Текст книги "Атаман Золотой"

А в гόре жить – некручинну быть,

А кручинну в гόре погинути!«Повесть о Горе и Злосчастии».

Молодой крепостной служитель Андрей Плотников вернулся из соляной конторы раньше обычного. Служители воспользовались тем, что правителя дел вызвали к управляющему соляными промыслами, и разошлись по домам. Распорядок же дня был нарушен из-за приезда в Усолье владельца – князя Бориса Григорьевича Шаховского. Слухи о прибытии сиятельной особы шли давно, и каждый по этому случаю мечтал об улучшении своей участи. Все пребывали в состоянии какой-то взволнованности, смутной тревоги и тайных надежд.

И вот барин приехал. Это было таким невиданным событием, что толпы народа повалили на тракт встречать князя. Он ехал в открытом экипаже, запряженном шестеркой лошадей. Спереди и сзади мчались верховые в малиновых ливреях с гербами.

Все это происходило вчера, а сегодня маленькому конторскому служителю Андрею Плотникову предстояло еще немало хлопот. Тетка, у которой он жил, велела наколоть дров. Она хотела успеть вытопить печь и настряпать рыбных пирогов для продажи на базаре. Но сначала Андрей решил переписать прошение на имя господина. Черновик у него был готов еще вчера. Он взял лист бумаги с золотым обрезом по краям и вывел каллиграфическим почерком:

«Его светлости князю Борису Григорьевичу Шаховскому конторского служителя Андрея Степанова Плотникова

Объявление»

Дальше излагалась сама просьба.

«Всемилостивейший государь и благодетель! Прошу Вас воззреть на бедственное мое состояние, ибо по причине положенной мне малой платы дошел я до крайней скудости…»

Андрей поглядел на заплатанные локти своего камзола и решительно приписал:

«Весь обносился, а купить новую одежду не на что».

Присыпал написанное песком из бронзовой песочницы и еще раз прочитал прошение. А что если осмелиться попросить прибавки, ну, хотя бы двугривенный в месяц или два с полтиной в год? Поколебался с минуту и дописал:

«Прошу Вашу светлость прибавить мне жалованья, сколько Вашей княжеской милости будет угодно».

А вдруг его милость по доброте сердца велит положить не два с полтиной в год, а все пять рублей?

Андрей поглядел в окно, засиженное мухами. Сразу за протокой начинались соляные промыслы, торчали бревенчатые вышки. Оттуда доносился привычный хрип насосов, качавших из земли рассол.

На другой день Андрей встал рано. Наскоро позавтракав, взял с полки книгу. Оказалась повесть о Бове Королевиче. Загадав, что его ожидает, открыл наудачу и не без волнения прочел такие строки:

«Бовá вышел из темницы и побежал из града через городовую стену. И скочил Бовá з городовые стены, и отшиб Бовá себе ноги и лежал за градом три дня и три нощи. И воста Бовá и пошел, куды очи несут».

– Тьфу, какая мерзость! – проговорил Андрей и раскрыл на другом месте. На сей раз выпало нечто более подходящее к случаю.

«И король Маркобрун почал говорить королю Зензевею Айдаровичу: «Слыхал аз у старых людей: которой государь доброго холопа купит, а тот холоп государю своему выслужитца, и того холопа наделяют да отпущают».

– Вот это дивно!

И он весело зашагал в контору. Рабочий день уже начался. С плотбища доносился стук топоров и дружный рабочий запев: «Ой, раз, берем раз…» Скрипели штанги, перекачивая рассол, возы, груженные солью, медленно ползли к пристани. Базарная площадь оживала. Торговцы открывали лавки. Вахрушка, базарный сторож, отставной солдат и инвалид, уныло брел по площади Лицо у него опухло. За ним, опустив рогатую голову, постукивал копытами козел, весь в репьях и грязи.

– Дай, ваше благородие, на опохмелку, – просипел Вахрушка.

Андрей рассмеялся и дал солдату грош. Вахрушка был горький пьяница и даже козла приучил к водке, потому Ваську и его хозяина чаще всего можно было видеть возле кабака.

Посреди площади белела церковь. Андрей на всякий случай зашел и подал нищей милостыню.

Не без любопытства посмотрел он на изображение страшного суда, написанное чуть не во всю стену. Среди грешников, мучившихся в геенне огненной, изображены были знакомые лица: приказчик соляных промыслов Федор Калашников и караванный Фома Кондюрин. Сосланный из Питера живописец написал и того и другого очень похоже. Начальство услало живописца еще дальше, в Чердынь, но страшный суд так и не перемалевали.

Андрей торопливо вошел в контору. Там с минуты на минуту ждали князя. Протоколист Ванюшка Некрасов, сбегав, докладывал:

– Князь одеваются.

– Князь кофий пьют.

– Князь беседуют с управляющим.

И, наконец:

– Князь едут.

Тут все в холопском усердии кинулись на улицу, чтобы встретить барина. Только Андрей заблаговременно занял место у самой двери кабинета правителя дел, где, по его расчетам, и должен был состояться прием.

Князь поднялся по лестнице и вошел в помещение канцелярии, сопровождаемый управляющим и правителем дел. Он был великолепен: белый парик с пышными волнами кудрей, камзол, расшитый золотом, со звездами, с муаровой лентой через плечо. Такого Андрей не видал еще ни разу в жизни, хотелось зажмурить глаза. Но что его поразило и даже тронуло – это то, что у полубога было обыкновенное человеческое лицо, толстое, красное, потное, даже бородавка на левой щеке возле уха, как у самых простых смертных.

Его светлость милостиво улыбался, но, глотнув кислого запаха канцелярии, немедленно вынул смоченный духами платок и поднес к носу.

Канцелярская челядь подобострастно проводила его до дверей кабинета. Как только за высокой особой захлопнулась дверь, Андрей сказал себе: «Будь что будет» и, – сжимая в руке свое «объявление», шагнул в кабинет. Князь сидел в кресле, обмахиваясь платком, по ту и по другую сторону в почтительных позах застыли управляющий и правитель дел.

При виде Андрея на их лицах выразилось крайнее изумление. Князь перестал обмахиваться и, полуоткрыв рот, смотрел на бедно одетого молодого человека. А тот смело подошел к креслу и протянул лист бумаги. На лице князя появилось выражение брезгливости.

– Что сие значит?

– Ваша светлость! В скудости безмерной обретаюсь… Вот моя слезная просьба к вам…

Князь двумя пальцами взял прошение и, обратившись к управляющему, сказал:

– Но это же дерзость!

– Пошел вон, болван! – прошипел тот, устремив на Андрея взгляд, полный ярости.

Андрей вышел, чувствуя, что погубил себя.

А в кабинете в это время решалась его судьба.

– Кто такой? – спросил князь.

– Конторский служитель Андрей Плотников.

– Какого поведения?

– Благонравен…

– Как же благонравен? А сие что означает?

Князь потряс злополучным «объявлением».

– Ваша светлость, простите, не могли и помыслить… Накажем палками, так что с места не встанет…

Но князь был человек гуманный и просвещенный.

– Ну зачем же палками? Поставьте на черную работу.

Правитель дел тотчас же вышел из кабинета и объявил решение его светлости.

– Служителю Андрею Плотникову надлежит с завтрашнего дня выходить на раскомандировку… Будешь черноделом, – обратился он уже непосредственно к Андрею.

Работники у солеваренной печи немало были удивлены, когда увидали конторского служителя, поставленного вместе с ними таскать дрова и шуровать в печи. Они посмеялись, когда он, неумело взяв лом, выбросил из печи большое пылающее полено и должен был снова забросить его обратно.

– Старайся, старайся, приказея! Это тебе не бумагу марать.

– У нас не то, что в конторе, – насквозь пропаришься.

– Руки-то у тебя белые, парень, господские.

– Ничего, скоро от наших не отличишь.

Жара стояла нестерпимая. Непривычная работа казалась тяжелой вдвойне. Соль варилась в огромном «чрене» и сушилась тут же рядом на полатях. Работники ходили полуголые, задыхаясь от жары и едкого запаха варившейся соли.

Мрак и духота. Рассол кипит. Серый пар валит из чрена.

– Останавливай огонь! – кричит солевар, или, как его называют, повар.

А сам прислушивается к бульканью рассола.

– Вишь, голос подает. Знать-то, готова!

Соль, мягкую и влажную, длинными граблями сбрасывают на полати.

А уж по трубам течет новый поток.

Опять в пылающий зев печи кладут дрова, опять невыносимая жара наполняет солеварню.

Надсажаясь, Андрей таскал дрова и шуровал в печи. Но самое страшное ждало впереди. В солеварню пожаловал приказчик Федор Калашников. Он сразу же обратил внимание на Андрея.

– Это тебя к нам направили за дерзостное поведение? – спросил он.

– Ничего противного законам божеским и человеческим я не делал.

– Ишь ты, как говорит… по-ученому, – недобро заметил приказчик и, погладив жесткую, как конский волос, черную бороду, распорядился:

– Пойдешь к вороту бить новый колодец.

Рабочие поглядели на Андрея с жалостью, и, когда Калашников ушел, один из них сказал:

– Ну, парень, пропал ты навовсе – эта работа не в пример тяжельше нашей. Там лошадям работать, а не людям. Долго там никто не заживается.

На следующий день Андрей испытал всю тяжесть новой работы. Налегая грудью на рукоятки ворота, целый день ходили рабочие по кругу один за другим. На этой работе требовалась нечеловеческая выносливость. Чтобы просверлить землю на вершок, надо было сутки кружить, налегая на палку до одури, до изнеможения. От этой воловьей работы люди лишались рассудка. Почти все заводские дурачки, бродившие по улицам Усолья, побывали на сверленьи соляных колодцев.

Андрей не выдержал. Он бесповоротно решил бежать, бежать во что бы то ни стало, хотя бы на край света. Ему пришел на память отцов брат дядя Игнат, его крестный, живший в Соликамске. Когда-то еще малолетком вместе с отцом Андрей побывал в Соликамске и видел дядю.

Он запомнил и город, показавшийся ему втрое больше Усолья, запомнил и почтовую станцию, где служил дядя, и площадь на месте сгоревшего посада, а за ней белые каменные дома и церкви. Сам дядя Игнат был человеком веселого и доброго нрава, он угостил тогда крестника расписным вяземским пряником.

«Авось, он меня приютит? – подумал Андрей, – ведь я ему не чужой».

Было утро, когда Андрей остановился на песчаном угоре возле самого Соликамска. Город расположился в низине. Весь он утопал в зелени. Тут и там к небу тянулись кресты на луковицах церковных куполов. Солнце освещало крыши домов, отсвечивало в стеклах окон, играло в волнах речки Усолки.

Андрей оглянулся по сторонам. Справа стояла бревенчатая часовня, поставленная над братской могилой убиенных в лютой сече, когда в 1582 году на Соль Камскую сделали опустошительный набег сибирские племена под предводительством пелымского князя Кихека. Часовенка стояла одиноко среди песчаного пустыря, а за ней непроницаемой островерхой стеной возвышался глухой лес.

Было свежо, и легкий утренний ветерок покачивал стебли трав. Со смешанным чувством спускался Андрей в город; что-то ждет его здесь, на новом месте? Что, если дядя откажет в приюте, тогда надо опять думать, куда бежать…

С горы во всем своем великолепии открывался вид на бывший Соликамский кремль. Валы давно уже были срыты, не стало и башен. Каменные строения возвышались на холме. В ближнем доме с высоким каменным крыльцом когда-то жил заводчик Турчанинов. И улицу по его фамилии назвали Турчаниновской. Теперь он владелец крупных заводов на Среднем Урале, за Екатеринбургом. За турчаниновскими хоромами стоял каменный особняк солепромышленника Максима Суровцева. Через улицу, недалеко от речки Усолки, высился воеводский дом. Посредине бывшего кремля – старинный, времен Грозного, собор, а позади такой же на берегу Усолки. Меж ними двухэтажное здание магистрата.

Невольно загляделся Андрей на шатровое крыльцо старинного собора. На звоннице равномерно бухал колокол, к собору медленно двигались старики и старухи с клюшками в руках. Служили раннюю обедню, и звон раздавался со всех семи городских церквей.

«Застану ли я крестного?» – тревожно подумал Андрей, открывая калитку рядом с широкими тесовыми воротами почтового двора.

Здесь уже давно начался трудовой день. Ямщики задавали корм коням, чистили экипажи, смазывали тележные оси, чинили сбрую. Слышались голоса людей и ржанье лошадей.

Дом почтовой станции состоял из двух половин – в одной жили ямщики, в другой – смотритель станции.

В ямщицкой за столом сидели трое парней, у печи с ухватом в руке стояла крупная баба в сарафане с запоном, с добродушным толстым лицом.

– Тетка Лукерья! – сказал один. – Дай-ка нам поскорее чего-нибудь поснедать.

Баба поставила большую деревянную чашку с горячими щами.

– Ешьте… А ты чей, паренек?

– Мне бы Игната Плотникова повидать. Я его племянник.

– Эка беда! Нет ведь Игната-то. Уехал. Ты садись, поешь.

«Что же мне делать?» – горестно подумал Андрей.

– А вы хоть бы лбы-то перекрестили, бусурманы, – добродушно ворчала тетка Лукерья на парней, наливая вторую чашку.

– Мы, Луша, тебе честь отдаем за доброе варево, а касательно молитвы – пускай за нас монахи молятся.

– Вот обожди, сведут на воеводский двор, тогда, небось, всех святых вспомнишь.

– Что ты нас воеводой пугаешь? Видал я всякого зверя. С медведем даже встречался, – сказал один из парней.

– Эва, сравнил!

Андрей подсел к парням и спросил, откуда они.

– Из Половодовой, – ответил один.

Второй, бледнолицый чернявый паренек, ответил:

– Я дворовый господина Подосенова.

Андрей не стал расспрашивать дальше, понял, что молодцы тоже не с добра зашли на почтовый двор.

Тетка Лукерья отрезала каждому по ломтю хлеба, подала по кружке браги, поглядела на всех четверых и вздохнула тяжело.

– Куда мне вас спрятать, победные вы головушки? На проезжих-то вы не похожи.

Послышались колокольцы: во двор въезжали один за другим сразу три экипажа. Несколько ямщиков с усталыми, облупившимися от зноя лицами вошли в избу и, сняв кафтаны, сразу же уселись за стол.

– Ну, тетка Лукерья, корми да попуще: дорога была дальняя и заботная. Слава богу, что живыми вернулись.

– Стряслось разве что?

– С атаманшей Матреной повстречались возле Чермоза. Едва угнали.

– Кто такая? Что за Матрена? – спросили парни.

– Не знаете, так расскажу. Она, слышь, откуда-то из-за Чердыни. Приплыла в Усолье и здесь прибилась к соляному делу. Девка большая, здоровая. Бают, парнем переодевалась да на кулашные бои выходила. Ну, приглянулась смотрителю. Он взял ее к себе в услужение. Хотел, видно, попользоваться, да она его неосторожно ушибла, так что он и душу богу отдал. Матрену в острог, понятно. Едва с ней справились – такая у девки сила, что любого мужика с ног сшибет. В остроге она посидела всего-навсего один день, а ночью высадила ворота и всех колодников с собой увела. С той поры и разбойничает. За обиду свою мстит.

– Эко место! Что же это будет, коли бабы принялись за разбой! – заметила тетка Лукерья, – Последние времена настают.

– Сказывают, она по правде свое дело ведет. Воевод и купцов кидает в Каму рыбам на ужин, а мужиков не трогает. «Кто, говорит, мужика тронет, того и я не помилую». Вот она какова, Матрена-то, атаманша!

Андрею представилась страховидная великанша, кидающая людей в реку, как котят.

Время уже приближалось к полудню, парни куда-то вышли, ямщики после обеда лежали кто на полатях, кто прямо на полу, постелив под голову кафтан. Андрей сидел у окна.

– Куда поехал крестный?

– Почту повез в Верхотурье. Скоро его не жди, – отвечала Лукерья.

– Вот горе-то…

– Добрый он у нас мужик. Только уж больно смел: недавно напали на него человек до пяти, так он одного замертво уложил, а других покалечил. Я уж и то его оговариваю: не лезь на рожон, не ищи смерти до часу. «А я, говорит, не роковой». Вот и посуди с ним.

Андрею было приятно, что хвалили дядю.

– У меня отец тоже смелый был. Он с караваном плавал до Нижнего, да вот уж года три как помер, и мать померла.

– Так ты, стало быть, круглый сирота… Вон оно что. Да, плохо твое дело. Ну, не робей – дядя поможет и документ пособит выправить.

Вдруг дверь растворилась, и на пороге показался смотритель в сопровождении полицейского чина.

Ямщики вскочили с полу.

Увидев тараканьи усы городового и его мутные навыкате глаза, Андрей понял, что нужно спасаться. Он ринулся к двери, но один из ямщиков загородил ему дорогу, другой схватил сзади за ворот. Полицейский чин спросил:

– Кто таков? По какому случаю здесь?

Андрей смекнул, что не следует называть свою настоящую фамилию.

– Крестьянин Иван Некрасов. Пришел из деревни навестить дядю.

– Какого еще такого дядю?

– Игната Плотникова.

– Кто тебе позволил шляться? На съезжую!

Тетка Лукерья всплеснула руками.

– Это такого-то молоденького? Смилуйтесь, ведь он сирота.

– Молчи, баба! – крикнул смотритель.

Андрею связали руки. Полицейский пошел вперед, Андрей за ним. Спустившись во двор, полицейский заявил:

– Придется произвести обыск, Фадей Фадеич!

Смотритель пожал плечами.

– Ваша воля.

Полицейский полез на сеновал и через несколько минут вытащил оттуда парня, сказавшегося дворовым.

– Вот он, голубчик.

Парень заплакал.

– Не хнычь. Рано хныкать. Влепят полсотни лозанов, тогда и вой.

Парню тоже связали руки назади. Обоих арестованных повели на съезжую. Это была большая из толстых бревен изба, с маленькими зарешеченными оконцами, стоявшая на берегу Усолки. Сбоку от съезжей возвышался огороженный частоколом острог, а прямо через дорогу – церковь.

Полицейский впихнул пленников в полутемную избу, где уже сидело несколько заключенных. Когда с лязгом закрылся тяжелый железный засов, Андрей тоскливо оглядел свое новое жилище и его обитателей. Изба была с низким закопченным потолком и стенами. Ни нар, ни скамеек. Заключенных оказалось трое: один, пожилой, худощавый, с чахлой седоватой бороденкой, стоял возле окна и жадно глядел на ту сторону реки, где густо зеленел сосновый бор. Два его товарища лежали на полу, положив под головы кулаки. Никто не обратил внимания на новеньких.

Андрей попытался освободить от бечевки руки, но это ему не удалось.

– Помоги-ка, – попросил он дворового. – А потом я тебе развяжу.

– Что же дальше с нами будет? – спросил парень и захныкал: – Мне от господина Подосенова милости ждать нечего… Забьет он меня до смерти.

– Не реви ты, и без того тошно, – сказал Андрей.

Старик быстро повернулся. На его худом костистом лице молодо блеснули голубые, с сумасшедшинкой, глаза.

– Умел воровать, умей и ответ держать, – заговорил он насмешливо. – Сведут завтра на воеводский двор, там всем нам будет суд и расправа: кому тюрьма, кому плети, а кому и то и другое.

Андрей рассердился.

– Что ты каркаешь? Научил бы лучше, что делать.

Тот добродушно рассмеялся.

– Молодой, а уж крыльями машешь. Люблю таких. Не тужи, парень, не робей. Как поведут на воеводский двор, становись ближе к заплоту. Ежели мастер прыгать, перемахнешь на другую сторону и в лес беги, что есть мочи. Понятно, ежели удачливый ты… Я в твои-то годы, ух, как удачлив был. На коне не догонишь. Семь раз из тюрьмы бегал, да и теперь думаю о том же.

– Как же тебя, старого, будут наказывать? Разве такое дозволено?

– Эх ты, птенец! Все на этом свете дозволено, у кого деньга в мошне да плеть в руке… А что старик я, так это ты прошибку дал. Мне всего сорок годов. Состарили меня работа рудничная да тюрьма царская, но все же покуда меня дедушкой величать рано.

Отворилась дверь, и вошел полицейский капрал с человеком в красной рубахе. У него было рябое лицо, мутные глаза и длинные руки.

– Авдюшка! – с ужасом прошептал «старик».

– Вставай, – сказал капрал, пнув одного из лежавших, – к воеводе пойдешь.

С полу поднялся мрачного вида детина с взъерошенными волосами, весь покрытый грязью. На руках и на ногах у него висели тяжелые оковы. Андрея поразило выражение обреченности во всем его существе, когда тот выходил за своими мучителями.

– На пытку повели. В пытошную избу.

Все замолчали.

– Которого повели, так он из Матрениной шайки. Ему карачун будет. У воеводы в доме подвал есть для пытошных дел. Он такой, что ему в лапы не попадайся.

– Попадется же и он когда-то, – пробормотал лежавший на полу арестант.

И снова все замолчали. Дворовый стучал зубами от страха.

Время уже подходило к вечеру, когда в пыточную увели второго закованного в кандалы.

– Прощайте, братцы! – крикнул он в дверях.

Ночь прошла тревожно. Андрей долго не мог уснуть, но усталость взяла свое.

Когда рассвело, заключенных повели на воеводский двор. Андрей шел между старым бродягой и дворовым.

– Согласен бежать? – вполголоса спросил он дворового.

Тот со страхом оглянулся.

– Что ты? Как можно?

– Ну и пропадай.

«Старик» похвалил Андрея.

– А ты молодец, парень. Смелым бог владеет. А жизнь наша такая, что ежели ты за глотку не схватишь, так тебе глотку перегрызут. Прыгай – не робей! Я тоже мастер был прыгать, за то меня Блохой и прозвали.

– Ты только покажи мне, где надо прыгать.

– Покажу и помогу.

Солнце величаво поднималось над землей. Весело сверкала утренней рябью Усолка, жарко горели кресты на церквах. В окнах воеводского дома переливались разным цветом стекла. Город еще спал.

Андрея охватила какая-то веселая отчаянность. Он сейчас ничего не страшился. Все его мысли сосредоточились на одном: бежать. Он уже наметил себе путь. Пробежит вдоль берега и прямо на мост через Усолку, мимо кузниц и – в лес. Пожалуй, лучше бежать на Боровую, там сесть в лодку и плыть вниз по Каме.

– Заходи! – крикнул унтер-офицер, предводительствовавший конвоем, и арестованные всей толпой хлынул» на двор.

Блоха и Андрей сумели в числе первых пробиться к заплоту, который стоял вдоль берега. Он оказался довольно высок.

– А ну! – сказал Блоха и толкнул Андрея в бок. – Становись мне на спину.

Он нагнулся. Андрей на миг заколебался.

– Прыгай, говорят тебе!..

Андрей вскочил ему на спину и, чувствуя напряжение всех мускулов, ухватился за верхнюю тесину. Перед ним блеснула река. Он приподнялся на руках и перекинулся по ту сторону заплота.

ГЛАВА ВТОРАЯ