Текст книги "Секрет государственной важности"

Автор книги: Константин Бадигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Оскар Казимирович поднял глаза на собравшихся.

– Надо покидать пароход, – заикаясь, сказал он и кивнул на барометр. – В любой момент судно может разрушить, опрокинуть крупная волна. Люди в опасности. Я даю сообщение своему начальству… Господин Курочкин, – вызвал он радиотелеграфиста, – возьмите депешу и срочно передайте ее.

Курочкин, перепуганный чрезвычайными обстоятельствами, мгновенно исчез с бумагой в руках.

– Как только Владивосток получит мое сообщение, к нам направят спасательное судно, – продолжал капитан. – Это самый лучший вариант… Они снимут с мели «Синий тюлень». Три-четыре дня – и мы вернемся на наш пароход. А если вовремя не сойти на берег, – Гроссе закатил глаза, – мы погибнем… Может быть, сегодня же.

– Оскар Казимирович, – вмешался Обухов, – вы все продумали? Может, все же попытаемся сняться сами, заведем якоря… Я вас уверяю, Оскар Казимирович, если мы…

– Оставьте, – безжизненно промямлил Гроссе. – Любая наша попытка – с неисправной машиной – только ухудшит положение. Вы нас толкаете на камни. А мы, – он многозначительно посмотрел на старшего механика, – мы должны благодарить всевышнего, что сели на песок.

Николай Анисимович лишь понурил голову: что толку в спасательных работах, думал он, если машина тянет в половину мощности. Если капитан говорит, значит, так нужно.

Остальные тоже не возражали.

– Можно ли спасти шерсть? Она принадлежит военному ведомству и очень необходима для зимней кампании. Это валенки для солдат, представляете? – неуверенно спросил Сыротестов. Он казался напуганным больше всех и едва сдерживал нервную дрожь.

– Что вы болтаете!.. – без обычной почтительности отмахнулся Гроссе. – Шерсть… подумаешь, важность. Нам нужно думать о людях. Как только совсем рассветет, мы оставим судно… Потом будем сгружать съестные припасы, – про них вы забыли, господин поручик? Вот если погода стихнет, тогда можно будет и за шерстью вернуться. А если она и подмокнет, тоже не беда.

Сыротестову ничего не осталось как замолчать. Ему и самому было в этот момент не до груза. Ему на море все время казалось не по себе, а в такой обстановке он совсем потерялся.

– Господин капитан! – В дверях каюты появился Курочкин, с лицом белым, как гипсовая маска. – Радиоаппарат не работает, испорчен.

Оскар Казимирович будто не сразу понял и тупо смотрел на радиотелеграфиста.

– Как, и радиостанция испорчена? – вдруг разбушевался он. – Боже мой! Как можно плавать с такими помощниками! Я буду жаловаться, я вас спишу на берег, вы партизан! – Гроссе сам не узнал своего голоса, хриплого и визгливого.

– Радиоаппарат еще недавно был исправен, – отступив на шаг, залепетал Курочкин. – Совсем недавно я передавал ваши депеши.

– Я приказываю отправить аварийное донесение немедленно! – Оскар Казимирович затрясся и затопал ногами. – Приказываю… Сейчас же исправьте вашу проклятую машину. Что вы стоите, вы слышите?

Курочкина будто смыло волной из каюты.

– Вот еще не хватало, – поеживаясь, пробормотал Сыротестов.

Японец посмотрел на капитана. Тот больше не раскрыл рта, будто весь выдохся. Так и закончился совет.

Когда все ушли, Гроссе опустился на колени перед иконой Николая-чудотворца.

– Помоги, господи, помоги рабу твоему, – клал он земные поклоны. – Не оставь милостью своей…

Тяжела была эта ночь для капитана. Он долго ворочался на диване, вставал выпить стопочку горькой настойки из своих трав. Вспомнилось Оскару Казимировичу, как он возле бухты Орлиной почти уселся на камни из-за ошибки лага… А теперь пароход сидит без всяких почти… И он еще накричал на старшего механика… Думал, что никто не захочет тонуть, вредить кораблю в такую погоду. А вышло иначе: злоумышленник совсем не думал о себе, у него какая-то иная цель. Но что это за цель? Нарочно потопить пароход? Нет, этого не может быть!

Так, не придя ни к какому выводу, капитан Гроссе забылся; во сне он стонал и всхлипывал.

Рассвет был серый, недобрый. Моросило. Когда из темноты выступили берега, оказалось, что пароход сел в незнакомой, открытой для ветров бухте, вернее, у самого входа в бухту. Старпом Обухов долго водил биноклем по берегу, но никаких признаков жилья не заметил. Потом, попросив согласия капитана, пошел на бак и отдал левый якорь. Теперь пароход если и всплывет, то останется на месте.

– Покинуть судно!. – дрогнувшим голосом распорядился Гроссе со своего мостика.

С подветренного борта стали спускать кунгасы. Здесь было тише. Спустили три кунгаса, катер и две спасательные шлюпки. Команда работала быстро и споро. Солдаты, жалкие, перепуганные, с винтовками за плечами, бродили по палубе, даже не пытаясь помочь хоть чем-нибудь матросам.

Люди садились на кунгасы и шлюпки. Медным, пронзительным голосом заревел «Синий тюлень», прощаясь с командой. Буфетчик и повара, перебраниваясь, сбрасывали в один из кунгасов мешки с мукой, хлеб, мясо, картошку… Он и отошел первым. Катерок вывел баржу из-за борта. И началось! Кунгас и катер швыряло на волнах, как жалкие обрубки дерева. Потом пошел катер с солдатами. Они сидели бледные, крепко держась друг за друга. Многих тошнило. За кунгасами отошла шлюпка под командой старпома. Там сидели Сыротестов, Лидия Сергеевна, японец, кочегары и машинисты.

Еще в один кунгас наползли полумертвые от страха солдаты. Трудолюбивый катерок, вернувшись, подцепил его и тоже отволок к берегу. В глубине бухты, около реки, нашелся заливчик, закрытый от волн галечной косой. На косе – множество отбеленного временем плавника, китовые кости. Вдоль прибоя громоздились валы гниющей морской капусты. С бухтой заливчик соединялся узкой протокой.

Здесь, в заливчике, было совсем тихо, и катер подводил баржи и высаживал людей без всяких происшествий.

На последнюю шлюпку сошел капитан. В стареньком кожаном чемодане уложены судовые документы, вахтенный журнал, карта, остаток денег из судовой кассы; в клетке – нахохлившаяся канарейка. Гроссе несколько раз перекрестил «Синий тюлень», потом завернулся вместе с пичугой в плащ и до самого берега не сказал ни слова.

Федя, матрос Ломов и машинист Никитин держались вместе. Они помогали буфетчику грузить продовольствие и покинули судно на кунгасе вместе с солдатами.

Припасы сложили недалеко от устья речки. Узенькая полоса мелкого гравия, скалы, кустарники. И тут разбросано много выцветшего на солнце плавника. За пределами лагуны – полоса прибрежных бурунов. Левый берег был высокий, обрывисто падающий в море.

Моряки почти сразу же набрели на орочскую избу. Ее нетрудно отличить от русской: сколочена грубо, кое-как. Несколько позади нее, на столбах, – амбар с остроконечной крышей из еловой коры. Возле избы, у воды, виднелась старая лодка с пробитым днищем и обрывки сетей. Куча жердей для сушки рыбы. На двух шестах – медвежьи черепа. Дальше стеной стояла тайга.

Изба была пуста. Ее занял капитан со всеми, кто на судне собирался в кают-компании. Для Лидии Сергеевны отгородили одеялами закуток. Она сразу вошла в роль хозяйки, приказала затопить железную печь в углу, готовила кофе, поджаривала ломтики хлеба…

Японец с интересом разглядывал оставленные в избе орочские лук и стрелы, деревянные нары, сколоченные по двум стенам. На полу и на нарах валялся разный хлам, рваные, облезлые шкуры. Хозяева, видно, ушли не так давно. В избе еще не выветрились запахи чеснока, рыбы и застарелой копоти.

Солдаты и судовая команда разбили неподалеку парусиновые палатки. Слышались бодрые голоса боцмана и фельдфебеля Тропарева. Несколько человек ушли в лес по дрова. Быстро сложили времянки из камней и глины. Заработала походная кухня, от нее потянул смоляной дымок.

С берега хорошо было видно только что брошенное командой судно. Наталкиваясь на его борт, волны взлетали брызгами белой пены. Левее моряки рассмотрели другой пароход, погибший несколько лет назад. Он сидел на камнях со сломанной грот-мачтой и дырявой трубой.

А Федю терзали сомнения. У него было очень смутно на душе. Он считал себя, и не без оснований, главным виновником аварии парохода – одного из тех кораблей, которым решил посвятить всю жизнь. Но приказ, полученный во Владивостоке, был совершенно ясен: каратели не должны попасть в Императорскую гавань. Великанов выполнил приказ. И все же стоило юноше посмотреть на темневший вдали «Синий тюлень», как сердце сжималось… И – что делать дальше? Может быть, надо пробиваться к партизанам, предупредить?

Первое, что пришло Феде в голову, – идти в Императорскую гавань тайком, напрямик. Он успел взглянуть на карту, бережно хранимую Оскаром Казимировичем, и теперь не сомневался, что Императорская где-то совсем близко. Однако на карте место высадки было отмечено жирным знаком вопроса. Капитан Гроссе не совсем был уверен, тут ли произошла авария.

На правах практиканта мореходного училища Великанов отважился попросить разъяснений.

– Трудно сказать, – ответил Гроссе, – здесь ли мы: может быть, чуть севернее, чуть южнее. На этом побережье мысы похожи один на другой как близнецы. То ли дело на Балтике, – вздохнул он, – что ни мыс, то маяк. Вам не приходилось плавать в Балтийском море, молодой человек?

Оскар Казимирович уже подумывал, нельзя ли как-нибудь повернуть аварию так, чтобы начисто оправдаться. Неизвестные течения? Наверное, они тут есть, а если и нет – пойди проверь. И неточности берега на карте. Эти две неизвестные величины, если их умело ввернуть в объяснение, немало помогут… В капитанской голове складывались рапорты и донесения, в которых он все больше сваливал случившееся на карты и течения.

Великанов чувствовал, что и ему надо обстоятельно посоветоваться обо всем с друзьями.

Они собрались втроем у порожистого переката на берегу бурной речушки, уселись на овальных камнях, сглаженных временем и водой. От лагеря их отделял густой кустарник. Отсюда слышались человеческие голоса, однообразный шум моря и вскрики чаек.

Для начала Федя коротко спросил: что делать будем? Ломов предложил побродить по тайге, может быть, встретят лесного человека – ороча, узнают, близко ли Императорская.

Сергей Ломов слыл на «Синем тюлене» следопытом, знающим тайгу как свои ладони. В отрочестве с отцом-охотником он вдосталь походил по приморским лесам. Ломов утверждал, что где-нибудь около этой реки обязательно живут люди.

– Надо бы Сергею рассказать про наши дела, – шепнул Федя Никитину. – Он обидится, помни мое слово, обидится. На пароходе все некогда да некогда…

– Сегодня скажем, – тихо ответил Никитин. – Серега, видно, парень верный, свой… У нас собирается неплохая компания. А сейчас в лес, побродим. Только бы выбраться незаметно.

Сказано – сделано. Вскоре друзья, воспользовавшись сумятицей первого дня, без особого труда улизнули из лагеря.

Едва заметная тропинка повела их от устья реки в лес. Ель, тополь, пихта, граб, лиственница – все росло вместе, почти вплотную друг к другу. Встречались умершие сухие деревья: они стояли косо и криво, едва держась корнями. Много погибших гнило на земле, делая лес еще более труднопроходимым. Внимание моряков привлекали то грибы-паразиты, растущие на стволах зеленых деревьев, то невиданные ягоды. Ноги утопали в ковре низкорослого папоротника… Над головами назойливо гудела мошкара, взявшаяся невесть откуда.

Чтобы не заблудиться, путники решили придерживаться реки.

Ветер шумел по вершинам деревьев. Качались мохнатые шапки кедров, остроконечные пики елей, а внизу было тихо. Пахло прошлогодним листом, смолой и еще чем-то острым и пряным.

– Вот ведь как, – сказал Федя. Сейчас он шел впереди, отводя ветви и расчищая топором дорогу. – Высадились робинзоны! Интересно, как же эта бухта называется? Я, ребята, родился в Императорской. А эта, ей-богу, неподалеку!

– Все равно, пусть покукарекают каратели, – отозвался Сергей Ломов. – Вот увидите, придется им тут зимовать. Без проводника им шагу не сделать. По тайге – не на Светланской панели шлифовать. Вот если бы еще партизаны сюда нагрянули, они бы их научили…

– Если бы знать, где партизаны! – вздохнул Федя. – Эх, гнус проклятый!.. – Он хлопнул себя ладонью. Мошкара нестерпимо жалила руки и шею.

В реке то и дело всплескивались красноперые рыбы, на илистых берегах попадались следы животных. Машинист Никитин увидел свежие отпечатки больших кошачьих лап.

– Не нарваться бы на тигра, – сказал он, боязливо оглядываясь. – Здесь, говорят, запросто его можно встретить.

– Не беда, – ответил Федя, вынимая из кармана револьвер, – все семь на месте. – Он провернул барабан.

– А у меня топор хоть и не велик, да надежен, – самое лучшее орудие, – сказал Ломов. Теперь он прокладывал дорогу. – Однако, – добавил он, – слыхал я от умных людей, тигра не надо дразнить. Тогда и он не тронет.

– Я молоток с собой взял да еще нож. – И Никитин тряхнул головой. – Не дадимся тигру в обиду.

Приятели шли, тихо переговариваясь о последних событиях. Кораблекрушения не так часто случаются в наше время.

Когда Ломов стал с серьезным видом рассуждать о причинах аварии, Великанов и Никитин еле сдерживали улыбку. Чего только не наговорил Ломов! Он был далек от истины и предположить не мог, что виновники находятся рядом с ним.

– Черт возьмч! – вдруг остановился Федя и стал изучать что-то у себя под ногами. – Я хоть и не следопыт, а спорю, что человек прошел. Сапоги с подковкой. Размер только маловат. А вот здесь воду брали. Видишь – круг, ведро стояло…

От реки в лес трава была чуть заметно примята: видимо, кто-то был здесь совсем недавно.

Друзья переглянулись.

– Пошли, – сказал Ломов, – кого-нибудь да встретим. Либо русские, либо орочи.

Идти пришлось недолго. Через сотню шагов перед ними встал деревянный дом, крепко сбитый из толстых бревен лиственницы. На крыше распустил крылья искусно вырезанный деревянный петух.

Глава тринадцатая
ОДНА ГОЛОВА ХОРОШО – ЧЕТЫРЕ ЛУЧШЕ

На стук никто не отозвался, и моряки решили, что дом пустует, как и орочская развалюха на берегу. Но как войти во двор? Калитка закрыта изнутри. Словно сговорясь, навалились втроем; с треском отлетел запор, калитка распахнулась. В то же мгновение отворилась дверь дома.

– Не шевелитесь, буду стрелять! – приказала возникшая на пороге девушка. Она навела на Федю двуствольное охотничье ружье.

– Танюша! – вскрикнул радостно удивленный Великанов и сделал шаг вперед.

– Стреляю! – с отчаянием повторила девушка. – Ты, беляк…

– Да это же я, Федор Великанов, – остановился юноша. – Неужели не узнаешь?

– Великанов, которого я знаю, не служил в солдатах у Меркулова, – сказала девушка, не отводя ружья. Федя растерянно оглянулся на приятелей.

– Не дури, девка! – вступился Ломов. – Какой он беляк?.. Он ученик мореходного училища, вместе с нами плавает на «Синем тюлене».

– А почему у него фуражка с кокардой, как у каппелевца, почему солдаты пришли в нашу бухту? Я видела, как они высаживались, не обманывайте… Не смейте шевелиться! – снова крикнула она, заметив, что Федя собирается подойти к ней.

Великанов засмеялся и сорвал с головы фуражку.

– Моя на судне осталась, солдат свою дал. Таня, ну что ты!.. Наш пароход сел на мель, капитан испугался, приказал покинуть судно, поэтому солдаты высадились здесь. А вообще-то пароход в Императорскую шел с карательным отрядом… Таня, – он стал серьезным, – я такой, как был, а это мои товарищи.

Ружье в руках девушки дрогнуло, опустилось.

Все разъяснилось к общему благополучию. Таня с радостью приняла Федю и его друзей. На дощатом столе в чистой комнатке появился шумливый самовар. За чаем с мелко колотым сахаром девушка рассказала, как попала сюда. Бухта, где засел «Синий тюлень», называлась Безымянной, и она действительно недалеко от Императорской гавани. Отец Тани, Степан Федорович Репнин, работал лесником. Его жена умерла, и он, уходя в лес, часто брал с собой дочь. Так было и в этот раз. У партизан Репнин был своим человеком. Командир отряда поручил ему наловить и засолить впрок рыбы. Горбуши и кеты в бухте Безымянной бывает много; попозже командир обещал прислать в помощь несколько человек; на чердаке дома давно была запасена соль.

Федя выглянул в окно на двор. У забора стопкой сложена тесанная топором клепка. Из раскрытой двери сарая к дому тянулась стежка из свежих щепок и стружки. «По-прежнему бондарит Степан Федорович», – подумал Великанов.

Рыба здесь сама просилась в бочки, и они у Степана Федоровича всегда были отличные…

Но в этом году не пришлось Репнину порыбачить. Два дня назад прибежал на моторке партизанский гонец. Степан Федорович прочитал письмо и заторопился обратно. «Ты, Таню-ша, оставайся здесь, – сказал он. – Я в Императорскую. Кое-кого надо в лесу спрятать».

Таня рассказала, что японцы пароход за пароходом вывозят лес из Императорской гавани. Отец протестовал. Японец Ватанабе, главный по грабежу леса, ответил: «Ничего, ничего, лесничий, раньше было нельзя, теперь можно». Ну и хитер этот Ватанабе! Отец говорил: после большой вырубки всегда в лесу пожар. А сгорит лес – кто может сказать, сколько его увезено в Японию?

– Обстановка ясна, – авторитетно заключил Ломов, похрустывая в крепких зубах сахаром. Чай он пил из блюдечка. – Ты за нас, девушка, держись, выгребем.

Сказали, что хотели попасть в Императорскую, предупредить партизан.

– Морем туда проще, – ответила Таня. – В тайгу вам нельзя, в болотах утонете. У нас тайга глухая, целина… Где уж вам!

Приятели смолчали: Таня говорит правду.

– А если шлюпку украсть да на ней, – предложил Ломов, – или катер?

– В баке бензина на донышке, – отозвался Никитин. – Солдаты все на костры извели, ихний фельдфебель сколько раз на катер с бутылями лазил. В тайге валежнику сухого пропасть, да им невдомек. Шлюпки на берег вытащили.

– А если съездить за бензином на пароход? Катер заправим и бочку еще с собой прихватим, – предложил Федя. – Только на чем?

– У меня есть лодка, – сказала девушка. – Отец у реки спрятал. Может быть, на ней? Орочская, и на море хороша. Возьмем с собой две банки из-под керосина – и на пароход. Перельем в катер – и опять на пароход… Ночью никто не заметит.

– Правильно, Таня! – оживился Федор. – За ночь управимся. Потом заведем тарахтелку, и поминай как звали. Ты, конечно, с нами?

– С вами, – кивнула девушка. – Боюсь одна. Вдруг белые набредут. Слышала я про этих карателей!

– К сожалению, ничего не выйдет, ребята, – разочаровал всех Сергей Ломов, поглаживая свою скандинавскую бородку. – Я вспомнил: утром старпом людей расселял. На катере второй помощник – Стремницкий, плотник и два матроса ночуют. Уведи, попробуй! Они катер пуще глаза теперь берегут. Поутихнет – первым делом сами за бензином на пароход сплавают.

Приятели заскучали, невесело переглянулись.

– Эх, если бы машина была в порядке! – мечтательно произнес Ломов. – Балласт откачать да и в море… Федя за капитана – ничего, что раньше срока. А мы – команда, и Таня поможет. Как – справились бы?

– Какая машина была бы в порядке? – встрепенулся Федя.

– Простая, паровая, пароходная, – как маленькому, добродушно пояснил Ломов. – Она ведь у нас вполсилы работала, скорости не давала. А тихим ходом не сняться, не уйти – на берег опять выбросит. Да и пар нам не удержать. Кочегары у нас зубры, и то дед подвахту вызывал. Сели в песок, как в перину, мягко… Теперь, будь с машиной все как надо, двести тонн воды из балластов откачать – и готово.

Федя посмотрел на Никитина и отвел глаза. Воцарилось молчание.

– Я знаю, как исправить машину, – твердо сказал Великднов и опять взглянул на машиниста. – Только слово дайте в тайне держать.

– Ну понятно, никому и никогда, – заверил Ломов.

Таня ему поддакнула. Никитин усмехнулся.

– Надо закрыть клапан на трубопроводе отработанного пара у главного конденсатора, – волнуясь, сказал Федя, – и клапан отработанного пара на отопительной батарее в каюте старпома.

– Правильно, теперь я вам секрет открою. – Никитин с торжеством вынул из штанов медную латунную пробку. – Вот почему машина плохо работала. Причина у меня в кармане находилась. Называется эта штуковина «клапанчук». Надеюсь, теперь понятно.

– Мне непонятно, объясните, – попросила Таня.

– Если эту пробку снять, – сказал машинист, – как хочешь клапан заворачивай, все равно воздух в конденсатор засосет и вакуум сразу – вниз, – он показал рукой чуть-чуть от пола, – тогда машина только на малых оборотах работает.

Девушке вряд ли стало яснее, но Виктор уже обращался к Великанову:

– Как это ты догадался? Хотел все спросить, да некогда.

– Есть люди, которым догадываться не нужно, – ответил Федя, – о них я рассказать пока не имею права.

– Ладно, – не сгонял довольной улыбки Никитин, – не станем твои тайны выпытывать. Пароход считай что наш… Да ты что, Серега, – он посмотрел на Ломова, – насупился, словно тебя медом обделили?

– Так товарищи не поступают, – с обидой сказал Ломов. – Выходит, вы оба знали; вместе у клапанов орудовали, а мне хоть бы слово. Дружки называется…

– Честное слово, Сережа, мы хотели тебе сказать, да не успели. Сам знаешь, последние два дня все кувырком шло. Не обижайся. – Великанов говорил с таким чувством, что ему нельзя не поверить. – Мы лучшим другом тебя считаем.

– Ну ладно! – Ломов махнул рукой. Он не умел долго сердиться. Лицо его сразу посветлело. – Ай да Федя, преподнес ты дядюшке подарок! Он из себя лез, все причину искал. Ну и парень ты! А я-то думал, почему штурманский практикант все в машину да в машину?.. – Ломов рассмеялся, а потом сказал: – Теперь подождем, пока стемнеет, и на Таниной лодке прямо на судно… А скажи-ка, – хитро подмигнул он Феде, – чья фотография над твоей койкой висела? Уж больно она с одной девушкой схожа…

Федя по-мальчишески покраснел и непроизвольно тронул нагрудный карман. Там сейчас и лежала эта фотография.

Танины щеки тоже порозовели.

– Вроде тишает ветер, – смущенно сказал Великанов, стараясь не смотреть на девушку.

– К утру мы должны сняться, – поддержал его Никитин. – Давайте все обдумаем.

Без споров не обошлось, но решили дружно: ночью плыть в лодке на пароход, попытаться снять его с отмели и, если удастся, увести к партизанам.

Феде очень хотелось спасти «Синий тюлень». Его все время грызла мысль, что он сделал что-то не так. Из головы не выходил владивостокский разговор с представителями союза моряков… Сейчас он старался вспомнить каждое слово. Задание выполнено. Карательный отряд не попал в Императорскую. Но вот с пароходом получилось неладно… Ведь тогда, под конец беседы, Руденко наказал ему: «К аварии подводи только в крайнем случае». Но где этот крайний случай? Кто скажет?

Если бы только удалось снять пароход! Юноша был готов идти на любой риск. Теоретически казалось все просто. Откачать из междудонного пространства запас пресной воды – судно станет легче и всплывет. А потом уходи подальше от опасного места. Однако сколько может случиться непредвиденного! Человеку без опыта страшно браться за такое дело. Ошибка – и не всплывут, а новое кораблекрушение, и тогда «Синий тюлень» навсегда останется пленником береговых утесов… Но молодость и долг облегчили Великанову и его товарищам смелый и рискованный шаг.

Если раньше Федю удивляла нерешительность, трусость капитана Гроссе, то теперь он даже радовался его приказу оставить судно. Снять пароход с камней и привести его к партизанам было достойным, хотя и трудным делом.

Сейчас для безопасности друзьям надо было немедленно возвратиться в лагерь: а вдруг кто-нибудь хватится, начнутся расспросы… Таня к вечеру должна приготовить лодку и ждать их в условленном месте.

Капитаном и головой всего дела выбрали Федю. Торжественно обещали беспрекословно слушаться его. На дорогу девушка дала каждому по куску пирога с соленой рыбой и проводила к реке.

– Ну-ка товарищи, – проказливо сказала на прощание Таня, – попробуйте без меня найти лодку. Это вам по пути, за водопадом, близко от Черной скалы.

Великанов шел, не чувствуя под собой ног. Он перебирал в памяти все, о чем они сегодня говорили с девушкой. Каждое слово имело какой-то сокровенный смысл, и Федя должен был понять его. С глазу на глаз они не оставались и минуты: юноше и в голову не приходило уединиться от друзей. Но по улыбке, по жестам, взглядам он чувствовал, что Таня рада ему. Теперь они будут вместе… «Сколько хороших людей на свете! – ликовал Федя. – Человеку нельзя не верить. Еще недавно я был совсем один, а теперь нас четверо! Недаром говорят, один в поле не воин. Посоветуешься с другом, и то на душе легче».

Моряки шли приглядываясь и прислушиваясь.

По берегам реки росла малина. Федя снял злополучную солдатскую фуражку, и приятели быстро набросали в нее спелых ягод.

На крутом повороте, где вода намыла мелкий песок, увидели следы какого-то некрупного животного, идущие к самой воде.

– Постой, ребята, – нагнулся зачем-то Ломов. – Шевячки кабарожьи… Свежие совсем.

Теперь и остальные заметили козий помет, похожий на кедровые орешки.

Матрос проворно вынул из кармана свистульку из бересты и стал искусно подражать голосу маленького кабаржонка.

– Матка должна прибежать – подумает, с козленком беда случилась.

Пищалка звучала протяжно и нежно… Стихнет – и снова…

– Как только покажется кабарга – сразу стреляй, – учил матрос.

Все они проголодались и мечтали о жареном сочном мясе. Федя держал наготове револьвер.

Ломов звал матку, наверно, уже в десятый раз, когда в тумане показалось темное пятно. Свистулька еще пожаловалась и замолкла.

Тень приблизилась.

– Что-то велика козочка, – прошептал Никитин, выглядывая из-за дерева, и тут же присел. – Спасайся, ребята!

На жалобный писк явился медведь, тоже любитель молодой козлятины.

Друзья не захотели испытывать судьбу и бросились наутек.

У Черной скалы они долго искали лодку. Она стояла, как в доке, во впадинке берега под жердями, прикрытыми еловым корьем и сухими ветками. Лодка оказалась хорошо сделанной унимагдой, с изображением лебедя на носу.

Возле лагеря их остановил часовой. Солдат оказался придирчивым и не хотел признавать моряков за своих. Заладил одно: «Почему из леса вышли, а может, вы партизаны?»

Виктор Никитин заспорил, часовой клацнул затвором и подал сигнал. На свисток подошел разводящий. Он узнал друзей и разрешил пропустить. В лагере чувствовалась тревога и растерянность: солдаты бродили, не расставаясь с винтовками, подсумки полны патронов. За грудой камней стоял пулемет рылом к лесу. При нем дежурили солдаты, перепоясанные патронными лентами.

«Боитесь, сволочи, – подумал со злорадством Федя. – Подождите, не то еще будет!»

Около избушки их увидел старик буфетчик и индюком зашипел на Федю:

– Где шляешься? Иди мой посуду… Пять глубоких тарелок, семь мелких, четыре вилки, девять ножей и три ложки – корми кают-компанию как хочешь. А чай – из кочегарских кружек: стакан я только для капитана успел прихватить. – Буфетчик потер ладонью серую щетину на подбородке. – Торопились, а пароход-то стоит себе, голубчик, и не деется ему ничего. И погодка на ведро идет… Капитан говорил: к завтрему катер на него сгоняем.

Никитин и Федя заговорщически переглянулись и спрятали усмешку.

– Мы по ягоды ходили, в лесу малины много. Это тебе, Евграф Спиридонович. – Федя протянул буфетчику каппелевскую фуражку, полную ягод.

– Крупная, как из сада; спасибо, снесу капитану к чаю.

– Сам ешь, – сказал Ломов. – Капитан не заслужил… Пароход-то, – он показал на черный силуэт, поднимавшийся над водой, – кто погубил? Знали бы, что Гроссе отдашь, – собирать не стали.

* * *

В избушке, куда буфетчик послал Федю, только что отобедали, но за столом было не очень весело, хотя коньяк и виски начальство не забыло на пароходе.

Оскар Казимирович сидел хмурый, недовольный. Он был в отвратительном настроении. Вряд ли может понять его состояние простой смертный. Даже капитан, которому не приходилось оставить на камнях свое судно, не в состоянии себе представить, как огорчился Гроссе. Он ждал погоды. Пусть только стихнет ветер – он немедленно начнет снимать «Си-неге тюленя».

В голове Оскара Казимировича возникали всевозможные планы. Он припомнил все, что случилось на его глазах в многолетних плаваниях и о чем ему рассказывали. Перечитал все, что написано по этому поводу в пухлом английском справочнике. Когда Гроссе вспоминал Владивосток, сердце сжималось в предчувствии неприятного разговора в кабинете директора распорядителя Доброфлота… Тросы, якоря, верпы… Задний и передний ход… Номера балластных танков, которые надо откачивать сначала и под конец… Вот чем была забита бедная капитанская голова. Кстати, он теперь думал, что «неизвестные величины» ему мало помогут.

«А здесь еще эта мерзкая женщина», – морщился Оскар Казимирович, и не без основания: «мерзкая женщина», сестра милосердия, болтала без умолку.

– Наш корабль, – вещала она в обычном своем духе, – захватили привидения. Сейчас они ходят по палубе, сидят в наших каютах, лежат в наших постелях… Гремят кости, звенят цепи, трепещут белые одеяния… Души погибших в море собрались на свой пир. Наверно, там командует новый капитан. Капитан-смерть…

– Лидия Сергеевна, – Гроссе брюзгливо выпятил губу, – извините, дорогая, но вы говорите глупости, неприятные глупости. Почему вдруг на нашем пароходе привидения?!

– А потому, что вы иконы с него сняли, – проворчал поручик Сыротестов, – вот вам и пожалуйста. – Ему было наплевать на привидения, а сказал он это в защиту Лидии Сергеевны.

Капитан еще больше помрачнел.

– По русскому обычаю нельзя оставлять иконы на гибнущем корабле, – возразил он. – Грешно-с, так православные не поступают.

– Мужчины, – не унималась Веретягина, – я предлагаю поход к привидениям. К ним в гости, на новоселье. Возьмем бутылку коньяку, разопьем с ними… Я объявляю поход сегодня ночью; захватим икону…

– Лидия Сергеевна, – повысил голос Гроссе, – я прошу вас прекратить это. Вы святотатствуете. Нехорошо-с, грешно-с… – Он заволновался и стал перекладывать с места на место резиновый кисет с табаком.

– Оскар Казимирович, откушайте, – послышался угодливый голос буфетчика, вошедшего с блюдцем малины. – Свежая, матросы из лесу вам принесли.

Капитан молча посмотрел на ягоды и, обычно столь вежливый, принялся за них, не предложив даже даме.

Впрочем, Веретягина не обратила на это внимания. Слегка раскачиваясь, она декламировала:

 
Как тяжко мертвому среди люден,
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей…
 

Скучно мне… Мне кажется, я тоже мертва… И вы… Как скучно мне… Вы принимаете мое предложение, поручик, мой верный рыцарь? Мы славно развлечемся на пароходе.

– Я запрещаю! – Гроссе ударил кулачком о стол. – Без моего разрешения никто не смеет… – Он покраснел и задохнулся.

– Друг мой, никто не намерен покушаться на ваши права, – вмешался Сыротестов, – однако… ваше поведение не… не… – Он искал слова. – Вы должны быть джентльменом в присутствии женщины. Я вынужден напомнить вам об этом.