Текст книги "Секрет государственной важности"

Автор книги: Константин Бадигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

В это мгновение взгляд Дитерихса случайно упал на зеленые обои кабинета. На обоях повторялся рисунок – огромный букет роз, отштампованный яркими красками. Но не цветы привлекли внимание генерала: от самого потолка до спинки дивана по стене тянулась извилистая черная трещина, что-то очень напоминавшая правителю. Он напряг память, но безуспешно.

– Не забываете ли вы, Михаил Константинович, что японцы скоро покидают Владивосток? – услышал генерал голос Курасова. – Не слишком ли мало времени осталось у нас для столь крупных преобразований?.. Кстати, вы познакомились с моим последним донесением?

– Гм… Адъютант мне что-то докладывал. Я не помню сейчас… – промямлил Дитерихс, но тут же оживился, его острые маленькие глазки засверкали. – Японцы уходят, да. Это хорошо и плохо. Нам придется остаться один на один с большевиками – это плохо. Но русский народ воспрянет духом. Население видело в японцах врага и не хотело поддерживать правительство, ну, как сказать… прояпонское, что ли. Уход японцев объединит нас с народом. Вы понимаете меня, Николай Иванович?

– Понимаю, но…

«Как он мог не прочитать мой обзор? – негодовал в душе полковник. – Индюк, на что он надеется?»

– Какое еще «но»?

– И вдруг народ поддержит не нас, а большевиков и будем не мы, а Дальневосточная республика?

– Это исключено. Наши войска будут стоять на страже.

– Наши войска, – зло сказал Курасов, – одна дивизия. Можно ли с одной дивизией воевать против всей России? Ну, пусть с двумя, если святые отцы приведут нам новобранцев.

Дитерихс недовольно засопел. Полковник усмехнулся и, чиркнув спичкой, разжег сигару.

– Позволительно ли, Михаил Константинович, узнать: какую цель вы поставили перед собой? Я говорю о военных планах, – задымив, спросил Курасов.

Дитерихс отхлебнул вина и долго молчал. Он лениво, не поворачивая головы, опять покосился на черную извилистую линию, бежавшую по зеленым обоям. Что это такое? И вдруг вспомнил: это же Иртыш! Вон там, на изгибе реки, Омск. И сразу же в его мозгу возник образ верховного правителя, отчетливый, живой до мелочей. Черные тяжелые глаза Колчака смотрели на него с презрением… Потом он увидел приемную адмирала в особняке на берегу Иртыша, большую комнату с длинным столом под малиновой скатертью, высокие стулья. Здесь заседали министры… На зеленой стене вместо роз Дитерихсу представилась штабная карта-трехверстка с линией фронта, с полками и дивизиями. «Почему я отдал приказ первой армии уйти в тыл? – вдруг опалила мысль. – В самую тяжелую минуту отказался от поста главнокомандующего? Генерал Сахаров требовал у Колчака моего расстрела…» «Ты не хотел победы адмиралу, дезертир Дитерихс», – произнес чей-то голос внутри… «Колчак был недостаточно монархичен, он шел на уступки разным эсерам, – стал оправдываться Дитерихс. – Быть меньшим монархистом, чем император, нельзя, – вспомнил он где-то прочитанное, – но больше – сколько угодно…» Уж он-то, Дитерихс, прекрасно понимал это. Стать спасителем трона и русской церкви, вторым после царя человеком в государстве – вот мечта, за которую генерал был готов поступиться чем угодно: честью, справедливостью, долгом…

Генерал очнулся. Курасов, развались в кресле и положив ногу на ногу, курил.

– Мы, – сказал Дитерихс, вздохнув, – должны доказать, что на русской земле остались еще люди, протестующие против Советов с оружием в руках.

– Доказать… кому?

– Неужели вам непонятно, полковник? – стал снова раздражаться правитель. – Нам необходимо военное выступление в Забайкалье, без него мы задохнемся. Но предварительно мы должны растрепать красные силы. – Дитерихс облизнул кончики пальцев. Когда он волновался, в них ощущалась противная сухость.

– А если нас постигнет неудача? Недавно я получил тревожные сведения. Западные горизонты не радуют. Возможна переброска из Читы красных подкреплений. Генерал Верж-бицкий считает всякое военное выступление заранее обреченным…

– Вержбицкий? А генерал Молчанов утверждает другое. Если восстание в Забайкалье не вспыхнет, то мы не сможем удержаться в Приамурье. Если…

– Значит, ваше превосходительство, у нас только одна надежда – забайкальское белое подполье? – Курасов решил договорить до конца.

– К счастью, есть еще одна сила.

– Именно?

– Если мы достаточно ясно покажем миру, что на русской земле с оружием в руках борются русские люди, то… – правитель поднял блеклые глаза на полковника, – то японцы могут остаться. В Токио есть влиятельные политические круги, которые позаботятся об этом.

– Ваше превосходительство, – не удержался полковник, – только что вы хотели видеть Приамурье без японцев. Вы говорили…

– К сожалению, красная угроза проникла глубже, чем я ожидал, – чуть поколебавшись, сказал Дитерихс. – Психологически Приамурский край готов, пожалуй, принять большевиков.

– В таком случае я отказываюсь понимать, генерал, для чего прольется кровь солдат и офицеров? За японское благополучие? Чтобы они могли получше укрепиться на русской земле?

– Я сам… Я, собственно говоря… – в замешательстве промямлил Дитерихс и еще раз облизал пальцы. Руки у него были белые и какие-то совсем мертвые.

– Слишком дорогая цена за два месяца власти… призрачной.

– В Чанчуне скоро начнется решающая конференция, и… и наши действия могут…

– Значит, наши военные действия – спектакль для делегатов конференции? Это авантюра, генерал!

– Когда она удается, авантюристов называют великими государственными людьми, – хладнокровно сказал Дитерихс.

– Я думал, русские солдаты, те, что прошли Сибирь, перенесли столько… – Курасов запнулся, выдержка готова была покинуть его. – Я думал, что они заслуживают лучшей участи.

– Полковник, – внушительно сказал Дитерихс, – если мы сорвем конференцию, задержится вывод японских войск из Приамурья. Вы понимаете – это блестящая победа белого движения на востоке России!

– Я утверждаю, что интервенция приносит нам только вред, – жестко возразил Курасов. – Японцев интересует своя выгода, а на Россию им плевать. Вмешательство иностранцев позволяет большевикам играть на патриотических чувствах народа. Опора на иностранные штыки, а не на собственные силы разлагает белое движение…

– Полковник, вы, вы… вы демократ! – тончайше вскричал Дитерихс.

– Ваше превосходительство…

– Я вас не задерживаю! – бушевал генерал.

– Счастливо оставаться, ваше превосходительство.

Но Дитерихс уже сник:

– Ах, подождите… Вернитесь, дорогой полковник.

Курасов остановился.

– Спиридон Денисович вчера мне доверительно сообщил, что большие надежды… весьма большие…

– Спиридон Денисович, ваше превосходительство, каналья, каких поискать, – злорадно сказал Курасов.

– Вы решили меня сегодня добить, полковник.

– Вы должны знать правду. Меркуловы уже наворовали миллионы, а теперь готовятся тягу дать.

– Доказательства! – побагровел Дитерихс. – Извольте дать доказательства! – Он ударил сухоньким кулачком об стол. – Я упеку их на каторгу, вышлю за пределы края… Извольте дать доказательства!

– Ничего вы не сделаете, дорогой генерал, ни-че-го. Пока японцы здесь, Меркуловы в безопасности. Вам я сказал это лишь для того, чтобы вы лучше знали ваших помощников.

– Что же вы предлагаете, Николай Иванович, что, по-вашему, нужно, чтобы спасти положение? – Генерал как-то сразу успокоился и хитро прищурил глаза.

– Время работает против нас, и работает беспощадно и быстро. Сегодня наша власть здесь – тень, бледнеющая с каждым днем. – Курасов не говорил – забивал гвозди. – Мое мнение? Немедленно начинать подготовку к эвакуации войск. Последний японец должен сесть на корабль после того, как будет посажен наш последний солдат. Вывезти за границу нужно и военных и гражданских – всех желающих. Это наша святая обязанность… Тогда меньше прольется русской крови и больше уцелеет солдат… Все остальное, ваше превосходительство, ей-богу, никому не нужная забава…

Как только Дитерихс сказал, что японцы спасут Россию, Курасов сразу положил на него крест. «Как я мог даже подумать, – злился он на себя, – что генерал с такой фамилией поможет России? Лошадник был, лошадником и остался. – Полковник вспомнил былое увлечение Дитерихса. – Мы сами, без таких, как он, спасем Россию. Но только сами, своими руками, никакие иностранцы нам не помогут».

– Ах, как вы прямолинейны, полковник! – обиженно покачал головой правитель. – Все не так страшно, как вам рисуется. Японский император не допустит распространения революционной заразы ни здесь, ни у себя в стране. Ее надо уничтожить тут, на морских границах, ибо кто дотропется до антихристова огня, тот не может не загореться.

Курасов только вздохнул.

– Вы все же надеетесь на японцев, ваше превосходительство?

– По-вашему, я принял власть и великие заботы только для того, чтобы эвакуировать из Приамурского края войска? Это может сделать любой интендант…

Дитерихс замолчал, скорбно опустив углы губ.

В этот момент за дверью послышался топот тяжелых сапог, приглушенный спор. Дверь распахнулась, и на пороге возник унтер-офицер с огромными кулачищами.

– Господин генерал, разрешите обратиться к господину полковнику, – сказал он вытянувшись.

– Пожалуйста, голубчик, обращайся, – промямлил Дитерихс.

– Господин полковник, вам срочная депеша.

– Давай. – Курасов протянул руку.

Отбивая шаг, унтер-офицер подошел и передал ему пакет из серой оберточной бумаги с пятью сургучными печатями. Курасов сломал печати.

«Задержана доставкой тчк Творятся подозрительные вещи тчк Предполагаю бухте Орлиной на пароход проникли партизаны тчк Сыротестов бездействует тчк Прошу ваших указаний тчк Иван Курочкин».

– Можешь идти, – обернулся к посыльному Курасов. Небрежно сунув телеграмму в карман, он встал. – Простите, Михаил Константинович, по долгу службы я вынужден вас покинуть… Ничего особенного, – ответил Курасов на вопрошающий генеральский взгляд, а про себя с тревогой думал: «Задержана доставкой, непонятно… Опять партизаны. Дело запутывается… дьявольщина!» – Дай бог, ваше превосходительство, чтобы все было хорошо, – сказал он вслух. – Однако прошу: не верьте политиканам, пекущимся о своей выгоде. Если захотите знать истинное положение дел – я всегда к вашим услугам… И не думайте, что эвакуировать двадцать пять тысяч человек очень просто… Я рад, ваше превосходительство, откровенной беседе. Спасибо за прекрасный обед.

«Слишком достойный человек полковник Курасов, – думал Дитерихс, оставшись один. – Но французы говорят: если достоинства продолжаются дольше, чем надо, и обнаруживаются не тогда, когда надо, и не там, где надо, они переходят в недостатки. – Генерал отхлебнул из бокала, подержал вино во рту и опять воззрился на зеленые стены. – Черт возьми, сегодня Колчак не дает мне покоя… А ведь многие тогда верили, что я витаю в грезах, верю в высшую небесную волю и в чудесное избавление от большевиков… Гм, если бы не эта маскировка, колчаковские генералы не пощадили бы меня. Религиозность – превосходная ширма! Глубоко верующий?! – усмехнулся Дитерихс. – Как все, ни больше ни меньше. Безобидный, выживший из ума генерал! Так думают про меня многие сейчас. Пусть думают, дуракам в России всегда жилось легче… Что мне Россия? Когда я ем ее хлеб – ну, тогда понятно, приходится быть русским. Но скоро, очень скоро называться русским будет невыгодно. Они теперь мало стоят в глазах иностранцев. А вот такие спасители России, как Врангель, имеют право на признание и почет. Разницы, собственно говоря, между нами нет. Генерал Врангель на западе России, генерал Дитерихс – на востоке. Надо продолжать борьбу, чужие жизни стоят очень дешево. Я должен не просто покинуть край, а уйти героем. А там пусть русские Иваны грызут друг другу глотки…»

Генералу Дитерихсу совсем не страшно стать приживалкой и в любой другой стране.

Скрипнула дверь, Дитерихс, шевеля губами, перекрестился, ударяя себя в грудь и плечи. Он истово молился до техпор, пока удивленный лакей тихонько вышел, прикрыв за собой дверь.

«О том, что я здесь молился, сегодня же узнает весь Владивосток», – с удовлетворением подумал правитель.

Глава пятнадцатая
ФЕДЯ СДАЕТ МОРСКОЙ ЭКЗАМЕН

– Товарищ капитан, – с важностью отрапортовал к вечеру Виктор Никитин, – машина в порядке. В топках заложены огни. Котлы еще теплые, за ночь поднимем пар. Ваши приказания?

На смуглом лице Никитина торжественное выражение. И голос сегодня у него особенный. Федя вполне понимал товарища. Если сегодня он капитан, то Никитин старший механик.

– Только с огнем осторожнее, – предупредил Великанов. – А то на берегу догадаются и прихлопнут нас, как в мышеловке.

– Из машины не видно, я со свечой работаю. В такую погоду с берега трудно заметить: опять туманом затягивает.

Никитин вытер руки чистой ветошью, совсем так, как это делал «дед», Николай Анисимович.

У Феди тоже все было готово. На штурманском столе лежал нарисованный от руки план бухты с отметками глубин, несколько мореходных карт, толстый том лоции. И книга по морской практике, взятая в рейс из училищной библиотеки.

Никитин с любопытством разглядывал Федины зарисовки на плотном белом листе.

– Это бухта Безымянная, Таня верно сказала, – объяснил Великанов. – Видишь, тут лагуна, и в лоции так – совпадает, – и отмель есть. И река… Направление с главным компасом сверил. Как всплывем – сразу назад подадимся, потом развернемся вот сюда, поюжнее; дальше – на восток. А там иди куда хочешь, везде открытое море.

– Все понятно, – сказал Никитин. – Художник ты, Федя, избу даже нарисовал… И у меня в машине тоже по плану. Как только приготовлю главный двигатель, откачаем балласт, поднимем якорь и… полный вперед. – Он опять вытер руки ветошью.

– Где Ломов? – спросил Федя. – Ты его в кочегарку, что ли, определил?

– Перебрасывает уголь ближе к котлам. Суточный запас готовим. На ходу, если из бункеров брать, одному не управиться. Серега в кочегарке и раньше работал, ему объяснять не надо. А Таня на камбузе хозяйничает. На завтрак – яичница с ветчиной из капитанского запаса… – Виктор поднял большой палец.

Когда все обговорили, Никитин, подсвечивая фонариком, спустился по внутреннему трапу. Через палубу с огнем ходить нельзя.

Мысль об опасности не покидала друзей. Каждый из них волновался и рисовал мрачные картины. Если бы только в лагере карателей догадались о том, что происходит на пароходе, немедленно послали бы катер или илюпки… Вооруженные солдаты подымаются по трапу, Феде слышится крикливый голос Гроссе… Удар по всем надеждам, и над партизанами снова нависает опасность… Сила, оружие на стороне капитана и поручика. Значит, больше осторожности. А главное, скорее сорвать «Синий тюлень» с мели. А уж тогда… Тогда не догонят никакие каратели! Нервы Феди напряглись до крайности. Он старался успокоить себя, что при такой погоде – то туман, то мелкий дождь – вряд ли заметны на корабле люди. Все ж таки далеко до лагеря – две морские мили.

Федя Великанов волновался и по другой причине. Он всего-навсего ученик, совсем зеленый в морских делах, а сегодня приходится командовать настоящим большим пароходом. Он снова и снова вспоминал все, что говорилось в училище на занятиях по морской практике. Снятие судов с мели… Завозка якорей исключается. Темно, да и не справиться вчетвером. Что же остается? Откачать как можно больше воды, пароход поднимется, а тогда работай задним ходом. А может быть, лучше одновременно откачивать воду и работать машиной? Пожалуй, так.

Не забыть бы про якорь. А когда пароход всплывет и надо будет прокладывать курс, не забыть про поправки: девиация, склонение.

Таблица девиации висит на стене. Склонение указано на карте. Сколько раз приходилось Феде решать эту, казалось бы, пустяковую задачу на исправление курса и в классе и на практике! И все же сейчас страшновато. Недаром зовут эти задачи душегубками. Много ученических душ загубили они на экзаменах. А сейчас никто тебя не проверит, не покажет ошибку. Теперь только на себя надейся. А как же – капитан!.. Федя благоговел перед капитанами, они казались ему существами особыми. В капитана Успенского, с которым ходил на первую свою практику, он был влюблен. В Федином классе у всех были «свои» капитаны, которых они боготворили.

Он представил себе Успенского. Милый Иван Михайлович, высокий, невозмутимый, строгий, но справедливый человек. Он никогда не повышал голоса, не то что маленький крикливый Оскар Казимирович. Феде казалось, что таких капитанов, как Гроссе, вообще не должно быть. «Корабль для тебя все, – говорил Иван Михайлович, – твой дом, твоя честь, вся жизнь. Никогда не забывайте это!»

«Не упустил ли я еще чего-нибудь?» – повторял Великанов лихорадочно. Когда собственного опыта нет, приходится все одалживать в учебниках и справочниках. Вспомнил Федя Алексея Алексеевича, преподавателя морской практики. «Никогда не надейтесь на память, друзья мои, – говорил Алексей Алексеевич. – Сто раз проходите возле маяка, помните характеристику преотлично, а все же загляните в лоцию: бывают заскоки в мозгах. Ошибешься, перепутаешь сигналы, а капитан не имеет права ошибаться – он пароходом командует». Великанов помнит и такой наказ Алексея Алексеевича: «Капитан никому не должен показывать волнения. Переживай как хочешь, но улыбайся. Не торопись, поспешность в твоих действиях может быть расценена как беспокойство. А беспокойство капитана – тревога для остальных. Плавал я на пассажирском пароходе, друзья мои, шел как-то из Владивостока в Одессу. Сижу после ужина в первом классе, с пассажирами беседую. И вдруг наш ресторатор Прохоров, человек он как бы не совсем морской, с торопливостью подходит ко мне и шепчет на ухо: „В носовом твиндеке пожар“. Пассажиры видят у него испуг на лице и заволновались. Стали меня спрашивать, не случилось ли чего на пароходе, нет ли опасности… Пожар на пароходе дело страшное, однако паника еще страшнее. Я говорю пассажирам: „Ничего серьезного, господа“, а ресторатору приказываю принести бутылку пива. Принес мне официант пива, я с пассажирами пошучиваю. Ну, они успокоились. В душе у меня в те минуты, конечно, черт знает что, но по моему лицу пассажиры ничего не узнали. Так-то, друзья…»

Чего только не передумал Великанов за этот день! Мысли с бешеной скоростью вертелись у него, перепрыгивая с одного на другое. Конечно, у каждого капитана когда-то было в жизни незабываемое событие – выход в первый самостоятельный рейс. Чувствуешь себя как на экзаменах, из всех закутков памяти лихорадочно выгребаешь свои знания. Обычно в этих случаях у моряка есть собственный опыт, и немалый. Плавание старшим помощником особенно укрепляет знания судоводителя и тренирует его. Но у Феди не было никакой практики. Почти для любого дела он мучительно, ощупью сам отыскивал правильное решение. И обстоятельства оказались совершенно необычными, пароход брошен, сидит на мели в опасном месте. В его распоряжении вместо опытного экипажа всего два моряка и Таня. Но зато такая проба сил должна была сказать ему многое: получится из него настоящий капитан или нет. Здесь играют роль не только знания, но сила воли, отвага. За действиями Феди не следили бывалые моряки, готовые осудить за каждую ошибку, но ему, как любому новичку, казалось, что за ним смотрят.

«А как поднять якорь? – встрепенулся Федя. – Что надо делать с брашпилем? Сначала взять на стопор, потом соединить шестеренки, стопор отдать… так ли?» Юноше показалось, что он что-то забыл. Сразу прошиб пот. Он схватил старенький учебник, аккуратно обернутый бумагой, разрисованной якорями и парусниками, и стал торопливо листать его. В книге нет. Как же теперь быть?.. Вспомнил про свои записки: в черную клетчатую тетрадь он аккуратно заносил все. Где она? А вдруг осталась на берегу? Или в его каюте?

Федя схватил фонарик и почти сбежал по трапу. Вот дверь кают-компании с китайскими драконами, буфет – тараканье царство, где, бывало, он дежурил по вечерам… Несколько шагов по коридору правого борта, каюта буфетчика, рядом – Федина, с эмалированной дощечкой над дверью: «Стюарды». Каюта маленькая, двухместная. Федя открыл рундук, пошарил на верхней полочке. «Астрономия» Шульгина в темно-красной обложке, «Навигация» Беспалова, «Астрономический английский ежегодник»… и вот, наконец, в его руках черная клеенчатая тетрадь. Федя сразу успокоился. Теперь все в порядке.

Нет, не все. Он вынул из нагрудного кармашка фотографию, завернутую в плотную бумагу, осветил место над койкой, где торчали четыре осиротевшие кнопки, и бережно прикрепил ее на прежнее место. Таня вновь улыбнулась ему.

Великанов вышел на палубу. Темно. Из машины доносился негромкий ритмичный стук – захлебываясь, с трудом работал насос, выкачивая воду из балластов. Хлопнула топочная дверца в котельной. Зазвенела по железным плитам настила лопата – там сгребали уголь. Раньше Великанов не обращал внимания на такие звуки из недр парохода. Теперь каждый стук и шорох касался его, капитана, и воспринимался всем его существом. На корме он услышал жалобное мычание. «Коровы остались без воды. И, наверно, голодные». Федя прошел к загородке и пошарил в кормушке. Так и есть, пусто. Шершавый язык лизнул Федину руку. Он различил две рогатые черно-белые головы.

У ручного насоса на крючке висело ведро. Во время рейса здесь умывались солдаты. Федя накачал воды и вдоволь напоил животных. Потом принес охапку сена. Все это он делал в темноте, почти на ощупь.

«Ку-ка-ре-ку!» – неожиданно раздалось чуть не над ухом. Великанов вздрогнул – звонкоголосый петух напугал его. За первым пропел второй, потом третий, дальше Федя потерял счет. «Тоже надо бы покормить… ну, потом… Капитан Гроссе любил курятину», – вспомнил Федя. Махнув рукой на загородку для птиц, он прошел на мостик.

Море утихало. Зыбь лениво накатывалась с наветренного берега, изредка заплескиваясь на палубу. Ветер переменился и стал задувать с юго-запада. Вообще-то хорошо, что ветер изменил направление, но Федя боялся западного ветра, он мог затащить пароход еще плотнее на мель. Тревожные мысли. Беспокойной будет вся ночь. Но надо держаться, быть капитаном.

Феде Великанову вдруг вспомнилась его бабушка, Елена Петровна, и ее рассказы о казаке Ерофее Хабарове, проникшем к реке Амур почти три века назад. Елена Петровна утверждала, что она приходится праправнучкой знаменитому землепроходцу. «Я ведь тоже Хабарова», – не раз говорила она Феде. Правда, доказательств о родстве со знаменитым земляком у нее было.

Казак Хабаров положил начало труду России на Дальнем Востоке. Его подвиг в Приамурье дорог русскому сердцу. Хабаров строил крепости, укреплял города… Ну, а если он был пращуром бабушки Елены Петровны, то и с Федей он одних кровей.

Для Великанова Дальний Восток был не просто частью русского государства, а землей, на которой он родился и вырос. Кому же, как не ему, потомку казака Хабарова, защищать свою землю от чужеземцев! Ерофей Хабаров – в бархатном кафтане и собольей шапке – казался ему былинным богатырем, которому надо стараться подражать во всем. Он представил, как бы поступил Хабаров, появись он сейчас в Приморье. Вот бы побежали от него японцы!..

Историей родного края Федя очень интересовался. Сколько отважных, предприимчивых людей вскормил Дальний Восток! А сколько сынов русского народа показали здесь свои силы и способности! Мореплаватели, известные всему миру, путешественники – бесстрашные исследователи родной земли.

И Великанов старался быть похожим и на казака Хабарова, и на капитана Чирикова, и на Невельского. Но особое чувство он питал к прапорщику Комарову, скромному основателю военного поста на берегу бухты Золотой Рог – зародыша Владивостока. Во всяком случае, здесь к чувству восхищения была примешана немалая доля хорошей зависти.

К ночи вновь навалил густой туман. Но как только Никитин свистнул в переговорную трубу и сказал, что он готов действовать, Федя не раздумывая стал выбирать якорь.

Машина заработала… Вначале малым ходом. С восхищением смотрел Великанов на иссиня-черный дым, медленно, словно нехотя, выползавший из трубы и растворявшийся в тумане. Превосходный дым. Ох, какой же замечательный парень Виктор Никитин!

К радости молодых мореходов, ветер совсем стих. И тут наступил наконец самый критический момент. Пароход сдвинулся с места. Вот он уже слушается руля… Теперь Федя, весь подобравшись, отсчитывал время поворотов. Ему помогала Таня: не без страха она впервые в жизни встала за руль. Ломов измерял лотом глубины. Последние, самые волнительные минуты…

Все! И все хорошо. Чуть покачиваясь, оставляя за собой пенный след, «Синий тюлень» выходит в открытое море. Дальше от бухты, от камней, скорее, скорее! Федя поставил телеграф на полный ход.

Когда подсчеты показали, что пароход и в хорошую погоду не должен быть виден из лагеря за высоким восточным мысом, машину застопорили. Все четверо – вся команда – собрались в штурманской: надо было решать, что делать дальше. Совещание длилось недолго, решение единогласное: идти в Императорскую гавань, к партизанам.

Настроение у всех – как в большой праздник. Еще бы: спасли пароход, оставили с носом беляков!

– Друзья! – сказал Великанов. Он едва сдерживал волнение. – Мы победили карателей, «Синий тюлень» в наших руках. Вы знаете, что это такое? Мы поможем партизанам, будем перевозить для них разные грузы. Мы заведем на нашем пароходе новые порядки. У нас будет маленькая плавучая республика. Друзья, все будет по-новому. Будем такими, как мой отец – он погиб за революцию – или как прапорщик Комаров, – не забыл Федя своего любимца. – И дисциплина будет у нас крепкая. Мы все сделаем, не надо только думать, что трудно… Виктор, машинист Никитин, полный вперед!

– Есть полный вперед! – вскочил Никитин.

– Но, – улыбнулся Федя, – пока объявляю часовую передышку. Потом, пожалуй, будет не до этого.

Все расселись посвободнее, вытянув усталые ноги, расслабив натруженные руки… Помолчав, стали вспоминать кто что. Особенное впечатление произвел рассказ Ломова, как у них на «Кишиневе» в прошлом году чума случилась.

– Настоящая чума? – округлила глаза Таня.

– Конечно! Везли мы китайских пассажиров в Чифу. Заболел один, потом другой. Наш медик говорит: чума. Пришли в Чифу. Карантинный врач – англичанин (порт китайский, а врач английский). Он, как узнал, что у нас, кубарем с трапа! Мы медицинскую помощь просим, а портовые власти вместо этого на нас два катера с пулеметами. Это на случай, если мы на берег задумаем сойти… А на борту у нас к тому времени двенадцать мертвецов. Выходит дело, всем погибать… – Ломов потрогал свою бородку. – Ладно. Я все это к чему говорю: наш старпом Бочек, Александр Павлович, добровольцем взялся чумные трупы в гробы уложить, карболовкой залить – и на баржу их.

Власти баржу подали нехотя, и то после того, как наш капитан пригрозил на весь мир по радио объявить, что творят англичане. Баржу потом вместе с гробами подожгли, горящую вывели в море и потопили…

– И все это Бочек один делал? – возмутился Федя. – Неужели никто не помог?

– Нет, не один. С ним стармех Лепсин и трое матросов работали – Соколов, Жильцов и Лацит. Все добровольцы. Досталось им. Трупы закостенели. В гроб не сразу уложишь. Приходилось кому руки, кому ноги ломать…

– Жильцова я знаю, – сказал Федя, – нашу мореходку кончал.

– Вот это моряки! – восхищенно воскликнул Никитин. – Настоящие моряки! – Машинист хотел сказать что-то еще, но…

Таня вскрикнула и показала на дверь.

В двери стоял американский проповедник.

С взлохмаченной головой, одутловатый от пьянства, Томас Фостер как ни в чем не бывало поигрывал молитвенником.

– Простите, – сказал он, – куда все подевались? Где капитан, где поручик, где мадам Веретягина?

– Разве вы ничего не знаете, ваше преподобие? – пришел в себя Федя. – Пароход выбросило штормом на мель, все съехали на берег. «Синий тюлень» взяли в свои руки мы…

– Мы? Кто это «мы»? – Американец щурил глаза.

– Партизаны, – с чувством сказал Великанов, посмотрев на приятелей. Он не мог удержаться и похвастался: – Теперь я капитан парохода.

– О-ла-ла! Партизаны! А вы капитан, господин Федя… – Проповедник спокойно зевнул, прикрыв ладонью рот. – Это хорошо, очень хорошо. Американцы держат нейтралитет. Но я хотел бы… как эго сказать… немало покушать. Я вчера выпил виски и хорошо спал… О-о, – опять протянул он, – мадам Веретягина нет, зато есть молодая девушка! – Он сделал ударение на втором слоге.

– Вы не вчера пили, – с усмешкой поправил Ломов, – а позавчера. Да, вы и поспать мастер… Просим вас, мистер Фостер, позавтракать вместе с нами.

– Благодарю, благодарю. – Проповедник вынул сигареты и поочередно предложил всем. Но курильщиков не оказалось, а Ломов курил трубку. – Я нахожусь, как бы это сказать, в авантюрный роман, Вальтер Скотт, Стивенсон… Действительно ли я проснулся? Партизаны захватили пароход! О-ла-ла!.. В далекие времена корабли захватывали пираты. – Он засмеялся. – И красивый девушка. Я не люблю женщин на пароходе. Я всегда говорил поручику Сыротестову: нам будет несчастье. От женщин одно зло и никакой пользы.

– Мы не суеверны, ваше преподобие, – возразил Федя. – И не пираты.

Все спустились в кают-компанию. Таня принесла кофе, яичницу, хлеб, кувшин кипяченого молока с желтой пенкой. Оказывается, одна из коров доилась. Молоко было жирное и вкусное, от него отказался только американец: он пришел со своей бутылкой. Опять изрядно выпив, выспрашивал подробности аварии судна.

– Американский капитан не оставляет своего пассажира на пароходе, – сказал проповедник. – И поручик Сыротестов, и капитан Тадзима, хитрый японец, – все забыли меня. Нехорошо, нехорошо. Бог наш, Джисус Крайст, учил не забывать ближнего. Да-да, так-так…

Проповедник подошел к старенькому пианино с открытой крышкой и пожелтевшими клавишами и стал тренькать одним пальцем какой-то псалом. Потом он ушел к себе в каюту, должно быть, досыпать.

Приятели решили, что Томас Фостер не страшен, и перестали обращать на него внимание.

– Ты свободен сейчас? – спросила Таня.

Великанов кивнул.

– Покажи мне свою каюту, – попросила девушка, слегка смутившись.

– Пойдем.

Долговязый Федя шагал через ступеньку. Таня едва поспевала за ним.

В каюте полумрак. Федя раздернул зеленые шторки.

Таня сразу увидела свою фотографию.

– Ты… ты забыл меня на пароходе, – грустно сказала девушка. – А я думала…

Федя не выдержал и сознался.

– Я сразу догадалась, где фотография, когда ты пощупал кармашек… Вот здесь. – Девушка прикоснулась рукой к Фединой широкой груди. – И потом, ты как свекла покраснел.

– И ты тоже покраснела.

– Неправда, неправда!

Оба вдруг замолчали.

– Как ты жил без меня? – несмело сказала Таня. – Мне все кажется, что ты стал другим.

– Я такой же, Танюша, и немного не такой… – запнулся Федя. – Мне поручили важное дело, и я… – Вдруг он решил рассказать девушке все. – Мне поручили, Танюша… Это очень большая тайна, но ты… но я тебе верю! Партийный подпольный центр поручил не допускать карателей в Императорскую гавань. – Федя говорил короткими, отрывистыми фразами, будто ему не хватало воздуха. – И я… и мы сделали. Сначала один – мне было очень трудно, – потом вместе с Виктором… Мы испортили машину. Не совсем испортили, и «Синий тюлень» ветер выбросил на берег… Я виноват, что пароход чуть не погиб… Мне было так тяжело! И мой дядя, старший механик… Он помог мне устроиться в этот рейс, много сделал… во всем я виноват. Он, бедный, места себе не находил… Танюша, ты пойми меня, партийный центр поручил! Ты знаешь какое доверие, – торопился Федя. – А потом пришлось якорь подымать. А я, знаешь, забыл, как брашпиль разобщается. Едва в записках отыскал… очень боялся. Когда пароход всплыл, я ход дал, страшно мне было… Не выйдет, Танюша, из меня капитана… А теперь в Императорскую гавань идти, курс надо прокладывать…