берешься? Левша, что ли? – спросил Никифор.
Иван ответил.
– Барин тростью благословил.
– За что?
– За погляд.
– Что ж, на него и взглянуть нельзя?
– То-то и есть, что на нашего барина никак не уноровишь: не глядишь – бьет и глядишь – бьет. Такого зверя еще на свет не родилось.
– Ты бы, Иван, попридержал язык, – вмешалась мать.
– Ничего, бабушка, мы такие же, как вы: тоже из крепостных, – успокоил Андрей и стал расспрашивать дальше.
– Я не первый раз в Шайтанке и слышал о ваших порядках много худого.
– Господин Ширяев такие порядки завел, что, знать-то, по всей Сибири не видано. У нас, как приходит пора свадьбы играть, так девки и парни прячутся кто где, лишь бы барин не прознал. Разве можно это терпеть? Поневоле будешь глядеть на него волком.
– Так вы и терпите, стало быть?
– Куда денешься? Кабы наша воля, давно бы его в пруд спихнули да еще бы гирю к ногам привязали, чтобы не всплыл.
– Не пытались жаловаться на злодея?
– Как не пытались? Писали жалобы. Ванюшку Протопопова, хотя он в этом деле и неповинен был, плетьми стегали до полусмерти. Всех заводских грамотеев исхлестали по подозрению, а толку от жалоб никакого не добились… Такую гадюку надо своеручно удавить…
Иван поглядел на свои могучие кулаки, нахмурился и замолчал.
Вечером пришли соседи: надзиратель Нарбутовских, мастер Чеканов, Василий Карпов, подошло еще несколько человек.
– Позавчера сестру мою господин Ширяев едва не погубил, – сказал Нарбутовских.
– Кто привел ее к барину? Наверно, Алешка?
– Кто больше. Три верных пса у барина: Кублинский, Шагин да Мишка Харлов… Теперь самого-то нет. В Екатеринбург угнал кутить.
– Вот вам бы и согласиться меж собой, пока барина нет, – посоветовал Андрей. – Поодиночке он с любым из вас сладит, а как все заодно будете, это уж сила.
– Кабы нашелся добрый человек, избавил бы нас от этого лютого зверя, весь народ бы ему в ножки поклонился.
Андрей почувствовал, что разговор подходит к роковой грани.
– Все в нашем заводе от мала до велика ненавидят хозяина. Мы слыхали, что по Чусовой назад тому года два гулял атаман Золотой, барки наших заводчиков топил, а бурлаков отпускал на все четыре стороны. Сговаривались мы тогда просить его побывать у нас в Шайтанке и казнить нашего злодея да опоздали: слух дошел, будто воинская команда побила атамана и его людей, будто никого из них и в живых не осталось.
Пожилой мастеровой с выжженным глазом резко ответил:
– Не таковский Золотой, чтобы воинской команде поддаться. Он заговорен и от стрел и от пуль.
Андрей слушал, расстроганный и изумленный. Мастеровой продолжал:
– Он девушку одну от позора спас, заступился за нее. А девица оказалась не простая. Дала она ему колечко в благодарность за спасение и говорит: «С этим колечком тебе никакие беды не страшны, через все стены пройдешь, все двери перед тобой отворятся. И будешь ты через это колечко цел и невредим…» Вот оно как, а ты говоришь: воинская команда. Он кольцо повернул бы – и команде той конец.
– Знали бы мы, что атаман Золотой поблизости, мы бы от мира доверенных к нему послали: приходи, выручи, – сказал Нарбутовских, испытующе глядя на Андрея.
У того спазмы сжали горло. Вот когда пришел его час, вот когда сам народ просит его, ждет от него подвига, вот каким хочет он видеть его. Андрей думал открыться сейчас же, но было как-то неловко перед этими людьми, верившими в его волшебную силу, в то, что во всем ему удача. «Бедным защита» – лучшей похвалы нельзя заслужить в этом мире насилия и неправды. Да, он поможет им, хотя бы это стоило ему жизни.
Он видел перед собой их лица – мужественные и скорбные. Сколько силы было в их жилистых руках. Дать бы в эти руки ружья, сабли, копья, топоры…
– Вот, други, – говорил Нарбутовских, – хоть недолго вы у нас живете, а видели, каково наше горькое житейство. Терпелив у нас народ, да всему мера есть… Кликни клич – весь завод поднимется.
– Что ж не кличете? – насмешливо спросил Никифор.
– Ну, зачем так? – оборвал товарища Андрей.
– Нет у нас ратного навыка, мил-человек. Сноровки той нет, чтобы, значит, враз начать и враз кончить…
– Нужно действовать решительно, внезапно и всем в один час. Лучше ночью, – с жаром заговорил Андрей.
В избе стало тихо-тихо. Все точно ждали чего-то необыкновенного. Взоры обратились к Андрею.
– Надо знать, с каким оружием кто пойдет, – продолжал тот. – Первым делом нужно завладеть конторой, обезоружить стражников…
Мастеровые переглянулись.
– Да ты кто, молодец?
– Это он, ребята, – послышался вдруг сзади голос Василия Карпова, – Я на сплаву с ним когда-то до Лаишева на барке бежал. Он тогда в Лаишеве слез, а потом слух пошел, что новый атаман объявился. Он это и есть. Признал я его.
Тут и Никифор вступил в разговор:
– Атаман Золотой – это вот кто.
В избе стало радостно и шумно. Мастеровые повскакали с лавки, окружили Андрея, хлопали его по плечу, заглядывали в лицо, стараясь лучше разглядеть желанного человека.
– Может ли это быть? Да неужели это, парень, ты и есть атаман Золотой?
– Спаси от злодея! Заступись за нас.
– Сделаю для вас все, что в моих силах, – твердо сказал Андрей. – Клянусь в этом.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Ах, когда б нам, братцы, учинилась воля,
Мы б себе не взяли ни земли, ни поля.
Пошли б мы, братцы, в солдатскую службу
И сделали б меж собою дружбу,
Всякую б неправду стали выводить
И злых господ корень переводить.«Плач холопов»
Цвела рябина, но сладкий ее аромат не мог заглушить привычный запах жженого железа и серы. Весна в этом году была поздняя, и природа точно наверстывала упущенное: буйно зазеленели кусты сирени и жимолости в палисадниках перед избами мастеровых, зеленели скаты гор на берегу пруда, зеленели леса на горах, окружавших Васильево-Шайтанский завод со всех четырех сторон. Стояла солнечная погода, и утром, когда заводской рассылка обегал избы, поднимая шайтанцев на работу, любо было взглянуть на поднимавшееся из-за гор ласковое солнце. Люди шли, не сутулясь от холода, а с веселыми лицами, переговариваясь вполголоса.
– Слыхал, Прокопьич, про атамана Золотого?
– Как не слыхать, слыхал. А что?
– Да то, что объявился он на нашем заводе.
– Врешь!
– Вот те истинный крест, не вру. Может, найдется теперь управа на нашего злодея.
– Добро, ежели бы так… Оно нам вдвойне лучше: в ответе не быть и без барина робить.
Максим Чеканов и Василий Карпов возвращались со смены в свой конец на Проезжую улицу.
Навстречу, помахивая тросточкой, важно шествовал Павлушка Шагин. На нем был костюм с барского плеча, шея повязана белым шелковым платком, а на голове красовалась модная круглая шляпа.
– Ишь ты, как вырядился! – с ненавистью заметил Василий.
– А тебе что за дело, варнак? Мало вас дерут…
– Обожди и до тебя доберутся.
– Руки коротки!.. За дерзкие слова пойдешь господский двор подметать.
– Скоро атаман Золотой выметет вас отсюда вместе с барином.
– Ну-ка, ну-ка, расскажи, что за атаман? – прилип Павлушка. – Пойдем-ка со мной к барину.
– Никуда я с тобой не пойду, отстань, паскуда.
– Врешь, пойдешь!
И он схватил Василия за шиворот. Тот вырвался и с маху ударил Павлушку по скуле. Модная шляпа слетела, и лакей едва устоял на ногах. Некоторое время он оторопело глядел на мастерового, потом поднял шляпу и погрозил:
– Ты мне за это ответишь. Пожалуюсь Ефиму Алексеевичу.
– Ступай, жалуйся, барский наушник.
Никогда Павлушка не слыхал от мастеровых столь дерзких слов, да еще с битьем по лицу, и со страхом подумал: «Что-то неладное готовится. Надо тотчас доложить барину».
– Зря ты с ним связался, – упрекнул Чеканов, когда Павлушка отошел, – и про атамана надо было молчать.
– Не стерпел, Матвеич. Вот до чего накипело.
– Ну, я с тобой не прощаюсь, Василий. Ночью стукни, вместе пойдем к Никешеву.
У крыльца Максима встретил его старший сын Илюшка. Хотя ему было всего пятнадцать лет, он уже третий год работал рудовозом.
– Ну, что, большак, отробился? – спросил мастер.
– Отробился, тятя.
У Илюшки было широкоскулое лицо, все в крупных веснушках и большие светлые глаза. Отец и сын вместе зашли в избу.
Обоих работников ждал ужин. Агафья, жена Максима, проворная и работящая баба, несмотря на то, что ростила пятерых детей, управлялась с домом и с огородом.
Вымыв лицо и руки, Максим сел за стол.
– Ну, бесштанная команда! Рассаживайся по лавкам!
Двое мальчишек и девочка – все в одних рубахах – подошли к столу, младшая дочь качалась в зыбке. Отец долго и задумчиво глядел на свою детвору, не прикасаясь к еде.
– Кто-то из вас вырастет? – подумал он вслух. – Что-то с вами будет?
– Парни станут у горнов, а девки сядут за прялки, – ответила Агафья, – Известное дело.
– Да, видно, так оно и будет. Ешьте.
Агафья приметила, что муж сегодня не в себе. Таким она видела его только раз, когда накануне свадьбы уводил он ее в Подволошную тайком к дальней родне. Поев немного, он положил ложку.
– Пошто мало ел?
– Не хочу.
– Что хоть случилось-то?
Максим нахмурился.
– Ничего. Не приставай без дела.
Он вышел на крыльцо. Стояла тихая, теплая, душная ночь. Небо неярко светилось звездами. Месяц, какой-то необычно белый, серебрился над горой. Избы мастеровых, слабо освещенные им, выступали из Мрака. В некоторых окнах сквозь ставни виднелась полоска света. В настороженной тишине лишь изредка раздавался стук колотушки, и Максим подумал: «Сторожа надо первым делом убрать». По приказу барина никто в ночной час не смел выходить на улицу.
Мастер вернулся в избу, когда домашние уже спали. Поглядел он на своих детей, лежавших вповалку на полу, и ему сделалось тоскливо, какое-то смутное предчувствие пало на сердце. Вместе с Нарбутовских, Протопоповым, Балдиными он готовил Шайтанку к бунту.
«Что-то с вами, чада, станется, если наше дело не удастся, да если и удастся, так и то всякое может случиться. Начнут разыскивать зачинщиков. Эх, что будет, то и будь. Так и так пропадать».
В окно легонько постучали. Максим достал из-под скамьи топор.
Жена проснулась.
– Куда ты?
– Не твое дело.
– Максим! От меня, от матери твоих детей, таишь? Недоброе ты задумал.
– Что задумал, то и сделаю.
Он вышел из избы, жена за ним. Увидав блеснувший топор, она обняла мужа и заплакала.
– Не губи нас, Максим.
На мгновенье тот заколебался, но тут послышался голос Василия:
– Скоро ты, Матвеич?
Максим оттолкнул жену и быстро зашагал к воротам. Не отошли они и десяти шагов, как их догнал Илюшка.
– Тятя, я с тобой.
– Не сметь!
– Тятя, я все знаю, – сказал Илюшка. – Дозволь!
– Сказано, не сметь!
В это время в доме Ивана Никешева все уже было готово к выступлению. Чтобы не вызывать подозрений, сходились поодиночке.
Весь этот день Андрей был настороже: у ворот дома дежурили посменно Мясников, Никифор и Кочнев. Вечером он послал Ивана разузнать, не выставлен ли караул у господского дома, и, когда тот доложил, что дом усиленно сторожат, Андрей решил выделить несколько мастеровых в обход со стороны сада.
Люди были вооружены чем попало. Приходилось больше полагаться на смелость и внезапность нападения.
Впервые так сильно болел атаман Золотой не своей болью, но в этом не было ничего горького.
– Все, что будет сделано, валите на меня, – говорил он Нарбутовских и Протопопову. – С разбойника один спрос, с вас другой. Вам жить на месте, а я с товарищами – как ветер в поле.
– Верные твои слова, атаман, – сказал Нарбутовских. – Народ жалеть надо. Кто знает, как дело-то у нас обернется. Может, и нам тоже не жить в Шайтанке.
Андрей взглянул Нарбутовских в умные, глубоко запавшие глаза и понял, что тот давно об этом думал и решил, как следует поступить на худой случай.
Мясников сидел на пороге и чистил ружье, Никифор точил кинжал, Иван Никешев – топор.
– Готовы, друзья? – спросил Андрей.
– Готовы, – ответил Протопопов. – Поднимай людей.
Послышался условный стук в окно – это пришли из Талицы братья Балдины.
– Вот и мы. Обманули караул.
Братья принесли с собой четыре ружья и запас пуль.
Около полуночи подошло еще десятка два мастеровых. Последними пришли Василий Карпов и Максим Чеканов.
– Не спят мужики, будто чуют, – сказал Максим.
– Что же, на святое дело идем – всяк придет на подмогу, – отозвался Нарбутовских и, перекрестившись широко, по-кержацки двумя перстами, поднялся с места.
– Не пора ли, атаман?
Андрей тряхнул кудрями.
– Пора!
Он и сознанием и сердцем ощущал себя теперь главой дела, которое считал самым высоким в своей жизни, и это еще больше придавало ему решимости и уверенности в успехе.
Он не сомневался, что народ их поддержит.
Молча, сжимая в руках оружие, шли заговорщики, прячась в тени изб и заборов. Впереди, по левую сторону улицы, на угоре, в тени елей и берез, возвышался барский особняк.
Ефим Алексеевич вернулся накануне из города невеселый. Все ему претило на заводе, хотя все как-будто было по-старому. Как всегда, после завтрака обошел он фабрики с железной тростью и собственноручно расправился с виновными, но без прежнего удовольствия.
Оставшись один, Ефим Алексеевич пытался разобраться в причинах своего душевного состояния. Напряженно глядел он в открытое окно на буйно зеленеющий сад, на закопченные заводские строения, на блестящее зеркало пруда, и ничего путного не мог придумать.
Послышался осторожный стук в дверь.
– Кто там?
– Это я, Павлушка.
– Что тебе нужно?
Лакей вошел с низким поклоном.
– Не стал бы вашу милость беспокоить, кабы не дело неотложное.
Ефим Алексеевич сдвинул брови.
– Какое еще такое неотложное дело? Говори.
– Да боюсь даже и вымолвить.
Рука Ефима Алексеевича потянулась к трости. Павлушка, захлебываясь от страха, бормотал:
– Беда, барин… Своими ушами слышал… Толкуют мастеровые, будто какой-то атаман Золотой приехал на завод…
– Что ты городишь? Какой атаман?
– Разбойничий, ваша милость… Васька Карпов так и сказал: «Скоро атаман Золотой выметет вас отсюда вместе с барином».
– Что ж ты его на конюшню не свел?
– Я было взял его за шиворот, а он меня в скулу ударил и ушел…
– Сыскать немедленно и пороть!.. И этого Золотого разыскать и привести ко мне, а по ночам караулы выставить на улицах, чтобы никто из дворов не выходил… Где Кублинский?
Павлушка ухмыльнулся.
– Над чем зубы скалишь?
– Боюсь разгневать вашу милость…
– Ну, что еще?
– Алексей Иванович с Екатериной Степановной амурничают.
Ефим Алексеевич схватил трость и что есть мочи ударил верного слугу. Павлушка взвыл от боли. Барин зверем кинулся в апартаменты своей любовницы. Гостиная оказалась закрытой на ключ.
– Катя! Отопри! Почему заперлась?
За дверью послышался шорох, затем звон ключа в замке. Катерина Степановна стояла, смущенная и растерянная.
– От каких воров на ключ запираешься?
– Боязно мне, Ефим Алексеевич, сама не знаю, чего боюсь.
Эти слова еще более усилили тревожное настроение барина. Он велел позвать конюха Мишку и караульного по усадьбе. Это был кривой и полоумный старик по прозвищу Яша Драный.
– Ночь не спите, – наказывал барин. – Глядите в оба.
Когда, наконец, явился Алешка, Ефим Алексеевич велел ему с завтрашнего дня начать обыск по всем домам, чтобы поймать атамана Золотого.
– Где ты шлялся? – спросил он в заключение.
– В Талице был, наряжал возчиков.
– С чего на тебя такое усердие накатило?
– Всегда стараюсь, ваша милость.
– Поставь сегодня у дома и у конторы стражников и обходчика.
– Будьте благонадежны, ваша милость. Все исполню, как велите.
Глаза у Алешки воровские – никогда не знаешь, врет или правду говорит. А что, если и в самом деле он с Катей был? Кровь прилила к лицу, рука стиснула трость. Так бы и рассек эту кудрявую голову. Но тут же остановила мысль: на кого же можно положиться, как не на него? Если уж этот обманывает, значит, конец.
Вечером Ефим Алексеевич сел за письменный стол и начал строчить прошение в Горную канцелярию, требуя в скорейший срок выслать в Шайтанку полицейскую команду. Кончив писать, он успокоился и пошел на половину Катерины Степановны. Хотелось забыться, рассеять тревожные думы. Его пугало одиночество, и он не знал, как проведет без тоски эту ночь и следующий за ней день. Он лежал с открытыми глазами на пуховой жаркой перине. Рядом с ним безмятежно спала женщина, которую, как ему казалось, он любил. Но в эту ночь ему неприятно было слышать ее ровное дыхание. Он смотрел на ее полуоткрытый рот, на ее пухлые, чуть приоткрытые губы и думал: может быть, сегодня их целовал его холоп Алешка. При мысли об этом в нем вскипела злоба. Он толкнул любовницу в бок. Катерина Степановна проснулась и приподнялась на постели.
– Что случилось, Ефим Алексеевич?
– Ничего. Вижу: изрядно справляешь свое дело – жрать да дрыхнуть, только и умеешь.
С улицы доносился стук деревянных колотушек. Ефим Алексеевич встал с постели и пошел в людскую. Там на сундуке храпел во всю мочь Павлушка Шагин, в кухне спал Евграшка.
Ширяев схватил Павлушку за шиворот и приподнял с постели. Тот глянул на него дикими глазами: не то человек, не то привидение: барин стоял перед ним босой, в белой ночной рубашке.
– Свят, свят, свят, – бормотал Павлушка, думая, что ему блазнит.
Ефим Алексеевич закатил верному слуге оплеуху.
– Почему не ходил к Ваське Карпову?
– Ходил, – отвечал, потирая щеку, Павлушка.
– Почему, мерзавец, не привел его ко мне, как я велел?
– Привел бы, да самого едва не убили. Пришел, а у него в избе человек шесть мужиков. Схватили меня и принялись бить. Чуть живой приполз.
Павлушка врал: он просто струсил пойти к Карпову.
Ничего не сказал Ефим Алексеевич, необъяснимый страх вдруг овладел им. Ему почудилось, будто кто-то подкрадывается к дому, ныряя меж кустов. Распахнув створки окна, он крикнул:
– Кто тут?
Никто не ответил. Ефим Алексеевич вернулся в спальню и опять посмотрел в окно. Совершенно ясно обрисовалась человеческая фигура, за ней вторая, третья. Уже не слышно было стука колотушек. Кровь застыла в жилах.
