Текст книги "Секрет государственной важности"

Автор книги: Константин Бадигин

Глава двадцатая
МАДАМ ДИТЕРИХС НЕ ВЕРИТ МУЖУ

Посреди двух бронепоездов – состав правителя Приамурского края Дитерихса. Шли медленно. Приходилось подолгу задерживаться на станциях и разъездах, пока специальная бригада на моторной дрезине прощупает каждый метр железнодорожного полотна. Партизаны по всей линии рвали дорогу: выбивали из шпал костыли, разводили рельсы, подкладывали взрывчатку. Разрушали мосты. Генерал-лейтенанта устрашала внезапность их налетов, они появлялись там, где их, казалось, никак не могло быть.

У железнодорожного моста через широкий овраг ждали возвращения переднего бронепоезда. Дитерихс глядел через пыльное стекло окна салон-вагона, нервно прислушивался к пушечным раскатам и резким пулеметным очередям, доносившимся с противоположной стороны оврага. Там засели партизаны.

Мост был обнесен колючей проволокой, как и все мосты, водокачки, станции и разъезды. Это сделали японцы: их тоже беспокоили партизаны.

Генерал Дитерихс только что побывал на фронте, в группе Молчанова. Все скверно. За первыми успехами и здесь пошли неудачи. Даже мост на Уссури остался у красных, и они могли маневрировать подкреплениями. Вместо наступления на войска Дальневосточной республики приходилось держаться за какую-то деревню Ивановку… Но разве эти мелочи решали что-нибудь? С большим трудом удалось создать хотя бы видимость успехов в первые дни Чанчунской конференции. Дитерихса больше всего волновал вопрос: как повлияли боевые действия здесь, в Приамурье, на результаты конференции? Может быть, японцы все же останутся? Как хотелось бы надеяться!

Он еще верил и в патриотическую болтовню недавно прошедшего Национального съезда. Съезд, в конечном итоге, тоже был рассчитан как подкрепление японских позиций на конференции. Но может быть, патриотические идеи найдут отклик в народе? Как проходит мобилизация? Много ли добровольных пожертвований собрано у населения? Съезд… Он, кажется, сказал там неплохую речь… Дитерихс на минуту воодушевился. Он хорошо помнил конец выступления:

«Господа, я повторяю вам слова Минина: пусть ваши жены идут и несут кольца, камни и бриллианты, – тогда и в этом маленьком Приамурском государстве появятся, помимо веры, и средства… Господа, это честь русской интеллигенции перед всем миром, перед Россией и перед нашей религией Христа…»

«Да, речь несомненно произвела большое впечатление. Настроение было такое, что чуть ли не сразу начинай сбор пожертвований… Но от слов далеко до дела». Генерал шумно вздохнул.

Потом Дитерихс вспомнил отъезд жены, и настроение его вконец испортилось. Мадам Дитерихс пожелала немедленно покинуть пределы государства, опекаемого ее супругом. Напрасно правитель уверял ее в безопасности. Мадам Дитерихс и слушать не хотела. Уж кто-кто, а она-то знает таланты своего мужа. Больше того, она требовала отъезда самого генерал-лейтенанта.

– Ты не должен здесь оставаться, это безумие! – заламывала она руки. – Меркуловы вовремя всунули тебе власть… Они обеспечили себя, а ты окажешься на первом фонаре, лишь только уйдут японцы. Все разбегаются, а ты, как мальчишка, играешь в солдатиков.

Не переупрямив мужа, мадам Дитерихс зашила в белье фамильные бриллианты и покинула столицу Приамурского края. Разведка донесла правителю, что отъезд его супруги, упомянутый какой-то газетой, вызвал разные толки среди населения. Это очень, очень неприятно…

Генерал-лейтенант ежился от пророчеств жены. Но что делать? И он продолжал разъезжать в своем вагоне, распоряжался, наказывал, благодарил. И везде, почти не думая, как-то по инерции произносил высокие, сердцещипательные слова: «Последний клочок России», «Последний национальный росток», «Впервые в нашей непримиримой борьбе с Советской властью воздвигнуто знамя светлой великой идеи», «Пора проникнуться всей душой, что нам уходить отсюда, из Приамурья, нельзя»…

Генерал еще раз мрачно вздохнул, вошел в купе, переложил с места на место давно прочитанные телеграммы, прилег на диван, закрыв глаза рукой.

Поезд наконец тронулся Дитерихс почувствовал плавное покачивание вагона и незаметно задремал.

Рядом со спальней правителя помещалось купе полковника Курасова.

Он был вызван Дитерихсом и сопровождал его в поездке на фронт.

Полковник видел, как гибли люди, бессмысленно лилась русская кровь.

Оторвавшись от штабной карты, он разбирал почту, только что доставленную на дрезине из Владивостока. Вести с полей сражений заслонили «дело о краже собольих мехов», но полученные почтой телеграммы с «Синего тюленя» от Ивана Курочкина снова заставили Курасова вспомнить все это. Фронтовые дела, что ни предпринимай, шли к одному концу. Он подумал, что надо всерьез заняться драгоценным грузом. Возникла мысль: подключить к этому полковника Рязанцева, дать ему людей, быстроходный военный корабль. Подойти к «Синему тюленю» вплотную, навести орудия и перегрузить пушнину к себе. Барон Моргенштерн оказался полным идиотом. Он буквально завалил контрразведку телеграммами, и одна бестолковее другой. «Кому виднее, что надо делать, – мне из Владивостока или ему на месте?» Полковнику вспомнились японский офицер и американский поп. Ведь не исключено, что они могут обставить этого барончика. Утешало только, что их двое и они конкуренты. Это здорово снижало шансы обоих. Для полковника оставалось непонятным: как Сыротестов, Гроссе и солдаты оказались в бухте Безымянной?..

Курасов так и заснул над почтой, не в силах разобраться во всей этой путанице.

Серым, дождливым утром правитель прибыл в Никольск. На перроне его встретили генералы и старшие офицеры. Выстроен почетный караул, оркестр исполнил гимн. У входа на вокзал тряпкой обвис трехцветный флаг. На фронтоне потекший краской лозунг: «Вперед, за спасение России!»

Комендант города молодцевато отдал рапорт. Гражданское население на платформе представлял нетрезвый репортер газеты «Слово» Серафим Ивашкин, ехавший в соседнем вагоне.

– Почему нет членов земской управы? – отрывисто спросил Дитерихс, наливаясь злостью. – Они поставлены в известность о моем прибытии?

– Так точно, ваше превосходительство, – еще больше вытянулся комендант, – приказал всем членам вместе с председателем вас встретить.

– Где же они? – Острый генеральский кадык задвигался.

– Председатель сказал, – замялся комендант, – они-де в дождь не поедут и…

– Довольно, – оборвал его правитель. – За неуважение к верховной власти арестовать всю думу и выселить из города… В сторону Хабаровска, – как-то злорадно добавил он.

Махнув рукой оркестру, чтобы замолчал, Дитерихс в сопровождении офицеров штаба вернулся в свой вагон.

«„Доблестный вождь“, „Спаситель земли русской“, – кипел он, вспоминая речи земцев на недавнем съезде. – Ах вы!..»

Дождь усилился. Репортер газеты «Слово» Серафим Ивашкин торопливо черкал в блокноте, не обращая внимания на капли, расплывавшиеся на страницах.

Строем ушел с перрона вымокший почетный караул, вразброд – музыканты с медными трубами.

Вагон правителя, совсем новый, был превосходно оборудован: красное дерево, ковровые дорожки, блестящая медь. После отъезда жены генерал перебрался сюда со всеми пожитками.

В вагоне все под боком: и кровать, и кабинет, и столовая.

– Вас дожидается полковник Сугахара… от командующего японскими вооруженными силами, – доложил секретарь Домрачеев, студент-эсер, в очках, с заброшенными назад волосами. Человек с невозможно спокойным характером, он с некоторых пор неожиданно сделался советником Дитерихса. Он упорно не хотел называться адъютантом и ходил в штатном. Между прочим, среди приближенных правителя он славился тем, что знал тысячу способов брать взаймы деньги.

Генерал всполошился. Опять проснулись надежды.

– Приготовить в салоне завтрак на семь персон, – приказал он. – Господина полковника просить к столу.

Дитерихс вышел тщательно выбритый, пахнущий отличным французским одеколоном. Он казался бодрым и оживленным. У приглашенных четырех генералов нахмуренные лица. Двое с седыми шевелюрами, двое бритых наголо. На груди и на шее – всевозможные ордена, пожалованные его императорским величеством и Колчаком. Самый младший в чине – полковник Курасов. Все с нетерпением ждали, что скажет японец.

– Вы от генерала Точибана? – Правитель поздоровался с гостем-полковником. – Прошу садиться, господа.

Японец звякнул шпорами.

– Надеюсь, с хорошими вестями? – Дитерихс принялся усердно чистить апельсин, будто всецело поглощенный этим занятием.

На самом деле он был весь в ожидании. С чем прибыл полковник? «Японские императорские войска приостановили эвакуацию…» – как хотел бы он услышать эти слова!

Но японец пока лишь подобострастно поклонился.

– Позвольте, ваше превосходительство, – сказал генерал с белыми усами, старый, но еще бодрый на вид, – мне хочется сказать два слова нашему гостю.

– Пожалуйста, Иван Карлович, – сдерживая нетерпение разрешил Дитерихс, – мы все рады видеть полковника.

Правитель покончил с кожурой апельсина и теперь медлительно расщеплял его на дольки.

Белоусый генерал поднялся с места, сверкнув бритой головой. Он был известный лошадник и разговаривал преимущественно о лошадях. С Дитерихсом у него был общий язык. Но сегодня услышали другое.

– В действиях императорской Японии, – тронув усы, начал он, – мы не можем не видеть проявление здорового понимания сущности происходящего в России болезненного процесса… Страдания и жертвы, которые принесла и несет императорская японская армия во имя восстановления справедливого мира, вплетут в венок Японии лучшие цветы и дадут ей право на всеобщее признание за нею имени носительницы великой идеи мира. – Оратор сделал поклон в сторону Сугахары. – Эти жертвы свяжут нас с Японией узами бескорыстной дружбы и дадут ей основания на бесконечную благодарность…

Дитерихс закашлялся. Он был недоволен, или, может быть, апельсин оказался кисловат… Усатый генерал заметил гримасу на лице правителя и круто свернул речь.

– Может, мы послушаем господина полковника? – раздался строевойбас генерала Молчанова. Он был деловит и не любил отвлекаться.

– К сожалению, господа, я должен сообщить вам печальную новость… – Японец поклонился. – Конференция в Чанчуне не принесла ничего утешительного. Ваши успехи оказались слишком скромными. Нам не удалось найти общего языка с другими державами. Сроки эвакуации остались прежними.

Дитерихс побледнел, снова закашлялся, встал, опять сел. Апельсиновая долька выпала у него из рук.

– Как, – растерянно воскликнул он, – вы согласились и Сахалин отдать Советам?!

Генералы, сидевшие за столом, навострили уши.

– Нет. Сахалин мы оставим за собой. Мы хотим обеспечить возмещение убытков, понесенных Японией… Но Владивосток эвакуируем. Генерал Точибана просил вас, ваше превосходительство, сообщить ваши планы в течение трех суток.

– Патроны… Где обещанные патроны? Нам нечем стрелять! – истерично выкрикнул генерал Смолин.

– Если бы мы были обеспечены боеприпасами… – налился багрянцем Дитерихс.

– Я не уполномочен вести какие-либо переговоры, – поднялся полковник. Он вынул золотые часы из нагрудного кармана кителя… – О, уже поздно, я вынужден вас покинуть, господа… Почтительнейше напоминаю, ваше превосходительство, – это Дитерихсу, – если ваши планы не будут известны в трехдневный срок военному командованию, последствия могут быть весьма тяжелыми. Итак, три дня. – Полковник сделал общий поклон и вышел из салона.

Серебряные шпоры едва слышно позвякивали, стихая, но для генералов, оставшихся за столом, их звон казался пожарным набатом.

После ухода Сугахары в салоне воцарилось давящее молчание.

– Господа, – сказал Дитерихс, – давайте решать. По крайней мере, теперь обстановка… – он закашлялся, – совершенно ясна. Я хочу знать, как отозвался народ на призыв Национального съезда. Каковы результаты? – Он вынул платок и очистил нос. – Извините, продуло в вагоне.

В дверях салона показался дежурный адъютант.

– Делегация местных литераторов, ваше превосходительство. – Адъютант застыл в ожидании.

Дитерихс вопросительно посмотрел на своих генералов.

– Я думаю, стоит принять, – отозвался белоусый генерал. – Так сказать, дань общественному мнению.

– Приведите их, поручик, – распорядился правитель. В салоне появилось пятеро молодых людей, одетых весьма причудливо: на всех зеленые короткие курточки и белые узкие штаны, на ногах – дамские туфли с высокими каблуками. На правой стороне лица ус и бровь сбриты. На груди у каждого красовался натуральный вареный рак. Ярко-рыжие волосы лохмами. Вихляя бедрами, молодые люди подошли к столу.

– Господин Дитерихс, – начал один из них, – мы хотим служить в рядах белой армии с оружием.

– Поразительно, – пробормотал, моргая, правитель. – Ктовы, господа? – спросил он.

– Мы – свободные литераторы, – сказал тот же молодой человек, видимо старший.

– Это я слышал. Но что значит сей… карнавальный вид?

– Проявление воли. Эпохальность. Мы не хотим быть похожими на всяких прочих. Мы за войну. Она оздоровляет землю. Шваль погибает, остаются лучшие экземпляры. Мы за капитал, он порождает войну.

Молчанов басисто крякнул, а молодой человек, притопнув туфлей, задекламировал:

 
Анархии черное знамя
По алому небу выткали,
И души обуглило пламя,
Чтоб золото брызнуло слитками.
И гордые губы развязаны,
И солнце на землю низится.
Далекие страны рассказаны,
Но скоро пути приблизятся.
Пусть ветер бушует срывами,
Пусть море от гнева бесится,
Но смело идет над обрывами
Анархия, свободная вестница…
 

– Выпороть мерзавцев, – рявкнул Молчанов, – на базарной площади! – Он вскочил, сам готовый тут же приступить к экзекуции.

На свободных литераторов это не произвело почти никакого впечатления. Только старший чуть обиженно сказал:

– Мы полагали, что найдем у вас понимание. Наши патриотические чувства… Каждый зарабатывает на жизнь как может…

– Во-о-он! – завопил Дитерихс.

Когда адъютанты выталкивали «общественность» из салона, перед изумленными генералами мелькнули нарисованные на ягодицах делегатов черные черепа.

– Вот наши добровольцы, – усмехнулся начальник штаба Петров.

Дитерихс раздраженно перекладывал на столе какую-то бумажку.

– Почему у них на груди раки, а на… спине черепа? – спросил усатый генерал.

– Надо было раньше поинтересоваться, у самих этих… Что же вы растерялись, ваше превосходительство? – съязвил все еще не успокоившийся Молчанов.

Оправляясь от неожиданного вторжения, генералитет привел в порядок нервы кто коньяком, а кто белой водкой. Дитерихс продолжил совещание.

– Положение государственного образования с человеческой точки зрения безнадежно, – сказал он. – Но я глубоко верую, – генерал перекрестился на киот, – что, если наши силы иссякнут, чудо господне спасет русскую землю и вернет ее во власть помазанника божия. – Он еще раз перекрестился. – Теперь к делу, господа… Японцы только что передали нам Спасск, прекрасную крепость. Вы согласны? – обратился правитель к генералу Молчанову.

– Конечно, ваше превосходительство, – кивнул Молчанов, – ни с востока, ни с запада войскам противника Спасска не обойти. Его надо брать штурмом. А это крепкий орешек… Впрочем, какие силы бросят красные…

– В каком состоянии укрепленный район? – спросил Дитерихс. По странной ассоциации ему почему-то вспомнились нахальные молодчики-анархисты. Черепа, раки… Символы, но чего?..

– Пригоден для длительной и упорной обороны. Семь фортов соединены окопами, – донеслось до ушей правителя. – Все за колючей проволокой в несколько рядов. Порядочно боезапаса. Однако все зависит от помощи бога.

– Каков дух ваших дружин, генерал? – как-то вяло продолжал допрашивать Дитерихс.

– Михаил Константинович, – шепнул соседу начальник штаба, – ищет выход из безвыходного.

– Видите ли, – уклончиво ответил Молчанов, – солдаты ждут обещанных вами пополнений. Прошу учесть, терпение человеческое не бесконечно.

– Гм… пополнения… – Дитерихс пожевал губами. – Никольск должен был отправить вам двести человек.

– Спасибо, ваше превосходительство. И это все?

– Гм… В настоящее время, – запнулся правитель и облизнул кончики пальцев.

– Новобранцы – сомнительное приобретение, хуже этих лихих анархистов. Они пропитаны большевистскими идеями, – подал голос молчавший до сих пор полковник Курасов. – Как бы они не обработали наших солдат. – Он смотрел на генералов, едва скрывая неприязнь. «Игра в воевод земли русской… Неужели они не понимают, что наступил конец, са-мый-самый конец? Нет, понимают, но продолжают разыгрывать свои роли как ни в чем не бывало. Это еще отвратительнее».

– Да, да, – подхватил Дитерихс, – действительно, как бы они не повлияли на ваших солдат, дорогой генерал.

– Владивосток дал на фронт всего сто шестьдесят человек, но они, пожалуй, еще опаснее, чем Никольские, – опятьвставил Курасов. – Мобилизация срывается. Молодежь состоятельных родителей скрывается в Харбине, рабочие бегут к партизанам.

– Хотите анекдот, ваше превосходительство? – сказал генерал Молчанов начальнику штаба. – Самый горяченький: «Что такое армия? Собрание людей, не сумевших уклониться от воинской повинности»… Недурственно, а?

Дитерихс с кислой миной посмотрел на генералов.

– А как наши финансы? – сказал он. – На съезде мы договорились, что города дадут средства на армию, а потом наладят самоохрану, чтобы можно было передать на фронт полицию в воинские части.

– Доходность государства в настоящее время не превышает четырехсот тысяч золотых рублей в месяц, ваше превосходительство, – ответил генерал с белыми усами, начальник снабжения армии. – А только на войска требуется около двух миллионов. Никакие экономические санкции сейчас невозможны… Торгово-промышленная палата отказалась выплатить чрезвычайный налог, назначенный вами. Вот, извольте. – Он протянул Дитерихсу бумагу. – Пишут, что ничего дать не могут, денег нет.

– Поведение дальневосточных предпринимателей – нож в спину армии, – бросил Молчанов.

– Данные о противнике? – обернулся правитель к Курасову.

– Подходят свежие войска. Из России присланы опытные командиры. Партизаны все больше наглеют. Перевозки по нашей дороге почти невозможны… Забайкальские проти-вобольшевистские организации не сумели задержать переброску войск с запада. Восстание провалилось.

Спорили долго. Но чем дольше пререкались, тем яснее становилось одно: надо приложить все силы, чтобы с наименьшими потерями выбраться вместе с японцами с Дальнего Востока. Уходить, не открывая своих планов ни противнику, ни населению…

Наиболее четко эту мысль высказал Курасов, которому надоели бесконечные словопрения.

– Пора действовать исходя из реальности, – говорил он. – Если наша армия останется во Владивостоке хоть на день после ухода японцев, она будет целиком уничтожена… Лишь во избежание паники я считаю необходимой хотя бы видимость сопротивления.

Курасова выслушали со вниманием, с ним считались. Собственно говоря, на этом и решили остановиться. Наметили план на самые ближайшие дни, заготовили приказы.

Одновременно все же решили сделать еще одну попытку: послать делегацию к японскому императору с прошением оставить его войска в Приамурье. Курасов резко возражал, но тут с ним не согласились.

Генералы разошлись, а Дитерихс долго еще сидел за столом пасмурный, подперев голову руками. Конец… Действительно, конец… Много возникало на его глазах белых территориальных образований, еще больше правительств, и все они лопались, лопались… А на западе росло и крепло огромное Советское государство. Почему? Этого генерал никак не мог понять. Он готов был обвинить всех – и правых и виноватых… Нет, огня так и не удалось раздуть. Белое движение давало дым и изредка сыпало искрами, но это и все. Положительно, здесь повторились события в России, только в неизмеримо меньших масштабах… Дитерихс глубоко вздохнул, вспомнилось письмо Гондатти. Бывший приамурский генерал-губернатор считал политику Дитерихса гнилым либерализмом и требовал твердых действий. «Вы погубите светлое дело спасения родины», – писал Гондатти.

«А почему вы, Николай Львович, не захотели принять власть, когда вам ее настойчиво предлагали? – мысленно доспоривал Дитерихс. – Испугались! Хорошо за царской спиной быть неукротимым диктатором или сидеть в Харбине и за спиной китайцев писать письма. А попробуйте посидеть на пороховой бочке!..»

– Михаил Константинович! – услышал правитель. Он поднял голову.

На другом конце стола сидел Курасов.

– Вы еще не ушли? Дорогой полковник, извините, я вас задержал, мне, право, совестно.

– Я хотел сообщить вам еще одну новость. И тоже неприятную.

– Пожалуй, я теперь готов слушать что угодно. После черной японской неблагодарности вряд ли вы меня удивите.

– Сибирская дружина генерала Пепеляева не получила поддержки якутского населения. Эсер Куликовский оказался болтуном и жуликом. Старшие офицеры дебоширят, пьянствуют в Аяне… Полное разложение.

– Да, я помню Куликовского. Был очень настойчив в денежных просьбах, – равнодушно кивнул Дитерихс. Новость и впрямь его не затронула – слишком далеко все это происходило. Он пожевал губами и налил в стакан содовой.

– Атаман Семенов запрашивает вас секретным письмом: не его ли вы имели в виду в последней речи, называя некоторых русских генералов палачами своего народа?.. Может быть, вы хотели сказать о Калмыкове?

– Можете ответить атаману Семенову, что я имел в виду всех генералов, отличившихся зверствами. А если шапка пришлась по его голове, он может ее носить… Так и напишите. Калмыков, Семенов, – вздохнул Дитерихс, – разницы немного. Там, где Семенов приказывал убивать, Калмыков убивал своими руками… Все у вас, Николай Иванович?

– Спиридон Меркулов бежал за границу…

– Как? Когда?! – Дитерихс отставил стакан, даже не пригубив. – Ну, все к одному… Как тяжело разочароваться в людях… Знаете, дорогой Николай Иванович, меня больше всего потрясает отсутствие патриотических чувств. Даже торгово-промышленная палата, даже Бриннер…

– Хм, патриотизм!.. – Курасов пожал плечами. – Торгово-промышленная палата не меньше других ущемлена японскими промышленниками. Национальный капитал всегда будет стремиться прежде всего избавиться от власти иностранцев. Туземных купцов-посредников у нас не так уж много. Мы должны быть реалистами, Михаил Константинович. Да, реалистами, понимаете?

– Вы повторяетесь. А знаете, дорогой полковник, что самым большим реалистом был петух. Когда он кукарекал, сказки исчезали. Но заметьте, он кукарекал всегда в одно и то же время.

«Михаил Константинович похож на человека, который собирается зарубить петуха, чтобы не взошло солнце. Великий человек на малые дела», – подумал, но благоразумно смолчал Курасов.