Текст книги "Нантская история (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Слабо сказано. Когда мы громили их под Фужером, в Бретонии матери оплакивали своих еще не родившихся сыновей! А вы где служили, позвольте осведомиться?

– Шестая Нантская! – Бальдульф треснул себя в грудь, – Нас еще называли Шестая Нантская Бронеголовая. Ох, не одному гробокопателю задал я работы в то время, уж можете мне поверить, святой отец!

– Охотно верю. И уже жалею, что мы не были знакомы прежде. Уверен, нам есть, что рассказать друг другу.

Кажется, разговор мог затянуться.

– Ваша беседа очень мила, – сказала я, – Но, быть может, вы объясните мне, чем вызван поток столь заразительного старческого гоготания?

– Охотно, – отец Гидеон ничуть не утратил благого расположения духа, – Как выяснилось, у нас с Бальдульфом много общего. Впрочем, боюсь, что эти подробности будут интересны только старикам вроде нас, вам же они ничего не скажут.

– Да уж конечно! – отозвалась я, – Вы же говорите про кампанию семьдесят второго года, известную как Собачья Бойня или Второй Реннский Поход. Ту самую, по результатам которой Бретонская марка прекратила свое и так затянувшееся существование, а Его Сиятельство господин маркграф Авгульф был столь разочарован произошедшим, что не нашел ничего лучше, чем дополнить содержимым своего черепа собственный герб на стене в парадном зале?

– Вы… Неплохо подкованы в истории, – сказал отец Гидеон, – Ламберт сказал мне, что вы весьма сведущая особа, но я все равно приятно удивлен.

– Ламберт?

– Господин капитан Юго-Восточной башни. Мне пришлось разговаривать с ним вчера и сегодня. По поводу одного дела, которое, думаю, уже вам известно.

Ламберт. Можно было догадаться.

«Можно было догадаться, что не худо бы держать свой проклятый язык за зубами! – прикрикнула я мысленно на себя, – Хотя бы в тех случаях, когда он подставляет твою тощую шею!».

И Бальдульф тоже хорош. Говорил, что клерикалы с сеньорами не снюхаются, а гляди – не прошло и дня, как господин капитан уже разболтал все, что знал.

– О, не сердитесь на него, – отец Гидеон трактовал мое молчание по-своему. И, в общем, был недалек от истины. Приятно иметь дело с человеком, который понимает тебя без слов. Но не очень приятно, если это церковник, – Он не говорил ничего предосудительного, напротив, восхищался смелостью ваших суждений и проницательностью. Более того, это все выпытал у него я, он лишь случайно упомянул ваше имя в разговоре. Кстати, по поводу имени, под каким именем вас крестили?

– Ни под каким.

– Позвольте… – его брови поплыли вверх.

– Я не крещена, святой отец.

Приятно было увидеть на его мягком и гладком, как промасленный блин, лице удивление. Пожалуй, даже граничащее с испугом.

– Вы не воцерковлены? – надо отдать ему должное, он справился со своими чувствами быстро.

– Как видите. Можете посмотреть на мое предплечье, там нет метки.

Отец Гидеон уставился на мою руку, точно впервые ее заметил. Будь у меня возможность, я бы помахала ему. Но у меня была возможность лишь наблюдать за его реакцией, и пока мне этого было довольно.

– И в самом деле… Подумать только! Извините, я никак не ожидал. Ламберт не говорил, и я даже мысли не мог допустить, что… Так как получилось, что вы не крещены?

– Сложная история.

– Я бы выслушал вас, дочь моя.

– Вы не поняли, она сложная для меня, а не для вас. По крайней мере достаточно сложная чтобы у меня не возникло желания ее пересказать. Да, я не крещена.

Отец Гидеон заволновался, поправил очки своими тонкими ловкими пальцами с аккуратно подстриженными ногтями.

– Если вы… Если вы желаете, я могу провести обряд прямо здесь. Послать за экзорцистом[7]7
  Экзорцист, изначально – один из низших церковных чинов, участвовал в подготовке к крещению.


[Закрыть], это займет несколько минут. Таинство миропомазания – одно из важнейших в нашей жизни, и мне очень прискорбно, что оно вас не коснулось, дочь моя.

– Спасибо, я вполне довольна своим теперешним положением, – сказала я, – Между крещенным бревном и некрещеным бревном разница не очень-то существенна.

– Не говорите так! – с жаром сказал он, – Крещение – это путь во врата нашей души. Некрещеный человек не может познать Царство Божие!

– Там подобралось довольно скучное общество, насколько я могу судить. Даже вина выпить не с кем. Нет, святой отец, пожалуй я отклоню ваше любезное предложение. Кроме того, мне всегда нравился жаркий климат. А наверху, должно быть, сплошные сквозняки. У меня есть приглашение позаманчивее.

– Ваш скепсис огорчает меня, дочь моя.

– Тогда советую привыкнуть к нему.

– И вы не хотите спасти свою душу?

– Боюсь, ее уже поздно спасать, святой отец. Видите ли, она у меня тоже парализована, как и тело.

– Никогда не поздно спасти душу, даже на пороге смерти!

– Но я не собираюсь умирать, как минимум на этой неделе. Наверно, я повременю до последнего момента.

– Слушайте… – если он сперва и растерялся, то быстро взял себя в руки. Вновь сделался спокоен, благожелателен и мягок, – Если вам безразлично Царствие Небесное, подумайте хотя бы о себе. Если вы не крещены, ни один священник не может вам помочь в чем бы то ни было. Вы не можете исповедаться…

– О, это не страшно. Я согласна грешить без лишней огласки, как и прежде. К тому же, как мне кажется, в этом половина удовольствия. Грешить и каяться – в этом есть что-то от работы на публику…

– Вы не сможете выйти замуж!

Я позволила себе смешок.

– Печальная новость для всех видных женихов Нанта.

– А соборование?

– Как я уже сказала, не собираюсь умирать в ближайшем времени.

– Хорошо… – отец Гидеон потер руки друг о друга, точно они озябли и, сделав небольшой круг по комнате, вновь устремился в бой, – Я понимаю, у вас сложный характер, и не могу вас в этом винить. Испытание, которое ниспослал вам Господь, и в самом деле тяжело, но именно от того, как вы выдержите его, и зависит ваше будущее. Вы делаете вид, что вам безразлична ваша бессмертная душа и Царствие Небесное, хорошо же! Но у вас, в конце концов, есть телесная оболочка, у которой есть свои нужды и потребности. Вы хотите заставить ее страдать из-за вашего упрямства? Ведь это выходит какое-то самобичевание…

– Ерунда. У меня есть все необходимое.

– Без метки Церкви вы фактически не являетесь подданным Империи!

– У нас с Империей уговор, она не мешает мне, а я не препятствую ей. И пока все было честно.

– У вас прав не больше, чем у безмозглого сервуса! – отец Гидеон покосился на стоящего в углу Клаудо, – Нежели и это вас не тревожит?

– Ничуть, святой отец. По своим свойствам я скорее отношусь к вещам, нежели к людям. Если наделять вещи теми же правами, получится нечто глупое, вам не кажется?

– Вы не можете снимать жилье!

– Этот дом купил Бальдульф. Потратив на это все свои сбережения. Я тут даже не числюсь.

– Вы не можете делать покупки!

– Бальдульф ходит на рынок и готовит.

– Он ваш отец?

– Кто, Бальдульф что ли? Ох, не смешите меня. Он… просто мой опекун.

– Вам повезло с опекуном, дочь моя, – отец Гидеон улыбнулся замершему у стены Бальдульфу и тот потупился, – Но… Простите Бальдульф, вы ведь тоже не вечны. Рано или поздно каждого из нас призывает Господь.

– Это верно, – пробасил Бальдульф, – В последний раз, когда он прислал мне личное приглашение, костоправы потратили два дня чтобы выковырять его из моей печени.

– Конечно, призывает. Но я предпочитаю жить сегодняшним днем, предпочитая не задумываться о таких вещах. Нам, бездушным грешникам позволительно подобное. Святой отец, я понимаю, что будущее моей бессмертной души заботит вас сейчас более всего, но давайте не станем углубляться в этот вопрос. Вы ведь пришли не за этим?

Бальдульф страдальчески поморщился от этой бестактности, но отец Гидеон воспринял вопрос более чем спокойно. Кажется, судьба послала мне самого терпеливого и вежливого клирика всего графства.

– Что?.. Ах, да. Действительно, я пришел по совершенно другому поводу. Это касается…

– Одного мертвеца, который стащил у вас тряпку, – подсказала я. Наверно, стоило употребить другие слова, потому что у отца Гидеона дернулась губа.

– Да, да… Ужасная история. Я помолился за несчастную душу этого бедолаги. Надеюсь, Дьявол еще недостаточно глубоко запустил когти в нее. Ужасная история, до сих пор не верится, что подобное могло случиться.

– Не печальтесь, все мы время от времени теряем вещи… Так значит, этот манипул был самый обычный?

– Альби! – рявкнул Бальдульф, – Извините, святой отец, сами видите, у нее характер как у дикого осла. Не обращайте на нее внимания.

– Ничего, Бальдульф, ничего. Самый обычный манипул, уверяю вас, дочь моя. Мне бы и в голову никогда не пришло, что кому-то он может понадобиться.

– Капитан Ламберт так ничего и не узнал?

– Боюсь, что нет. Ни манипула, ни сообщников этого бедолаги он не нашел.

– А вы сами что думаете? – я прищурилась, ощутив охотничий азарт, – По-вашему, это был обычный вор?

– Я думаю, это был бедняга, которого Господь лишил рассудка, – убежденно сказал отец Гидеон, и стекла его очков подтверждающе сверкнули, – Иначе и быть не может. Кто еще решит красть у священника ненужную мирянину вещь?

– А сами вы были дома в момент кражи?

– Да, но я уже спал. Накануне я отслужил службу в честь праздника Пятидесятницы в своем соборе и, вернувшись домой в уставшем состоянии, раньше обычного лег спать.

– И у вас нет каких-нибудь недругов, которые готовы были осложнить вам жизнь, пусть и таким странным способом?

– Дитя мое… – отец Гидеон устало улыбнулся, продемонстрировав неплохо сохранившиеся зубы, – Мой недруг – это сам Дьявол. И я не думаю, что он поставил целью заставить меня раскошелиться на новый манипул.

– Думаю, вы понимаете вопрос. Я имела в виду других недругов, попроще рангом.

– Извините, – он развел руками, – С тех пор, как Божьей милостью двадцать лет назад я оставил воинскую службу, никаких врагов в этом мире у меня нет.

– Может, кто-то, для кого вы до сих пор остались магнус-принцепсом Второй Конфланской Сотни?..

– О нет. Даже на войне не совершал ничего сверх того, что обычно совершается солдатом. Я забирал чужие жизни, и то был мой основной и самый великий грех, но эти занимались все солдаты, дочь моя. Я не верю в то, что у меня в Бретонии появился тайный недруг, который выследил меня спустя два десятка лет чтобы отомстить, украв злосчастный манипул и послав на верную смерть умалишенного беднягу. У вас живой ум, Альберка, и неукротимые в своих порывах мысли, оттого вам хочется увидеть в этой неказистой истории нечто сверхвыдающееся и необыкновенное. На деле же этого не требуется. Бедодага, лишившийся рассудка, просто выкинул глупую шутку, и, к моему огромному сожалению, расплатился за нее слишком дорогой ценой. Вместо меня мог быть кто угодно. Он мог украсть яблоко у торговца или дратву у сапожника. Но так случилось, что он попал в мой дом. Скудные умом способны на любой, самый неожиданный поступок, а уж в Нанте их число и без того преумножено…

– Справедливо было бы сказать, что оно преумножено после того, как Церковь ввела Печать покаяния второй ступени и санкционировала ее наложение за незначительные проступки против веры, – не удержалась я. Слюна во рту была горче змеиного яда, – Или вам не известно, что нейро-корректор, выжигающий часть мозга, отвечающую за удовольствие, время от времени задевает и другие области, из-за чего какой-нибудь бедолага, повинный лишь в мелком грехе прелюбодеяния, превращается в пускающего слюни идиота вроде Клаудо?

– Замолчи, Альби! – рассердился Бальдульф, – Черт в тебя вселился что ли… Одно наказание с этой девкой, святой отец, уж не гневайтесь на нее. Аспид вместо языка у нее с детства. А на счет скудоумных это вы верно сказали, у них в голове болтушка одна, а не мозг, чего захотят, то и выкинут, и сам черт им не судья. Вот был у нас в сотне, помню, один сержант, Гундобод его звали… Это мы под Ле-Поле стояли, значит, в проклятый Господом семьдесят второй… А он был здоровенный нормандец, росту исполинского и силы огромной, я ему до груди едва доставал. В штыковую – впереди всех, отступать – так последним. Бился как сам сатана, бретонцам головы походя раскраивал, как котелки жестяные. Но начали мы замечать, что вроде бы пропадает он после каждой сечи. Ненадолго, на час, два… Сперва заподозрили неладное, будто бы он втихаря с мертвецов добычу тащит. У нас тогда с этим строго было, даже Император капитулярий соответствующий издать соизволил. Все добро трофейные команды собирали, да меж сотней делили. Оружие, одежду, импланты какие… В общем, решились мы проследить за ним. И что мы видим? Этот Гундобод, черти дери его душу, пробирается на поле битвы, как к себе домой. Там уже тихо, понятно, отгремело… Только траншеи дымятся, как следы палаша на обугленном мясе, да умирающие воют. А он себе как ни в чем ни бывало хватает трех мертвецов бретонских за ноги и тащит в ближайшую воронку. Заглядываем… А он их рассадил вокруг себя, раздал карты и уже режется в эбриум, только треск стоит. Раздает им, значит, как положено, сам же за них ходит, сам смеется и штуки травит. С мертвецами в картишки играет, значит. Мы ему, признаться, ничего не сказали. Опять же – силы необъятной, да и норов не ангельский, зацепишь словом – так и без головы пойдешь дальше. Так что мы ему ничего не говорили, на людей не кидается, и ладно… Так и служил у нас, пока Император не порешил, что войну мы прогадили, и не худо бы нам возвращаться, греть свои желудки у печей. Не знаю, что с ним потом сталось, слышал, что зарезали в каком-то кабаке в Бургундии, может и так…

Я улыбнулась неуклюжей попытке Бальдульфа сменить тему, но отец Гидеон съел историю с совершенно серьезным лицом. Может, он и сам повидал что-то похожее.

– Спасибо, Бальдульф. Да, такие случаи не редкость. Что же до этого дела, капитан Ламберт заверил меня, что оно прекращено. Даже будь у бедолаги семья, Церковь не собирается взимать с нее причиненный ущерб. Поэтому все ваши вопросы, Альберка, не имеют смысла. А пришел я единственно с той целью чтобы уточнить у вас про Темный культ.

Несмотря на то, что рядом стоял Бальдульф, надежный и прочный, как гранитная скала, а отец Гидеон по-прежнему смотрел на меня с легкой выжидающей улыбкой, сердца коснулся неприятный холодок. Может, потому, что в устах священника зловещие слова «Темный культ» звучали куда как менее безобидно, чем накануне. Даже как будто лампа мигнула, на крошечную толику мгновенья погрузив помещение в холодную темноту.

– Это было мое предположение, – сказала я, смело глядя ему в глаза. Преломленный тонким стеклом очков, взгляд священника казался отточенным ланцетом, – И даже если оно вас не удовлетворяет, вы не можете мне запретить делать выводы.

– Не в моей власти запрещать людям думать…

– Что, конечно, вас очень гнетет.

– …я лишь хотел призвать вас задуматься о благоразумности подобных выводов. Темные культы, это порождение скверны, исчезли много лет назад, и исчезли начисто. Для этого Святой Престол приложил неисчислимые усилия. И многим тысячам людей пришлось заплатить за это, кому жизнью, а кому и бессмертной душой. Мне прискорбно слышать от столь образованной и, несомненно, рассудительной юной дамы, как вы, подобные допущения. Любое упоминание всуе Темных культов проклятых веков есть грех.

– Вы как дети, – фыркнула я, – Которые считают, что если перед сном сказать «Тролль», тот явится за ним ночью и утащит в свою берлогу!

– В начале всего сущего было Слово! – внушительно сказал отец Гидеон, подняв вверх палец, – И нет ничего удивительного в том, что связь между словом и окружающими нас вещами подчас куда более крепка, чем нам видится, или чем мы склонны замечать. Крикни «Волки!» – и небольшой городок вскипит, как при пожаре. Скажи какому-нибудь знатному вельможе «Подлец!» – и может статься гражданская война. И слово «Темный культ», ей-Богу, куда опаснее многих.

– Глупо надеяться, что запретив слово, вы запретите и его смысл, – мне как никогда захотелось пожать плечами, – Или вы не проходили в семинарии синдром Герострата?

– Я бы хотел запретить чуму, запретив слово «чума», – вздохнул отец Гидеон, – Но и это не в моей власти. Слово – это искра, моя дорогая Альберка, – от «дорогой» меня покоробило, – и не обязательно от искры сразу бывает пожар. Огонь может долго тлеть под полом, не издавая дыма, прежде чем превратится в настоящее пламя, которое спалит и дом, и квартал, и весь город. И наша цель – не допустить этого пожара. Мы не боимся памяти о чумных проклятых веках и бесновавшейся нечисти, Церковь не сражается с наукой, она сама и есть наука, а события былых веков не более чем история. Но если каждый где ни попадя начнет видеть следы присутствия Темных культов, поднимать тревогу и бить в набат, ничем добрым это не кончится, поверьте мне. Подобные разговоры лишь вызовут панику среди прихожан, и раздражение клира. Это игра с огнем, а огонь не та стихия, которая понимает шутки и знает, когда пора остановиться.

– Скажите просто, святой отец, вы запрещаете мне упоминать Темные культы? Запрещаете как обличенный властью служитель?

– Я не запрещаю, – он вздохнул, – Я предостерегаю вас. Хорошо, что эти слова коснулись именно моих ушей. Со слов Ламберта я создал представление о вашем характере и ваша безапелляционная уверенность во многих вещах тоже мне отчасти понятна. Поэтому я не собираюсь сколько бы то ни было заострять внимание – свое или чужое – на этих домыслах про Темный культ. Но учтите, если бы на моем месте был кто-нибудь другой, сегодня в эту дверь мог постучаться не простой старый священник вроде меня, а отряд епископской стражи. И я не уверен в том, что вас, как некрещеную, ждали бы лишь избитые банальности и неубедительные доводы. Вы понимаете меня?

Его сложно было не понять.

– Превосходно понимаю вас, святой отец.

– Спасибо. Как редко мне попадаются люди вроде вас!..

– Если бы они попадались чаще, вы бы не обрадовались, – пробормотала я вполголоса, но отец Гидеон, кажется, не услышал.

– Я надеюсь, вы действительно учтете сказанное мной. Мне искренне не хотелось бы чтоб вы по молодости и свойственной ей несдержанности навлекли на себя какие-либо неприятности. Это бы тяготило меня. А теперь я, пожалуй, пойду. Я бы с удовольствием задержался бы здесь на большее время, просто ради удовольствия побеседовать с вами и, кто знает, наставить на путь истинный, но я не всегда принадлежу самому себе. Как вы знаете, через семь дней наступит Праздник Тела и Крови Христовых, всегда имевший для нашего собора особенную важность, так что я вынужден отбыть чтобы руководить приготовлениями для службы. Прощайте, и да пребудет с вами милость Господня! А вы, дочь моя, если ощутите в себе желание побеседовать со мной относительно веры, можете рассчитывать на меня в любое время. Я думаю, нам будет о чем поговорить. Прощайте.

Отец Гидеон вышел. В дверном проеме, залитым грязным сероватым светом дня, черным вороновым крылом взметнулась его сутана, и дверь закрылась.

Бальдульф обессилено опустился на лавку.

– Думал, у меня сердце треснет. Настоятель собора Святого Дометиана в моем доме! Клянусь карточными долгами апостола Фомы, отродясь такого не думал! В моем доме, сам… треску съел… Уж не сам ли Император заявится к нам завтра, а, Альби?

– Все может быть. Но ты прав, лучше заготовить треску впрок. Кто знает императорские вкусы?..

– И прекрати язвить, чтоб тебе грыжу!.. Твой язык тебя уже под виселицу чуть не затащил, ощутила? А ну как действительно попался бы не отец Гидеон, а кто попроще? Темные культы… Девчонка! Привыкла, что возятся с тобой, аки со Святым Граалем, вот и распустилась, возомнила себе невесть что… Я таких священников видел, которые в медного быка за один чих отправляли! Тебе бы молиться на отца Гидеона, за то что не осерчал, а напротив, голову твою бедовую из неприятностей вызволил, а ты что? Все язвишь, как змея подколодная!

Я по опыту знала, что когда Бальдульф сердится, лучше не перечить ему, в такие минуты он раскалялся, как печь, и мог испепелить неосторожно прикоснувшегося к нему. Наверно, семья – это и есть умение терпеть другого человека достаточно долгое время. Если так, у нас была самая образцовая семья во всем Нанте.

– Я больше не буду, – сказала я, дождавшись перерыва в насыщенной речи Бальдульфа, – Обещаю.

– Тебя прижмет, ты и собаке пообещаешь Царствие Небесное, – вздохнул Бальдульф, но лицо его разгладилось, что было верным признаком того, что гнев, отгремев за облаками, уже на исходе, – Перед сколькими людьми меня опозорила…

– Ну, теперь-то все в порядке. Не думаю, что у нас еще будут гости.

– Неудивительно… С таким-то приемом. А отец-то, пожалуй, славный парень. Ну то есть не из-за того, что он из наших, а просто так славный, по моему вкусу. Без всех этих церковных сюсюканий да причитаний. Даже сатану не помянул, что странно. Ну, давай уж что ли есть, пока треска не остыла… Клаудо, подавай на стол, дьявол безрукий!

– А все-таки жалко… – вздохнула я, наблюдая за тем, как неуклюжий сервус, дергаясь на каждом шагу, ставит на стол щербатые миски.

– Чего тебе жалко, горе мое великомученическое? – отозвался Бальдульф.

– Что все закончилось. Мне показалось, что выйдет интересная история.

– Может, она и будет интересной, да только без нас… И я тому ничуть не огорчен.

– Мне ужасно скучно в последнее время, Баль. А это был хороший шанс развеяться. Эта глупая, бессмысленная и таинственная история… И так жаль, что мы не узнаем, чем она завершилась.

– Давай есть, – буркнул Бальдульф, – Пока она не завершилась тем, что я сниму ремень и отшлепаю тебя хорошенько по твоей бледной заднице.

Я вздохнула.

Глупое, бессмысленное и таинственное закончилось. Осталась только стынущая треска.