Текст книги "Секрет государственной важности"

Автор книги: Константин Бадигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Федя вдруг опустился на пол, уткнул голову в Танины колени и совсем по-детски всхлипнул. Девушка не удивилась. Что дальше говорил Федя, было совсем неразборчиво, и только она могла его понять.

– Ты мой капитан, самый отважный, самый умный, – шептала Таня, поглаживая дрожащей рукой его волосы. Она чувствовала себя счастливой, наверно, самой счастливой на свете.

Раздался короткий звук пароходного гудка – условный сигнал: «Всем собраться на мостике». Таня встрепенулась.

– Нас зовут, пойдем, – шепнула она. Машинист Никитин и матрос Ломов были нетерпеливы. И правда, надо спешить.

Федя еще раз проверил свои расчеты. Медным транспортиром со стертыми, плохо видимыми делениями он снял с карты курс, опять проверил – все правильно.

– Немного правее, Танечка, – сказал он девушке, – еще чуть. Вот так, хорошо. Сколько на румбе?

Старое рулевое колесо привычно скрипело. И снова нагая дева на носу «Синего тюленя» послушно кланялась спокойному лазоревому морю. Как всегда, кричали белые чайки, провожавшие пароход. Странно, после своей исповеди Федя чувствовал себя куда спокойнее: «Вот теперь я могу сказать, что мне довелось вести большой пароход, – подумал он не без гордости. – У многих в мореходке от зависти испортится аппетит… Еще бы, „Синий тюлень“, почти пять тысяч тонн водоизмещения, не катеришко какой-нибудь, под командованием Федора Великанова вышел из бухты Безымянной курсом на Императорскую гавань… Каково, ребятки? Вы еще не знаете, что такое ответственность!»

Но было еще кое-что, делавшее Федину победу совсем полной и особенно приятной. Таня, его милая подружка Таня, стояла рядом.

Наверно, что-то особенное было написано на лице Великанова. Таня несколько раз отрывалась от компаса и бросала на него быстрые улыбчивые взгляды…

Посадка на мель все же сказалась на пароходе. Особенно это заметно на трубопроводах. То тут, то там из ослабевших фланцевых соединений свистел пар. Никитину работы много: он за всех механиков и за всех машинистов – хоть разорвись, все равно за всем не уследишь. Кое-где в корпусе ослабли заклепки, появилась водотечность. Воду надо было откачивать непрерывно.

В кочегарку на «Синем тюлене» обычно выходило трое вахтенных: один – в угольных ямах, двое поддерживали огонь в топках. Теперь вместо них один Ломов. Но он крепко сложен, мускулист и ухитрялся справляться. Наверно, ему помогала песенка: «Я родня океану, он старший мне брат!..»

О восстановлении динамо-машины и радио пока не приходилось думать – нужны специалисты. Никитин надеялся, что они найдутся среди партизан. Мало ли уходило к ним в сопки разных людей!

Под руководством Великанова Таня все увереннее ворочала скрипучий штурвал: огромный пароход легко покорялся маленьким девичьим рукам. Теперь Федя мог отлучиться с мостика и при дневном свете осмотреть судно.

В твиндечных помещениях, где жили солдаты, кавардак. На полу обрывки бумаги, старые портянки, бечевки и всякая дрянь. В углу одиноко стояла забытая винтовка.

«Даст тебе, голубчик, за нее Тропарев», – подумал Федя, вспомнив узловатую веревку в кулаках фельдфебеля.

Он осмотрел винтовку. Не заряжена, патронов нет. Федя оставил ее на месте.

В носовом твиндеке было пусто. На нарах могли бы разместиться сотни три пассажиров. В этом рейсе здесь хранили груз: тюки с шерстью, груженные в бухте Орлиной.

Шерсть хорошо уложена, покрыта новым брезентом и сверху перевязана пеньковой веревкой.

В самом носу парохода – убогий матросский кубрик. Двенадцать коек…

Сейчас здесь тоже тихо. Матрацы сбиты, на палубе мусор, брошенные впопыхах пожитки. На столе остался пузатый медный чайник, несколько кружек, ломоть ржаного хлеба, солонка и бутылочка острого китайского соуса…

Интересно, что лежит в трюме? Феде захотелось посмотреть. Он отвернул брезент, лежавший на люке, вытащил две тяжелые деревянные лючины, зажег фонарик и стал спускаться по скобяному трапу.

Груза было немного, едва половина трюма. Тут были тюки, мешки, ящики разных размеров, бочки. Федя заметил связки чугунных сковородок и небольшие, но тяжелые ящики с охотничьим порохом.

На каждом ящике, тюке черной или красной краской написан номер. Больше всего в трюме съестных продуктов: мука, крупа, сахар, бобовое масло в жестяных банках…

Все товары шли в Императорскую, купцам. На них выменивали у зверобоев и таежных жителей пушнину, оленьи панты, женьшень.

Федя почувствовал духоту. Нагреваясь на солнце, черные пароходные бока создавали в трюме парниковую атмосферу. Чувствовался неприятный запах, обычный в трюме старого судна. Приторные испарения сточных колодцев, хранивших следы прежних грузов, смешивались с запахами находящихся здесь товаров: пахло свежевыделанными кожами, ржавым железом, кофе, туалетным мылом.

«Для перевозки вот этих товаров построен „Синий тюлень“», – подумал Федя. Все-таки прежде всего он был учеником мореходного училища. Забота о сохранности груза – главная обязанность всего экипажа и капитана. Об этом неустанно твердили его преподаватели; Феде всю жизнь предстоит заниматься этим делом – благополучно доставлять грузы по назначению. Небрежное обращение с грузом, а еще хуже, воровство – тяжкое преступление. Тому, кто замечен в этом, никогда не плавать на пароходе: хищение груза хуже мародерства. За века морских перевозок выработалось множество правил. «Наверно, я никогда не смогу понять всех их тонкостей, – думалось Феде. – Особенности договоров на перевозки, коносаменты, диспашер, общая и частная авария…» И вдруг вспыхнула другая мысль: «Партизаны! Надо передать весь груз „Синего тюленя“ партизанам. К черту купцов! Они наживают бешеные деньги, обманывая охотников. Партизаны голодают, а здесь такие запасы!..» И новая острая мысль, как укол: «Но это воровство груза… Я, Федор Великанов, еще не успев окончить мореходное училище, украду пароходные грузы…»

Но перед глазами Феди тайга, шалаши, построенные на скорую руку, дымящиеся костры, на треногах греются котлы с водой. Партизаны завтракают! На завтрак кружка горячей воды, кусок сахару и два черных сухаря. А как они одеты!.. Рваная обувь, старое, залатанное обмундирование…

А, что сейчас вспоминать школьные лекции! Жизнь потруднее задачи ставит. Юноша, которому когда-то еще предстоит водить корабли по диплому, недавно чуть не загубил один пароход. Который раз за этот рейс Феде приходилось делать не так, как учили его наставники. И теперь Великанов решил: то, что он сделает, – не воровство, а только справедливость, революционная справедливость.

«Надо осмотреть весь трюм, все кладовые. Ведь когда грузились, рассчитывали и на экипаж и на солдат, а вывезти на берег во время аварии почти ничего не успели». Федя двинулся дальше, освещая фонариком все новые и новые товары и продукты. Мука, гречневая крупа и пшено, кусковой сахар, ситец, ящики с обувью, охотничьи сапоги – какое богатство! Дальше шли консервированная говядина, сыр, сгущенное молоко… Все, все это надо отдать партизанам! Великанов присел на какой-то ящик, обитый полосовым железом, и представил, как «Синий тюлень» входит в какую-нибудь неизвестную бухту. К борту швартуется моторный катер, на палубу поднимаются бородатые люди, перепоясанные ремнями и пулеметными лентами. Это партизаны. И Федя ведет их в трюм, показывает свои сокровища… Его обнимают, хвалят, он спас отряд от голодной смерти. «Не благодарите меня, – говорит Федя, – не надо. Я комсомолец, я должен был так сделать»… «А друзья? Виктор, матрос Ломов, Танечка? – Феде стало ужасно стыдно. – Разве я один снял судно с мели, разве один привел его в бухту к партизанам? Как это могло случиться, что ты забыл друзей? Ишь, гусь лапчатый, „я“ да „я“! А сам говоришь про новые порядки…» Федя очень строго отчитал себя.

В трюме тихо, как в пещере. Из-за бортов глухо доносится журчание воды. Работа машины ощущается как совсем слабые толчки. Юноша собрался выходить, но услышал какую-то возню и писк. Он не сразу понял, в чем дело. Вскочил с ящика и осторожно пошел на шум. В луч фонарика попал разорванный мешок с крупой. На мешке дрались две крысы. Сцепившись в яростной схватке, они не обращали внимания ни на Федю, ни на свет. Крысы кусали друг друга, пищали, кувыркались, расшвыривая крупу.

– Ах, проклятые твари! – сказал Федя. Преодолевая отвращение, он изловчился и ударил ногой по серому клубку.

Крысы разбежались. Он заметил еще одну, мелькнувшую под ногами, еще одну, еще… Да они везде! Противный страх заполз в душу: крысы не только портят груз, они могут быть разносчиками чумы! Федя поторопился вылезти наверх, к свету… Он вспомнил, как буфетчик рассказывал, будто в ночь перед высадкой в бухте Безымянной крыса заползла ему в койку и стала обгрызать пятку…

И твиндеки, и кубрик трюма, и кладовки Федя видел много раз. Но сегодня все казалось ему необычным, имеющим какое-то особое, весьма важное значение в его жизни. Несмотря на крыс, приподнятое настроение не покидало его. Спать совсем не хотелось, хотя ночь прошла в работе.

Глава шестнадцатая
НА ГОРИЗОНТЕ ПОДОЗРИТЕЛЬНЫЙ КОРАБЛЬ

Пар из поврежденного трубопровода вырывался с нарастающим свистом. Никитин бегал по скользким плитам, пытаясь что-нибудь предпринять. В машинном отделении – что в бане все в белом облаке. Больше медлить нельзя. Никитин бросился к большому красному вентилю, рывками закрутив его. Свист утих. Закрыв пар, машинист поставил телеграф на «стоп» и сообщил наверх:

– Авария, товарищ капитан. Паропровод сдал. Пока не отремонтирую, будем стоять.

– Подымись-ка на мостик.

– Хорошо, сейчас приду.

Когда Никитин появился на мостике, Великанов озабоченно рассматривал что то в бинокль. Впрочем, было видно уже и так по горизонту тянулся дымок. Там шел пароход. Встречи со своими на морях Дальнего Востока случались не гак уже часто. Судов во Владивостоке стало куда меньше, и моряки обычно безошибочно узнавали пароходы.

– Что за коробка? Никак не пойму, – оторвался от бинокля Великанов. – Может быть, японец? Ну, пусть подойдет поближе. Что у тебя стряслось?

– Работы на несколько часов прибавилось, и твоя помощь нужна… Я чуть живьем не сварился. – Никитин рассказал о случившемся, снял мокрую робу и повесил на поручни.

Солнышко сегодня баловало, и море тихое, синее. За кормой далеко белел пенистый след парохода.

– Досадно, до места осталось всего ничего. – Федя снова навел бинокль на горизонт. – Да это же «Сибиряк», – вдруг с испугом сказал он, – меркуловское патрульное судно! Вот тебе конфетка! Что будем делать, если он к нам, а, Виктор?

Сторожевик быстро приближался. «Надо объяснить, почему мы стоим», – решил Великанов. Он бросился в рубку, порылся в толстой книге – своде сигналов, набрал три флага и поднял их над мостиком.

Флаги яркими цветами заиграли на солнце.

– «Вышла из строя главная машина», – перевел Федя Никитину язык сигналов и добавил: – Все равно будут запрашивать.

Узкий серый корабль с низкой трубой и скошенными мачтами сбавил ход. И у него на фок-мачте расцвели флажки. На отдельном фалине взвился красно-белый вымпел свода.

– Так и знал: поговорить ему захотелось. Делать-то воякам нечего. – Федя вынес на мостик сигнальную книгу и стал подбирать ответ. – Запрашивают, – пояснил он Никитину, – не нужна ли помощь… Сами управимся! – Он поднял вымпел свода до упора вверх – мол сигнал понят – и быстро набрал флаги вежливого отказа.

На сторожевике разобрали и тоже подтянули вымпел к самому рею.

– Ну, кажется, пронесло, – облегченно вздохнул Великанов.

На «Сибиряке» и «Синем тюлене» убрали флаги, пошли вниз полосатые вымпелы свода. Разговор вроде окончен.

– Знаешь что, Федя, надень-ка на всякий случай форму, – посоветовал Ломов. Он тоже вышел на мостик и выбирал из бороды крошки шлака. – Гляди-ка, меркуловцы не меняют курс.

Великанов сразу оценил предложение и немедля последовал совету. Конечно, это обман, но другого выхода не было. В каюте второго помощника Стремницкого нашелся парадный китель, у старпома позаимствовали новенькую морскую фуражку.

И вовремя. «Сибиряк», выпуская султан дыма, действительно шел на сближение.

– На «Синем тюлене»! – крикнулисо сторожевика в блеснувший под солнцем медный рупор. – Попросите на мостик капитана.

Это сам командир, старший лейтенант барон Моргенштерн, решил поболтать с коллегой…

Стоявшие на мостике «Синего тюленя» были гораздо меньше склонны к беседе с меркуловцами.

Что делать? Удирать? От патруля и с исправной машиной не очень-то оторвешься. И у него пушка. «Попробуем отговориться», – решили друзья.

– Капитан отдыхает! – крикнул Великанов. Ему очень шел синий китель с нашивками и щегольская фуражка.

Из штурманской выглянуло встревоженное личико Тани.

– Попросите вахтенного помощника, – помедлив, сказали на «Сибиряке», – вызывает командир корабля.

– Вахтенный помощник слушает, – ответил Великанов.

– Откуда идет «Синий тюлень»?

– Из бухты Орлиной, – не задумываясь, сказал Федя.

– Что вы делали в Орлиной?

– Взяли груз шерсти.

Если бы Федя видел, как изменилось лицо Моргенштерна, он никогда бы не произнес этих слов…

На сторожевике послышалась короткая энергичная команда, по палубе забегали матросы. С кормовой пушки сняли чехол, ствол повернули на пароход.

Маленькая белая шлюпка поползла на талях вниз. Шлюпка ощетинилась веслами и понеслась к «Синему тюленю».

Четверо друзей с тревогой смотрели на все это.

Но что делать? Пришлось спустить штормтрап и встречать непрошеных гостей. Их оказалось пятеро – офицер и матросы.

Офицер, молоденький лейтенант, подойдя, откозырял Феде. Два матроса с винтовками встали рядом. Третий, с унтер-офицерскими нашивками, занял место у трапа, один остался в шлюпке.

– Прошу проводить меня к капитану, – сказал офицер.

– Он отдыхает, – повторил Великанов. – Ночь была тяжелая, авария в машине…

– Придется потревожить, таков приказ командира, господин помощник.

– Никакой капитан на пароходе нет, – раздался вдруг охрипший голос. – Джисус Крайст, бог наш, не велел обманывать.

Все обернулись. На мостике стоял американский проповедник. Он едва держался на ногах, но говорил внятно.

Федя и Никитин переглянулись.

– Кто вы такой? – спросил лейтенант.

– Скромный служитель всевышнего, подданный Соединенных Штатов, Фостер, господин лейтенант.

– Я не совсем вас понял; как это – нет капитана?

– Вы меня поняли правильно, дорогой лейтенант. – Американца качнуло к поручням. – Капитан, солдаты и все вообще – в бухте Безымянной. Эти молодые люди захватили пароход и увели его из бухты. Капитан очень приличный человек, превосходно говорит по-английски. Поручик Сыротестов тоже очень приятный человек. Мадам Веретягина весьма приятная дама… О-ла-ла! Не выпить ли нам, господин лейтенант?

Федя лишь присвистнул мысленно: «Вот каков твой нейтралитет, божий ты сын… И речи твои уж очень складны, может, ты не столько пьян, сколько притворяешься?»

Ломов и Никитин побледнели и как-то сразу осунулись. Великанов даже сейчас не во всю меру осознал опасность. «Неужели все пропало? Нет, не может быть! Однако офицер теперь явно не отступится. Их пятеро, и у них оружие! А у нас? – Федя подумал о винтовке, забытой в твиндеке. – Нет, все напрасно. Открытое сопротивление бесполезно, надо действовать как-то иначе».

– Простите, мистер Фостер, – снова заговорил лейтенант. – То, что вы сказали, очень важно, я должен немедленно сообщить командиру… – Офицерик засуетился. – Потапенко, вызывайте корабль!

Пожилой матрос вынул из-за голенища флажки. Лейтенант написал ему несколько слов на листке блокнота.

Замелькали флажки в руках сигнальщика.

– Господин лейтенант, – продолжал американец, – вы видите перед собой совсем не помощника капитана, а только «бой», лакей. Этот молодой человек, – Фостер пьяно засмеялся, – убирал каюты и мыл посуду… Я имею основания думать, что молодые люди подосланы партизанами… У меня есть хорошее шотландское виски, лейтенант.

Молодой офицерик явно нервничал. Захват корабля, партизаны. Ему они еще не встречались так близко. Он растерянно смотрел на Федю, то и дело ощупывая кобуру пистолета. Потом заглянул в листок, где сигнальщик корявыми буквами записывал приказание командира.

– Мы возьмем пароход на буксир, – уже увереннее сказал лейтенант американцу, – и вернем его в Безымянную, где, по вашим словам, капитан и команда… Безобразие!.. Мы останемся здесь – я и трое матросов… Медведков, – перегнулся он через планшир, – отведешь шлюпку на корабль. – Понизив голос, лейтенант спросил Фостера: – У них есть оружие?

Помедлив, должно быть вспоминая, проповедник отрицательно покачал головой и уткнулся в свой молитвенник.

Все очень плохо. На борту – вооруженные люди. Со сторожевика глядело жерло пушки и пулеметы. Стиснув зубы, Великанов и Ломов закрепили буксир.

Через полчаса поджарый «Сибиряк», усиленно дымя, тащил безжизненное тело парохода.

Солнце шло к закату. На северо-востоке собирались тучи. Потянул ветер, стало холоднее.

На носу, возле стального буксирного троса, лейтенант поставил своего часового. На руле – Великанов. Ломов тут же, он должен сменять Федю. Выходить из рубки им было стро-жайше запрещено. Второй вооруженный моряк, унтер-офицер, стоял у дверей. Третий сидел в штурманской.

Настроение у Феди – хуже некуда. Кажется, все сложилось так удачно – и вдруг этот проклятый сторожевик…

За увод парохода по головке не погладят. Великанов видел бесцветные от ярости глаза Сыротестова, слышал тонкий, крикливый голос капитана Гроссе. «Где найти спасение? Может быть, броситься, обезоружить часового? А потом? Нет, ничто не поможет. Где Никитин, Таня?» Бешенство перехватило ему дыхание. Странно, но сейчас, несмотря на грозную опасность, Федя совсем не чувствовал страха. Все его существо – мозг, нервы, мышцы – было напряжено. Предстояла борьба за жизнь. Помимо его воли в сопротивление включился древний инстинкт.

– А если пароход брошен командой – разве не мы хозяева? – спросил Ломов. Видно, и его мучили схожие мысли. – Я слышал…

Федя махнул рукой.

– Во-первых, ты, я и Никитин – команда «Синего тюленя», а во-вторых, не все покинули пароход. Этот американец вовсе не сходил с борта. Да и вообще, какие тут правила?

Они задумались, каждый о своем. Великанов вспомнил мать. Как она не хотела, чтобы Федя шел в этот рейс! Как она плакала: чуяло беду материнское сердце. И все же упросила брата, Николая Анисимовича, взять на пароход, не могла отказать сыну. «Ах, мама, мама…»

* * *

На столе в каюте капитана стояла почти пустая бутылка. Проповедник похрапывал, привалившись к мягкой спинке дивана.

В кресле с каменным лицом сидела Таня. Она здесь тоже не по своей воле, ей тоже запрещено переступать порог каюты… Да еще этот меркуловец… Он основательно выпил и пытался угощать Таню то виски, то американским шоколадом.

Однако во взгляде девушки молодой лейтенант читал временами нечто такое, что удерживало его от излишней назойливости. Порой Таня незаметно притрагивалась к груди, где у нее был спрятан нож.

Одуряюще пахли из капитанской спальни сухие лекарственные травы.

* * *

Старший лейтенант Монте фон Моргенштерн, волнуясь, вышагивал на мостике сторожевика. Он старался получше уяснить, что произошло, какие перспективы сулит ему будущее. Привел пароход с мятежниками-партизанами… Это несомненная удача. Контр-адмирал Старк будет жать ему руку, благодарить. Приказ по флоту, повышение в чине… С другой стороны – Полтавская, 3, сухопарый полковник Курасов. Старший лейтенант не сомневался, что в трюме «Синего тюленя» не шерсть, а соболиные меха. «Десять процентов от десяти миллионов долларов – это миллион. Миллион золотых долларов! А что, если… что, если целиком десять миллионов? Я немедленно беру отставку и уезжаю в Германию…»

Моргенштерн остановился, судорожно вцепившись руками в поручень. Договориться с Сыротестовым и разделить пушнину пополам… Пять миллионов меньше, чем десять, но больше, чем один миллион… Конечно, но… А может, самому захватить весь груз?

Он сжал железный поручень с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Моргенштерн – миллионер! Растут проценты и проценты на проценты… Старлейту сразу стал противен его маленький корабль. Богатство тетки казалось ему теперь грошами. «Пусть она остается во Владивостоке, я не возьму ее в Германию. Боже мой, надо все продумать… Осторожно, барон Моргенштерн, в твоих руках золотые россыпи. Зачем в тумане излишняя скорость?»

Он подошел к телеграфу и уменьшил ход.

* * *

Виктору Никитину удалось спрятаться в машинном отделении, остаться незамеченным. Американский проповедник, который мог бы его выдать, наспиртовался и не думал ни о каких партизанах. Когда на пароходе все поутихло, Никитин пошел в разведку. Он увидел на мостике вооруженных матросов возле его друзей, увидел и Таню в капитанской каюте, под-жавшуюся на краешке кресла…

«Я должен спасти товарищей, – решил он. – Должен! Что можно сделать?»

И тут его осенило: а если попытаться пустить двигатель?

Он проник в машину и еще раз осмотрел поврежденный фланец. Потом бросился в кладовую.

«Не такой ты человек, Виктор, чтобы упустить малейшую возможность. Во что бы то ни стало надо заставить машину работать. В этом, только в этом выручка», – твердил он сам себе.

И Никитин приступил к делу. Он понимал, какие его ждут трудности. Стучать нельзя, огонь зажигать тоже нельзя. Если заметит охрана – пиши пропало. В котлах надо пар держать, и все одному человеку.

* * *

– Послушай, атаман, – неожиданно сказал пожилой матрос с унтер-офицерскими нашивками, заступивший с восьми вечера. – Вы и вправду хотели пароход к партизанам отвести?

Федя Великанов решил, что терять ему нечего.

– Правда, – зло ответил он. – Хотели, да вы на пути встали.

– А куда шли, где партизаны?

Федя быстро взглянул на матроса.

– Ишь ты какой…

– Ладно, ладно! – Матрос ничуть не обиделся. – Я ведь раньше на пароходе работал, тоже на «добровольце»… В пятнадцатом году мобилизовали, вот и трублю по сей день.

– Понравилось? – иронически спросил Федя.

– Не в этом соль, атаман… – Матрос прислушался к храпу своего напарника в штурманской. – Проповедник вам нагадил. Гнида, за ноги бы его да в воду. Каппелевцы-то не помилуют вас, расстреляют. Что ж молчишь, атаман? И пароход, поди, охота к месту доставить?

Слова матроса настолько поразили Федю, что он не верил своим ушам.

– Американец партизан хвалил, – осевшим голосом сказал он, – говорил: «Мы, американцы, – дружественный нейтралитет…»

– Теперь в жизнь ихней дружбы не забудешь, – усмехнулся матрос. – Пленти мони, вери гут до добра не доведут. – Он вынул резиновый кисет, газету, свернул во много раз, хотел оторвать кусочек. – Постой-ка, стихи какие-то. – Он поднес газету поближе к глазам.

Сумерки заметно сгустились, но разобрать еще можно. Матрос читал:

 
Тоска в руках,
Тоска в ногах,
Тоска в зубах,
Шуршит язык,
Бежит слюна,
И хочет есть…
Хлеба, хлеба, хлеба,
Корочку хлеба!..
 
 
Как я ее жевал бы
Целый день
С утра до вечера.
Собирал бы крошки
И опять бы ел,
И опять жевал,
И плакал от радости.
 

Видишь как, – сказал матрос. – «Песня голодных» название. Беляки пугают. Держитесь, дескать, за японца, не то придут большевики – с голоду сдохнете. Патриоты… «Мы за Россию»!.. – передразнил он кого-то и крепко выругался. – Ладно, народ все понимает. – Моряк оторвал кусок газеты с песней, насыпал махорки, закрутил по всем правилам, чиркнул спичкой. – Когда мы пришли, – затянулся он, – вас четверо на мостике было, слышь, атаман? Три паренька да дивчина. Кучерявый-то, в синей робе, где? Я заприметил, он сразу по трапу вниз подался.

Сердце Великанова снова замерло. Лицо помрачнело. Что-то уж больно любопытен этот матрос.

«Виктор… Что он сейчас делает?» – подумал юноша. Он не сомневался, что Никитин что-нибудь да предпримет. Он не будет сидеть сложа руки, когда палуба уходит из-под ног. Своего товарища Федя уже изучил: горячий, отзывчивый, деятельный. Если бы Никитин захотел вступить в комсомол и понадобилась рекомендация, Федя не колебался бы… Но что Виктор может сейчас? Пароход рабски идет на буксире за сторожевиком… В любую минуту пушка «Сибиряка» может заговорить. Нет, трудно что-либо сделать…

Федя представил себе лагерь карателей, и скверно сделалось на душе…

– Брось хмуриться, атаман, – сказал матрос. – Я тебе не проповедник, ужель не понял? Пароход к партизанам завернуть надо. Давай смикитим как. Надо осторожно, наверняка – мне под расстрел тоже неохота идти, как думаешь: женка, двое детишек. Ну, атаман, будем вместе работать?

– Федя, – вмешался в разговор Сергей Ломов, он сидел рядышком на палубе и внимательно слушал. – В карателях-то унтер-офицеру тоже не с руки. Наши придут – не похвалят.

– Ишь ты, шустрый… «Наши придут»!.. – дружелюбно засмеялся матрос. – Однако ты прав. Познакомимся, ребята. Потапенко Иван Степанович.

Унтер-офицер Потапенко внушал доверие.

Федя и Сергей переглянулись. Конечно, сомнения у них были. Не так-то просто сразу поверить человеку, да еще в обличье врага. Но выбора у них не было. На помощь никто не придет, это было ясно. А этот моряк прямо предлагает отбить и повернуть пароход.

Друзья решились. Они пожали матросу руку, назвались.

– Так-то лучше, – пуская едкий махорочный дым, сказал Потапенко. – Вот все у нас и прояснилось. Скоро на деле увидите, кто за кого. Так когда мы в Безымянную должны прибыть?

– Не раньше, чем утром, – уверенно ответил Федя. – В темноте ваш командир и близко к ней не подступится. Камни да мели.

– Лады, атаман. Сначала надо голубчика одного… – он кивнул на штурманскую, – на привязь поставить. Шкура. У него отец во Владивостоке мучной лабаз держит. Ну-ка, давайте кончик покрепче. Вот этот хорош будет.

Он стал сматывать с вертушки лотлинь.

– Пошли, Серега Ломов, поможешь.

Матрос вдавил окурок в медную пепельницу на стене и вместе с Ломовым шагнул в штурманскую.

Федя услышал сдавленный крик, скрип диванных пружин, хриплую ругань.

Через несколько минут Потапенко и Сергей вернулись в рулевую.

– Готово, атаман, – сказал Потапенко, тяжело дыша. – Здоровый, черт, куда бы его теперь, в сторонку?

– В ларь пока положим, тут за рубкой. Там повар картошку держит.

Наследника мучного лабаза вынесли из штурманской. Федя улыбнулся, увидев на веревке знакомые кожаные топорики, флагдуки и другие отметины лотлиня. Во рту у связанного торчала тряпка, осыпанная мелом. Сам он испуганно таращил глаза.

Все правильно…

Быстро темнело. Тучи покрывали уже большую часть неба. Великанов на руле следил за гакобортным огнем сторожевика, стараясь держать его слегка правее форштевня. Вот огонь стал расплываться, замутился. «Туман… К добру ли, к худу ли?»

В рулевую вошли сразу трое: Иван Степанович, Ломов и тот моряк, что дежурил у буксира.

– Это наш, сочувствующий, – сказал Потапенко, – Максим Мальчиков.

И насторожился. Послышались нетвердые шаги по трапу.

– Лейтенант! Иди ложись на диван, будто спишь, – при казал унтер-офицер Мальчикову, – быстро!

– Мы будем без света, матросики? – спросил лейтенант, появившись в дверях. Он был благодушно настроен; китель расстегнут, в зубах сигара. После нескольких рюмок он осмелел в надежде заполучить сердце неприступной Тани, этой партизанской девчонки. Уходя из каюты, лейтенант запер ее и американца на ключ.

«Где Таня?» – так хотелось Феде получить ответ на этот вопрос у лейтенанта. Но он нашел силу воли сдержаться и сказал отрывисто:

– Динамо-машина повреждена. В каюте капитана есть керосиновая лампа.

Офицер покосился на «партизанского капитана», потом спросил:

– Кто вахтенный? Ты, Потапенко?

– Так точно, господин лейтенант, – вытянулся моряк.

– Смотри в оба! – Офицерик качнулся. – Завтра мы поднимем на мачте желтый флаг, как поднимали в старину на английских судах… Преподобный Фостер говорит… – Лейтенант икнул.

– Что это значит – желтый флаг? – спросил Великанов.

– Это из-за тебя. На пароходе совершено преступление, преступники приговорены к смертной казни. Желтый флаг – повесить, вот что это значит… Я бы даже сейчас… Наплевать на всех красных, мы всех их перебьем… Потапенко, головой отвечаешь… А где Симончук?

– Спит в штурманской, господин лейтенант, ему в двенадцать заступать, – ответил сигнальщик.

Офицер заглянул в штурманскую. На диване, отвернувшись к стенке, храпел матрос.

– Смотреть в оба! – погрозил еще раз лейтенант. Ему не терпелось обратно в каюту…

Спускаясь по крутой лестнице, он оступился и упал. Послышались невнятные ругательства.

– Пьян, – сказал Потапенко. – Это кстати. Скажи, какой герой: «Всех перебьем»!.. Посмотрим еще, кто кого.

– Ну, а теперь, ребята, потолкуем. Садитесь ближе, Федор, Максим, Серега…

Мутная, непроглядная мгла наползала все более густыми полосами.

Кормовой огонь на «Сибиряке» едва виден, а то и вовсе пропадал.

Вот со сторожевика донесся длинный, протяжный гудок.

– Что это он? – обеспокоенно спросил Потапенко.

– Туман, – коротко пояснил Федя. «Таня, где ты, Таня?» – билась неотвязная мысль. Ломов молча зажег масляную лампочку в колпаке компаса. Перед глазами заколебалась неподвижная картушка с румбами и градусами.

И вдруг Великанов и остальные всем существом почувствовали, как в мертвом теле парохода что-то толкнулось. Раз, другой, третий… Будто забилось сердце. Чудится? Нет!

– Что такое?.. – вслушался Федя. – Вроде машина работает. Сергей, слышишь? Перестала будто… Нет, опять…

Пароход рвануло назад. Загорелся синим огнем и лопнул буксирный трос. В тот же миг, нарушив напряженную тишину, свистнула переговорная труба из машины.

– Это ты, капитан? – раздался веселый голос. – Работаю полным ходом. Как буксир, наверно, уже тю-тю? Беги в капитанскую каюту, выручай Таню.

– Витька! – только и мог произнести Федя.

– Теперь жми, – сказал Потапенко. – В темноте да в тумане нас сам черт не найдет. Теперь твой черед действовать, атаман, раз обучен кораблем командовать. А друг-то твой, приятель, не спросясь самовольничает… План перестраивать надо. – Моряк довольно потирал руки. – Молодец механик у тебя. Великанов.

Федя молча перекладывал руль, бешено ворочая колесо штурвала. «Уходить от проклятого сторожевика, как можно скорее уходить».

Несколько минут только и слышалось, что поскрипывание рулевого колеса.

– Иван Степанович, – сказал наконец Федя, – встань на мое место. Умеешь? – Он беспокоился. Туман держался густой, и до берега всего несколько миль. И охнуть не успеешь, как опять на камнях очутишься.

Матрос без слова принял руль. А Великанов бросился в штурманскую, зажег свечу, взял транспортир.

Его внимание привлек голос, слабо доносившийся откуда-то сверху. Федя поднял голову и увидел переговорную трубу. Свистка в раструбе не было, в спешке кто-то забыл его поставить на место, – оттуда и доносился голос.