Текст книги "Атаман Золотой"

Как по утренней заре вдоль по Каме, по реке,

Вдоль по Каме, по реке легка лодочка плывет,

А в лодочке гребцов ровно двести молодцов.Песня

Недалеко от Пьяного бора, между гор, в лощине, затененной пихтачом, вольные люди устроили привал. Место было дикое, потайное, полянка в лесу небольшая, даже трава здесь плохо росла. Меж кустов тальника светилась Кама. Откуда-то из болотной мочежины доносился сладковатый запах багульника.

На полянке догорал костер, и угли в нем постепенно розовели, покрываясь седым пеплом. Андрей сидел и задумчиво глядел то на погасающий костер, то на лица своих новых товарищей.

Кто они, эти люди? У каждого какая-то своя ломаная судьба. На ковре, растянувшись во весь рост, спит атаман Иван Прибытов. У него тяжелое грубое лицо с вывороченными ноздрями. Во сне приоткрыл рот и оскалил зубы, как будто злобно смеется. Не понравился Андрею этот человек с первой встречи. Узнал он о нем только то, что раньше Иван работал на Егошихинском заводе, что атаманит он всего второй год, но уже за поимку его кунгурский воевода обещал пятьдесят червонцев, что сами разбойники побаиваются и не любят его.

Вокруг костра сидят другие члены шайки. Все они называют друг друга не именами, а кличками. Андрею дали прозвище Рыжанко. Вон Косая Пешня – рябой, узколицый мужик, молчаливый и угрюмый; рядом с ним покуривает трубку молодой паренек из Сайгатки, по прозвищу Кулик, так его прозвали за длинные ноги. Глаза у Кулика юношески чистые, но ранние морщины, прорезавшие лицо, говорят о тяжелом пережитом. В стороне с азартом играют в карты Юла, Шкворень, Заячья Губа и Чиж. Все это парни лет двадцати пяти, в самом цвете сил, здоровые, крепкие люди. Все они бежали с рудников и заводов, и теперь вынужденное бездействие тяготит их.

– Скоро ли уж вылезем из этой мурьи? – со вздохом говорит Чиж, чернявый бойкий малый.

– Послушаем, что соглядатаи принесут, – отвечает Шкворень, коренастый большеголовый детина, – Крой, Юла!

Блоха, Чебак и еще трое уехали на разведку в Елабугу. С чем они воротятся – неизвестно, а, может быть, и совсем не вернутся. Андрей просил отпустить его вместе с другом, но атаман приказал остаться. Пришлось покориться. Первый раз Андрей почувствовал, что злая воля этого человека тягостна ему, и пожалел о вступлении в шайку.

Солнце пряталось за горы. Прохладней и длинней ложились тени. На берегу караулил лодки Трехпалый, большой взлохмаченный парень. Был он из приписных с какой-то дальней волости. Все сотоварищи казались Андрею необычными, озлобленными на жизнь, на людей. Неохотно рассказывали о себе, о своем прошлом.

Глядя на них, Андрей не один раз спрашивал себя: как могло случиться, что он связал свою судьбу с их кромешной судьбой? Единственно отрадное в этой жизни, сулившей опасности и смерть под кнутом палача или от солдатской пули, заключалось в вольной волюшке.

С первого же раза не поладил Андрей с атаманом.

Когда трое разведчиков доложили, что усадьба господина Красильникова недалеко от Елабуги, большая и богатая, атаман так и загорелся.

– Богатая, говорите? А дворни много?

– Богато и дворни.

– Дворню перебьем. Главное, чтобы с налету взять.

– За что же дворню-то, атаман? – спросил Косая Пешня, исподлобья глядя на Прибытова.

– Только и живем, что разбоем, – поддержал Чебак.

– А я так полагаю, – сказал Андрей, – господское добро раздать дворовым.

– Вишь ты какой добрый!

– Он в святые метит, – подковырнул Юла.

– Я не святой, а бедных людей обижать не хочу.

Набег был кровавый. Красильникова с сыном Прибытов застрелил собственноручно, имущество разграбили, но дворовые не получили ничего. Разбойники на нескольких подводах вывезли барское добро. После дувана начался кутеж.

– Волчий праздник, – сказал Андрей.

Вдругорядь поссорились они в селе Тихие горы. Здесь Прибытов грабил поповский дом. Андрей не участвовал в набеге, но тоже был в селе. У ворот дома стоял на карауле Блоха.

– Гляди-ка, что Иван-то вытворяет. Пытает попа.

– За что?

– Спроси.

Андрей зашел в избу. В ней было дымно, пахло горелым мясом. Под матицей посреди комнаты над горящими вениками висел старик. Он стонал и корчился от боли. Прибытов свирепо глядел на него.

– Не скажешь, где деньги, – до смерти замучу.

– Все отдал. Больше ничего нет, – прохрипел тот.

– Мало.

Андрею стало жаль старика и противно было глядеть на такое мучительство.

– Отпусти его, Иван.

Прибытов поглядел волком.

– Я здесь хозяин.

– Над чужой жизнью ты не хозяин. Бей того, кто противится, а беззащитного нечего мучить. Злодейство это.

– Молчать!

– Я тебе говорю, оставь старика.

Атаман выхватил из-за пояса пистолет, Андрей вытащил свой. Оба стояли друг против друга, полные бешеной ненависти. Разбойники бросились их разнимать.

– Опомнитесь!

– На кого руку поднимаете? Брат на брата!

Старика отвязали, он упал на пол. Атаман молча вышел из дома. По улице брели пастух с подпаском. Пастух трубил в берестяную трубу, и она издавала дикие, заунывные звуки. Начинался обычный трудовой день. Мычали коровы, и горластые петухи, заливаясь во всю мочь, заводили утреннюю перекличку. Собака лаем провожала разбойников. Прибытов разрядил в нее пистолет.

– Душегуб! – бросил ему Андрей, тот злобно усмехнулся.

Прошло, должно быть, не больше месяца жизни в разбойничьем отряде, а уж Андрею захотелось покончить с ней. Он испытывал недовольство собой и товарищами.

Те же чувства владели и Блохой. Он перестал даже напевать и насвистывать любимую песню и все чаще стал заглядываться на другой берег, за Каму. Подолгу сидел на откосе и покуривал трубку, сердито сплевывая. За этим как-то и застал Андрей старого бродягу.

– Далеко ли хочешь прыгнуть, Блоха?

– Чего зубы скалишь? Самому, небось, тошно?

– До того тошно, что вот-вот сбегу.

– Да, брат Рыжанко, залетели мы с тобой не в ту стаю. Ребята-то здесь ничего, да начальник такой варнак, каких свет не родил…

– Они слушаются его.

– Ну, знаешь, куда голова, туда и ноги.

– Да, Блоха, не о том я думал, когда соглашался идти с ними. Думал, бедным будем защитой, начальству – грозой, а тут одни грабежи да насильство.

– При таком деле, конечно, святым не будешь, но этот черт… он родную мать убьет и за грех не почтет… Кончить надо его, Рыжанко, либо самим отсюда убираться, – неожиданно заключил Блоха и, набив табаком трубку, выжидающе посмотрел на Андрея. Тот молчал.

– О чем думаешь?

– Думаю, что добьюсь своего.

Чем дольше жил Андрей в шайке, тем больше приходил к мысли о том, что идет он не по правильному пути, что за правильный надо драться.

За шайкой гонялись воинские отряды, но разбойники были неуловимы. Почти все они выросли на берегах Камы и отлично знали местность. На двух косных лодках носились они вверх и вниз по реке, останавливаясь в тихих заводях или у крутояров, в тени кустов тальника.

В середине лета совершили набег на село Полянки. Здесь жила барыня Красильникова.

Варвара Сергеевна была еще не старая женщина, полная, белолицая, с замашками настоящей помещицы. Деньги у ней сохранились, и она не отказывала себе ни в чем. Дом был строен на городскую ногу: с мезонином, с оранжереей, с фонтаном в саду.

Вот сюда-то и нагрянула шайка атамана Прибытова.

Рослая пригожая деваха встретила разбойников в воротах. У ней были серые глаза с черными ресницами, широковатый, чуть вздернутый нос, маленький свежий рот и толстая русая коса.

– Как тебя зовут, красавица? – спросил атаман.

– Дуня.

– Вот, Дуняша, дело-то какое. Поди скажи своей госпоже: гости, мол, с Волги-матушки прибыли. Пусть сама пожалует встретить, да угощенье чтобы было по чести.

Девушка изменилась в лице и, сверкая босыми ногами, побежала доложить о непрошенных гостях.

Красильникова, встревоженная, вышла на крыльцо. Прибытов насмешливо церемонно раскланялся с ней.

– Побывали мы в гостях у вашего мужа, теперь вот и к вам приехали. Извиняйте за беспокойство.

Женщина, обморочно побелев, с ужасом глянула на убийцу мужа и сына. Она не знала, что делать, и стояла бледная, с дрожащими губами.

– Веди, барыня, в покои. Чествуй дорогих гостей.

Прибытов издевался. Ему было приятно внушать страх. Андрей не первый раз замечал это и все больше приходил к мысли, что атаман – негодяй.

Двери распахнулись, и разбойники прошли в комнату, где стоял длинный, накрытый белой скатертью стол.

Атаман важно сел в передний угол.

– Садись и ты, барыня, и пускай твои девушки тоже садятся с нами. Мы люди веселые, простые. Любим попеть, попить, погулять.

Дуняша и три ее подруги стали прислуживать. Стол уставили яствами. Разбойники расположились за ним, подливали вино и хозяйке и девушкам. Те боялись перечить. Атаман, усмехаясь, пристально и жадно поглядывал на Дуняшу.

– А ну, красавицы, спойте нам веселую… И ты, барыня, пой.

Девушки запели величальную, пела с ними и госпожа Красильникова. Андрей, стиснув зубы, наблюдал за пиршеством. Ему хотелось швырнуть в лицо Прибытову тяжелый кубок. Ненависть кипела в нем.

Шел милый дорожкой, дорожкой столбовой,

А я за ним, девка, следочком бегу.

Бегу, бегу, девка, голосом кричу.

Голоса не слышно – платочком машу, —

пели девушки не очень складно, с испугом поглядывая на незваных гостей. Атаман встал и махнул рукой: все поняли этот знак и направились во внутренние покои искать денег и драгоценностей. Андрей, как обычно, ничего себе не брал.

– Праведником хочешь быть, – говорил ему Юла. – В рай нас с таким рукомеслом все одно не пустят.

Он подмигнул.

– Гляди, Рыжанко, атаман-то никак девку поволок.

Андрей выскочил на двор и увидел, что Прибытов тащит в амбар Дуняшу. Девушка отбивалась изо всех сил и разорвала у атамана ворот рубахи.

– Оставь ее! – крикнул Андрей, отбросив Прибытова. – Ты что задумал?

– Не твое дело, – отвечал тот сквозь зубы и потянулся за пистолетом.

– Не мое дело, а наше!

Разбойники начали сходиться на крик. Подошли Косая Пешня, Блоха, Трехпалый, Чиж, Чебак и Шкворень. Стали расспрашивать, что случилось.

– Да вот девку хотел опозорить.

– Нехорошо, Иван, – осудил Шкворень.

– На нас за такие дела весь народ обиду будет иметь, – сказал Блоха. – Разве можно такое?

– Эх, атаман, атаман, – укоризненно покачал головой Чебак. – Еще кабы барского помету была девка, а то ведь своя сестра, крепостная!

– Пошел вон!

– Нет, мы этого так не оставим.

Прибытов глянул волком.

– Что же, судить меня задумали?

– Судить и будем, – строго сказал Андрей, заряжая пистолет.

– Кончай его, Рыжанко! – крикнул Блоха.

– Ах, вот вы как! Ну, я вам не дамся, рачий глаз…

Он не договорил: Андрей выстрелил ему в лоб. Прибытов сделал судорожный шаг вперед и ткнулся ничком.

Это так быстро произошло, что разбойники не успели опомниться и растерянно смотрели на Андрея, на дымящийся пистолет в его руке, на распростертое тело своего атамана.

– Ладно ты его, – проговорил Чебак.

– А теперь что? Без головы остались, – недовольно сказал Чиж.

– Атамана выбирать надо. Нельзя без атамана, – выкрикнул Юла. – Пускай Чиж будет атаманом.

– Нет, Юла, – ответил Чиж.

– Знаем мы вас, дружков, – усмехнулся Косая Пешня. – Вздернуть на осину – ни который не перетянет.

Поднялась разноголосица.

– Пускай Шкворень атаманит.

– Юла!

– Чиж!

– Юла!

Тогда раздался звонкий тенорок Блохи.

– Пусть Рыжанко будет атаманом. Он творил суд над Прибытовым – ему и власть.

Опять поднялся галдеж. Особенное недовольство выражали Юла и Чиж. Но Блоху поддержали Косая Пешня, Чебак, Шкворень, Заячья Губа – старшие по годам члены шайки, и Андрей стал атаманом.

– Похороните его, – распорядился он, кивнув на труп Прибытова.

Ничего не взял новый атаман в усадьбе.

– Видал, какого змея на шею посадили, – шептал Чиж Юле…

В последнюю минуту подошла Дуняша.

– Возьмите меня с собой.

– Куда же мы тебя, дурочка, возьмем? Ведь нам во всяких переделках доведется бывать.

– Не боюсь ничего, только бы с вами.

– Нет, Дуняша, оставайся…

Андрей уже сидел в лодке, а Дуняша по-прежнему стояла на берегу. Враз поднялись и опустились весла. Напряглись мускулы и, разрезая речную гладь, лодка птицей метнулась вперед. Девушка шла по берегу и прощально махала платком.

На Кленовском руднике рабочий день начинался рано, по Кичигам – часа в четыре утра.

Тяжелым сном спала казарма: рудничные вздрагивали во сне, храп прерывали стоны, всхлипыванья. Люди и ночью не отдыхали, переживая дневные муки. Больные тихо стонали – до аптеки было не меньше ста верст. Оставалось одно – умирать.

В эту душную летнюю ночь старший по казарме проснулся, как обычно, в положенный час, ожидая, что ударят в колокол, висевший возле рудничной конторы. Вот-вот послышатся знакомые звуки, и он крикнет:

«В добрый час, во святое времечко! На работу, детушки!»

И с нар, звеня цепями, поднимутся десятки людей. Они торопливо съедят по ломтю ржаного хлеба, круто посыпанного солью, и пойдут выполнять ненавистный урок.

Долго ждал старший сигнала к работе, да так и не дождался.

«Что за притча?» – подумал он и вышел из казармы. Край неба над горой уже светлел. Старший пошел к конторе. Возле нее стояло несколько человек с ружьями, такие же вооруженные сторожили кордегардию, где жила рудничная охрана.

– Скоро ли бить-то будут? – робко спросил старший у одного из вооруженных.

Тот оскалил белые зубы.

– Скоро будут бить ваших начальников.

Старший оторопел. Он еще больше изумился, когда увидел, как из конторы вышли в одном исподнем белье смотритель рудника и штейгер. За ними с пистолетами в руках шел незнакомый кудрявый детина, рядом с ним бородатый тощий мужик с саблей наголо.

– Собирайте к конторе рудничных!

Старший прибежал в казарму и не своим голосом завопил:

– Айдате к конторе! Невиданные дела творятся.

– Что случилось, Кузьмич?

– Сам не знаю, что. Ступайте скорей.

Вскоре возле конторы сгрудилась толпа рабочих.

– Братья! – обратился к ним кудряш. – Сам я когда-то выматывал последние силы здесь, на рудничной работе. Я знаю, как вы страждете. Теперь вашим мукам пришел конец. Кто хочет, идите в родные места, кто не хочет, оставайтесь здесь. Начальство ваше – вот оно. Судите его сами. Доброе было – пусть живет, худое – казним.

– Казнить! Казнить! – заревела толпа.

– Таких кровопийцев земля не примет.

– На виселицу их!

К смотрителю и штейгеру протянулись десятки рук. Истощенные непосильным трудом и голодом люди точно враз обрели силу.

Часть рудничных с криками окружила караульню, где засели стражники.

– Сдавайтесь, шкуродеры!

Из окна вырвался огненный язычок, грянул выстрел, в толпе послышался стон и вслед за ним яростный вопль.

Атаман подошел к казарме.

– Бросайте ружья или сожжем вас.

Это подействовало.

– А убивать не будете?

– Получите, что заслужили. Народ вас судить будет.

В казарме наступило молчание.

– Тащите, братцы, соломы!

В окно протянулась длинная тяжелая фузея и брякнулась оземь.

– Ну, Блоха, – сказал атаман, обращаясь к своему неразлучному спутнику, – доброе мы дело сотворили, пора уходить, пока воинскую команду не выслали…

– Неплохо бы нам охотников здесь набрать, – предложил Блоха.

– И то верно.

– Кто с нами желает по вольной воле жить, злых господ кистенем глушить, подходи и товарища с собой веди! – звонко выкрикивал Блоха.

Подошло человек двадцать. Из них Блоха отобрал шестерых, более крепких и молодых.

– Нам лечиться негде и некогда.

Привел их к атаману. Тот поглядел и головой покачал.

– Да ты ладом смотри. Чем не богатыри?

– Уж больно тощи: кожа да кости.

– Были бы кости – мясо нарастет. Главное, чтобы сердце было ярое. Верно, ребята?

– Верно, верно, – загалдели все шестеро. – Возьми нас, атаман, не покаешься.

– Ну, уж так и быть – возьму.

Рудничные обрадовались и разобрали брошенные стражниками ружья.

Стражники, вышедшие из казармы, угрюмо ожидали решения своей участи и тоскливо поглядывали на ближнюю сосну, на сучьях которой в предсмертных судорогах извивались тела смотрителя и штейгера.

На Аят-Уфимский завод брели бесконечными дорогами, глотая пыль, тридцать семей. Шли они не своей волей, четверо стражников с приставом во главе сопровождали «переведенцев» до места назначения.

Впереди шли самые выносливые, в конце двигались подводы с больными и престарелыми, с домашним скарбом и провизией.

Пристав, почерневший от дорожной пыли, то и дело замахивался нагайкой.

– Скоро ли я от вас избавлюсь?.. Эй, ты, шагай!.. Гляди, исполосую…

Высокий смуглый мужик с суровым лицом, шагавший впереди, даже не обернулся на оклик, только туже сжал брови. Рядом с ним шли его жена и сноха с ребенком на руках.

– Терпите, родные, – говорил он вполголоса.

А они, хотя слышали эти слова уже много раз, все-таки отвечали.

– Не заботься о нас. Потерпим.

Люди с трудом передвигали смозоленные, натруженные ноги. Скрипели деревянные колеса телег.

В бесконечную даль тянулся великий Сибирский тракт. Ветер шевелил зеленые космы плакучих берез, посаженных вдоль дороги. Шли «переведенцы» мимо полей, где волнами колыхалась спелая рожь, шли мимо целин, до которых не касалась рука землероба. А земля была вся в цвету, и голову кружило от запаха трав.

Шедший впереди мужчина тоскующим взглядом глянул на пустоши: вот бы где приложить руки. Да и не один он поглядывал с тоской на землю, ждавшую человека.

– Стой! – послышался неожиданный окрик.

Обоз остановился. Передние видели, как пристав поворотил лошадь. Из-за придорожных кустов выходили незнакомые люди с фузеями, с копьями.

– Стой! – снова послышался крик, затем звонко хлопнул выстрел, и пристав, взмахнув руками, повалился с лошади. Из кустов вышел рослый парень. В руке он держал длинноствольный пистолет.

– Воля! – крикнул он. – Идите куда кто хочет. Злодейской власти нет больше. Жалую вас волей. Будьте счастливы!

– Будь счастлив и ты! – дружно отозвалась толпа.

– Здрав будь, атаман! Спасибо тебе! – гаркнул смуглолицый.

Стоявшая рядом с ним жена его благодарно говорила:

– Золотой ты наш…

Молодушка, стыдливо глянув на кудряша, молвила про себя:

– А ведь и впрямь – золотой.

Вольные люди сидели на лесной поляне. Неподалеку журчал горный ключ. Вся лужайка, как снегом, была усыпана ромашками.

Разбойники, сытно пообедав, перебрасывались шутками. В одном месте шел разговор между самыми старыми членами шайки – Чижом, Трехпалым, Шкворнем и Косой Пешней.

– Удачлив наш атаман, – говорил Шкворень.

– Хоть и удачлив, – возразил Чиж, – да Прибытов нам поживиться давал… Дуваны при нем во какие богатые были.

– Угу, – бормотнул Трехпалый.

– Этот за мирское дело стоит.

– А кто нам, дуракам, спасибо за то скажет. Все одно петля ждет. Так не лучше ли пожить всласть?

– Угу, – подтвердил Трехпалый.

– Душа у тебя волчья, хоть ты и Чиж, – вмешался Косая Пешня. – Тебя вместе с Прибытовым тогда же бы пристрелить…

– Кого пристрелить? – спросил подошедший Юла.

– Тех, кто о Прибытове плачет.

– Не плачем, а головы под топор подставлять не желаем. Сколь ни велика добыча, всю раздаем мужикам. Не согласный я с этим. Зря Прибытова убили.

– А что, ребята! Тот хоть и сволочь был, зато с ним вина-то сколь попили, – вздохнул Юла.

Весь этот разговор слышал Блоха и передал атаману.

– Предадут они меня. Ведь злодеи.

– Не думай, Андрюха. Я рудничных за ними приставил доглядывать. Эти, брат, не выдадут.

Железный караван с Шайтанки, с заводов господина Ширяева, миновал Нижне-Чусовские городки. До устья оставалось меньше полета верст. Течение было тихое. Усталые бурлаки медленно шевелили веслами, благо ночь подходила к концу; караванный в домике на головной барке храпел во все носовые завертки, и лоцман клевал носом.

В туманной мгле никто из сплавщиков не видал и не слыхал, как две лодки, одна с правой, другая с левой стороны, вдруг очутились у самых бортов. Из той и из другой прыгнули на барку незнакомые люди…

Караванный проснулся от шума, совершенно необычного. Это были возгласы, похожие на слова воинской команды.

– Стоять всем недвижимо! Спускать якорь!

Послышался скрежет железной цепи – якорь, действительно, спускали.

Караванный перекрестился широким крестом и, вспотев от страха, встал с постели, хотел было открыть дверь, но побоялся. Кто-то властно постучал.

– Отворяй да поживее.

Пришлось открыть. В полумгле наступающего утра караванный увидел двоих: один был худ, как скелет, – его лицо показалось караванному до того знакомым, что стало еще более страшно. Второй, помоложе, с шапкой буйных золотистых кудрей, сказал почти весело:

– Не узнаешь, Захар Кузьмич? Когда-то вместе до Лаишева плавали.

– Не признаю, родимые… Да воскреснет бог и расточатся врази его. Чур меня, нечистая сила!

– Ну, молитва тебе не поможет… Распечатывай сундук с деньгами и рассчитывай народ на этой и на прочих барках.

К караванному тотчас вернулся здравый рассудок.

– Как же так? Ведь деньги-то господские. Я на то права не имею.

– Знаем, что скупенек ты так же, как и господин Ширяев. Только обижать людей и обманывать не годится. Доставай деньги.

– Да что вы, братцы? Смилуйтесь!..

Тут худой подошел к караванному вплотную и ткнул его двухствольным пистолетом прямо в лоб.

Ощутив зловещий холод стали, тот затрясся мелкой дрожью и, уже ни слова не говоря, достал из-под подушки ключ. В железном ларце певуче звякнул замок. Кто-то услужливо зажег свечу, и при колеблющемся ее свете на стол посыпались серебряные и медные монеты.

Бурлаки столпились возле дверей. Слышалось громкое дыхание и приглушенные возгласы.

– Вот когда счастье-то привалило!

– С деньгами теперь по домам пойдем.

– Да кто они, наши милостивцы?

– Не спрашивай: видать, добрые люди.

Когда на столе образовалась большая светлая груда серебра и меди, атаман скомандовал:

– Становись в затылок! Заходи по очереди…

Барка неподвижно стояла посреди реки.

Там, где в Каму впадает речка Гаревая, на веселом душистом лугу сошлись оба отряда: Рыжанка и атаманши Матрены.

С радостью увидел Андрей, что не изменилась Матрена. По-прежнему из-под черных мохнатых ресниц сияли серые, как сталь, притягивающие глаза. Усмехаясь, шла она навстречу.

– Я тебя поджидала. Думала, все равно с тобой свижусь. Слыхала про тебя. Знаешь, как на Каме тебя зовут? Атаман Золотой.

– И я ожидал, что снова встречу тебя.

– Помнишь, как просился в мою шайку? Теперь бы я, пожалуй, такого молодца взяла с радостью.

Они любовались друг другом.

Андрей не говорил ни слова, только смотрел на любимую. Матрена заметила его смущение.

– Ну, что ж, будем в молчанки играть? Помоложе ты, ровно, бойчее был. Пойдем в мой курень гостевать.

Андрей отдал распоряжение ставить палатки.

На лугу люди двух отрядов знакомились друг с другом, рассказывали о своих приключениях, о схватках с воинскими командами. Среди людей Матрены Андрей заприметил рыжеусого парня и стал припоминать, где он видел его. Тот, в свою очередь, тоже уставился на Андрея.

– Таракан?

Да, это был Таракан, когда-то спасший его от смерти в холодных водах Камы.

– Вот где встретились!

– Переходи ко мне в команду.

– Кабы Матрена не обиделась? Ведь я у ней в первом десятке состою.

– Ну, гляди сам.

Встретил он и есаула Мясникова. С ним поздоровался молча.

Зато у Блохи с атаманшей встреча была самой дружеской.

– Матренушка!.. Родная ты моя, – всхлипывал Блоха, обнимая могутные плечи красавицы.

– Здорово, земляк.

В синих сумерках плыл горьковатый дымок. Разбойники зажгли костер и поставили на него таган. Над рекой, над лугом полилась песня, раздольная, проголосная.

Ах ты, поле ты мое, поле чистое,

Ты, раздолье мое, степь широкая!

Ничего ты, поле, не спородило,

Спородило част ракитов куст.

На кусту-то сидит млад ясен сокол,

Под кустом лежит молодой солдат.

Он не так лежит – тяжко раненный…

В головах у него бел-горюч камень,

Во руках у него сабля вострая,

Во ногах у него стоит добрый конь…

Тоска по неудавшейся жизни звучала в песне, и было грустно слушать ее здесь, над речным простором, из уст людей суровой судьбы, для которых не было другой дороги, кроме как на виселицу.