Текст книги "Равнодушные"
Автор книги: Константин Станюкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
Глава седьмая
I
Ордынцева вернулась домой после интимного свидания с Козельским около пяти часов.
Анна Павловна была не по-дамски аккуратна и деловита и никогда не опаздывала. Ровно в три часа, нарядно одетая, подъехала она к небольшому дому на Выборгской стороне и под густой вуалью поднялась на третий этаж и открыла своим ключом двери роскошно отделанной маленькой квартирки, состоящей из спальни, уборной и кухни. В последней жила старая немка, на имя которой была нанята квартира. На ее обязанности была уборка комнат и исчезновение в те дни, когда ее извещали о приезде.
Связь Анны Павловны с Козельским продолжалась уже два года и сохранялась в тайне. Виделись они аккуратно два раза в неделю и не надоедали друг другу ни сценами ревности, ни разговорами о чувствах. Они не обманывали себя и за эти два года привыкли один к другому. Ордынцева видела в своем любовнике главным образом подспорье, благодаря которому можно было хорошо одеваться и бывать в театрах, и, чужая мужу, охотно отдавалась ласкам все еще красивого и бодрого Николая Ивановича, всегда внимательного, милого, любезного и изящного, владеющего каким-то особенным даром нравиться женщинам.
И Ордынцева была ему верна, как прежде была верна и мужу, слишком благоразумная, чтобы рисковать подспорьем, и слишком дорожившая семьей, чтоб увлечься по-настоящему или чтобы роскошью афишировать свои авантюры. Поэтому она не искала богатых любовников, боясь скандала и огласки. А этого она боялась больше всего, так как очень дорожила своей репутацией безупречной жены, отличной матери и в некотором роде страдалицы, с достоинством несущей крест свой.
И до связи с Козельским, начавшейся после далеко не долгих ухаживаний, у Анны Павловны была еще такая же «деловитая» авантюра, вызванная скорее влиянием темперамента и практическими соображениями, чем потребностями сердца и духовного общения. И тогда Ордынцева сумела сохранить свою дружбу с одним из сослуживцев мужа втайне и объяснить изящество своих туалетов уменьем дешево одеваться у какой-то особенной портнихи и вообще жить экономно.
В свою очередь и такой женолюб, как Козельский, очень дорожил дружбою с Анной Павловной.
Она была красива, роскошно сложена, довольно свежа для своих сорока лет. И, главное, она не играла в любовь, хорошо понимая сущность их отношений, не делала трагических сцен ревности, не требовала клятв и уверений, а приезжала два раза в неделю на Выборгскую сторону, поила своего приятеля чаем, рассказывала сплетни и через два часа торопилась домой к обеду. Вдобавок она стоила Козельскому относительно недорого и с деликатною редкостью предупреждала о том, что ей нужно «поговорить», то есть попросить экстренно денег. Всегда ровная, всегда умелая очаровательница, никогда не показывавшая на людях своей дружбы с Козельским и даже умевшая быть в хороших отношениях с его женой, – Анна Павловна была не в духе и даже начинала придираться к своему другу только в тех случаях, когда Николай Иванович забывал двадцатого числа привозить пакет с двумястами пятьюдесятью рублями. И, зная эту привычку Анны Павловны к аккуратности, Козельский, несмотря на все свое легкомыслие, очень редко запаздывал.
Ордынцева вернулась домой после свидания несколько тревожная, несмотря на то, что Козельский не только любезно предложил ей сто рублей, о которых она хотела поговорить, но, кроме того, еще дал двадцать пять рублей на уроки пения, обещая давать эти деньги ежемесячно, чтобы культивировать талант Ольги. Встревожило Анну Павловну сообщение Козельского о том, что Ольга догадывается об их отношениях.
Ордынцева тотчас же переоделась и, несколько утомленная, прилегла на оттоманке в спальной.
Но Ольга словно нарочно влетела к матери и, пытливо всматриваясь в ее блестящие глаза, повела речь об уроках пения и о том, что ей нужно новое платье, нужны новые ботинки и необходимо починить шубку.
– Ты попроси папу, чтоб он дал денег! – настойчиво говорила Ольга. – Попросишь?
– Попрошу.
– И платье мне сделаешь?
– Сделаю.
– И ботинки купишь?
– Куплю.
Анна Павловна чувствовала, что краснеет,
– Ну, вот за это спасибо, мамочка!
Ольга поцеловала мать и воскликнула:
– И как же ты надушена, мама… И лицо и шея… И какие чудные духи! Ты, верно, с визитами была?
– Да, с визитами, – ответила Ордынцева.
И заискивающим тоном прибавила:
– И в оперу на днях поедем, Оля.
– Кто даст ложу?.. Николай Иванович?
– С какой стати ему давать!.. С чего это пришло тебе в голову? – с раздражением воскликнула Анна Павловна.
– Да ты что сердишься, мамочка?.. Николай Иванович так расположен к нашей семье… Отчего ему и не дать ложи! – с невинным видом проговорила Ольга.
И, помолчав, сказала:
– Перчатки надо мне, мамочка… Ты купи…
– Хорошо.
– А ложа в каком ярусе будет?
– Мы в кресла пойдем…
Ольга выпорхнула из спальной веселая и довольная, что будет учиться петь, что у нее будет новое платье, и уверенная в том, что мать только что виделась с Козельским.
Анна Павловна в свою очередь не сомневалась больше, что Ольга обо всем догадывается, и думала, что хорошо было бы ей скорее выйти замуж. Чего она, в самом деле, не женит на себе Уздечкина. Не на Гобзина же ей рассчитывать!
Пробило пять часов. Горничная вошла и спросила, можно ли подавать обед?
– Подождите барина.
Через пять минут раздался звонок, но вместо барина явился посыльный и передал карточку Ордынцева, на которой было написано: «Обедать не буду».
Анна Павловна велела подавать и, выйдя в столовую, где уже собрались все дети, объявила о записке отца и села на свое место, принимая серьезный и несколько обиженный вид…
Все отнеслись равнодушно к тому, что отца нет. Только Шурочка грустно и словно бы недоумевая посмотрела на мать.
II
Ордынцев и не ночевал дома.
«Верно, где-нибудь пьянствовал с литераторами!» – решила Анна Павловна, презрительно скашивая губы, когда на другой день утром горничная, на вопрос барыни: «Ушел ли барин?» – ответила, что барин не возвращался.
Ордынцева сидела в столовой свежая, холеная, благоухающая и красивая в своем синем фланелевом капоте и аппетитно отхлебывала из хорошенькой чашки кофе, заедая его поджаренным в масле ломтем белого хлеба. В столовой никого не было. Старший сын ушел в университет. Младшие дети – в гимназию. Ольга, по обыкновению, еще спала.
Ордынцева не без злорадного удовольствия подумала о том «виноватом» виде, какой будет у мужа за обедом, когда она при детях выразит удивление, что он не ночевал дома.
«Нечего сказать, хороший пример детям!» Она не забыла вчерашней сцены, и сердце ее было полно злобного чувства к мужу, который смел так оскорблять ее, вместо того чтобы чувствовать свою вину перед ней и загладить ее хоть приличным обращением. Он уж давно не скрывает своего равнодушия и пренебрежительно относится к ней, думала со злостью Ордынцева и уже заранее приискивала язвительные слова, которые она скажет ему за обедом, довольная, что есть такой благодарный предлог…
И с таким эгоистом прошла ее молодость. И такому неблагодарному человеку она отдала свою красоту!
И она злобно жалела, что не жила так, как могла бы жить, если б раньше оставила мужа и вышла бы замуж за более порядочного человека, который умел бы добывать средства для такой красавицы, как она. Если и теперь, когда красота увядает, она еще очень нравится мужчинам, то что было бы раньше?
И Анна Павловна не без горделивого чувства вспомнила, как восхищались ею мужчины и как еще и теперь Козельский приходит от нее в восторг.
Эти воспоминания о своих чарах несколько отвлекли Ордынцеву от злобных мыслей о муже, и она выпила вторую чашку кофе в более приятном настроении и затем, сделав хозяйственные распоряжения, в двенадцатом часу пошла будить Ольгу, чтобы обрадовать ее предложением – ехать в Гостиный двор.
И мать при этом с осторожной предусмотрительностью объясняла дочери, что деньги на покупку платья, ботинок и перчаток она возьмет из «хозяйственных», а когда отец даст, она пополнит.
– Мне хочется поскорее сделать тебе платье! – прибавила она, желая задобрить дочь и придумав эту комбинацию о деньгах для того, чтобы Ольга не могла и подумать, что мать дарит свою любовь не совсем бескорыстно.
Но Ольга, которой было решительно все равно, какими деньгами будет удовлетворено ее желание, благодаря этим объяснениям именно и подумала о том, чего так боялась мать, и не нашла в этом ничего предосудительного.
«Отчего не взять от того, кто любит!» – пробежало в ее легкомысленной головке.
После завтрака они уехали, и когда в пятом часу вернулись, в передней их встретила Шурочка в слезах и гимназист Сережа, растерянный и недоумевающий,
– Что еще случилось? – спросила Анна Павловна у горничной.
– Барин…
– Что барин?
– Папа… папа… – хотела было рассказать девочка и… зарыдала.
– Вот… глупая… Да что же наконец случилось?.. Говорите!..
Голос ее звучал тревогой.
– Барин были во втором часу и увезли все свои вещи из кабинета! – доложила горничная.
– Что-о-о?
– Вот так новость! Папа бросил тебя и нас, мама! – воскликнула Ольга. – Как же мы будем жить?!
Анна Павловна, казалось, не верила своим ушам.
Наконец она бросилась в кабинет.
Там было пусто.
Ольга почувствовала себя несчастной и заплакала. Шурочка убежала, рыдая. Гимназист глядел на мать злыми и любопытными глазами.
Побледневшая, с выражением тупого испуга в глазах, глядела она на пустые стены, и в голове ее пробегала мысль, что муж узнал об ее связи с Козельским и воспользовался этим предлогом, чтобы бросить ее.
«Скандал!» – мысленно повторяла она страшное ей слово и вздрагивала, точно ей было холодно.
– Барин записку оставили! – доложила горничная. – В спальной.
Гимназист полетел стремглав за запиской.
Ордынцева нетерпеливо вырвала из рук сына письмо и прошла в спальную.
– Оставьте меня одну! – трагическим тоном произнесла она. – Оля, Сережа, уйдите!
Сережа вышел, а Ольга, сгоравшая любопытством, проговорила сквозь слезы:
– Но, мамочка… Я не чужая… Я хочу знать, отчего папа нас бросил…
И она подозрительно взглянула на мать.
– Уйди вон! – внезапно разразилась мать. – Уйди, злая девчонка!
Анна Павловна заперла двери на ключ.
Записка Ордынцева была следующего содержания:
«И вам и мне удобнее жить врозь, чтобы не могли повторяться постыдные сцены, подобные вчерашней. Мы слишком ожесточены друг против друга, и, разумеется, я виноват, что раньше не сделал того, что делаю теперь. Виноват и в том, что бывал несдержан и резок. Но к чему объясняться, почему мы оба были не особенно счастливы! Поздно! Нечего и говорить, что я охотно соглашусь на развод и, разумеется, вину приму на себя. На содержание ваше и семьи вы будете получать то же, что и получали, то есть триста рублей в месяц. Кроме того, я буду давать Алексею и Ольге по двадцати пяти рублей в месяц на их личные расходы. Деньги будете получать двадцатого числа. На дачу я буду давать двести пятьдесят рублей. В случае прибавки жалованья увеличится и сумма на содержание семьи. Надеюсь, что вы не будете препятствовать Шуре и другим моим детям навещать меня, если они захотят. Бессрочный вид на жительство доставлю на днях. Об адресе своем сообщу, как найму комнату, а пока я живу у Верховцева».
У Анны Павловны отлегло от сердца. Страх исчез с ее лица. Оно теперь дышало ненавистью.
Так поступить с ней, так отплатить ей, которая всем для него пожертвовала, бросить ее и семью, устроить скандал… Как осмелился он это сделать?!
– О, подлец! – воскликнула она.
И, полная чувства унижения, оскорбленного самолюбия и злобы, заплакала.
Через несколько минут она вышла в столовую с видом невинно оскорбленной страдалицы.
Алексей, только что вернувшийся домой, и Ольга вопросительно взглянули на мать.
– Бедные! Вас бросил отец! – трагически произнесла Анна Павловна.
И, передавая первенцу письмо, проговорила:
– Прочти!
Алексей внимательно прочел записку. Потом прочла и Ольга, и лицо ее просветлело.
Анна Павловна ждала, что скажет ее любимец. Но он молчал, по-видимому вполне равнодушный. Это ее обидело, и она проговорила:
– Ты что же, Леша… одобряешь поступок отца? Ведь это ужасно… не правда ли?
Молодой студент снисходительно улыбнулся и медленно проговорил:
– Что же, собственно говоря, тут ужасного, мама?.. Теперь по крайней мере за обедом не будет сцен… Ты позволишь подавать обед? Ужасно есть хочется…
Анна Павловна заплакала.
– И больше ты ничего не скажешь?.. Ничего не посоветуешь? Отец бросил семью, предлагает развод… По твоему мнению, согласиться и на это?..
– Об этом мы, мама, поговорим после обеда… И ты напрасно волнуешься!
– И папа поступил благородно, – заметила Ольга. – Он тебе будет давать столько же, сколько и давал… И, конечно, ты исполнишь свое обещание насчет уроков пения… Из этих денег можно отделить рублей двадцать пять… Правда, мама?..
Пришли Сережа и Шура, и разговор прекратился.
Обед прошел в молчании.
После обеда Алексей и Ольга пошли вслед за матерью в спальню на семейное совещание. И, когда все уселись, Алексей сказал:
– Папа поступил вполне корректно.
– Корректно… бросить семью? – негодующим тоном спросила Ордынцева.
– Позволь мне договорить, мама, и не волнуйся… Я не хочу обвинять ни тебя, ни отца, но ведь не можешь же ты не согласиться, что жизнь твоя с отцом далеко не походила на семейное счастие… Вы при встречах только упрекали друг друга, полные взаимного раздражения. Не особенно теплые отношения к отцу были и с нашей стороны. Он не видел в нас того, что хотел видеть, – повторения себя, забывая, что каждому времени соответствуют свои задачи и свои люди и что я не могу ни думать, как он, ни верить в то, во что верил он. Ты ведь знаешь, мы с отцом не сходились во взглядах. И я знаю, что он за это нехорошо относился ко мне и, вместо того чтобы убеждать меня, только бранился. Согласись, что такие отношения не могли способствовать взаимной приязни. Ольга тоже не была ласкова с отцом, отчасти благодаря твоему влиянию и твоим вечным спорам с ним, и разумеется, и она не оправдала его ожиданий. Ольга ищет в жизни наслаждений, и ничего другого ни по складу своего ума, ни по темпераменту искать не может и не будет. Отец в качестве идеалиста считает это безнравственным, не принимая в расчет условий, при которых образуется тот или другой тип, и забывая, что невозможно требовать, чтобы люди добровольно отрешались от тех благ жизни, которые доставляют им наибольшую сумму удовольствий… Сережа совсем не знает отца… Одна только Шура любит его… Так отчего же, после этого, папе не оставить нас и жить по крайней мере спокойнее, не имея перед глазами лиц, которые ему кажутся несимпатичными?.. И всем нам, исключая Шуры, будет удобнее жить без отца… И ничего тут нет обидного ни для кого, и я не могу не уважать его… Он поступил и разумно и корректно! – заключил Алексей, взглядывая на своих слушательниц с некоторым высокомерным сомнением в способности их хорошо понять то, что он им объяснял, и притом так красиво.
Действительно, Анна Павловна обиделась. Ей хотелось, чтобы сын вместе с нею признал, что отец поступил подло, а любимец ее говорит о разумности и корректности.
– И ты, Леша, против матери?.. И ты обвиняешь меня? – упрекнула она.
– И не думал, мама… Я никого никогда не обвиняю. Заметь это раз навсегда.
– Но ты находишь, что так подло поступить, как поступил отец… бросить семью… разумно и корректно?.. Не ожидала я этого от тебя..
И Анна Павловна вместо дальнейших доводов поступила так, как обыкновенно поступают женщины, то есть заплакала.
Сын снисходительно пожал плечами, словно бы говоря: «Так я и знал!»
Обиделась и Ольга и объявила, что она не безнравственная и не ищет только наслаждений. Она поступит на сцену и будет певицей… Она не боится работать.
– Вот ты так безнравственный… Влюбил в себя Женю Борскую. Проповедовал ей разные свои теории, представлялся влюбленным и, когда она влюбилась в тебя… отвернулся… Вот это безнравственно.
– Ты, Ольга, настолько несообразительна, что не понимаешь то, о чем берешься судить.
– Ты воображаешь, что очень умен… Разве я неправду говорю о Жене? Как ты с ней поступил?
– Я не прикидывался влюбленным и вообще не умею влюбляться… Пусть влюбляются разные идиоты и идиотки, которым нечего делать… Твоя дура Женя должна была бы понять, что если я имел глупость говорить с ней о серьезных предметах, то из этого не следует, что я, как ты говоришь, влюблял ее в себя… И что за выражение: «влюбил в себя»?
Молодой человек презрительно перекосил губы и, не удостоивая больше Ольгу своим разговором, обратился к матери и произнес:
– Теперь, мама, поговорим о практических последствиях свершившегося факта… Ты, конечно, развода не дашь? Замуж выйти еще раз не собираешься?
– Ты глупости спрашиваешь, Леша! – ответила, краснея, Анна Павловна.
– Отчего глупости?.. Ты хорошо сохранилась и еще нравишься, – продолжал Алексей деловитым тоном. – Так если не собираешься, то нет никакого резона разводиться, чтобы и отец не сделал глупости ради каких-нибудь альтруистических побуждений и таким образом не имел бы возможности исполнить свои обязательства относительно тебя и семьи.
Анна Павловна уже не плакала и с жадным вниманием слушала сына.
– Конечно, конечно… Никогда я не дам ему развода… А то в самом деле какая-нибудь смазливая женщина женит его на себе…
– Но папа и так, без брака, может сойтись с кем-нибудь, и тогда выйдет то самое, о чем говорит Леша! – заметила Ольга.
Брат не без удивления взглянул на сестру и на этот раз с видимым одобрением к ее сообразительности.
– Вот насчет этого я и хотел дать тебе, мама, совет, если ты хочешь его выслушать? – с обычной своей корректностью спросил сын.
– Говори… говори, голубчик… С кем же мне и посоветоваться, как не с тобой.
Ольга едва заметно усмехнулась и вспомнила о Козельском.
И Алексей продолжал:
– Конечно, это одни только предположения и, по правде сказать, мало обоснованные. Нет ни малейшего сомнения в том, что отец исполнит все, о чем сообщает в своей записке (ты во всяком случае как-нибудь не потеряй ее, мама! – вставил Алексей). Он слишком порядочный человек, чтоб не сдержать своего слова… Но случается, что и самый порядочный человек делается невольным рабом обстоятельств, если нет предохраняющих элементов…
Анна Павловна насторожила уши… «Предохраняющие элементы» встревожили ее.
– Вот почему ты хорошо сделала бы, мама, если б попросила у отца более оформленный документ, чем это письмо… Он, разумеется, не откажется выдать его, и ты будешь гораздо покойнее за себя и за семью… И отцу будет лучше. Он не станет рисковать местом, и, следовательно, ему не придется испытывать мук от несдержанного слова… И ни с кем не сойдется, зная, что у тебя есть обязательство.
Выходило как будто очень даже хорошо для самого же отца, оберечь которого «предохраняющим элементом» предложил сын. И ни один мускул не дрогнул на красивом лице Алексея, когда он советовал матери эту комбинацию.
– Какой же документ надо взять, Алеша?
– Насчет этого я посоветуюсь с адвокатом… Он пусть и переговорит с отцом…
– Лучше я сама напишу.
– Нет, мама, не делай этого… Ты напишешь что-нибудь резкое и только раздражишь отца, и он может не согласиться. И ты не волнуйся, мама… С тем, что будет давать отец, можно жить…
– А скандал?.. А разве мне не больно, не обидно?.. Так отблагодарить!..
И Анна Павловна достала носовой платок.
Алексей поцеловал руку матери и ушел к себе заниматься. Ольга убежала к Козельским рассказать новость Тине и вместе с тем узнать, намерена ли она влюбить в себя Гобзина.
К вечеру Ордынцева несколько успокоилась и уже составила себе в уме конспект будущих речей о семейном скандале. Разумеется, муж будет изображен в надлежащем виде, и, разумеется, она просила его оставить ее в виду неприличия его поведения и чуть ли не открытой связи бог знает с кем. Анна Павловна не сомневалась, что знакомые поверят всему, что она ни наговори об этом «подлом» человеке, тем более что он держал себя далеко от знакомых ее и дочери и иногда даже не выходил к ним и сидел в кабинете или исчезал из дома.
После чая, перед тем как ложиться спать, Шура осторожно вошла в спальню, чтоб проститься с матерью.
Девочка поцеловала белую душистую руку матери без обычной ласковости и еле прикоснулась губами к ее губам. Анна Павловна, напротив, сегодня с особенной порывистой нежностью несколько раз поцеловала Шуру и с торжественно-грустным видом перекрестила ее.
Шура подняла свои большие, красные от слез глаза на мать и спросила:
– Папа больше не будет жить с нами?
– Нет, Шура.
– И приходить к нам не будет?
– Не будет.
Шура мгновение помолчала и, удерживаясь от слез, задала вопрос:
– А я буду ходить к нему?
– Если захочешь…
– Конечно, захочу! – взволнованно проговорила девочка, перебивая мать.
– По праздникам можешь навещать.
– А в будни?
– В будни нельзя. Утром – гимназия, а потом тебе надо готовить уроки.
Шура примолкла, но не уходила.
– А если бы… если бы…
Она не решилась докончить.
– Что ты хочешь сказать? Говори, Шурочка.
– Если бы жить с папой…
Анну Павловну словно кольнуло в сердце от этих слов.
И Алексей, ее любимец, отнесся к ней не особенно сочувственно, про Ольгу и говорить нечего, – эта девчонка положительно стала дерзка в последнее время, – и вот эта маленькая девочка хочет жить с отцом.
А она ли не отдала всю жизнь детям?!
– Так ты хочешь оставить свою маму, Шура? Тебе не жалко меня? – вырвался грустный крик из ее груди.
Шура заплакала.
– Мне вас обоих жаль! – наконец сказала она. – Но папа один…
– Он сам захотел быть один, Шура… Он и с тобой не хочет жить.
– Не хочет? Он писал об этом в письме? – недоверчиво спросила Шура, не спуская глаз с матери.
– Он ничего не писал…
– Так почему же ты говоришь, что папа не хочет?
– Если б хотел, то написал… Ну, иди, деточка, спать, иди…
И, снова поцеловав Шуру, Ордынцева прибавила:
– Папа всех нас бросил, Шура… Папа никого из нас не любит…
– О нет, нет… Это неправда… Он меня любит, и я его ужасно люблю! – почти крикнула Шура.
И, рыдая, выбежала из комнаты.
Долго еще не могла успокоиться нервная и болезненная девочка и тихо-тихо плакала, чувствуя себя обиженной и несчастной.
Она так любит папу, а он не написал, что хочет с ней жить.
Нехорошо спалось в эту ночь и Ордынцевой. Она почувствовала, что дети безучастны к ней, и не могла понять от чего.
