Текст книги "Анютина дорога"
Автор книги: Константин Губаревич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Анютина дорога
Киноповести
Анютина дорога
Год 1918-й...
Гражданская война. Голод. Разруха. Тиф.
На фронтах со всех сторон наступали интервенты, белогвардейцы. Внутри страны свирепствовали банды во главе с бывшими царскими офицерами, помещичьими сынками, кулаками.
Леса Белоруссии кишели бандами.
Вот почему так медленно и осторожно приближался к лесу эшелон теплушек. На лесных перегонах все было: банды разбирали рельсы, составы останавливались, их грабили. Или обстреливали. Всегда надо быть начеку.
И этот состав шел под охраной. На тендере примостились трое с винтовками. Они зорко и напряженно всматривались вперед, чувствуя свою ответственность за эшелон.
Поезда в то время ходили редко: не хватало вагонов, паровозов, топлива. И если уж шел состав,– в него набивалось народу видимо-невидимо. Даже на крышах вагонов было полно. Из города в деревню люди ехали выменивать на свои пожитки хлеб, картошку, муку; в город из деревни тянулись тоже менять на товары – спички, керосин, гвозди, соль... И все это – в мешках, узлах, корзинах... «Мешочниками» называли тогда людей в поездах.
И мама с Анютой ехали в деревню. Но не менять, а спасаться от голода. Они жили в городе, отец – на фронте, мама на работу нигде не устроилась и решила отправиться на Могилевщину, к сестре в деревню.
С узлом за плечами и маленькой Анюткой ей трудно было пробиться в вагон.
Остались на площадке товарняка.
А состав уже вошел в лес, грозно обступивший с двух сторон полотно дороги...
Пассажиры тоже насторожились. Особенно те, которые сидели на крышах и площадках товарных вагонов. При бандитских обстрелах им больше всего попадало.
Опасение и на этот раз оказалось не лишним.
На пути состава лежало дерево, поваленное поперек рельсов.
Паровоз дал тревожный гудок, затормозил. На тендере заклацали затворы винтовок. Состав остановился на некотором расстоянии от поваленного дерева.
В этот момент из лесной засады грянул залп по теплушкам и паровозу, а в первую очередь – по охране.
Лес огласился истошными криками пассажиров. Женщины, дети, мужчины бросались с платформ и крыш под откос полотна. Туда же летели мешки, корзины, узлы...
Паника охватила эшелон. Спасались в ближайших кустах в противоположной стороне от засады. Как можно дальше убегали в лесную чащу.
Быстрее всех бежала, подгоняемая паническим ужасом, Анютка. Мать столкнула ее с площадки и приказала бежать. Страх девочки настолько велик, что она ничего не видела под своими ногами.
Опомнилась и остановилась, только когда выбилась из сил, и решила оглянуться назад.
А оглянувшись, никого не увидела – слишком далеко вырвалась вперед.
Стало еще страшнее.
– Мама!– крикнула Анютка во весь голос.
Лес ответил тонким эхом.
– Мама!– еще громче крикнула девочка, беспомощно оглядываясь.
...Маму с раненой ногой соседи по площадке удержали, когда она порывалась соскочить на ходу состава…
Задним ходом эшелон быстро уходил от места бандитской засады.
– Пустите меня!– билась на платформе в чьих-то руках обезумевшая мать. Она плакала, вырывалась, но две женщины держали ее. Третья перевязывала какими-то лоскутьями ее раненую ногу.
– Лежи, голубка, лежи...
– Пустите! Там мой ребенок остался!
– Куда же ты на ходу поезда!
– Да еще с такой ногой!
Анютка заблудилась в лесу. Потеряв всякую ориентировку, она бежала уже просто куда глаза глядят.
И чем дальше, тем непроходимее и темнее становилась густая чаща. Впереди вроде болото... Попробовала податься вперед, да вода среди высокой травы все глубже и глубже. Повернула обратно и чуть выкарабкалась на мшистую кочку. А куда и как с нее пробираться – вовсе неизвестно. Кругом вода, осока, кусты... Обратный след окончательно потерян.
И Анютка закричала. Закричала от страха и отчаяния... Далеко-далеко по лесу покатился тонкий, дрожащий от слез голосок перепуганного ребенка, никогда, видимо, не знавшего и не видевшего в своей жизни леса.
А лес отвечал слабым, тонким эхом, безнадежно тонувшим в темной чаще.
Среди густых кустов мелькнула серая тень. Чутье безошибочно вело какого-то зверя на крик. Все ближе и ближе шевелятся лесные кусты. Крик внезапно осекся. Анютка замерла на большой болотной кочке. В нескольких шагах от нее остановилось что-то страшное, с красной оскаленной пастью.
Принюхавшись, зверь подбирался к болотной кочке. И только когда он совсем приблизился к Анютке, можно было узнать большую собаку.
Из простого собачьего любопытства она прибежала откуда-то на крик и теперь рассматривала в упор безобидную девочку. Даже понюхала ее. Лизнула руку.
Анютка была ни жива ни мертва. Но когда собака лизнула руку и миролюбиво начала помахивать хвостом, девочка осмелела. Она потрогала пальчиками между ушей собаки. Та ничего не имела против и, видимо, удовлетворившись увиденным, отряхнулась и повернула обратно. Не спешила, семенила мелкой рысцой среди кустов, по узкой тропинке в густом ельнике, между деревьями большого соснового бора, через лесную поляну...
...Очутилась, наконец, на глухой заросшей дороге...
В конце дороги маячил одинокий лесной хутор.
Собака пошла шажком, приближаясь к родному месту, присела у плота, отделявшего двор от леса. Оглянулась. За ней спешила что было силы Анютка... Собака по привычке тявкнула, но опомнилась, открыла пасть и пошла во двор. Анютка последовала за ней.
Хутор стоял среди леса, окруженный зеленой стеной елей. Девочка остановилась посреди двора, стала оглядываться. Из-под навеса к ней вышел Прокоп – маленький, щуплый мужичонка, отряхивая с подола сорочки свежие стружки. Смотрел с любопытством на девочку. Та – на него. Молча изучали друг друга.
– Ты адкуль такая?– спросил наконец хозяин.
Вместо ответа Анютка разрыдалась, прижавшись к рукам Прокопа.
...Девочка уже за столом в хате хозяина. Жадно ест хлеб, запивая молоком.
Против нее сидят хозяин с хозяйкой. У хозяйки на руках годовалый малыш. Они внимательно и сочувственно слушают Анютку.
– ...я испугалась, соскочила и побежала-побежала в лес... Дяди и тетеньки тоже бежали, я думала – и мама бежит за мной, а мама осталась там...
Анютка снова всхлипнула, судорожно глотнув.
– Не плачь, дочка...– успокаивает хозяин.– Мамка твоя найдется, и все будет хорошо.
– Дяденька, отведите меня к поезду, где мама…
– Милая моя, поезда там давно уже нет.
– А где же он?
– Уехал, когда стрелять в него начали.
– Куда?
– Кто ж его знает. Может, назад, а может, и вперед прорвался... Теперь он далеко уже.
– А как же я маму найду?
– Поищем, может, и найдем. А пока побудешь у нас. С мальцом вот позабавишься... Будешь помогать тете.
– Я пойду к маме...– стояла на своем Анютка.
– Заблудишься в лесу, а там и волки съедят. Сама видела, какой лес кругом.
– Я боюсь леса...
– Значит, сиди пока тут. А я завтра поеду в город, где поезда ходят. Поспрошаю людей.
...Анютка лежала в чуланчике при сенях на каких-то лохмотьях. Сверху прикрыта рваной свиткой. Тут уложили ее спать.
Но девочка не спала. Она тревожно прислушивалась к лаю собаки где-то за сараями.
В доме скрипнули двери, в сенях послышались шаги. Хозяин вышел во двор, цыкнул на собаку.
Через минуту двор наполнился людьми, повозками. Приглушенный говор, скрип телег...
Анютка прильнула к щели в стене чулана... Двор освещен луной, и девочка хорошо видит, как снуют какие-то люди с короткими винтовками за плечами. Таскают с телег узлы, корзины, мешки, несут их в сарай.
Но вот на дворе все стихло.
Приехавшие зашли в хату, и оттуда до слуха Анютки доносился глухой гул веселья. За столом в хате уселась банда, громившая эшелон.
Часть узлов и корзин лежит на полу посреди хаты. Двое потрошат их, выкладывая на стол сало, колбасы, хлеб, лук, ветчину...
Загуляла лесная вольница на глухом хуторе... Слышала Анютка, как во всем доме дрожал пол от пьяного топота ног, звенели окна от гика и угарного пляса...
Любопытство взяло верх. Анютка на ощупь выбралась из чулана, прошла через сени и осторожно приоткрыла входную дверь.
– Входи, входи, не стесняйся...– первым заметил ее взлохмаченный пьяный бородач. Хозяин обернулся:
– Ты чего встала? Ить спать, неча тут зыркать!
Девочка поспешно закрыла дверь.
– Зачем прогоняешь... А может, дочке любознательно посмотреть.
– Да не дочка она вовсе... Приблудилась сегодня. С вашего поезда. Напугали вы ее там...
– Дак на кой она тебе!..– удивился бородач.– Почнут искать,– может, и к тебе след приведет, а чужой глаз тут ни к чему...
– Пущай живет. С мальцом будет гушкаться,– матке руки развяжет... А потом ходят слухи, что лишнюю землю станут отбирать. Так что четвертая душа в моей семье в самый раз. На четверых оставят больше, чем на троих... Ты вот лучше скажи: ехать мне завтра в город аль нет?– спросил Прокоп.
– Беспременно!– подтвердил бородач.– Пронюхай, большой ли отряд комиссары снарядят на нас и когда стречать его...
...Рынок в уездном городке. Подводы, подводы... Идет бойкий обмен картошки, хлеба на спички, соль, гвозди. Рынок восемнадцатого года не признавал денег.
Меж крестьянских телег пробирается грязный, оборванный, обросший бородой окопный солдат. Тащит за собой винтовку. Вместо ремня на ней веревка.
– Православные...– хрипит солдат, еле передвигая ноги,– кто купит винтовку за фунт сала с краюхой хлеба... Изнемог не емши... Пожалейте, братцы...
Винтовка для мужиков товар не ходкий, они не обращают внимания на призывы солдата. Солдат идет дальше меж телег:
– ...осточертела она мне, энта ведьма трехлинейная... за три года в окопах, навоевался, будя с меня! Купляй-те, братцы, дайте хоть раз пожрать!..
По-прежнему никто не обращает внимания на солдата. Тот уже потерял всякую надежду сбыть свой неходкий товар, направляется с базарной площади в другую сторону.
– Эй, ты!..– услыхал он чей-то осторожный голос.
Солдат устало оглянулся.
– Подь-ка сюды...– позвал его к телеге Прокоп.
Солдат неторопливо подошел.
– Ты што... всурьез хочешь загнать ее?– показал Прокоп глазами на винтовку.
– Не загоню, так брошу к чертовой матери, только жалко, вещь как-никак...
– Сколько же ты просишь?
– Да хотя бы с фунт сала да хлебушка в придачу…
Прокоп подумал, почесал в бороденке:
– Покажь...
Солдат положил винтовку перед Прокопом. Тот пощупал, потом незаметно прикрыл сеном: – Понимаешь, в лесу живу, на хуторе, волки одолевают... Хоть будет чем попугать...– Прокоп вытянул из-под сиденья полотняный мешочек, вынул из него небольшой кусок сала, полкраюхи хлеба.– Бери, в дорогу с собой прихватил, да уж бог с тобой… Подкрепись. А я домой еду.
– Далече до дому?– поинтересовался солдат,
– Порядком. А что?
– Может, подвезешь?'
– Нет уж, служивый, иди с богом, мне с тобой не по дороге.
– Ну что ж, и на том спасибо...– поблагодарил солдат, пряча сало и хлеб.
– Слышь-ка, ты, окопник,– остановил солдата Прокоп.– А меня не загребут за твою пушку?
– Кто?– спросил солдат.
– Ходит чутка по базару, будто бы отряд какой-то приехал в город, кого-то ловить собираются. Может, меня первого и сцапают, ежель найдут твою орудию?
– Да нет, хозяин, про отряд я чевой-то не слыхивал, Брехня.
– Брехня, говоришь?
– Да я весь городишко исходил, кабы что – знал бы, Езжай смело,– махнул рукой солдат и пошел своей дорогой.
Солдат обратил внимание, как по базару ходила прихрамывая женщина и у каждой телеги спрашивала – не видал ли кто маленькую девочку, когда ехал в город на рынок.
Куда же было идти Анютиной маме, как не на базар, где столько людей понаехало со всей округи! Не может быть, чтобы кто-нибудь не встретил Анютку или не слыхал о ней...
И ходила убитая горем женщина промеж телег, умоляя людей вспомнить: не слыхал ли кто, не видал ли кто?..
Из-за угла лавчонки женщину позвал солдат, Отвел ее в сторонку.
– Что с твоей дочкой?
– В лесу поезд обстреляли…
– Кто?
– А кто ж их знает. Может, бандиты. Их теперь вон сколько по лесам... Меня пулей в ногу пришибло, а она, бедняжка, соскочила и убёгла куда глазки глядят... Вот и ищу теперь...
Женщина заплакала.
– Ты, мать, обожди плакать-то...
– Может, знаешь чего про девчушку?– с надеждой спросила солдата.
– Нет, мамаша, ничего не знаю, Знаю только, кто причинил тебе горе.
– Кто?
– Бандюги.
– Земля бы их не носила!
– Вот и помоги нам, чтоб земля их не носила.
– Миленький мой, да какая же я помощница в этом деле?
– Помощь требуется небольшая. Я тебе покажу одного мужика, вон он собирается уезжать. Выдь за город и попросись подвезти. По дороге вызнай, где его хутор, К вечеру вернешься, вон в тот дом зайдешь, в ЧК,– показал солдат,– и спросишь Кондратюка. Это – я. А тебя как звать?
– Ганна.
Солдат вынул из кармана шинели небольшой узелок.
– Это, Ганна, на случай, ежель откажет подвезти. За соль он тебя на край света завезет.
– А не порешит?
– А ты не открывайся ему, кто ты и кого ищешь. Просто едешь куда глаза глядят. Кусок хлеба в деревне какой заробить. Поняла? Нашего брата, мужика, подсаживать к нему рискованно,– смекнет, пожалуй. Баба надежнее. А что касаемо твоей дочки,– возьму на заметку., Обязательно поинтересуемся..,
– Ну что ж... попробую.
...Едет телега по глухой проселочной дороге. Прокоп не торопит коня, искоса поглядывает на сидящую рядом Ганну. Та пригорюнилась, ушла в свои молчаливые думы.
– Ну, и как же теперь жить собираешься?– так себе, между прочим, интересуется Прокоп, потягивая толстую самокрутку. Ганна, видимо, рассказала ему какую-то невеселую версию своей жизни.
– Как-нибудь... Руки, ноги на месте, здоровье тоже есть. Кусок хлеба всегда заработаю... Коли будет ваша ласка, могу и вам пособить...
– Как то ись?– не понял Прокоп.
– По хозяйству... На огороде, в поле. Да и за скотом могу.
– Ты ж городская, куды тебе...
– В городе я пять лет каких. А сама из деревни.
– Вот и поезжай к себе в деревню. Чего по чужим людям шалаться?
– К чему ж я поеду? В деревне ни кола ни двора – все продано, когда в город уходила. Батька с маткой померли. Мне теперь абы-куды...
– Не требуется мне твоей помочи, милая...– процедил Прокоп после короткого раздумья.
– Дяденька, голубчик!– взмолилась Ганка, еле сдерживая слезы.– Да я только за кусок хлеба. День-другой у вас пороблю, неделю у других добрых людей. Абы душа в теле держалась!..
– День-другой, а может, и неделю какую еще могу подержать тебя. Поможешь бабе с огородом управиться. А потом видно будет...
...Впереди возникла знакомая дорога, ведущая к одинокому лесному хутору.
Усталый конь, почуяв родное пристанище, прибавил шаг. Прокоп слегка сдерживал его.
– Дом знает...
– Это ваш хутор?– поинтересовалась Ганна.
– Выходит, мой.
– Ой!..– женщина хватилась рукой за вожжу,
– Чего тебе?– не понял хозяин.
– Остановите.
Хозяин натянул вожжи и остановил коня.
– Я думала – в деревне живете, а вы вон где!..
– Ну и что?
– Боюсь я леса. В лесах, говорят, всяких людей полно. Говорят, даже убивают...
– А кому ты нужна тут?
– Не, не, дядечка, спасибо!.. Я лучше в деревню какую пойду, а на хуторе не останусь!..
– Дело твое.
Женщина слезла с телеги:
– Где тут деревенька поближе?
– Выйдешь из лесу и возьмешь вправо большаком,
– Спасибо, дядечка... Бывайте здоровы...
– Иди на здоровье,– попрощался Прокоп и тронул вожжами коня.
Ганна торопливо зашагала обратной дорогой, довольная, что выполнила поручение уездного чекиста.
Дорогу к лесному хутору она, конечно, запомнила хорошо.
...Не успела телега с Прокопом въехать во двор, как с крыльца сорвалась Анютка, опрометью бросилась навстречу.
– А где мама?– первым вопросом встретила она своего хозяина.
– То ись как, где?– не сразу понял Прокоп, занятый своими мыслями.
– А вы сказали, что найдете ее и привезете...
– Искал, дочка, искал. Весь город исходил, всех переспросил, не нашел... Говорят, уехала далеко-далеко, и никто не знает куды... Так что придется ждать, пока сама объявится.
...В кабинете уездного ЧК Кондратюк и Ганна. Здесь он уже не солдат в рваной шинели и опорках, а чекист. Маскировка тут ему не нужна.
Он сидит против Ганны и внимательно слушает.
– ...от того места, где стреляли по эшелону, до хутора будет верстов пять,– продолжала Ганна.– Надо пройти еще вперед маленько, а там налево будет небольшая дорога в лес. Вот па этой дорожке ежель ити-ити-ити, свернуть один раз вправо—и как раз на этот хутор и выйдешь...
– Спасибо, мать...– облегченно вздохнул Кондратюк. Поднялся, прошелся по кабинету. Снова вернулся к Ганне.– Я со своим отрядом восемь таких змеиных гнезд раздавил. Выследим и девятое. Не уйдут, гадюки. Уж больно они насолили. Позавчера убили волостного председателя и комиссара. Немногим раньше – нашего работника. Продовольственный обоз разграбили... Не уйдут!
– Боюсь, что и Анютку придушили где-нибудь. Что им таким детская душонка...
– Анютку свою, мать, ищи не в лесу.
– А где?
– Анютка – ребенок городской. Леса боится и поэтому не могла убежать далеко от пути. Скорее всего вернулась к железной дороге и побежала по рельсам догонять эшелон. Ну, а в пути могла встретить любой поезд, взобраться в него и доехать до ближайшей станции... А там, знаешь, сколько их, беспризорных, потерявшихся и потерянных!..
...На станции мечется в людском водовороте Ганиа, всматривается в каждую детскую фигурку.
– Анютка! Где ты?!– то там, то тут слышен ее дрожащий голос.
Ганна останавливает встречных, что-то спрашивает у них. Отмахиваются, спешат по своим делам. Какой-то железнодорожник подводит Ганну к заброшенной теплушке.
– Кликни сюда, может, здеся. Тут их невпроворот...
– Везете куда, что ли?– поинтересовалась Ганна.
– Да кто их везет, сами от станции до станции колесят... Батьки за войну порастерялись, вот и бесприютничают...
Железнодорожник стукнул молотком в стенку теплушки.
– Эй, вы там!.. Выдь все сюды!
В теплушке никто не отозвался.
Железнодорожник поднялся на площадку, подал руку Ганне, помог и ей взобраться.
– Кто тут из вас матку потерял?– спросил железнодорожник, обращаясь в темноту.
В углах что-то зашевелилось, послышался шепот.
– Ну чего шепчетесь!
– Я!
– И я!
– Я тоже!– послышались со всех сторон детские голоса.
К железнодорожнику и Ганне подошли с десяток ребят. Грязные... Оборванные... Всклокоченные... С жадным детским любопытством смотрят на Ганну – Ганна на них. Совсем малыши...
– Анютка!– позвала Ганна.
– Я тут!– отозвался из глубины радостный детский голосок.
– Иди сюда!..
Расталкивая малышей, к Ганне подкатился серый клубок грязного тряпья. Из него выглянули острые, любопытные глазенки. Но это была не Анюта, которую искала Ганна.
Погасла последняя вспышка надежды, и женщина продолжала стоять, вглядываясь в детей, будто хотела рассмотреть судьбу каждого.
Дети войны и разрухи, потерянные и потерявшиеся, осиротевшие и бесприютные... Чем они живут, на что надеются и что с ними будет?!. Эти вопросы железными иглами впивались в сердце Ганны, и она даже плакать не могла, настолько нестерпимой была ее материнская боль... Стояла, окаменевшая, и даже не заметила, как к ней подполз и прижался мальчик лет пяти. Здесь он, видимо, был самый маленький и самый беспомощный, а значит – и самый голодный. Может, поэтому осмелился подойти к Ганне и тронуть ее за подол.
Она глянула вниз и встретилась с голодными глазами ребенка.
– Я хочу есть...– послышался ей снизу шепоток.
– Как тебя звать?– спросила Ганна.
– Тишка...
Вынула из-за пазухи засохший кусочек хлеба – все, что имела – и сунула Тишке в ручку.
Ребенок спрятался за Ганну и жадно стал грызть засохшую корку.
– А мне!
– И мне!
– Я тоже хочу!– послышались выкрики со всех углов теплушки.
– Ничего у меня больше нет, детки...– призналась Ганна.
– Так пущай он и нам даст хоть разок укусить!
– Он же самый маленький среди вас...
Пока она уговаривала ребят, Тишка незаметно выскользнул из теплушки и убежал доедать наедине свой сухарик. Видимо, у него не раз отнимали, и он уже научен горьким опытом бесприютной жизни среди голодной детворы.
...Уездная ЧК. Взволнованная, Ганна прибежала сюда прямо с вокзала. Ворвалась в комнату, не обращая внимания на преградившего ей дорогу человека с винтовкой. Она уверена, что ее дело важнее всего.
– Вы тут разговоры разговариваете, а бесприютные дети пухнут с голоду!– с ходу набросилась Ганна.
– Гражданка...
Кондратюк отодвинул в сторону дежурного с винтовкой.
– Обожди минутку... В чем дело, Ганна?
– Дети бесприютные у вас тут в теплушках!
– Ты тут, гражданка, не командуй...– кто-то попытался остановить ее.
– Нет, буду командовать, покуль с детьми не уладкуете!..
– Ты пойми,– приблизился к ней Кондратюк.– Детьми уездный исполком должен заняться, а нам бы впору с бандюгами справиться. Мы сутками с коней не слазим, по пять ночей не спим.
– Никаких сполкомов я знать не знаю, а вы с ружьями и с левольвертами, вам и порядки наводить!
– Ладно...– Кондратюк постучал кулаком в стенку.
Через минуту в комнату вошла женщина с наганом на боку.
– Лукерья, потолкуй тут с Ганной относительно бесприютных на вокзале. Может, чего придумаете разом.
– А кто она такая?– спросила Лукерья, придавив о подоконник самокрутку.
– Я тебе говорил о ней... А это – наша Лукерья, тож чекистка...– представил в свою очередь Кондратюк женщину с наганом.
– А чего мне с ней толковать?– навострилась Ганна.
– Ну, как баба с бабой, что ль.
– Какая ж она баба?! На вокзале сироты мучаются, а она тут с левольвертом на боку похаживает!
– Ну, ну, ты давай делом...– прогудела густым басом Лукерья.
– Рази бабье сердце вытерпит такое, что творится у нее под носом?! Грязные, вшивые, голодные, холодные мыкаются по теплушкам, а она тут цигарки раскуривает!
– Да ну ее!– озлилась Лукерья.– Толкуй сам с ней, твоя находка. А мне и без нее невпроворот...– бросила Лукерья Кондратюку.
– Не ерепенься, Лукерья, а толком поговори!
– Чего говорить? Я давно хотела сказать тебе, товарищ Кондратюк, куда ребят спровадить...
...Длинный, обсаженный березами тракт. В Белоруссии их называли «катерининскими шляхами». По словам стариков, здесь когда-то проезжала царица Екатерина. Путь ее по Белоруссии был отмечен посадкой берез. Теперь эти березы уже старые, ветхие, но стойко и верно охраняют шляхи.
По такому шляху движется сейчас конный отряд. Движется медленно, осторожно, потому что на каждом коне – по два, а то и по три седока. Один большой, с винтовкой за спиной, другие – маленькие, безоружные...
Это – дети из теплушки. Не все они разместились на конях. Четверо из них едут с Лукерьей на военной двуколке. На второй двуколке с пятеркой детишек – Ганна. Она держит на коленях маленькую оборванную девочку, которая в теплушке назвалась Анютой. Может, поэтому так по-матерински внимательна к ней Ганна. Остальные тоже прижались к ней, недоверчиво оглядываются по сторонам.
Едут почти все, которых застали в теплушке. Кроме одного, самого маленького. Того, кто удостоился хлебного сухарика из рук Ганны.
– ...И вы прогнали его?– с горечью спрашивает женщина детишек.
– А что же он не дал нам сухарика!– пробует оправдаться малыш.
– Пущай не будет таким жадюгой!– поддержал другой.
– А куда он мог уйти?..– размышляет Ганна.– Обшарила все теплушки, как в воду канул...
– Забрался в какой вагон, а паровоз подцепили, вот и укатил...
– Ну куда же ему, такому маленькому, да еще одному укатывать?!– все не может успокоиться Ганна.
– Да рази он один там будет?– искренне удивляются ребята,
– Там таких, тетенька, ух, сколько! Я уж знаю!
...Тишка ползет под теплушкой. Проползает под одной, другой, третьей... Наконец нырнул из-под колес пятой или шестой и очутился у своей, откуда его прогнали.
Все же обжитое место тянет. Тишка прислушался – там ли ребята... Нет, ничего не слышно. Взобрался в вагон, огляделся – пусто. Тишка даже доволен. Никого нет, значит, никто уже не будет прогонять, бить. Теперь он тут хозяин!
И на правах хозяина Тишка забрался в самый дальний угол, свернулся калачиком и закрыл глазенки, Теперь только и поспать.
...Конный отряд с детьми приближается к дому с белой колоннадой. По липовой аллее конники подъезжают к въезду во двор. Бывший помещичий дом. Бывший, потому что навстречу конникам н.а площадку парадного крыльца из дому вышел не хозяин-помещик, а одноногий солдат в рваной гимнастерке без ремня и в старой окопной папахе, несмотря на сравнительно теплую погоду. Видимо, он тут теперь хозяин.
Кондратюк повернулся в седле к конникам и махнул рукой – молчаливая команда слезать.
Конники начали спешиваться, осторожно снимая ребят на землю.
– Сторож, что ль?– обратился Кондратюк к инвалиду на деревяшке.
– И сторож, и хозяин...– не очень гостеприимно ответил тот.
– Как хозяин?– не понял Кондратюк.
– А так. Три года в окопах отвоевал? Отвоевал. Панов прогнали? Прогнали. Кому теперя панское богатство, как не нам, безземельным калекам, кто кровь проливал?
– Это что,– все еще не может взять в толк Кондратюк,– ты забрал имение и решил хозяйновать один?
– Один не управлюсь... А подсоберу еще таких окопных калек аль безземельных, поделим панское добро да землю и почнем жизню.
– Нет, батя, не бывать по-твоему,– твердо заявил Кондратюк.
– Это почему – не бывать?
– А потому, что тут будут жить вот они...– показал чекист на стайку молчаливых ребят, сгрудившихся вокруг Лукерьи.
– Кто они?– не сразу понял солдат.
– У тебя дети есть?– спросил солдата Кондратюк.
– Были. Оказались в войну под немцем, так с голодухи да болезнев и перемерли.
– А эти пока живы. Но ежель не помочь им – и они перемрут, потому как батьки их, видимо, погибли на войне чи еще воюют.
– Нет такого закону, чтоб беспритульной детворе папские имения раздавать!– стоит на своем солдат.
– Есть такой закон,– спокойно парирует Кондратюк.
– Не слыхал такого приказу!
– Так вот я приказываю.
...Очутившись в панском доме, ребята почувствовали прилив буйной радости. Покои огласились смехом, криком, топотом ног, грохотом передвигаемой мебели, стонущими аккордами пианино, по клавишам которого колотили кулачонками...
Ничего подобного не видел и не слышал чопорный барский дом.
Ганна с Лукерьей сбились с ног, приводя в порядок бесприютную вольницу. Это было не так просто.
Кто-то из ребят притащил морковку, пошептался с дружками. В один миг ребятня ринулась за пареньком с морковкой во двор, а оттуда – на ближайшие деревенские огороды...
В деревне – переполох. Бабы с палками, ухватами бегут защищать свои гряды от налета детской орды. Крики, проклятия подняли на ноги всю деревушку. На непрошеных гостей двинулись мужики, дети. Вот-вот начнется избиение голодных детей.
Но тут подоспели Лукерья с Ганной и стали между детьми и бабами.
– Бабоньки!– бросилась Ганна навстречу разъяренным женщинам.– На кого с кольем-то?! Неужто не видите: голодные, бесприютные сироты!
Но бабы двигались грозной цепью, не слушая Ганну.
– Стойте!– твердо приказала Лукерья, и все почему-то остановились.– Вашего они ничего боле не тронут,– решительно заверила,– правда... У нас скоро все свое будет... Нам уезд дал панскую усадьбу, часть панской земли, поможет оборудовать школу, и мы сами будем пахать, сеять и учиться... Ваших ребят тоже возьмем в нашу школу. А пока помогите нам на первых порах. Хоть чем-нибудь. Хотя бы раз поесть. Ведь не сдуру они навалились на ваши огороды, с голоду!..
...По дороге к имению едет телега, полная всего понемногу. Тут и картошка, и кусочки хлеба в корзине, яблоки, морковка, бурачки, мука...
Слабую хилую конягу ведет за повод мальчуган, а Ганна и Лукерья и остальные ребята подталкивают телегу, помогают коняге довезти посильную помощь, которую собрала деревня голодным детям.
На повороте к имению телега остановилась. Ганна вытерла пот с лица, вздохнула.
– Ну, детки...– обратилась она к ребятам,– мне пора...
– Куда же вы, тетенька?
– Я еще и сама не знаю куда...– призналась Ганна.– А вы живите тут на здоровье... Поживите маленько, а там и объявится кто: мамка аль батька... Найдут вас, коль живы которые... А я пойду... Будь здорова, Лукерья... Смотри ж тут за ними...
Ганна подошла к Лукерье, поцеловалась с ней на прощанье.
– Ты уж не серчай на меня, бабонька, что поначалу не ласкова была с тобой.
– Да будет... Иди, Ганна. Ищи, даст бог, найдешь... И долго еще смотрели притихшие ребята с Лукерьей вслед удаляющейся Ганне, которая так неожиданно повернула маленькие их судьбы.
...Двор хутора. Анютка сидит на ступеньке крыльца с хозяйским малышом на коленях. Во двор въезжает телега. На телеге два полных мешка и еще что-то, прикрытое травой. В передке примостился возница – один из бандитов, пировавших у Прокопа.
Из дома навстречу вышел Прокоп... Поздоровался с приезжим. Пощупал рукой мешки.
– Чего тут?
– Жито...– нехотя ответил возница.– Сегодня ночью потрясли мельницу... Молоть для каких-то бесприютных? Понавезли их там в панское имение...
– А это?– потрогал хозяин что-то, накрытое травой.
Возница раскрыл. Под травой оказался пулемет.
– Церковный староста передал. Шла какая-то воинская часть через село. Выкрал вот. А патроны не догадался стянуть, старый пень... Пущай у тебя покуль побудет...
Прокоп и возница взяли по мешку и понесли в сарай. Туда же и пулемет оттащили. Из сарая на телегу начали грузить буханки хлеба, два копченых окорока, мешок картошки, бочонок огурцов, мешок яблок…
– Сегодня отдыхаем...
– Где?
– В Темном логе.
Возница удобнее положил обрез под переднее сиденье и завернул коня в обратный путь.
Анютка поставила малыша на землю и рванулась к телеге, видимо, хотела спросить незнакомого дядю – не встречал ли где маму?
Но, пробежав шагов шесть-семь, девочка упала. Она забыла, что была привязана за ногу длинной веревкой к крыльцу.
Возница оглянулся.
– Приучаешь?
– На всякий случай... Штоб не сбежала...– пояснил Прокоп.
...Едет телега, на которой бандит везет харчи от Прокопа, удаляется в лес все глубже и глубже.
Возница и не подозревает, что за ним следует на некотором расстоянии человек, осторожно переходя от дерева к дереву.
...Темный лог – небольшая поляна среди густого дремучего леса. В центре дымится догоревший костер. Над костром на перекладине висят портянки, сапоги, штаны – сушатся.
В шалашах вокруг костра спят после ночной «работы» бандиты, с обрезами под головами.
Дежурный с обрезом на коленях сидит на пне у обочины единственной, еле заметной тропинки, сторожа покой спящих. Дремлет.
Из-за спины с величайшей осторожностью к нему подкрадывается человек, следовавший в лесу за телегой. В какое-то мгновение человек прыгает на часового, глушит его ударом по голове.
В лесной чаще замелькали фигуры людей, перебегающих от дерева к дереву. Это – бойцы отряда ЧК, доставившие детей в имение. Цепь бойцов окружила поляну со всех сторон и постепенно, осторожно сжимает кольцо.
Так же осторожно бойцы во главе с Кондратюком вошли на поляну и направили пулемет на шалаши. Чекист выстрелил вверх.
