Текст книги "Кораблекрушение у острова Надежды"
Автор книги: Константин Бадигин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)
Глава тридцать третья
И В КОРОБ НЕ ЛЕЗЕТ И ИЗ КОРОБА НЕ ИДЕТ
Коч Степана Гурьева «Аника и Семен» медленно подходил к торговому берегу на Глинках. Шли мимо высоких амбаров, тесно поставленных друг к другу. День был ненастный, моросил мелкий холодный дождь, хотя шли только первые дни сентября.
У амбаров купца Прохора Фролова, несмотря на дождь, выгружалась большая, раздутая в боках лодья. Ярыжки, накрывшись рогожами, шлепая босыми ногами по доскам, таскали на спине тяжелые мешки. На носу лодьи красовалась петушиная голова с огненно-красным гребешком и золотым клювом.
У других амбаров стояли барки с хлебным грузом. Люки на них были закрыты от дождя намокшей парусиной.
Ветер раскачивал растущие на пригорке березы, срывая пожелтевшие листья.
У строгановского двора коч «Аника и Семен» прислонился к мокрым деревянным мосткам. Сойдя на пристань, Степан Гурьев вошел в амбар, наполненный кулями с хлебным зерном, поздоровался с амбарными сторожами и по узкому проходу у самой стенки вышел к задним воротам.
Сюда подъезжали телеги, здесь грузили или выгружали товары.
Никогда кормщик Степан Гурьев не возвращался из морских походов в родное становище с таким тяжелым сердцем. Наоборот, всегда на душе было легко и радостно – ведь довелось благополучно вернуться домой, минуя опасности и трудности плавания. Но на сей раз все выглядело не так, и Степан думал, что теперь-то и начнется самое страшное и трудное.
А самое тяжелое – не было Анфисы, некому было рассказать про свои дела и заботы и не у кого спросить совета.
Степан медленно, не поднимая головы, добрался до города, миновал Спасский собор и вошел в дом холмогорского приказчика Максима Плотникова.
Хозяин сидел за столом и пробовал жемчуг, пуская зерна катиться по серебряному блюду. Хороший жемчуг был кругл и катился далеко.
Он принял Степана по-прежнему радушно, усадил за стол, угостил хмельным медом.
– Что больно грустный, Степан Елисеевич? – спросил хозяин. – И седых волос много прибавилось.
– Анфису душегубы убили, – глухо отозвался Степан.
– Анфису, жонку твою!.. Упокой, господи, ее душу. – Максим Плотников перекрестился. – Вот уж никогда не думал! Как же так?
Степан откровенно рассказал про свои дела и о том, как убили Анфису.
– Вот как. Значит, в тебя метили злодеи. В соборе панихиду завтра отслужим, – сказал приказчик и еще раз перекрестился. – Сам протопоп пусть служит со всем причтом.
– Хорошо бы. Мы-то без попа целый год прожили.
– Панихиду отслужим… И я тебе новости расскажу, хлебни-ка еще хмельного. – Хозяин передал Степану сулею. – Теперь слушай: Васька Чуга, дружок твой, – убивец Семена Аникеевича Строганова… В Сольвычегодске воевода дознался.
Максим Плотников впился глазами в гостя.
– На острове он мне рассказал о своей вине и ушел к сибирским людишкам, далеко на восход солнечный.
– Здешнему воеводе велено Ваську в железа заковать и немедля в Москву отправить, в разбойный приказ.
– Разве не голова Семен Дуда судом вершит?
– Воеводу прислали. Князь Василий Андреевич Звенигородский теперя у нас. – Плотников глотнул браги.
– Василия Чугу я задерживать не мог да и не хотел. – Степан Гурьев развел руками. – Накипело у него.
– Слушай далее. Варничный приказчик Макар Шустов на тебя напраслину возвел. Будто ты тоже в том деле замешан. Знал-де Степан Гурьев, что Васька Чуга убивец, и кормщиком взял. Неспроста взял… Я-то знаю, откуда ветер дует, да ведь не все так, другие и поверили.
– Как Никита Григорьевич Строганов?
– Он-то за тебя, да уж больно Макар Шустов хитер. А скажи, как, мыслишь, Москва на твой поход посмотрит? – Плотников понизил голос: – Не сочтут ли бояре за разбой? Тебе бы с Никитой Григорьевичем посоветоваться. Наш воевода узнает, что ты здесь, может и в темницу спрятать.
– Как же быть, Максим Петрович?
– Мой совет, – Плотников задумался, – дам я тебе, Степан Елисеевич, карбас и шестерых молодцов на весла. Бери с собой Митрия Зюзю. Каков он у тебя?
– Кормщиком сделал, хоть куда мореход.
– Ну вот. Он ведь тоже все знает и в Сольвычегодске был. Ты его подле себя держи, пригодится. Не теряй времени, гребись в Сольвычегодск.
– А как же мореходы, товарищи мои?
– Свое дело выправишь, и им легче будет, все равно воевода к допросу всех приведет.
– Давай карбас и людей. – Степан понял, что терять время нельзя. – Я на свой коч зайду, попрощаюсь.
– Дело твое. Эй, Трошка!
В комнату вошел молодой белобровый парень.
– Отведи кормщика на мой карбас, а по пути гребцов покличь.
– Спасибо, Максим, – друзья в беде познаются.
– Желаю удачи, Степан.
Макар Плотников обнял гостя.
Теперь все предстало перед Степаном в своем свете. Он понял, что Макар Шустов главный его враг и что этот враг не пожалеет его. Был бы жив Семен Аникеевич, никто не посмел бы затевать дело, и не такое случалось у Строгановых и сходило с рук. И с другой стороны – не было бы Макара Шустова, Строгановы и сейчас замяли бы дело. Но Шустов тянул свою линию. Ему надо спихнуть Степана и сесть на его место.
Если Макар Шустов написал в Москву царю и великому князю и на свой лад обсказал все дело, худо придется. Однако Степан не считал себя виноватым и верил, что судья найдет истину. Он мог бы убежать, как это сделал Василий Чуга, но не хотел унижать себя. «Зачем я поставил Макара в старшие приказчики! – казнился Степан. – Худо, очень худо, но ничего поправить нельзя».
Опять пошли дни и ночи на великой Двинской реке. Северные ветры помогали карбасу двигаться вперед. Степан Гурьев не слезал с постели. Берега реки, обычно восхищавшие своей своеобразной красотой, на этот раз его не радовали.
Только на второй день взглянул Степан на Двину. По правой руке проплывал обрывистый утес с остатками каменных стен. Здесь два века назад стояла новгородская крепость Орлец. Кормщик на мгновение забылся, разглядывая древние развалины, и снова тяжелые думы охватили его.
У Ратонаволока встретились барки с кирпичом для постройки церкви в Сийском монастыре. В прежние времена Степан любил поговорить со старцами и похлебать монастырской ухи. В прошлом году вместе с Анфисой они побывали на монастырском озере… А сейчас он далек был мыслями.
По берегам Двины слева и справа встречались богатые села с тяжелыми домами и высокими рублеными храмами, паслись стада коров и овец. Ветряные мельницы, словно вышедшие из леса чудовища, взмахивали крыльями.
Берега менялись, то спускались к самой реке, были отмелыми, поросли ивняком, выходили к самой воде дремучими лесами, и река разливалась широко и текла плавно. В иных местах поднимались высокие обрывы, берега сходились близко и течение вод ускорялось.
Чего только Степан не передумал за это время! Приходила мысль убить Макара Шустова, однако он отбросил ее с негодованием. «Как поступит Никита Строганов? Неужели он не поможет?»
Митрий Зюзя видел задумчивость царского корсара и всячески старался развлечь, ободрить его. Он варил вкусную стерляжью уху, жарил рыбу, пойманную в реке на ночевках.
Через десять дней холмогорский карбас снова стоял у деревянной пристани против Благовещенского собора.
Степан Гурьев спрыгнул на берег и, не проведав детей, прямо пошел к Строганову. Дозорные у крепостных ворот знали старшего приказчика и пропустили без расспросов.
Сейчас все разъяснится, думал Степан, торопливо шагая по горницам. Строганов скажет твердое слово, и все станет на свое место.
Никита Строганов готовился к охоте на медведя и отливал крупные пули. Увидев Степана, он обрадовался:
– Ты хорошо сделал, что вернулся. У нас про тебя всякое говорят, однако я никому не верю.
– Никита Григорьевич, – спросил Степан, – а как с тем делом, с аглицкими купцами? Я их в Холмогоры привез с острова. Хотели они крепость строить. С ними наши русские, что им дорогу указывали, их тоже привез.
– Молодец, Степан! Однако зачем ты аглицких купцов в Холмогоры приволок? Разве я тебе о том приказывал?
– Да как же, ведь дядюшка твой Семен Аникеевич… – внутри Степана все похолодело.
– Дядюшка покойник, на него вину не сложишь.
– И ты сам, Никита Григорьевич, приказывал…
– Когда? Не помню. – Строганов подумал, усмехнулся. – И тебе не советую на Строгановых поклеп возводить. Сам делал, за себя и отвечай, выкручивайся как хочешь.
– Да что ты, Никита Григорьевич? Да разве я самочинно посмел бы? Помилуй, Никита Григорьевич!
В кабинет как-то бочком, согнувшись, протиснулся приказчик Макар Шустов. Увидев Степана Гурьева, он побледнел и стал прислушиваться к разговору.
– У меня и свидетель есть, Митрий Зюзя, он весть об агличанах твоему дядюшке привез.
– А не Василий Чуга, убивец Семена Аникеевича, с тобой утек, он тоже свидетель? – крикнул Макар.
Никита Строганов бросил возиться с отливкой пуль и посмотрел на Степана.
– Я не знал, что Чуга убивец.
– Лжа! – закричал приказчик. – Все ты знал, а своего морехода хотел спасти. Где он?
– С тобой, Макар, у нас разговор будет особый. – Степан сжал кулаки. – Ты для меня тьфу, грязь. – Ему показалось, что уродливое ухо приказчика вспыхнуло и покраснело еще больше.
– Мне скажи, знал ты, кто дядю убил? Правду говори.
– Не знал, Никита Григорьевич. Да разве я взял бы убивца кормщиком! Он после, на острове Надежды, где агличане крепость хотели ставить, о том мне сказал.
– И ты привез злодея в Холмогоры?
– Нет, он остался, ушел к сибирским людишкам.
– Никита Григорьевич, – твердо сказал Макар Шустов, – надо Степана Гурьева выдать воеводе. Пусть он по-своему с ним поговорит. Гурьев своровал и за свое воровство должен ответ держать… И еще хочет именитых купцов Строгановых в свою грязь запутать.
Степан ждал, что скажет Никита Строганов. Он должен вмешаться и запретить Макару его гнусные речи. В эти мгновения бывший корсар передумал многое. Строганов молчал и не смотрел на Степана. Он отложил в сторону пули и взял в руки длинноствольную пищаль.
«Строгановы не хотят отвечать», – пронеслось в голове у Степана. Дела не скроешь. Из-за убийства Семена Аникеевича Москва узнает всю подноготную. И вряд ли похвалит правитель Борис Годунов вмешательство Строгановых. И он, Степан Гурьев, ответит за все. Если бы Анфиса была жива, Степан придумал бы, как защитить себя, а теперь ему было безразлично.
Никита Строганов продолжал молчать.
Макар Шустов злорадно ухмыльнулся.
– Пойду к детям, – сказал Степан, не дождавшись строгановского слова, – посмотрю на своих, а там и к воеводе.
– Не путай в свое дело Строгановых, Степан, худо будет, – разжал наконец губы Никита Григорьевич. – Скажи воеводе так: зло-де взяло, глядя на них, на агличан, зачем промышлять мешали, вот и распорядился, а Строгановы того не ведали.
– Плохо ты, Степан, дела делаешь, а еще в морских разбойниках был, – вмешался приказчик Шустов. – Разве умный человек привез бы их живыми и здоровыми?.. Закопал бы на острове, и концы в воду… Молчишь и уши прижал. Детишек проведать надо! Однако, Никита Григорьевич, я бы стрельцов к нему приставил – убежит.
– Делай, Макар, как знаешь, лишь бы нам, Строгановым, досады какой не приключилось.
Судьба Степана Гурьева была решена. Он стал опальным строгановским человеком. Отныне его отстраняли от всех дел и с головой выдавали воеводе.
В горьком раздумье Степан вместе с приставленными к нему стражниками медленно шел по знакомым строгановским горницам.
Дома он рассказал о смерти Анфисы сестре ее Арине, просил не бросать детей, если с ним что-нибудь случится.
– Ступай к воеводе, с детьми ничего не случится, пока жива буду, святой иконой клянусь, – в слезах металась по горнице Арина. – Иди, Степан, что делать.
Степан перецеловал перепуганных ребятишек, обнял Арину и вышел из дома.
Еще в строгановских хоромах Степан услышал радостный колокольный звон. Выйдя на двор, он удивился: все церкви Сольвычегодска ударили в колокола.
– Зачем в колокола бьют? – спросил Степан. – Будто и праздника нет.
– Разве ты не знаешь? – отозвался стрелец.
– Знал бы – не спрашивал.
– Воеводы сибирские Данила Чулков да Иван Максуров разбили под новым городом Тобольском князя Сейдяка и в плен взяли. Богатства его княжеские захватили. Сегодня гонец прискакал.
– А Кучум?
– Его Сейдяк прогнал.
Сибирский князь Кучум много лет досаждал жителям Сольвычегодска. Строгановы не раз набирали войско из своих работных людей, вооружали и посылали воевать князя, нападавшего на пермские вотчины и на восточные земли русского царя.
– А Тобольск что за город?
– На Иртыше этим годом поставлен.
Загремели запоры строгановской крепости, стражники открыли калитку. Степан вышел на площадь.
«Утром был свободен, – с горечью думал он, – а в полдень в железа закуют. Убежать бы, пока не поздно! Да куда денешься?»
Громада Благовещенского собора стояла непоколебимо. Казалось, эта крепость рассчитана на долгую осаду. Так оно и было. Степан вспомнил тайный подземный ход из строгановских хором в церковные подвалы, сложенные там богатства и всякие запасы.
Когда Степан со стрельцами шли мимо кованых церковных дверей, толпа прихожан вывалилась на площадь. Замелькали хоругви, кресты и иконы. Из церкви вышло духовенство в праздничных сверкающих ризах.
Толпа со всех сторон теснила Степана, стоявшего на пути. Стражники подошли ближе. Старшой, высокий молодец с кривым носом, ухватил Степана за пояс.
– Не убегу. Кабы хотел, давно бы ушел, – усмехнулся Степан.
Под неистовый звон горожане двинулись крестным ходом вокруг церкви, а Степан со стрельцами, выбравшись из толпы, пошли к деревянным мосткам через реку Солониху.
И на Троицкой стороне звонили все церкви. На торгу народа полным-полно. Наверно, все жители Сольвычегодска собрались на площадь. Многие узнавали Степана Гурьева, здоровались с ним, удивленно смотрели на сопровождавших его стрельцов.
Глава тридцать четвертая
ОТ ГРЕХА НЕ УЙДЕШЬ, ОТ БЕДЫ НЕ УПАСЕШЬСЯ
– Ты доподлинно знаешь, что Джером Горсей лазутчик в нашей земле?
– Знаю, он человек аглицкого секретаря Френсиса Уолсингема…
– Хорошо, тогда пиши.
Борис Годунов встал с кресла и, заложив руки за спину, несколько раз прошелся по горнице.
– «…Джером Горсей говорил о наших государствах, о нас и о тебе, любезная сестра, многие и разные вещи, которые неприлично изложить в письме, – остановившись, произнес Борис Годунов. – Он чинил еще многие непригожие дела в нашем царстве. Он возбуждал раздоры и пререкания между нашими и твоими гостями своими негодными проделками. Джерому Горсею не должно больше дозволить иметь дело ни с нашим народом, ни с твоими гостями, ни между твоим величеством и нами, дабы наши любовь и приязнь не были бы воспрепятствованы происками такого мятежного человека…»
Андрей Щелкалов, положив на колено бумагу, быстро записывал слова правителя.
– Хорошо, Борис Федорович, в самый раз, – вставил он, воспользовавшись остановкой.
Борис Годунов откашлялся:
– «…Мы писали к тебе, любезная сестра, нарочитую грамоту, чтобы ты вперед ни по какому случаю не посылывала в нашу землю такого негодного плута, как он…»
Андрей Щелкалов не удержался и захохотал. Борис Годунов посмотрел на него строго.
– «…Нам хорошо известно, что он делал, ехавши сюда, в Польше и в Литве, где он говорил о нас и о нашем царстве такие речи, которые ему непригоже было говорить. За свое поведение он заслуживал бы смертной казни, однако же мы ради твоего величества оставили их без внимания…» А дальше, Андрей Яковлевич, пиши, как положено в царской грамоте.
– Сделаю, Борис Федорович. Хорошо у тебя получилось, складно… А как велишь королеве отписать о наших становищах у Николы, в Холмогорах и Архангельском городе? Непотребное письмо нашему государю она написала. Будто не он, а аглицкая королева на нашем море хозяйка. Я мыслю, Борис Федорович, ежели мы ныне уступим, она на вечные времена нам на шею сядет… Уж чего только ты им не пожаловал, а все мало.
– Пиши. – Борис Годунов снова зашагал по горнице. – «Бьют нам челом агличане, французы, нидерландцы и многие немцы разных земель на твоих гостей, что они кораблей их к нашему государству пропускать не хотят; мы этому верить не хотим, а если так делается в самом деле, то это твоих гостей правда ли, что за наше великое жалование иноземцев отгоняют. Божью дорогу, океан-море как можно перенять, унять и затворить…» А дальше, Андрей Яковлевич, пиши, что, ежели не хотят добром, царь и государь Федор Иванович свои пожалования обратно возьмет, как его отец делывал.
– Так, так, Борис Федорович, сделаю, как велишь.
Правитель, пройдясь еще раз по горнице, уселся на свое место и задумался.
Англичане всеми силами домогались исключительного права торговать с Россией через становища Белого моря. Но если во времена Ивана Грозного было еще одно пристанище в Варяжском море – Нарва, то теперь Белое море было единственным русским морем. Предоставить его только одним англичанам – значит связать себя по рукам и ногам, значит лишить себя всех выгод торговли. Теперь и Бориса Годунова бесила наглость английских притязаний. Путь из Белого моря в европейские государства русским знаком с давних времен. А вот англичане недавно его узнали и требуют себе исключительных прав. Они потеряли многие жизни? Что ж, познание северных стран не дается даром никому. Русские мореходы понесли неисчислимые потери за многие века своих плаваний в Северном Ледовитом океане.
Правитель твердо решил не уступать королеве Елизавете и, как только представится к тому удобный случай, отобрать у шведов и Нарву и все остальное, что было в русских руках раньше.
Некоторое время в горнице царила тишина. Борис Годунов размышлял, а Андрей Щелкалов сидел по-прежнему с пером в руках.
– Ты помнишь, – нарушил молчание правитель, – как ответила королева на слова великого государя Федора Ивановича о том, что купеческие дела ему прискучили?
– Помню, Борис Федорович. Она ответила тако: королева желала бы заключить тесный союз с царем, но океан между нами. Дальность, препятствуя государственному союзу, не мешает, однако, любви сердечной. Отец Федоров, государь славный и мудрый, всегда являл себя истинным братцем Елизаветы, которая хочет быть сестрою и великого сына его. Сия любовь, хотя и бескорыстная, питается частыми сношениями венценосцев о делах купеческих. Если гостей аглицких не будет в России, то королева и не услышит о царе, а долговременная безвестность не охладит ли взаимного дружества?
– Хитра, хитра. Заладила королева в одну дуду играть, – сказал правитель. – Давай купцам аглицким повольности. А не дашь – и слышать о тебе не хочу. Что ж, посмотрим, как дальше будет.
– Другое запоет, как иные немцы к нам будут с товарами плавать, – зло сказал дьяк.
Опять наступила тишина.
Правитель вспомнил строгановское дело. Здесь тоже не обошлось без Джерома Горсея. Это тоже попытка захватить торговлю на севере в свои руки. Остров в Студеном море на пути к реке Оби, английские купцы… На острове убили женщину. Погиб в Сольвычегодске Семен Строганов.
Казалось, все было ясно. Убил Семена Строганова Василий Чуга. Об этом в одно слово сказали двадцать семь человек, все, кто находился в кабинете купца во время убийства… Василий Чуга остался жить где-то далеко на востоке, близ устья реки Оби. Замешан ли в убийстве Строганова старший приказчик Степан Гурьев? Никто не обвинял его, кроме Макара Шустова, да и тот только намеками. Острый ум Бориса Годунова сразу проник в изнанку дела, и донос Макара Шустова был для него понятен. Все остальные только хвалили старшего приказчика… Но почему он отпустил убийцу там, на далеком острове, а не привез его в Холмогоры?!
Годунов вспомнил и сказку Степана Гурьева. «Голова хорошая, – подумал правитель, – гож на большое дело».
Борис Годунов, человек редкого, яркого ума, презирал тупость и скудоумие. Он находил и приближал к себе даровитых людей. По натуре правитель не был жестоким. Правда, он мог, не задумываясь, уничтожить человека, стоявшего на его пути и мешавшего его намерениям, здесь он не знал жалости. Во всех других случаях Борис Годунов всегда готов проявить мягкость и понимание. Его даже обвиняли в излишней снисходительности.
Правителю захотелось увидеть Степана Гурьева и поговорить с ним. Он взглянул на большой чертеж русской земли, лежавший на столе, отыскал на нем острова, упомянутые в допросах. Как далеко они от Москвы! Так вот куда забрались английские купцы. Торговать захотели сами, из первых рук, в убыток царской казне. А деньги сейчас, ох, нужны как никогда. Нет, мы вас, господа аглицкие купцы, на этот остров не пустим. Далее Архангельска вам хода нет. Правитель представил себе Степана Гурьева, схватившего купцов за торговлю соболями. Все это не просто. А ежели подумать, прав был Гурьев: англичане – расхитители царской казны.
– Андрей Яковлевич, – сказал правитель, – пусть приведут ко мне Степана Гурьева, строгановского приказчика, помнишь?
– Как не помнить, Борис Федорович. Сейчас приведут. – Дьяк Андрей Щелкалов встал, положил перо на стол, свернул бумагу.
Оставшись один, Годунов снова стал рассматривать карту. Он нашел крепостицу на Иртыше, обозначенную новым словом «Тобольск». Дальше он повел пальцем на реку Енисей, потом на реку Пясину…
– Борис Федорович!
В горницу вошел большой дьяк Андрей Щелкалов.
– Степашка Гурьев здесь, у дверей.
– Какие на нем вины? Строгановых варнишных людей не жесточил ли?
– Воровства на нем нет, и тесноты от него варнишным людям не было. Купец Семен Строганов по своему изволу дела вершил. В темнице людей гноил по три, четыре года и больше.
Борис Годунов вздохнул и провел рукой по лбу.
– Зови.
Степан Гурьев вошел прямо, не угодливо. Остановился близ порога, поклонился правителю. Окинул спокойно взглядом горницу, низкий крестовый свод и стрельчатые окна. Это был малый кабинет, где правитель занимался тем, что требовало уединения.
Здесь он назначал тайные встречи, о которых никто не должен знать.
Широкий письменный стол загораживал правителя от неожиданного нападения врага, а низкая, едва заметная дверь за его спиной давала возможность вызвать помощь или скрыться самому.
Внимание Степана Гурьева привлек парусный корабль, висевший на шелковых нитках, напомнивший ему службу у Карстена Роде, и высокие часы в виде крепостной башни у задней стены.
Левая сторона тяжелого стола была завалена толстыми рукописными и печатными книгами вперемешку с чертежами и рисунками. Справа лежали циркули, линейки, медный круг, разбитый на градусы, мореходные карты, круглый компас. В открытом деревянном ящике виднелась латунная астролябия.
На стене красовался большой чертеж Варяжского моря с обозначением ганзейских, датских и шведских городов.
Удивил Степана огромный, до потолка, глобус, раскрашенный в разные краски. Такого не было и у Строгановых.
Кроме изразцовой печи с зелеными птицами, в кабинете сложен кирпичный камин.
– Вот ты каков! Ну, подойди ближе, – нарушил молчание правитель.
Степан Гурьев подошел. Борис Годунов долго разглядывал морехода.
– Ты старший приказчик Строгановых?
– Был старшим приказчиком.
– Приказчик Строгановых должен быть умным человеком. Сколько ты получал жалованья?
– Двести рублев, великий боярин.
– У меня не всякий дьяк в приказах в двухсот рублях ходит.
Степан Гурьев промолчал.
– Ты самоуправство учинил, аглицких купцов и всю покруту с промысла вывез… Мешали они тебе?
Гурьев проглотил слюну, задержался с ответом.
– Говори всю правду, – строго сказал Годунов.
– Если правду – они моему промыслу не мешали. Одно – убили мою жену. Гнев меня обуял, вот и велел я…
– Твоему промыслу не мешали, ладно. Ну, а хозяевам твоим, Строгановым?
– Ежели иноземные купцы станут сами меха скупать, тут не только Строгановым, а и всему русскому государству поруха. Весь соболь мимо царской казны пойдет.
– Добро, – кивнул Годунов, – правильно говоришь.
– А ежели в рассуждение взять, что ясачного соболя все больше идет… Сибирь-то ширится.
– Дело говоришь. – Годунову не надо было растолковывать, он понимал сразу. – Я тебя о доходах Строгановых спрашивать не хочу, все равно правду не скажешь. А вот ответь: зачем не схватил убийцу… – он посмотрел в списки, – Ваську Чугу?
– Почел ненужным.
– Но он убийца!
– Мало ли лихих людей знает Сибирь. Строганова не воскресишь. Васька не прощен, все знают, что он самосильно остался на Усть-Оби. Спасаясь от царского гнева, он обрек себя на тяжелое наказание – всю жизнь прожить среди чужих людей!
Борис Годунов долго постукивал по столу пальцами в тяжелых перстнях.
– Пожалуй, ты прав… Быть по сему. Пусть живет на Оби Васька Чуга, разыскивать не будем. А вернется – тогда все припомним. Скажи-ка, Степан Гурьев, ты ведь сибирские дела хорошо знаешь: можно ли в государеву казну больше соболиного ясака собирать, чем ныне собираем?
После приветливых слов правителя Степан Гурьев будто очнулся от долгой спячки. Мысленным взором он окинул сибирские земли. Вспомнил свои походы за ясачным соболем, тайную книгу купцов Строгановых, которую вел собственноручно: в ней отмечался каждый соболь, попавший в широкий строгановский карман. Вспомнил тайную торговлю на севере золотым зверьком без царских воевод, без пошлины… Степан Гурьев не был корыстолюбцем. Работая старшим приказчиком Строгановых, он, кроме жалованья, не хотел никаких доходов, хотя мог бы стать богатым человеком.
И Степан решил: здесь, в кабинете правителя, ему скрываться нечего.
– Можно, – не сразу ответил он. – В три раза больше можно собрать соболей в царскую казну, чем ныне собирают.
– В три раза? – удивился Борис Годунов.
– За свои слова головой отвечаю. Лишь бы иноземным купцам своеволить не давали, да и своим руки укоротить надобно.
В кабинете правителя водворилось молчание.
– Великий боярин, дозволь астролябию посмотреть, – не выдержал Степан Гурьев, показав на прибор, стоявший в углу.
Годунов удивленно посмотрел на него. Гурьев нравился правителю все больше и больше.
– Откуда ты знаешь астролябию, где видел ее?
– Не только видел, – ответил Степан, – но и широту земную в море могу определять с помощью сей астролябии.
– Вот как! Кто же учил тебя?
– Царский адмирал Карстен Роде, – с гордостью ответил Степан. – Я управлял корсарским кораблем «Веселая невеста» и не раз участвовал в сражениях с корсарами короля Жигимонда.
– Вот так приказчик! – еще больше удивился Борис Годунов. – Не даром купцы тебе деньги платили…
Степан Гурьев взял в привычные руки прибор, осмотрел, отвинтил трубу, проверил стекла.
– Хорошая работа, – похвалил он.
Борис Годунов улыбнулся, огладив мягкую бороду.
Подождав, пока мореход поставил на место астролябию, он сказал:
– Глянь-ка, Степан Гурьев, кто сей чертеж строгановской земли готовил, – правитель вытащил чертеж из кучи бумаг. – Знать, мимо тебя не прошел?
– Моя работа, – посмотрев, произнес Степан. – Все земли строгановские я на бумагу положил. И мореходные чертежи я делал и по ним не однажды по морям ходил.
И Степан Гурьев стал рассказывать про свои плавания и походы. Борис Годунов слушал внимательно, не выпуская бороды из рук. Изредка поддакивал, задавал вопросы.
Гурьев кончил свой рассказ.
Правитель перестал разглаживать бороду, поднял голову, посмотрел на морехода.
– Вот что, Степан Гурьев, назначаю тебя приказным дьяком. Будешь следить, как собирают царский ясак в Сибири. Двести рублей в год и у меня будешь получать. Ежели свои слова оправдаешь, тогда и больше положу… С отчеством будешь зваться. Как отца имя-то?
– Елисей.
– Скажи мне, Степан Елисеевич, помню я, будто царь Иван Васильевич Грозный пожаловал русского корсара золотым на шапку. Кто был тот русский?
– Мне пожаловал великий государь Иван Васильевич, из своих рук.
Правитель поднялся, шагнул к Степану Гурьеву и обнял его:
– Верю тебе, Степан Елисеевич, верю, что добра хочешь русской земле. Говори, будешь мне служить верно?
– Буду, великий боярин, люб ты мне.
– Добро, верю. Пригодится моему ясачному дьяку служба у купцов Строгановых, – усмехнулся в бороду Годунов. – Только помни наш уговор: ты мой глаз и моя рука в приказе. Ежели что, приходи докладывай. И купцам Строгановым поблажки не давай, они тебя не пожалели. Много еще воровства среди приказных людей, а казне царской большой урон. Завтра в приказ выходи. – Борис Годунов помолчал. – Живи теперь спокойно.
После ухода Степана Гурьева правитель повелел снова звать Андрея Щелкалова, а сам, отсунув рукава, взял в руки гусиное перо и быстро выписал на бумаге столбцы цифр. «Прав, пожалуй, строгановский приказчик, – бормотал правитель, подсчитывая цифры. – Если весь соболек через царскую казну пойдет, рублишек много прибавится. Дам ему волю…»
– Я здесь, государь, – услышал он глуховатый голос дьяка Щелкалова.
– Много ли аглицкие купцы на том острове купили соболей беспошлинно, Андрей Яковлевич? – спросил Борис Годунов, обернувшись к дьяку.
Щелкалов подумал, почесал за ухом.
– На тысячу рублев, самое малое.
– Соболей отобрать, пени взыскать тысячу рублев, – строго сказал Борис Годунов. – Предупредить купцов: если повторится, лишим всех прав в русской торговле. Королеве Елизавете напишем, и она пусть своих купцов постращает. Не дадим своеволить. Соболиную торговлю надо беречь крепко, ибо она дает треть государских прибытков.
– Антон Марш просил без шума дело завершить, – поспешно сказал Андрей Щелкалов. – Он все убытки готов покрыть, лишь бы тихо все было и в Лондоне не знали.
– Ишь ты, знает кошка, чье мясо съела! – При упоминании имени Антони Марша Борис Годунов разгорячился. – Подлая душа, обманщик твой купец! На него многие гости челом били. Мне тысячу рублев должен… Дело воровское, однако разберемся. – Правитель замолчал и долго теребил бороду. – Приказчику Джерома Горсея и всем русским, кто дорогу указывал, дать по две сотни палок на торговой площади. Пусть про ихнее воровство народ узнает. Другим неповадно будет.
После ухода великого дьяка Щелкалова правитель недолго сидел один. Покашливая в кулак, в кабинет пришел царский дядька Клешнин, тайный советник.
– Что скажешь, Андрей Петрович?
– Только что гонец из Подсосенского монастыря прискакал.
– Что там? – насторожился правитель.
– Королевна Евдокия преставилась. Опилась холодным квасом, простыла.
Борис Годунов, ничего не ответив, кинулся в угол, упал перед иконами на колени и молился истово и с благодарением.
