Текст книги "Ветер (сборник)"
Автор книги: Константин Паустовский
Соавторы: Алексей Новиков-Прибой,Борис Лавренев,Сергей Колбасьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
Хотелось не двигаться и не отрываясь смотреть на этот обширный и превосходный мир. Думать, что войны больше нет и на обоих берегах реки идет тихая, медленная жизнь. Что вот сейчас можно будет отправиться удить рыбу или просто греться на солнце в маленькой, пахнущей смолой лодчонке.
Но внезапно где-то вдалеке загремели частые орудийные выстрелы, и Плетнев встал. Война, к сожалению, еще не кончилась.
Короткий перерыв, новая серия тупых ударов. Так стрелять мог только бомбомет Виккерса, а такой был только на «Командарме». Значит, Бахметьев уже вернулся и вел бой с воздушным противником.
Дверь с треском распахнулась и в кают-компанию, приплясывая, влетел красный Мишенька Козлов:
– Товарищи, ура! «Командарм» сбил одну машину! Ей-богу, сбил! Пойдемте смотреть! Страшно интересно!
Когда Плетнев поднялся на мостик, большой желтый гидроаэроплан, зарывшись одним крылом в воду, уже сидел на отмели под самым берегом. Полным ходом шел к нему извергавший из трубы клубы черного дыма «Командарм», и по берегу бежали красноармейцы.
– Падал кубарем и только у воды выпрямился, – рассказывал сигнальщик Пишела. – А летчики с него сиганули в воду, а потом в кусты. Потеха! – И вдруг, вздрогнув, совершенно другим голосом закричал: – Товарищ командующий!
В противоположной стороне, где-то далеко на юге, над лесом быстро вырастал чудовищный столб белого дыма. Он закручивался тугими клубами, расползался широким грибом и рос всё выше и выше.
– Взрыв, – сказал Плетнев. – На авиабазе. Товарищ Козлов, узнать по телефону!
Рядом с белым грибом в синеве плавали узкие темные черточки. Это опять были неприятельские аэропланы. Значит, вот что они задумали!
– Так, – сказал Плетнев, вынул из кармана носовой платок и вытер им капли пота со лба.
Тишина на мостике была совершенно невыносимой. Хоть бы бой! Хоть бы налетели остальные аэропланы! Всё легче было бы.
Люди сгрудились кучкой и молча смотрели на белый гриб. Теперь он уже перестал расти, и с краев его свисала тонкая, прозрачная бахрома.
По трапу, задыхаясь, взбежал толстый начальник распорядительной части Бабушкин:
– Где они? Где эта самая сбитая машина?
Но никто ему не ответил, и он, растерянно озираясь, почему-то на цыпочках, снова сбежал вниз.
Когда же, наконец, вернется Козлов и что же там, собственно случилось? Больше стоять на одном месте Плетнев не мог, а потому заложил руки за спину и зашагал взад и вперед по мостику.
Сигнальщик Пишела ни с того ни с сего выругался:
– Время забыл записать. Эх!
Плетнев остановился на краю крыла и взглянул вниз. Река по-прежнему текла медленная и равнодушная, мелкой рябью сверкающая на солнце. И внезапно пришла в голову нелепая мысль: вот бы теперь выкупаться!
– Товарищ командующий!
Теперь Мишенька Козлов был совершенно белым. Даже губы у него побелели и стали какого-то сероватого цвета.
– Авиабаза уничтожена. Все машины, всё топливо! Зажигательными бомбами! Теперь там пожар, а они сверху хлещут из пулеметов! – И совсем тихо закончил: – Потом прервалось телефонное сообщение.
– Есть, – ровным голосом ответил Плетнев и сам удивился своему спокойствию. – Значит, свяжитесь через береговые посты. – Подумал, оглядел реку и так же спокойно закончил: – Семафор дайте начальнику дивизиона лодок. Пусть следует с «Командармом» и «Уборевичем» вверх по течению для оказания помощи. – Еще раз осмотрелся и не спеша спустился с мостика но трапу.
15
Люди сидели прямо на земле, на поваленных деревьях и на обломках разрушенной бомбой бани. Ораторы говорили, стоя на ящике, и слушали их молча, в напряженном внимании. Только раз, когда какой-то вихрастый закричал о порченой вобле и прочих житейских невзгодах, дружно засмеялись и предложили ему убираться.
За ним выступил новый командир «Уборевича», военный моряк Слепень. Прямой и черный на фоне закатного неба, он говорил резким, четким голосом. На авиабазе живьем сгорело двадцать пять человек. Он сам видел их обугленные трупы. Двадцать пять верных боевых товарищей. А почему? Измена. Не иначе, как царский холуй Малиничев научил англичан, куда им бить. Зорче нужно смотреть, чтобы больше таких штук не случалось. И уничтожать. Без пощады уничтожать всякого врага.
Кричали: «Верно!» – и яростно аплодировали, и Бахметьеву стало не по себе. У Слепня было такое же лицо, как тогда ночью.
– При чем тут Малиничев? – на ухо спросил Лобачевский.
– Всё равно. Он прав. – И Бахметьев тоже крикнул: – Верно!
– Подлаживаешься, Васька? – прошептал Лобачевский.
– Нет, – ответил Бахметьев. – Я за большевиков.
На ящик вскочил какой-то молодой, еще никому не знакомый моряк. Он бил себя в грудь и выкрикивал слова тонким, срывающимся голосом. Чего ждет командующий? Вперед надо! Одним ударом раскрошить врага, дать ему под зад и вон вышвырнуть со своей земли. Даешь вперед!
Но особого успеха его выступление не имело. Собрание было слишком хорошо осведомлено и всякой болтовней не интересовалось. Так и сказал выступивший на смену молодому оратору старшина-минер Точилин. Он стоял сгорбившись и каждое свое слово подчеркивал сжатой в кулак рукой.
Врага, конечно, нужно было разбить, однако с одного удара это не вышло бы. Так вдруг только баба стреляет, а воевать нужно с толком. Война – дело трудное. Ну, а насчет командования можно не тревожиться. Он с Семеном Плетневым был еще в Электроминной школе и знает – второго такого нет.
Речь его была прервана аплодисментами. Собрание тоже знало Семена Плетнева.
– Дело трудное, – повторил Точилин, когда снова установилась тишина. – А теперь пусть сам командующий расскажет, что делать. Выходи, Семен!
Плетнев не спеша взобрался на ящик и молча оглядел собравшихся.
Наконец заговорил:
– Темно становится. Пора расходиться по кораблям. Я только вот что скажу: враг у нас сильный. К примеру: против одной нашей пушки у него две, да еще с броней. А всё-таки мы сильнее, потому что мы боремся за революцию. – Потер рукой подбородок, подумал и продолжал: – Значит, сегодня нашу авиацию уничтожил. Машин, собственно не жалко. Пользы от них было мало. А за людей мы отомстим. Вспомните о них, когда придет время!
– Жди, пока оно придет! – вдруг крикнул тот самый молодой, который требовал немедленного наступления.
– Буду ждать, – спокойно ответил Плетнев, – и тебя, дурака, научу. Так и знай. – Снова остановился и еще раз привычным жестом потер подбородок. – Впрочем, может нам долго ждать не придется. Вот последняя новость, товарищи: у белых восстала одна из пехотных частей. Повернула винтовки и перебила своих офицеров. Потом форменный бой был, и в конце на нашу сторону перешло около сотни человек с винтовками и пулеметами.
– Здорово, – сказал кто-то из сидевших в кругу.
– Конечно, здорово, – согласился Плетнев. – Только теперь, надо думать, неприятель на нас полезет. На одном месте ему стоять нет расчета. Значит, нам нужно быть готовыми к бою. К решительной борьбе, – и внезапно взмахнул рукой, – за нашу советскую власть!
Несколько человек, вставая, запели «Интернационал», и собрание одной волной поднялось на ноги. Всё новые и новые голоса подхватывали пение, и с каждым словом гимн, казалось, рос вширь и в высоту.
– Митинги и лозунги! – пробормотал Лобачевский, но против своей воли ощутил охвативший его подъем и крепче прижал пальцы к козырьку.
16
– Умеешь по-английски? – спросил Плетнев вошедшего к нему в каюту Бахметьева, и тот отрицательно покачал головой. Он уже знал: одного из неприятельских летчиков поймали в лесу и сейчас вели на допрос к командующему.
– Выходит, я зря тебя позвал. Так, что ли?
– Выходит – зря, – согласился Бахметьев, но Плетнев неожиданно подмигнул:
– Скромничаешь. Ты же учился в корпусе. Наверняка с этим англичанином договоришься. – Плетнев почему-то рассмеялся и потер руки. – Я его через окошко видел. У него понятливое лицо.
После всего, что случилось за последние сутки, такое поведение Семена Плетнева выглядело чрезвычайно странным. Настолько странным, что Бахметьев даже испугался.
– Ты не волнуйся… – начал он, но сразу пришла разгадка. Дверь каюты распахнулась, и на пороге в желтой кожаной тужурке и авиационном шлеме появился не кто иной, как барон Штейнгель.
– Заходите, – сказал Плетнев. – Милости просим. – И, слегка возвысив голос: – Конвою остаться в коридоре!
Штейнгель тоже сразу узнал Бахметьева:
– Ты здесь?
– Как видишь, – ответил Бахметьев.
– Ты! – И Штейнгель вскинул голову. – Изменник своей родины!
Бахметьев пожал плечами:
– А может, ты изменник?
– Ну вот и заспорили, – вмешался Плетнев. – Садитесь, господин барон, давайте поговорим по-хорошему.
Только тогда Штейнгель его заметил:
– Вы тоже здесь, товарищ большевик? Впрочем, вам здесь и место.
– Самое место, – всё с тем же добродушием подтвердил Плетнев. – Однако садитесь, раз залетели к нам в гости.
– И сяду! – Штейнгель с размаху сел в кресло, заложил ногу на ногу и, вынув портсигар, закурил. – Кстати, кто из вас командующий? Хотелось бы знать.
Он снял шлем, и волосы его на макушке поднялись слипшимся от бриолина хохлом. Вся его бравада выглядела не слишком убедительно. Даже больше – выглядела смешно, и Бахметьев невольно поморщился.
– Я командующий, – сказал Плетнев, подумал и тем же ровным голосом добавил: – А потому вопросы буду задавать я, а не вы.
– Ответов не дождетесь!
– Как знать! – И Плетнев повернулся к Бахметьеву: – Герой, а, Вася?
Конечно, Плетнев назвал его по имени не случайно, и это было приятно. Пусть видит барон, как они близки.
– Герой, – поддержал Бахметьев. – Знаешь, Семен, я даже удивляюсь, что такого сбил.
– За хорошую стрельбу получишь сотню папирос высшего сорта. – Плетнев взглянул на Штейнгеля и, усмехнувшись, подпер подбородок рукой. – Между прочим, забавно он попался. Сидел в кустах и, когда увидел английских солдат, вылез. Ну, а тут оказалось, что это совсем не англичане, а перешедшие на нашу сторону белые. Они его и забрали.
– Весело, – сказал Бахметьев, и Штейнгель вздрогнул.
– Дальше еще лучше, – продолжал Плетнев. – Все они русские, а пробуют говорить друг с другом по-английски, потому что барон Штейнгель не хочет показать, кто он такой… Это ему невыгодно, сам понимаешь.
– А разве документов на нем не нашли?
– Никаких. Он всё выбросил. Нашли только один царский рубль. Вот взгляни. – И Плетнев из ящика стола достал смятую желтую кредитку.
Бахметьев взглянул и сразу увидел: подписи – Брут и Плеске и номер – два нуля, четыре тысячи семьсот одиннадцать, – совсем как на одеколоне.
– Это рубль Малиничева.
– Ну да! – удивился Плетнев. – Откуда ты знаешь? Объясни. – И Бахметьев объяснил, а заодно рассказал о чудесных свойствах брутовских рублей.
– Вот оно что! – Плетнев откинулся на спинку кресла и заговорил медленно и с расстановкой: – Господину барону эта бумажка, впрочем, особого счастья не принесла. Верно? И Малиничеву, видно, тоже. Навряд ли бы он ее отдал. Что с ним случилось?
– Он погиб, – не думая, ответил Штейнгель. Ответил потому, что не мог отвести глаз от нового, совсем не такого, как прежде, просто страшного Плетнева. Ответил и почувствовал, что теряет способность сопротивляться.
– Жаль, – сказал Плетнев, – я надеялся, что он вам передаст и план нашего заграждения. После его отъезда мы это заграждение выставили, только на версту пониже.
Теперь Штейнгелю стало совсем плохо. Ведь он сам передал план Малиничева английскому командующему.
– План был передан, – сказал он и удивился, почему говорит.
– Как же он погиб? – спросил Плетнев.
Заикаясь от волнения, Штейнгель почти в точности передал рапорт капитан-лейтенанта Дальроя. Кончил и вспомнил: это случилось всего лишь несколько часов тому назад. А почему-то казалось, что это было бог знает как давно.
– Дежурный корабль принял катер за плывущую по течению мину, – задумчиво повторил Плетнев. – Это неплохая возможность. Надо будет попытаться. – И неожиданно рассмеялся: – Спасибо, любезный барон. А теперь расскажите нам всё, что знаете о планах мистера Блэра. Кажется, так зовут комфлота англичан?
Штейнгель вдруг вскочил на ноги:
– Отказываюсь! За кого вы меня принимаете? Хоть убейте, ни слова не скажу!
– Это было бы досадно, – совсем тихо проговорил Плетнев, и Штейнгель, чтобы не упасть, схватился за спинку кресла:
– Вы не имеете права угрожать. Я… я эстонский гражданин!
Та самая Эстония, которую он всегда искренне презирал, сейчас казалась ему единственным якорем спасения. Он был иностранным гражданином, и с ним следовало разговаривать полегче. Он даже придал решительное выражение своему лицу и выпрямил грудь, но это ему не помогло.
– Ну и напугали! – Плетнев покачал головой и наклонился вперед. – Слушайте, господин иностранец. Я еще не начал вам угрожать. Садитесь и рассказывайте!
И Штейнгель сел и рассказал.
17
Когда-то с этим самым бароном Штейнгелем он учился в одном классе, а потом вместе с ним служил на минной дивизии. Казалось, что они друзья или, по меньшей мере, приятели. А Семен Плетнев в те годы был совсем чужим, почти враждебным человеком.
Почему всё перевернулось? Почему во время допроса он целиком стоял на стороне Плетнева, а Штейнгель ему был форменным образом противен?
Говорят, за семь лет весь человеческий организм целиком обновляется. Все старые клетки полностью отмирают, и на их месте нарождаются новые. С виду человек всё тот же, а на самом деле совсем иной.
Похоже, что в теперешние времена это происходит значительно быстрее.
Каким страшно далеким стал надутый петух, трус барон Штейнгель! А Лобачевский? Неунывающий, великолепный Борис? Сколько лет подряд был самым лучшим другом, а теперь совсем отошел в сторону.
Кстати, куда он девался? Плетнев хотел потолковать с ним о минах, но нигде не мог его найти. Не иначе, как он затеял какое-нибудь очередное мальчишество. Пошел, что ли, к своей пациентке в деревню.
В каюте было даже жарче, чем обычно. Чтобы избавиться от комаров, иллюминатор пришлось закрыть, и теперь не хватало воздуха.
После всех треволнений прошедшего дня спать не хотелось. Следовало бы написать письмо брату Александру, но браться за перо – сил не было. И к тому же в обеих чернильницах высохли чернила.
Бахметьев встал из-за стола. Бориса непременно нужно было найти и представить по начальству. Но где его искать?
Искать его, однако, не пришлось. Дверь распахнулась, и в ней собственной персоной появился Борис Лобачевский.
– Привет тебе, приют невинный, – пропел он и, зацепившись за порог, упал. С трудом снова поднялся на ноги, для верности прислонился к шкафу и пояснил: – Это недоразумение. Идиотская конструкция дверей.
Галстук его был засунут в карман для часов и лицо перемазано бурой грязью.
– Я весел, как птичка, – и, скрестив руки, он, точно крыльями, помахал ладонями. – Может, ты думаешь, я пьян? Ничего подобного. Я даже могу сказать: три четверти четвертого. Видишь!
Бахметьев потемнел. Этого он от Бориса никак не ожидал. Это было просто свинство.
– Как ты мог напиться?
– Напиться? Фи! – Лобачевский сделал возмущенное лицо. – Я только поужинал с моим коллегой – лекарским помощником. Немножко спирити вини ректификати. Великая вещь – медицина. Да здравствует Гиппо… кажется, страт! – И, взмахнув рукой, снова чуть не упал.
Бахметьев схватил его за плечи и потащил к умывальнику:
– Лицо, вымой, скотина!
– Пусти! Безобразие! – Лобачевский упирался, но Бахметьев был сильнее. Всей тяжестью на него навалился, сунул его голову под кран и открыл воду.
– Пусти! Варвар! За что? – захлебываясь, жаловался Лобачевский. Всем телом бился, точно пойманная рыба, а потом внезапно обмяк и сел на корточки. Его начало рвать.
Тогда Бахметьев его отпустил, ушел из каюты и закрыл за собой дверь.
Над рекой стояла совершенная тишина. От воды поднимался легкий белый пар, и прозрачная луна висела на бесцветном небе. Сил нет, как всё это надоело. Уехать! Завтра же уехать! К черту, к дьяволу, куда угодно, только бы не видеть ни этой реки, ни этих людей!
Но это было настолько невозможно, что даже мечтать об этом не стоило. Нужно было держаться до самого конца, каков бы он ни был. А пока что – возвращаться в каюту и кончать с Борисом.
Теперь Лобачевский, совершенно мокрый, сидел на стуле и тяжело дышал:
– Что же ты со мной сделал? А?
Голос его уже звучал вполне нормально. Пожалуй, теперь можно было с ним поговорить всерьез.
Бахметьев раскрыл шкаф и достал свою новую тужурку:
– Переодевайся, Борис. Сейчас в штаб пойдем.
– Зачем в штаб? – запротестовал Лобачевский. – Я же спать хочу.
– Слушай, – и Бахметьев положил ему руку на плечо. – Идти надо. Завтра англичане атакуют. Это барон рассказал. Нужно срочно готовить мины.
Лобачевский, шатаясь, встал:
– Пойми же, я не могу! Нельзя, чтобы видели. Особенно Плетнев. Ведь из этого ужас что выйдет!
Пьянство на фронте немного лучше измены, а большевики – народ беспощадный, и Борис всё-таки был старым товарищем по корпусу, а крепче этого товарищества – нет.
Пять лет подряд рядом сидели в классе и рядом стояли в строю. Вместе воевали с начальством, вместе проделывали самые рискованные дела и, чтобы спасти свою жизнь, друг друга бы не выдали. Как же выдавать его теперь?
Но с другой стороны: как же быть с минами?
– Думаешь, я это от радости? – ослабевшим голосом продолжал Лобачевский. – Я растерялся. Совсем растерялся. Служить я согласен, но лезть в политику не желаю. А вот приходится. Понимаешь?
Бахметьев не ответил. Он всё еще не мог решить мучившего его вопроса, и Лобачевский снова заговорил:
– Малиничев был сволочью. Бежать к неприятелю я неспособен. Меня так не учили. Но оставаться здесь тоже невозможно. Совершенно невозможно… Сперва этот митинг, а потом еще привели барона. Может, он дурак и всё что хочешь, но ведь он нашего выпуска.
Бахметьев всё еще молчал.
– Я не знаю, куда мне идти, – почти шепотом сказал Лобачевский и еще тише повторил: – Я не знаю, куда мне идти.
– Идем в штаб, – наконец решил Бахметьев. – Ничего не попишешь, Борис. Идем, я буду вместе с тобой.
18
Чтобы мина заграждения образца восьмого года, не погружаясь в воду, стала опасной, нужно до сбрасывания замкнуть ее предохранитель. Но как тогда ее сбрасывать?
Чтобы она плыла, но вместе с тем не слишком высовывалась над поверхностью и не бросалась бы в глаза, к ней следует подвесить какой-нибудь груз. Но сколько дать этого груза, чтобы она всё-таки не утонула?
Плетнев на Лобачевского взглянул только один раз, а потом разговаривал, опустив глаза.
Бахметьев попросил разрешения остаться помочь. Он когда-то тоже был минером и интересовался всякими изобретениями. Плетнев сказал:
– Оставайся!
Лобачевский вспотел и выпил полграфина воды, но объема мины вычислить не смог. За него это проделал Бахметьев. Потом все втроем подсчитывали веса.
Наконец, тоже втроем, с флагманского корабля переправились на минную баржу номер два, подняли на ноги всех минеров и взялись за работу.
Кончили на рассвете. Приготовили восемь штук и передали их на «Мологу».
Так же не глядя, Плетнев распрощался, а Лобачевский сказал Бахметьеву:
– Теперь я всё сделаю. Понимаешь – всё!
В ту же ночь запоздавший из-за тумана флагманский врач отнял руку комиссару Ярошенке. Когда Бахметьев пришел к нему в каюту, Ярошенко был в сознании и улыбался, но говорить не мог.
В шесть тридцать было собрание всех командиров кораблей и разбор предстоящего боя. Закончилось оно в восемь двадцать, а ровно в девять началась атака противника.
Плетнев стоял рядом с Бахметьевым на мостике канонерской лодки «Командарм» и за всё время боя отдал не больше пяти приказаний, – ровно столько, сколько требовалось.
Конечно, снова налетела неприятельская авиация, однако на этот раз она держалась на большой высоте и никакого вреда не принесла. Потом появились тральщики, но красные канлодки отогнали их своим огнем.
– Не пора ли… – начал Бахметьев, и Плетнев, не дав ему договорить, кивнул головой.
По сигналу «Молога» вышла вперед и, пересекая реку, стала сбрасывать в воду большие черные шары.
Предохранители были замкнуты. В любой момент любой из этих шаров мог разорваться столбом пламени и дыма, в мелкие клочья разнести всю корму «Мологи» и всех, кто на ней стоял.
Бахметьев до боли стиснул пальцами бинокль. У самого ската, перевесившись за борт, стоял Борис Лобачевский. Он выполнял свое обещание.
И, выполнив его, сбросив все свои мины, снова прорезал строй канонерских лодок и ушел вверх по течению.
Только тогда появились вышедшие на поддержку своих тральщиков броненосные мониторы противника. Первый же их залп лег накрытием – высокими всплесками по обоим бортам «Командарма», а один из снарядов второго залпа ударил по крылу мостика и по дровам на палубе, но чудом не разорвался.
Третий залп мог бы решить судьбу боя, но этого третьего залпа не было. Головной монитор внезапно скрылся за огромным водяным столбом, и, когда столб опал, на поверхности остались только серые, оседавшие всё ниже и ниже надстройки.
– На заграждения, – сказал Бахметьев, и Плетнев снова кивнул головой.
Сразу же оба оставшихся противника повернули вниз, и на их место снова вышли тральщики.
Теперь отогнать их было труднее. Мониторы всё время поддерживали огонь, а сзади из-за косы стреляли еще какие-то корабли. От удачного попадания «Робеспьер» загорелся и, круто отвернув, столкнулся с «Беднотой». Потом на «Командарме» внезапно исчезла труба, и черные клубы дыма повалили прямо на мостик.
Но, когда ветром отнесло их в сторону, стало видно, что у противника вместо четырех тральщиков осталось только три. Скорее всего, это сделала одна из плывших по течению мин, потому что оставшиеся тральщики яростно стреляли по воде.
Мониторы уже скрылись за поворотом реки, и тральщики, всё еще стреляя, уходили полным ходом. Последний залп противника лег недолетом, и в ответ ему прогремели последние выстрелы красной флотилии. Дело было сделано.
– С победой! – сказал Бахметьев, и Плетнев в третий раз кивнул головой.
