Текст книги "Ветер (сборник)"
Автор книги: Константин Паустовский
Соавторы: Алексей Новиков-Прибой,Борис Лавренев,Сергей Колбасьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
Глава тринадцатая. Амба
В номер гостиницы бурей влетел Василий и бросился к спутнику.
– Братишка! Пропало дело! Сегодня тикай со всеми манатками!
Что?.. В чем дело? – побледнел тот.
– А такое, брат, дело, что попали мы под лафет. Не догадались наши, а вышла совсем пакость… Дрянь дело. Поручик-то, оказывается, самому Алексееву знаком. Как сказал мне это начальник штаба – ну, думаю, тут мне и крышка. На счастье, сам Алексеев-то болен, и к нему допуска нет. А то сразу бы конец! Сейчас дам тебе все сведения, донесение напишу, и катись ты колбаской сейчас же!
– А вы, товарищ Гулявин?
– А я, брат, останусь.
– Вы с ума сошли! Ведь верная смерть! Командующий не предполагал же такого осложнения.
– Это я знаю! Но только без приказа вернуться не могу. Потом – пока генерал болеть изволит, мне не страшно. А выздоровеет – так я улизнуть успею. А я еще насосу из кадетов молочка.
– А я бы все-таки вам советовал уехать.
– Советовать можешь, а уехать я не уеду! Баста!
Сел Василий за стол, достал бумагу и настрочил донесение командующему. Распороли подкладку у френча и зашили в нее вместе с переписанным начисто опросным листком.
– Ну, вот и готово! Поезжай, голубь! Кланяйся нашим!
– Товарищ Гулявин! Едем вместе! Ведь бесполезное геройство.
– Чего?.. Геройство? Слова какие развел? Что ж, я подохнуть не смогу как следует?
– Но зачем же умирать без толку, когда вы можете еще пригодиться?
– А кто тебе сказал, что я умирать собрался? Не каркай, – и не подумаю. Еще тебя переживу! Ну, не копайся! Живо!
Сам проводил Василий товарища до явочной квартиры и попрощался с ним:
– Скажи командующему, чтоб не беспокоился. Пока страшного нет! – и пошел обратно в гостиницу.
Вышел на балкон и приказал подать себе самовар.
Шумела внизу кипящая людьми улица, под музыку шел какой-то отряд, и всюду на тротуарах толпились люди в офицерских погонах.
И пока смотрел Василий, грозная и зловещая ярость росла и ширилась в сердце.
«Слетелись, вороны?.. Летайте, летайте! Недолго вам, чертям, летать осталось! Обскребут с вас перышки!»
– Самоварчик готов, ваше благородие! – сказал половой, внося самовар.
Пока пил Василий чай, за дом зашло порозовевшее солнце, побежали косые синеватые тени по улице, расплылись, и за короткими кубанскими сумерками черным звездным бархатом накрыла город ночь.
И с первыми звездами издалека, с гор, подул холодный, все разрастающийся ветер. Стало холодно на балконе.
Василий поднялся идти в номер, и в эту минуту резкий шквалистый порыв рванул балкон, вздернул скатерть и свалил стакан.
И сейчас же засвистал по улице, завывая в верхушках тополей, пригибая их к земле.
«Штормяга будет ночью», – подумал Василий, входя в номер и зажигая свет.
Прилег на кровать, но спать не хотелось.
Вместе с ветром, сухим и холодным, пришла тревога. Чаще стало биться сердце, и тяжело стискивало дыхание, как будто стал твердым воздух и с трудом проходил в легкие.
Василий встал с кровати и посмотрел в окно.
По улице несло густую пыль, и тополя страшно и мрачно раскачивались под порывами.
Василий вспомнил о ресторане.
«Пойти, что ли? Посмотрю, как офицерня гуляет. Потом же еще чего узнаю. Из пьяного легче вытянуть».
Он надел фуражку и пристегнул шашку к портупее. Внимательно осмотрел браунинг и положил в карман.
Пошел к дверям, но вернулся и раскрыл маленький кожаный чемодан.
Порылся в белье и из-под белья вытащил английскую круглую, всю в шестигранных дольках, похожую на ананас, ручную гранату.
Вставив в отверстие запальную трубку, подержал на ладони и сунул в широкий боковой карман френча.
На улице было мало народу. Всех разогнал ветер.
Спросив у кого-то, куда идти, Василий свернул в переулок, перешел бульвар, и уже издали метнулся ему в глаза ресторан ярким, мертвецки зеленым сиянием ртутных ламп над вывеской: «Grill-Room».
Поднялся на крыльцо, прошел вестибюль и остановился на пороге зала, ослепленный светом, мельканием людей, оглушенный яростным взвизгиванием скрипок, игравших нахальный плясовой мотив.
Медленно прошел между столиками, ища свободного места и нерешительно оглядываясь, когда от стены услышал хрипловатый голос:
– Поручик!.. Поручик!..
Оглянулся и увидел полковника из оперода, махавшего рукой.
– Поручик!.. Оглохли вы?.. Идите к нам!
Василий подошел к столику.
– Знакомьтесь! Поручик Волынский! Капитан Одоевцев! Поручик Рыбкин! Прапорщик Селянинов!
Василий перездоровался с офицерами и сел на предложенный стул, оглядывая ресторан настороженными глазами.
– Выбирайте, поручик!.. Чего хотите? Какое вино пьете? Сегодня мы угощаем пр-редставителя доблестной братской армии Учредилки.
Василий взял карточку вин. Редко приходилось ему заказывать вина в ресторане. Пробежал глазами, понравилось почему-то круглое название «Го-Сотерн».
– Вот! Это!
– Эге. Поручик у нас барышня!.. Дамское винцо пьет! Нет, голубчик, это не идет. Тогда я сам хозяйничаю. Начнем по русскому обычаю с беленькой, потом винца, потом коньячку, и опять беленькой, и опять сначала.
Поручик Рыбкин, длинный и унылый человек, с перекашивающим лицо большим шрамом, начал расспрашивать Василия о восточном фронте.
И снова Василий пошел заливать, как утром полковнику, гладко и хорошо.
В промежутках разговора выпивал наливаемую полковником водку и с аппетитом ел вкусное что-то, залитое желтоватым острым соусом.
Визжала музыка, на эстраде жонглировал тарелками эксцентрик с красным носиком и в маленьком, набекрень надетом цилиндре.
– Слушайте, Рыбкин!.. Бросьте из гостя кишки выматывать. Ему с утра очертело. Веселиться надо! Дело – не волк! Смотрите на эстраду, поручик! Сейчас бабочка вылезет – загляденье!
Опять взвыли скрипки, и на эстраду легко выпорхнула из-за кулис пышная, розовая, почти совершенно обнаженная женщина в легком голубом газе, залитом сверкающими блестками.
– Смотрите!.. Смотрите!.. Бюст!.. А ножки? – шептал в ухо Василию разнежившийся полковник. – Не баба – пирожное! И скажу вам – недорога. Пятьсот целковых! Хотите – познакомлю?
Василий взглянул и уткнулся в тарелку, куда полковник наложил ему спаржи. Не знал, что делать со спаржей, и стал ловить ее вилкой.
– Что вы, батенька, делаете?.. Спаржу вилкой?.. Видно, здорово вам мисс Рози в поджилки ударила.
– Я этой штуки не ел! У нас не растет! – зло сказал Василий.
– Я и забыл! Вы ведь сибиряк! Ну, выпьем, голубчик, за тайгу-матушку, чтоб в ней все большевики передохли!
Допивая рюмку, услыхал Василий сбоку шуршание шелка, такое знакомое и дразнящее, что вспомнил Инну Владимировну и резко повернулся.
Стояла у столика небольшого роста женщина в испанском костюме, с черной кружевной мантильей на плечах и цветами в волосах, худая и тонкая.
– Карменсита!.. Садитесь!.. – сказал, привстав, капитан Одоевцев.
Женщина легким движением расправила платье и опустилась на стул. Прищурила миндалевидные глаза и посмотрела на Гулявина.
– Новенький? Откуда достали? – процедила она гортанным голосом.
– Познакомьтесь. Поручик Волынский!
Карменсита протянула тонкую руку для поцелуя, и Василий смущенно поцеловал.
Женщина блеснула глазами.
– Не надоело еще пить? Вот люди!.. Скоро вас в психическую отвезут?
– На наш век хватит, – ответил Одоевцев, – лишь бы в психической вас можно было найти, а там море по колено!
Она опять повернулась к Гулявину:
– Вы откуда? Из Сибири?.. Далеко! У вас лицо хорошее, не пропитое!..
Но прежде чем Василий ответил, у стола появился тоненький, очень красивый офицер в щегольской черкеске. Его встретили дружными возгласами:
– Князь!.. Душка!.. Откуда? Какими судьбами?
– С фронта только что… В отпуск.
– Садись, садись. Рассказывай!
Офицер сел против Карменситы и закурил.
– Что ж рассказывать?.. Особенного ничего!.. Скука! Вот разве в Тихорецкой удовольствие было, – выпуская дым из мягких розовых губ, сказал он неторопливо, приятно грассируя.
– Ну?
– Взяли мы ихний санитарный транспорт, а там девчонка, сестра милосердия. Завзятая большевичка! Из вагона по нашим шпарила. Но хорошенькая, как чертенок. Лет семнадцати. Ну, привели ее ко мне… Я говорю: «Жаль мне вас, мадемуазель, на тот свет отпустить такой юной и не познавшей высоких наслаждений нежной страсти». – «Я вас не понимаю», – говорит. Ну, я ей объяснил так, жестами. Так она мне в лицо плюнула. Ну, естественно, позвал казачков, приказал ее разоблачить, привязали к кровати, и через нее целый взвод пропустил. Познала в избытке.
Слушал Василий, и мутилось у него в голове от выпитой водки и злобы.
Крепко сжал в кармане браунинг, но, прежде чем успел слово сказать, поднялась Карменсита:
– До свиданья, господа! Я за одним столом с подлецом, который хвастается своей подлостью, не сижу.
Вскочил князь. Поднялись все офицеры. Встал и Василий.
А князь перегнулся через стол и Карменсите:
– Возьми свои слова обратно… ты… девка!
– Подлец!
А князь из стакана в лицо ей вином.
Но не успел стакан поставить, как Василий с размаху всем кулаком ударил его по зубам.
Охнул князь и полетел под столик. Офицеры Гулявина за руки:
– Поручик!.. Поручик!.. Успокойтесь!
Вырвался, красный и разъяренный.
– Лапы убери! Цыц… сволочи! Кадетня чертова! Всех расшибем! Кровь выпустим!
Кричал, уже сам не понимая что, и с силой бил кулаком по столу.
Сбегались люди от всех столиков на скандал.
Тогда вытащил Василий браунинг.
Кто-то крикнул:
– Обезоружьте!
– Обезоружить? Возьми! Попробуй! По пятеро на одну руку вашего брата, кадетской сволочи, уберу! Гады!
И тогда всех покрыл догадавшийся голос:
– Большевик! Большевистский шпион! Держи!
Замелькали в руках револьверы.
Шагнул Василий к выходу. На дороге встало чье-то лицо, и в него, не целясь, в упор хватил Василий.
Грянули другие выстрелы, и как шилом ударило Василия в плечо.
Остановился и вспомнил:
– Что с вами по мелкоте возиться? Нате! Жрите!
Вырвал из кармана ручную гранату, дернул запал и, размахнувшись, швырнул между расступившихся, в столпившуюся у стены кучку.
И сейчас же рвануло воздух раскатом грома, заволокло рыжим дымом; мгновенно погасло электричество… А Василий уже бежал к выходу, оттолкнул на пороге кого-то и очутился на улице.
Бешеный вихрь ударил ему в лицо холодом и пылью, и он бросился туда, навстречу ветру, повинуясь его зовущему родному, радостному вою.
Вдогонку с крыльца треснули выстрелы.
Со всех сторон бежали люди.
– Ловите!.. Стреляйте!.. Вот он!..
– Звоните коменданту!
– Конных!
Василий перебежал бульвар и выбежал в переулочек.
Бежал мимо запертых домов и увидел одну открытую калитку. Почти бессознательно вскочил в нее и захлопнул за собой.
Задержал шаг и прошел вонючий двор. Рядом с сарайчиком увидел лестницу на чердак и моментом, как на Марс, взлетел на нее. Чердак был открыт.
Влез внутрь, увидел большой ящик с дровами и, морщась от боли в плече, забаррикадировал им дверь.
Подошел к слуховой отдушине и услышал топот и крики в переулке.
«Авось пробегут…»
Но сейчас же явственно услыхал кричащий голос:
– В эту калитку! Сюда вбежал!
Хлопнула калитка. Под подворотней забоцали бегущие шаги.
«Ползите. Ползите. Я вас угощу…»
Злобно подумал, что дешево не сдастся, и вдруг вспомнил с ужасом, что не взял запасной обоймы.
Оставалось всего шесть патронов.
«Ничего. Хватит…»
Внизу бежали через двор, кричали. В доме начали открываться окна.
Наконец чердачная лестница затрещала под ногами.
– Заперто?
– Нет… Приперто изнутри! Нажимай!
Василий прижался за ящиком.
Дверь зашевелилась и приоткрылась, просунулась рука, потом голова, и Василий нажал курок.
Снаружи закричали:
– Стреляет, сволочь!
– Давай винтовки!
– На крышу!.. Бейте с крыши!..
Загрохотало железо на крыше, и над головой оглушительно прокатился винтовочный выстрел.
Другой, третий, и тяжело ударили в дверь. Еще раз. Доска с треском вывалилась, и вспомнил почему-то Василий, как в феврале выбил он сам чердачную дверь прикладом.
Вылетела вторая доска, и просунулась внутрь винтовка.
Василий яростно ухватился за нее, чтобы вырвать, но плеснул выстрел, брызнуло в лицо огнем, оглушило и сильно ударило в скулу.
Он выпустил винтовку и два раза выстрелил в щель.
За дверью упало тело.
Послышалась ругань.
– Сразу надо! Поодиночке он многих перебьет!
Снова затрещала под ударами дверь и рухнула, в провал бросились три человека.
Три раза хлопнул браунинг, и трое легли на чердачный пол.
Во дворе затихло.
– Вот черт! – сказал кто-то внизу.
– Надо света подождать!
Василий отбросил браунинг и посмотрел на небо. Восток начинал светлеть.
Он подполз к отдушине и осторожно выглянул. На крыше никого не было.
Напрягая все силы, протиснулся в отдушину, встал на ноги и сейчас же из окна услышал истерический женский крик:
– На крыше!.. На крыше-е!..
Тогда медленно и не прячась подошел к краю.
Кровь заливала лицо и текла по френчу. Остановился у желоба и встретил глазами поднятые дула винтовок. Поднял руку.
– Сдавайся, сукин сын!
– Амба! Патроны вышли! Только слушайте, сволочи, гадово семя! Мне подыхать! Но и вы подохнете… гады боговы! Амба!
И прыгнул вниз на вытянутые жала штыков.
Ленинград, январь-май 1924 г.
С. Колбасьев
Река
1
Снова ударила кормовая стомиллиметровая, и Бахметьев поморщился. Положение было в достаточной степени невеселым. Широкая, но предательски мелководная река: попробуй сойти с фарватера – сразу сядешь. Бестолковый колесный пароходик, и на нем какие-то непонятные люди, с которыми не знаешь как разговаривать; Задание: держась на одном месте, стрелять неизвестно куда, чуть левее колокольни, приделом – сорок пять. Мелкий дождь и собачий холод – черт бы побрал всю эту неладную комбинацию!
И, кроме того, – течение. Оно явно было слишком сильным и сносило корабль с заданного места.
– В машине! – крикнул Бахметьев в переговорную трубу.
– Чего надо? – ответила машина.
Конечно, с военно-морской точки зрения такой ответ никуда не годился, однако о всяком военно-морском лучше было забыть. Бахметьев пожал плечами и снова наклонился к переговорной трубе:
– Прибавьте пару оборотов!
– Ладно, прибавим, – согласились машинисты. Они были обыкновенной командой обыкновенного речного буксира. Обижаться на них не стоило.
Еще раз прогремело кормовое орудие. Оно стреляло уже минут двадцать без перерыва и в самое ближайшее время должно было раскалиться. Что тогда делать?
Очевидно, прекращать стрельбу, поворачивать носом вниз по течению и открывать огонь из носовой пушки. Но удастся ли с такими машинистами удерживать свое место на заднем ходу?
Руки застыли, и было нечего курить, и фуражка прилипла ко лбу, и капли дождя стекали за ворот, и никакого конца всем этим сплошным неприятностям не предвиделось.
– Командир! – над самым ухом сказал резкий голос, и от неожиданности Бахметьев вздрогнул. Рядом с ним стоял комиссар Федор Ярошенко – высокий и худой, самый непонятный человек на корабле.
– Командир! – повторил он. – Это что такое? – И костлявым пальцем показал на горизонт.
Над лесом левого берега, как раз позади колокольни, подымался густой столб черного дыма. Скорее всего, это был пожар, но думать о том, что именно горело, не хотелось, и вообще все происходящее было безразлично.
– Понятия не имею. Может, мы что-нибудь подожгли?
В лесу за поворотом реки сидели белые. Ему приказали их обстрелять, и он их обстреливал. Его дело было маленькое. И вдобавок скучное, потому что противник на огонь не отвечал и вместо боя получалось нечто вроде плохо организованной учебной стрельбы.
Зря он пошел на эту самую речную флотилию. Спокойно мог отвертеться от назначения и остаться в Питере, но не сделал этого из принципа. Он был военным человеком и должен был идти, куда ему прикажут. Дурацкий принцип, может быть, но чем же еще руководствоваться в такое время?
– Товарищ командир!
– Да?
На трапе мостика стоял бывший комендор, ныне судовой артиллерист Шишкин. Не слишком знающий молодой человек, которому перед боем всю ночь напролет пришлось объяснять элементарные правила пристрелки.
– Пушка перегрелась. Нельзя стрелять.
Бахметьев кивнул головой:
– Отбой! Переходите к носовому орудию. – И в переговорную трубу скомандовал: – Полный вперед!
Сразу же комиссар Ярошенко поднял брови:
– Куда мы уходим?
Командиру корабля надлежало все свои действия согласовывать с комиссаром. Значит, нужно было объяснять каждый свой шаг.
– Мы никуда не уходим, – усталым голосом сказал Бахметьев. – Мы разворачиваемся носом вниз и будем продолжать обстрел… Лево руля!
– Есть лево руля! – откликнулся рулевой, военный моряк Слепень, и от четкости его ответа Бахметьев почувствовал облегчение. Великое дело – четкость!
Комиссар Ярошенко отошел в сторонку, достал из кармана пакетик махорки и стал из обрывка газеты крутить козью ножку.
Курить хотелось больше всего на свете, но попросить у комиссара было просто невозможно. Чтобы не видеть, Бахметьев резко отвернулся.
Медленно разворачивались плоские берега, и плыла светло-серая вода. Пароход, громко шлепая колесами, шел прямо на вешку, ограждавшую фарватер. Успеет он вывернуться или сядет куда не надо?
– На борт! – приказал Бахметьев.
– На борту! – ответил Слепень.
Вешка постепенно стала отходить вправо. К счастью, удалось вывернуться, а дальше все было просто.
– Отводи!.. Стоп машина!.. Одерживай!.. Малый назад!.. Открыть огонь!
Грянула носовая пушка, весь мостик заходил под ногами, и голос комиссара неожиданно сказал:
– Прошу!
Ярошенко протягивал пакетик и сложенную газету. Как он догадался?
– Полукрупка. Первый сорт.
Отказываться, конечно, не приходилось. Во-первых, махорка была полезнее папирос, а во-вторых, не следовало обижать молодчину комиссара.
– Спасибо, – ответил Бахметьев. Тоже стал скручивать козью ножку, но она у него не ладилась, и от этого он чувствовал себя неловко. Хорошо еще, что комиссар на него не смотрел.
Снова выстрелила носовая. Бой продолжался, корабль более или менее прилично держал свое место, и всё было в порядке. Даже козья ножка, после всех затруднений, склеилась вполне удачно, и горячий махорочный дым доставлял неизъяснимое наслаждение.
В конце концов жить можно было и здесь, а в дальнейшем жизнь обещала стать еще лучше.
По сведениям штаба флотилии, у противника почти никаких речных сил не было. В штабе, конечно, сидели сплошные шляпы во главе с командующим, бывшим капитаном второго ранга, небезызвестной мокрой курицей Иваном Шадринским. Но даже эти шляпы решили наступать, а в наступлении всегда бывает весело.
– Смотрите, – сказал комиссар Ярошенко и снова протянул руку к горизонту. Черный дым теперь подымался значительно правее церкви. – Почему это?
Бахметьев усмехнулся. Комиссар был из каких-то ссыльных и раньше не плавал, а потому не понимал самых простых вещей. Для его же пользы его следовало кое-чему обучить:
– Я вам расскажу забавную историю. Во время войны у нас не хватало морских офицеров, и на всякие маленькие транспорты назначали командиров из армейцев. Один такой командир в первый раз вышел в море и, когда его транспорт вечером становился на якорь, с левого борта увидел какой-то остров. А наутро, проснувшись, тот же остров увидел с правого борта. Не понял, что транспорт просто развернулся на якоре, и страшно возмутился. Решил, что корабль без его разрешения ночью перевели на другое место.
Лицо Ярошенки оставалось совершенно бесстрастным. Теперь следовало подать мораль:
– Я полагаю, что в данном случае дело объясняется так же просто. Мы малость опустились вниз, и нам кажется, что дым сместился вправо.
И сразу же почти вплотную под носом поднялся огромный водяной столб. Разрывом встряхнуло весь корабль, и осколки снаряда, скрежеща, пронеслись над головой.
– Что теперь нам кажется? – спокойно спросил Ярошенко, но Бахметьев не ответил. На его бушлате и брюках тлели искры рассыпавшейся махорки, и он старательно отряхивался. Когда он выпрямился, лицо его было совершенно красным.
– Товарищ командир! – закричал сигнальщик Пушков. – Второй дым!
Действительно, левее первой колонны дыма поднималась вторая – поменьше. Неужели у противника всё-таки оказались боевые суда, да еще с такой здоровой артиллерией?
– Я ошибся, – твердо сказал Бахметьев и в упор взглянул на комиссара. – Это корабли. Сильно вооруженные корабли.
– Бывает, – с тем же равнодушным лицом ответил Ярошенко. – А что дальше?
Но Бахметьев уже перегнулся через поручень.
– Артиллерист! – закричал он. – Наводка по правому дыму, прицел пятьдесят… Залп!
От выстрела мостик снова заходил ходуном, а наверху загудел ответный снаряд. Второй всплеск поднялся далеко за кормой.
– Пристреливается, – сказал Бахметьев.
Теперь всё изменилось. Теперь, конечно, ощущалась сухость во рту, и пришлось крепко сжать кулаки, но сильнее всего было чувство ответственности за корабль. Что-то нужно было предпринять, но что именно?
Стрелявшие из-под правого берега «Уборевич» и «Робеспьер» начали разворачиваться. Вероятно, они собирались уйти вверх. Может, тоже отступить? А может, сперва выяснить, в чем дело?
Третий снаряд снова лег перелетом, но уже более близким. Во всяком случае, следовало срочно менять место.
– Комиссар, спустимся малость вниз. Может, из-за косы его увидим и пощупаем.
– Дело, – согласился Ярошенко.
– Стоп машина!.. Полный вперед!.. – И резким громом ударила носовая пушка.
Медленно плыли навстречу затопленные разливом прибрежные кусты, ветер бил в лицо мелкой дождевой пылью, гулко шлепали по воде широкие колеса, и каждый их удар отдавался в сердце. Теперь, конечно, никакого равнодушия не оставалось, теперь было полное напряжение всех сил.
– Дурак! – неожиданно для себя сказал Бахметьев, но на вопросительный взгляд Ярошенки не ответил.
Отвечать ему было неудобно, потому что дураком он обозвал самого командующего Ивана Шадринского. Более бестолковую подготовку операции трудно было себе представить. Канонерские лодки даже не получили указаний на случай встречи с кораблями противника.
– Товарищ командир, сигнал на «Уборевиче»!
На канонерской лодке «Уборевич» находился начальник дивизиона Малиничев – такая же шляпа, как Иван.
– Какой сигнал?
Сигнальщик Пушков провел пальцем по столбцам сигнального свода, выпрямился и бросился к борту. Опершись о поручень, долго в бинокль рассматривал закопченные флаги на мачте «Уборевича». Потом повернулся лицом к командиру и развел руками:
– Рыбий клей. Так по книге выходит.
– Благодарю, – ответил Бахметьев. – Поднять «Ясно вижу» до половины.
По такому ответу на «Уборевиче» должны были догадаться, что флаги перевраны, и вместо них поднять что-нибудь более вразумительное. Однако, спустив свой сигнал, начальник дивизиона нового не поднял.
– Рыбий клей! – пробормотал Бахметьев. – Очень интересно! – и передернул плечами.
Значит, решение нужно было принимать самостоятельно. Снаряды противника всё время ложились дальними перелетами. Очевидно, никто его огня не корректировал. Смело можно были идти вперед.
Лес на берегу уже кончился. У самой воды стояла низкая избушка, и перед ней сушились рыбачьи сети. Неужели даже в такие времена люди ловили рыбу?
Дальше шла совершенно пустая песчаная коса, а за ней постепенно открывался широкий плес с островом посередине.
– Сейчас увидим. – И Бахметьев поднял бинокль. Только взглянул – и сразу же отпрянул:
– Право на борт!.. Два монитора. Вы не знаете, что такое мониторы, так я вам объясню. Это настоящие боевые корабли с броней и тяжелой артиллерией.
– Откуда? – удивился Ярошенко.
– Из Англии, конечно. А наш штаб даже не подозревал. Артиллерист! Четыре меньше! Управляйте огнем, пожалуйста!
Поворот уже был закончен, и залп обеих пушек слился с резким звуком разрыва. Саженях в тридцати от борта вода взлетела высоким стеклянным столбом и вторым чуть подальше.
– Теперь пойдем домой. – Бахметьев рукой отер лицо, а потом руку вытер о бушлат. – А дома поговорим с начальством.
2
Пол стучал дробным стуком колес, скрипели деревянные стенки вагона, и было совсем темно. Только красный отсвет от печки ложился на высокие сапоги военного моряка Семена Плетнева.
– Паровозы здесь ходят на дровах, – сказал глухой голос в дальнем углу.
– Конечно, – согласился кто-то из сидевших на нижних нарах, и снова наступила тишина. Только откуда-то сверху доносился раскатистый храп, и ему вторил гудевший в печке огонь.
– Паровозы ходят на дровах, – повторил первый голос. – И мы тоже топим печку дровами. – Подумал и добавил: – Однако наш вагон идет последним, так что беды здесь нет.
Этот голос принадлежал, по-видимому, артиллерийскому содержателю Машицкому, высокому и степенному моряку из старых сверхсрочников.
Нужно было бы узнать, почему его беспокоили дрова, но спрашивать Плетневу не хотелось. Голова его гудела, как раскаленная печь, и во всем теле разлилась непобедимая слабость.
– Паровозы… – еще раз пробормотал Машицкий.
– Ну, ходят на дровах, – перебил его чей-то молодой голос. – Уже знаем. А какая от этого беда?
– Искры.
Где-то вплотную к вагону прошумели невидимые деревья. Поезд пошел под уклон и начал набирать скорость. Искры золотой струей летели в черном прямоугольнике окна.
– Одного бездымного пороха в картузах мы везем сорок шесть тонн, – сказал Машицкий.
Конечно, от искры мог загореться какой-нибудь вагон с порохом, а ветром раздуло бы пожар в два счета. Впрочем, об этом нужно было думать раньше. Теперь до очередной остановки делать всё равно было нечего. Усилием воли Плетнев заставил себя встать:
– Будем жарить блины. Мука у меня есть.
Он поступил мудро. Никогда не существовало блюда привлекательнее блинов тысяча девятьсот девятнадцатого года. Их жарили на чем угодно: на черном сурепном масле, на техническом бараньем жиру и даже на касторке, но они неизменно получались горячими и поразительно вкусными и поедались с истинным увлечением. Они весело шипели на сковородке и своим шипением отодвигали на задний план все прочие события, в том числе и самые тревожные.
Гулко прогремел железный мост, и вагон закачался на повороте. Плетнев голой рукой схватил сковородку, но ожога почти не почувствовал. Только стало еще темнее в глазах и пришлось снова сесть на деревянный чурбан.
– Товарищ командующий!
– Да, – не сразу отозвался Плетнев. Он всё еще не мог привыкнуть к тому, чтобы его так называли.
– Готовы блины. Получайте из первой партии.
Теперь он совсем плохо видел. Даже красный огонь в печной дверце казался ему бледным и расплывчатым пятном. Было нестерпимо жарко, и он вовсе не хотел есть, но должен был, раз сам предложил жарить блины.
– Спасибо.
– Пусти! – прокричал наверху чей-то задыхающийся голос. – Пусти, гадюка!
Верхние нары затрещали, чье-то тяжелое тело метнулось в сторону и гулко ударилось головой о стену.
– Что такое? – с трудом выговорил Плетнев, но сверху никто не ответил. Только сквозь стук колес слышно было тяжелое дыхание.
– Кто там кричал?
– Это я, – наконец отозвался голос с верхних нар, – минер Точилин. Это мне приснилось.
– Что ж тебе приснилось? – спросил какой-то молодой моряк, и другой, такой же молодой, ответил:
– Не иначе как жена.
Весь вагон дружно захохотал, но внезапно красное пятно поплыло в глазах, и хохот стал звучать всё глуше и глуше. Потом наступила полная тишина, и, раскинув руки, Плетнев упал навзничь.
Большая серая река медленно катила свои воды на север, а на севере были враги, и беспомощный корабль прямо к ним несло течением. Он был командующим флотилией, но остановить этот корабль не мог – у него не было голоса.
И искры летели гудящей струей, и уже загорались надстройки, и вот-вот должен был рвануть весь порох, но команда об этом не подозревала и ела блины из его муки.
Огонь подходил всё ближе и ближе. Нечем было дышать, а он не мог сдвинуться с места. Он лежал на дощатой палубе, и доски под ним стучали частым стуком колес по стыкам рельс.
Кто-то поддерживал его голову и вливал ему в рот непонятное, страшное горячее пойло.
– Пей! – советовал минер Точилин. – Это чистый спирт пополам с чаем. От простуды.
С Федором Точилиным он когда-то учился в Электроминной школе. Они были погодками – одного призыва, а теперь его назначили командовать флотилией, а Точилина прислали к нему простым старшиной-минером. Странно получилось.
– Ну пей же! – настаивал Точилин.
Но пить чертову смесь никак не хотелось. К тому же дышать стало легче, и всё тело покрылось обильной испариной.
– Не надо, Федя, – сказал Плетнев. – Уже прошло.
– Всё равно выпей. Это же лекарство.
– Нет. – И Плетнев, откинув шинель, приподнялся на локте. Прямоугольники окон уже были серыми, и вся команда эшелона спала. Неужели он так долго пролежал без сознания?
– Который теперь час?
– Пей, тебе говорят! – рассердился Точилин. – Часов у нас нет.
– Не буду пить, – решительно сказал Плетнев и спустил ноги с пар. – Не буду. Отстань от меня. – Попытался спрыгнуть вниз, но в последнюю секунду понял, что не устоит на ногах, и схватился за крюк, торчавший в стене. И уже совсем неуверенным голосом пробормотал:
– Станция какая-нибудь… Скоро ли станция будет? Надо вагоны водой полить, чтобы не загорелись… Обязательно надо…
– Обязательно? – Точилин сам отпил глоток своего лекарства, вытер рот рукавом и улыбнулся: – Дурья голова, ты посмотри, что делается!
Действительно, поливать вагоны не стоило. По железной крыше барабанили крупные капли дождя, и водяная пыль летела в открытое окно. Теперь всё обстояло превосходно. Можно было не беспокоиться.
– Ну, тогда иди спать.
Но внезапно весь вагон рвануло назад, крюк выскользнул из руки, пол, перевернувшись, стремительно полетел навстречу, и прямо по лбу пришелся оглушительный удар.
Очнулся Плетнев не сразу. В густом дыму метались люди, и печь, оторванная от трубы, лежала на боку.
– Сволочи! – неожиданно высоким голосом кричал толстяк Машицкий. – Сволочи!
– Тихо! – во весь голос крикнул Плетнев и, шатаясь, встал на ноги. Нужно было подать какую-нибудь знакомую команду, и вдруг вспомнил: – Стоять по местам!
И, хотя никакого боевого расписания и никаких собственных мест у моряков эшелона не существовало, в вагоне сразу наступила тишина.
– Открыть обе двери!
Одну из дверей заело, но другая, скрежеща железным роликом, медленно покатилась в сторону.
– Печь! – скомандовал Плетнев. – За борт ее!
Печь с громом прокатилась по вагону, на мгновение задержалась у порога и тяжело спрыгнула вниз. Теперь следовало подумать о дальнейшем.
– Разобрать оружие! Точилин, расставь охрану по обе стороны состава!
– Есть такое дело! – откликнулся Точилин. – А ну живее!
Снова нахлынула волна слабости, но Плетнев ее поборол:
– Два человека за мной!
Конечно, он не смог бы самостоятельно спуститься на насыпь, но с обеих сторон его подхватили под локти и вовремя поддержали.
Дождь висел в воздухе сплошной пеленой, и от земли поднимался белый туман. Поезд стоял на закруглении, и вагоны сплошной кирпично-красной дугой уходили во мглу.
