Текст книги "Атаман Золотой"
Автор книги: Константин Боголюбов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)
Слушает атаман Золотой эти слова, как самое заветное, о чем думал тогда, когда дал в душе клятву поднимать оружие только за обездоленных.
Звон кандалов вернул его к действительности. Страшная палата, где его лечили, чтобы затем жестоко казнить, была темна, как могила. За окном шевелились мокрые сучья, и деревья, по-весеннему голые, сиротливо ожидали зимы. Голова пылала, томила жажда, но дверь была плотно закрыта, а за ней стоял караульный солдат.
Через месяц Андрея вздернули на дыбу второй раз. За столом сидел коллежский асессор Башмаков. Он встал из-за стола и, когда Андрея бросили на плаху, пнул его тяжелым ботфортом в бок.
– Будешь говорить?
Андрей молча отвернулся.
– Я тебя заставлю кнута отведать.
Били кнутом жестоко. Спина вспухла и почернела. Андрей без памяти лежал на плахе. Ему дали понюхать спирту.
– Крепок разбойник, – сказал Башмаков, – Недаром в атаманах ходил. Сколько же ему лет?
– Двадцать четыре.
– Двадцать четыре – и такой злодей!
Ничего не добившись, Башмаков распорядился увести Андрея в острог и запереть в отдельную камеру.
В камере было холодно. Сверху, почти у самого потолка, в узкое зарешеченное окно едва пробивался солнечный луч. Он напоминал о воле, обо всем, с чем неминуемо скоро нужно было прощаться. Жалея свою молодость, свои двадцать четыре года, прожитые столь бурно, он спрашивал себя: неужели не могла его жизнь сложиться иначе? Почему только господа-дворяне могут пользоваться всеми благами? А он, Андрей Плотников, прозванный в народе атаманом Золотым, имеет сейчас только одно право – умереть под кнутом палача.
Была минута слабости, он начал свивать из рубахи жгут, чтобы повеситься. Но это затемнение сознания длилось недолго. Представив себе своих товарищей, заводских мастеровых, он твердо решил умереть у них на глазах так, чтобы каждый увидел для себя пример, а оставшиеся в живых чтобы на всю жизнь запомнили эту казнь и отомстили.
Год тянулось следствие. Людей сажали в острог, допрашивали, отпускали и снова брали под стражу. Угрозами, пыткой старались вырвать признание. Некоторые не смогли вынести мучений и рассказывали о себе и о товарищах.
Наконец, следствие было закончено и установлены главные виновники: Плотников Андрей, Нарбутовских Ефим, Чеканов Максим, Лисьих Никифор, Кочнев Филипп, Никешев Иван, Карпов Василий, Бажуков Федот, Алексей и Пахом Балдины, Протопопов Иван.
Каждому было назначено сто двадцать пять ударов кнутом, а Никешеву за сопротивление при аресте пятьдесят ударов дополнительно.
Наказание решено было производить в нескольких местах: на месте убийства Ширяева, на Верхней и Проезжей улицах – возле домов Никешева и Чеканова. Тем, кто после наказания кнутом останется в живых, приказано было вырвать ноздри, поставить позорные клейма на лбу и щеках и сослать в Нерчинск на каторжные работы навечно.
По приказу Горной канцелярии в Шайтанку пригнали рабочих с соседних заводов, чтобы, видя казнь товарищей, они сами страхом казнились и впредь неповиновения господам не оказывали, а тем паче, чтобы на жизнь и имущество их не покушались.
Плотной живой стеной стояли мастеровые, их жены и малолетки из Верх-Исетского, Невьянского, Сысертского, Березовского и других заводов. Стояли угрюмые, безмолвные.
Накануне в Шайтанку прибыла рота солдат. На всех местах казни были вырыты столбы. Ровно в девять часов утра пропела флейта, ударили барабаны. На улицу из заводской конторы стали выводить осужденных.
Они шли голые до пояса. Каждому отдельно читали приговор, и тотчас же с двух сторон взлетали кнуты. Солдаты стояли в две шеренги вдоль улицы, чтобы не допустить возмущения и беспорядков.
В толпе рыдали родные и близкие приговоренных, плакали и незнакомые, пришедшие из дальних заводов.
Столетний старик, стоявший без шляпы в переднем ряду, крестил наказуемых раскольничьим крестом и читал отходную молитву.
– Страдальцы вы наши, за что такую муку мученскую принимаете? – голосили бабы.
Григорий Рюков, у которого была арестована жена, как сестра Нарбутовских, смотря на казнь, вполголоса ругал палачей. Сосед дернул его за рукав:
– Потише, парень, как бы у столба и тебе не очутиться.
– Им еще припомнятся эти столбы, – ответил Рюков, сжимая кулаки.
Возле плотины произошло замешательство. Иван Никешев, уже получивший половину полагавшихся ему ударов, в ярости разорвал кандальную цепь, вырвал кнут у палача и с размаху ударил его по лицу. Несколько солдат бросились на него и закололи штыками.
Вид остальных казненных был страшен. Истекая кровью, они падали, их поднимали вновь и тащили дальше к следующему месту казни. У Нарбутовских висел на щеке вырванный глаз. Иван Протопопов кричал истошным голосом, вздрагивая всем телом. Мучительно напрягаясь, желтый, как мертвец, брел, истекая кровью, Чеканов.
Андрея вели первым. Он знал, что живым его не оставят. При виде сообщников сердце его дрогнуло от жалости: худой, как скелет, едва шагал Никифор, и столько было смертной муки у него в глазах, а губы шевелились без крика. Уже волокли Кочнева, голова его беспомощно моталась. Андрей, хотя и чувствовал, что его покидают силы, оборачиваясь, тихим голосом подбадривал товарищей, чтобы умерли они, как подобает борцам.
Он слышал вопли женщин, видел устремленные на него безумные залитые слезами глаза. Солдаты едва сдерживали напор толпы.
– Что вы, окаянные, делаете? Насмерть забиваете? – раздавались тут и там негодующие возгласы.
На крыльцо конторы вышел Сергей Ширяев, в руках он судорожно сжимал железную трость брата. Рядом с ним стоял Михайло Харлов, назначенный надзирателем вместо Нарбутовских.
Андрей с трудом, напрягая остатки сил, добрел до последнего столба. Дыханье со свистом вырывалось из его груди. Он шатался. Несколько ударов кнута сбили его с ног. Палачи привели его в чувство и привязали к столбу. Андрей открыл глаза и, запрокинув голову, глянул на небо. На какой-то миг увидал он чистую небесную синеву и белые комья облаков. И это было последнее, что он увидел. Искромсанное кнутом тело бессильно повисло на веревках, изо рта потекла струйка крови.
Сто тридцать четыре человека подверглись наказанию. Многих тут же на месте забили кнутом до смерти. Тридцать один человек ушли на вечную каторгу в сибирские рудники. Не щадили и женщин. Кнутом наказаны были жена Максима Чеканова, Аксинья Балдина, Анна Нарбутовских и беременная Марина Протопопова.
За оставление заводских работ семьдесят шесть мастеровых были высечены плетьми.
Сиротливо стояли заколоченные избы в Шайтанке, в Талице, в деревне Сажиной. Хозяева их или лежали на заводском кладбище, или добывали руду в далеком Нерчинске.
Снова заводской колокол возле конторы будил утреннюю смену, по-прежнему дымили фабричные трубоставы, к, вдыхая угольную пыль, везли крестьяне уголь из куреней для огневой работы. Снова гудела вода в водосливных колесах, бухали молоты.
Все как будто установилось по-старому. Только память об июне 1771 года нельзя было уничтожить. Остались и родственники осужденных и их товарищи. Добром поминали надзирателя Нарбутовских, конторщика баню Протопопова, мастера Чеканова и первого по заводу силача Ивана Никешева. А чаще всех поминали атамана Золотого, того, кто освободил Шайтанку от злодея Ширяева. И кто называл его разбойником, тех осуждающе поправляли:
– Какой же это разбойник, коли за работных людей заступался?
Прошел год, и как-то глухой осенью в слуховое окошко избы Нарбутовских, где жил сейчас Григорий Рюков с женой, постучался странник. Он попросился на ночлег.
– Заходи, – разрешил Григорий.
Старик неторопливо разделся и разулся.
– Видать, долгий путь прошел? – спросил Григорий.
– Долгий, да еще дальше надлежит пройти. Здесь ведь жил Ефим Нарбутовских, великомученик?
– Здесь, дедушка. Казнили его лютые палачи – царские чиновники да заводские начальники.
– Так-так… пусть еще пожируют, поиздеваются над людьми, недолго им осталось кровь крестьянскую пить.
– А что? – насторожился Григорий, почуявший в словах старика какую-то большую правду.
– Благую весть несу: объявился в Яицких степях народный царь, милосердный к простому люду, немилосердный к господам, кои терзают нас.
– Давно надо такого царя, – от всей души сказал Григорий. – Пусть идет к нам, все за него встанем.
Зима 1774 года стояла лютая. Вороны замерзали на лету, а им поживы было нынче много: шла великая крестьянская война, пылали помещичьи усадьбы, по деревням и заводам неслась весть о милостивом и справедливом мужицком царе, жалующем вольностью простой народ.
Екатеринбург переживал осадное положение. Крепостная стена и вал вокруг города были подновлены, ров углублен и впереди него выставлены рогатки. На бастионах зловеще поблескивали медные пушки и единороги. Рядом кучами были сложены ядра. Усиленный караул ходил по улицам, на валу дежурили пушкари. Для устрашения колебавшегося городского населения на Соборной и Хлебной площадях были воздвигнуты виселицы. Третьи сутки коченели на одной из них тела двух пугачевских лазутчиков, пойманных в Арамильской слободе. Члены Горной канцелярии ездили в Белоярскую, Пышминскую, Калиновскую и Тамакульскую волости для «пресечения разбойных толков о ворах», но всюду видели «шатание умов», и хотя крестьяне, слушая екатеринбургских чиновников, даже поддакивали им, однако тайком выбирали поверенных, чтобы доподлинно узнать, близко ли народное войско.
Заводские и сельские грамотеи читали передаваемые из-под полы «прелестные письма». В одном из них говорилось:
«Сколько во изнурение приведена Россия, от кого же – вам самим то небезызвестно. Дворянство обладает крестьянами, но хотя в законе божием и написано, чтоб они крестьян так же содержали, как и детей своих, но они не только за работника, но хуже почитали псов…»
Достаточно было нескольким всадникам въехать в слободу и провозгласить, согласны ли мужики служить Петру Федоровичу, как начинался бунт, крестьяне вязали старосту, а пугачевцам несли хлеб-соль.
Чиновничий и купеческий Екатеринбург находился под угрозой полного окружения. Пугачевский полковник Иван Наумович Белобородов занял Кыштымские, Уфалейские, Сергинские заводы. Пал Красноуфимск. Отряды Белобородова осадили Ачитскую крепость, заняли Багаряк. Из Екатеринбурга оставалась одна свободная дорога на Верхотурье. По ней то и дело из города мчались возки, на которых «благородные» заблаговременно покидали свое городское жительство вместе с имуществом.
В эти дни охваченный страхом перед надвигающимся пожаром народного восстания полковник Бибиков писал высокому начальству в Казань и Москву: «Екатеринбург в опасности от внутренних предательств и измены. Зло распространяется весьма далеко. Позвольте и теперь мне повторить: не неприятель опасен, какое бы множество его не было, но народное колебание, дух бунта и смятение».
Наступило 18 января.
Бибиков ожидал на совещание членов Горной канцелярии. В кабинете было холодно и неуютно, так же холодно, как и на душе.
Потрескивали в камине дрова. Большие настольные часы с бронзовыми фавном и вакханкой по бокам спокойно отсчитывали время.
Бибиков подошел к окну. На углу Уктусской и Проспективной полосатая будка. Будочник в тулупе с алебардой в руках прохаживается около своего поста. Вон проехал драгунский патруль. Можно ли положиться на воинские команды в том случае, если злодей подступит к стенам города-крепости?
Нет, только решительными мерами можно пресечь непокорство. На площади в морозном тумане маячит виселица с телами казненных. Полковник сам допрашивал бунтовщиков. Один из них – с лицом, горевшим злобой, после встряски на дыбе сказал судьям, точно плюнул:
– Ужо придет батюшка-государь, он с вас башки поснимает, енералы!
Откуда такая злоба, такая дерзость, такое неповиновение?
Полковник вздохнул. Мысли его перенеслись в недавнее прошлое, когда он спокойно жил в своем имении. Там кабинет его украшали фрески на мифологические сюжеты, трельяж, обвитый плющом, мягкий диван, а по обе стороны – подстольники с венсенским фарфором. Милые сердцу безделушки!
Надоест деревенская тишина – он едет в дормезе с десятком гайдуков в Москву. Здесь бывшие сослуживцы, красивые женщины, балы, игра в фаро. Мир покоя и счастья, роскоши и наслаждений – этот мир казался ему непоколебимым в своих устоях. В деревнях крепостные покорно отбывали барщину, старосты аккуратно отправляли в барские усадьбы обозы со всяким добром, дворовая челядь прислуживала господам. Все были довольны и благополучны, и вдруг – как будто произошло трясение самой земли – послушные трудолюбивые пейзане образовали толпы разъяренных мужиков, и предводитель этой мятежной орды, беглый донской казак Емельян Пугачев, идет кровавой дорогой от Оренбургских степей и Яика.
Его имя не сходит с уст. О нем говорят в дворянском собрании, шепчутся по заугольям городские мещане и верхисетские мастеровые…
В восемь часов съехались на совет горные чины. Все они встревожены, под глазами темные круги – многие проводят бессонные ночи. Каждый час может принести известие о появлении вблизи города отрядов самозванца.
– Я собрал вас, господа, – начал Бибиков, стараясь сохранить полное спокойствие, – я позвал вас, дабы вкупе с вами обсудить положение в городе и провинции. Предупреждаю, что оно сугубо опасно. На мою просьбу прислать воинское подкрепление генерал Деколонг уклонился от ответа. Ачитская крепость занята мятежниками. Крестьяне, взятые из приписных слобод и почисленные в воинскую команду, обратили оружие против офицеров, связали и выдали их злодеям…
Горные чины в страхе переглянулись.
– Что же будет с нами, с нашими семьями?
– Какие меры думаете вы предпринять?
– Нужны самые решительные меры! – воскликнул Башмаков.
– Обсудим сии меры со спокойной головой, – отвечал полковник. – Я уже запросил воинскую помощь из Казани и Тобольска.
– А если ее не будет?
– Тогда… тогда разрешаю всем благородным покинуть город.
– To-есть бежать, куда глаза глядят? – дерзко крикнул Башмаков.
Бибиков вынул из-за борта камзола батистовый кружевной платок и нервно отер пот со лба. Чего он хочет от него, этот чиновник с лицом палача? Может быть, он думает взять бразды правления в свои руки? Негодяй!
В дверь постучали.
– Войдите!
Вошел дежурный офицер и, отдав честь, отрапортовал:
– Мятежники заняли Сылвенский завод и подходят к Шайтанскому. Заводские власти только что прибыли в город.
Потрясенные сообщением, члены Горной канцелярии безмолвствовали.
В Шайтанке все население вышло на улицу встречать народное войско. С церковной колокольни раздавался пасхальный трезвон.
На изогнутой по увалу Проезжей улице показались верховые с пиками, с ружьями. Впереди на малорослой казачьей лошадке ехал старик с седой клинообразной бородой, с колючими темными глазами. На нем была добрая казачья справа – овчинный полушубок, черная баранья шапка с алым верхом и сабля сбоку.
Народ стоял по обе стороны улицы. Слышались крики:
– Ура, казаки! Слава государю Петру Федоровичу!
– Нешто это только казаки, – сказал кто-то, – вон за атаманом-то едет сылвенский молотовой мастер Данилов, а поодаль Тимошка Щука из Нижних Серег… Глядите, глядите, вон наш Илюха Чеканов… Илюшка!
– Как хоть звать-то атамана, Илья?
– Иван Наумович Белобородов, – степенно ответил Илюшка и гордо поглядел на земляков.
– Вишь ты, как есть атаман Золотой, наш Илюшка. Его отводочка.
– Ну и сила валит! – с восторгом говорили шайтанцы, увидав, как за конницей провезли пушки с ядрами, а дальше потянулось множество пеших заводских людей и крестьян, вооруженных чем попало.
Возле заводской конторы столетний дед, завезенный на Каменный Пояс еще Акинфием Демидовым, под гул одобрения всей толпы поднес атаману хлеб-соль на большом медном блюде, накрытом полотенцем.
Белобородов слез с коня, принял хлеб-соль и, сняв шапку, сказал громким голосом:
– Здрав будь, народ крещеный! Государь-батюшка награждает вас древним крестом и молитвою, вольностью и свободою… Живите благополучно.
– Ура! – прокатилось по площади.
– Читай, Дементий, – обратился Белобородов к разбитному белобрысому парню, стоявшему рядом с манифестом в руках.
Тот читал, и каждое слово падало в сердце мастеровых, как призыв к отмщению за казненных отцов и братьев.
«Повелеваем сим нашим именным указом: кои прежде были дворяне в своих поместьях и вотчинах, оных противников нашей власти и разорителей крестьян ловить, казнить и вешать и поступать равным образом так, как они чинили с вами, крестьянами, по истреблении которых противников и злодеев дворян, всякий может восчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжаться будет».
– Правильные слова!
– Привел бог дожить до светлого дня.
– Дворян, что волков, до последнего убивать надо.
Белобородов махнул рукой, и все стихло.
– А теперь, ребятушки, надо нам подумать, как волю удержать. В Екатеринбурге не дремлют, и мы должны к отпору подготовиться. Кто желает постоять за правое дело, вооружайся и становись в колонну.
– Мы все готовые, – крикнул Григорий Рюков, подходя к атаману.
И тот, глядя на его горевшее удалью лицо, молвил весело:
– Таких казаков нам и надо.
– Мы все такие, – отвечал Степан Карпов, родной брат казненного Василия Карпова, и тоже пошел к атаману. – Пиши!
Следом за ним двинулись густой толпой остальные шайтанцы, и старые и молодые.
– Погляди, Дементий, сколь дружный народ, – сказал Белобородов. – Учини запись и тех, кои помогутнее, отбери в завтрашний поход.
Так снова бесстрашно поднялись шайтанцы на самый большой мятеж – на войну народную.
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru
Оставить отзыв о книге
Все книги автора