Текст книги "Испанец (СИ)"

Автор книги: Константин Фрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– И как давно? – произнесла Марина. Грасиела удивилась ее выдержке и изумительно верному произношению, почти без акцента. В такой ситуации так безукоризненно держать себя в руках… Девушке захотелось прикрыться от холодного, изучающего взгляда Марины, потому что стало невероятно стыдно и за то, что она голая, и за свой идиотский спектакль. Но вместо этого она беспечнее встряхнула мокрыми волосами, притворяясь беспечной и бесстыжей.

– Недавно, – стойко вынеся взгляд Марины, ответила Грасиела. – Он звонил мне после того случая, с бассейном…

Марина недобро усмехаясь, все так же молча рассматривала Грасиелу, и по ее лицу было непонятно, верит она застигнутой в своем доме девушке или нет. Грасиеле почудилось, что Марина смеется над ней, издевательский смех притаился в уголках ее подрагивающих губ, и  у Грасиелы словно кровавая пелена упала на глаза.

– Ты зря смеешься, – жестко произнесла она. – Зря. Эду очень добрый и благородный; он на тебе женился из жалости. А любит он меня. Ты же знаешь, что это я тогда привезла эту сумасшедшую сюда, к этому дому? Знаешь, почему меня не тронули, не осудили? Потому что Эду просил. Я ехала к нему, а эта сумасшедшая напросилась со мной, только и всего. В полиции он сказал, что ко мне у вас нет претензий. Он меня защитил; и если б не эта ненормальная, Эду бы никогда не женился на тебе. Он пожалел тебя. Он думал, ты из-за него пострадала. А по-настоящему ему нужна только я! Ты ему не пара и никогда не была ровней. Думаешь,  о такой, как ты, он мечтал все эти годы, тебя ждал?!

Ее горячечная речь была похожа на истерику, а Марина все так же молча стояла и слушала ее, глядя холодными спокойными глазами. Затем, так же неспешно, она вытащила телефон и набрала номер Эду. От страха Грасиела даже присела на подлокотник кресла, чувствуя, как у нее ноги трясутся. Эду велел ей не приближаться к Марине; просто бросил одну фразу – «не подходи к ней!» – и ушел, не оборачиваясь и не говоря больше ни слова.

Страшно даже представить, что он сделает, когда узнает…

– Эду, – через некоторое время произнесла Марина, услышав в трубке ответ. – Мне позвонила Люсинда. Да, жена Диего. Эду, она сказала, что у нас в доме кто-то есть, какая-то девушка.

Грасиела даже похолодела, услышав приглушенный голос Эду.

– Ты уже там?! Зачем ты туда поехала? – обеспокоенно спрашивал он. – Мне они тоже звонили, я сейчас буду там, буквально через пару минут! Не ходи туда, Марина! Мало ли, что это за девица. Может, воровка! Не ходи туда одна!

– Это не воровка, Эду, – тихо ответила Марина. – Она ничего не взяла тут. Это Грасиела.

– Что? – закричал Эду. – Грасиела?! Марина, уйди оттуда! Ты знаешь, что это она привезла Веронику?! Ты знаешь…

– Знаю, – все так же спокойно ответила Марина. Казалось, даже голос у нее умер, стал тусклым и тихим. – Она сказала мне. Она сказала, что ехала к тебе, Эду.

– Марина, но это же бред! Подумай, как она могла ехать ко мне, если мы с тобой жили?!

– У нее ключи, Эду. Свои ключи.  Замок не сломан. Она открыла своими ключами дверь, она приняла ванную, и постель разобрана, –  так же тихо и безжизненно ответила Марина. – Она разгуливает голой по дому. По твоему дому, Эду. Куда ты не приглашал кого  попало, ты сам говорил. Значит, она что-то для тебя значит.

– Марина!..

– Не нужно оправдываться, Эду. В самом деле. Я благодарна тебе за все, что ты мне дал, но мне не нужна твоя жалость.

– Что ты несешь, Марина?!

– Я ее не приму.

Эду кричал что-то еще, но Марина дала отбой и положила телефон в карман.

Она все так же спокойно глянула в глаза испуганной этим мертвенным покоем Грасиеле и чуть улыбнулась нехорошей, жуткой улыбкой.

 – Наслаждайся, – бросила Марина небрежно. – Желаю счастья в личной жизни.

Затем она повернулась и двинулась к выходу. Вышла, аккуратно прикрыв за собой двери.

Тишина.

Только когда Марина вышла, Грасиела смогла перевести дух. Адреналин, обжигающий ей нервы, схлынул, девушка, с силой  потерев лицо, услышала звуки города, доносящиеся из распахнутого окна, и стук собственного сердца, готового вырваться из груди.

А затем новая волна адреналина, нахлынувшая на нее, обожгла разум – Эду сейчас здесь  появится! Эду едет сюда! Бежать, бежать прочь скорее, спрятаться и все отрицать, сказать, что это взбалмошная жена Эду все придумала! Мало ли, что у нее случилось с головой после удара!

Грасиела заметалась по квартире, отыскивая свои вещи, прижимая к груди джинсы, мятую блузку. Ее волосы висели сосульками, хлестали ее по щекам, она то и дело отбрасывала их с лица, лихорадочно переворачивая постель и отыскивая трусики, и в этой суете и панике она не заметила, как вошел Эду.

За его спиной мелькали чьи-то любопытные лица, и Грасиела, обернувшись и заметив его, растерянно стоящего на пороге, заверещала, от испуга уронив ворох своей одежды и оставшись совершенно голой перед целой толпой зевак.

От ярости Эду даже говорить не мог. Глядя, как сгорающая со стыда девушка стаскивает с его постели простыню и заворачивается в нее, он молча стоял, как вкопанный, глотая слова, рвущиеся из его души, и ярость душила его.

– Что ты тут делаешь? – произнес Эду, наконец, грозно двинувшись к Грасиеле. Та, глядя в его лицо, налитое темной кровью, в его глаза, ставшие совершенно безумными, завизжала еще громче, неловко выставив руку вперед, защищаясь ею от страшного Эду, и едва не уронив свою простыню.

– Эду, не трогай меня! – вопила она. – Я ничего не взяла, смотри – в моей сумке ничего нет! Я ничего не украла!

– Что ты наговорила Марине?! – проорал Эду, теряя самообладание. – Что ты, черт тебя разорви, наговорила моей беременной жене?!

– Эду, – захлебываясь соплями и слезами, верещала Грасиела, икая от страха и от слез, – Эду! Эду! Я не хотела! Я нечаянно!

– Избалованная девчонка! – зверем взревел Эду, налетая на Грасиелу и рывком стаскивая с нее простыню. –  Дрянь! Проститутка!

Со всего размаха он влупил как следует по тощей жопке Грасиелы, оставив на коже ослепительно-алое пятно, и Грасиела, засучив ногами от боли, едва не обмочившись, выгнулась дугой, прикрывая побитую задницу руками.

– Пошла вон из моего дома, шлюха! – орал Эду, огрев Грасиелу по задницу еще раз.

Ее вещи – белье, одежду, – он всей кучей выкинул в окно,  а саму ее за руку вытащил вон из квартиры и вышвырнул на лестничную площадку, порядком напугав своей яростью даже соседей.

Вслед за Грасиелой он хотел вышвырнуть и ее сумку, но уронил, и по всему полу рассыпались всякие женские мелочи, помада, духи – и ключи, которые Эду не смог бы спутать ни с каким другими.

Словно ядовитую змею, он поднял их, поднес к глазам. Без сомнения, это были ключи Марины. Те самые, что потерялись после нападения на нее.

– Откуда ты их взяла?! – прорычал Эду, едва не топая ногами от ярости. – Ты украла их, когда Вероника напала на Марину!? Ты их тогда украла?! Вы с Вероникой были заодно!? Отвечай!

– Эду-у! – выла голая девица, приседая и извиваясь, прикрываясь руками, размазывая по лицу сопли и слезы. – Прости меня, Эду-у-у! Не говори отцу, иначе он меня просто убьет, просто убьет!

– За свои поступки тебе лучше оказаться в тюрьме, – стиснув в руках ключи, тяжелым голосом произнес Эду. – Не то я тебя убью.

****

Из-за возни с Грасиелой Эду приехал в аэропорт только к вечеру.

Он узнавал – рейс до Москвы был, и Эду почти успевал. Почти…

Он звонил много раз Марине, но она не отвечала. Не хотела отвечать. Не хотела слышать оправдания и ложь. И от этого Эду стонал, словно в сердце ему воткнули тот самый эсток, и молодой человек делает теперь последние свои шаги, умирая.

«Марина, как ты можешь считать меня предателем?! Как ты можешь думать, что я такой же, как все, кто причинял тебе боль?! Как ты могла все бросить и уехать в никуда, прочь от того, что у нас начиналось – от любви, от семьи, от понимания и доверия?! Как ты могла поверить этой дряни!?»

Эду закрывал глаза и потирал виски, поспешно шагая к стойке регистрации.

– Сеньорита, сеньора де Авалос?..

– Прошла регистрацию и ушла на посадку, сеньор.

– Сеньорита, мне нужно ее вернуть. Мне нужно сказать ей пару слов!

– Невозможно, сеньор. Туда нельзя без билета, сеньор.

– Ради бога, это моя жена!

– Сеньор, успокойтесь, или я вызову полицию.

У эскалатора мелькнуло знакомое платье, Эду рассмотрел даже неловко остриженные волосы, о которых Марина в спешке позабыла и не прикрыла их длинными локонами.

– Марина! – заорал Эду, рванув вперед. Крепкие руки схватили его, едва справившись с его порывом, оттащили прочь, а он все кричал:

– Марина, не улетай! Не совершай этой ошибки, Марина! Марина!

На глаза его наворачивались слезы, он задыхался от боли. Казалось, сердце его останавливалось, пронзенное жестокой рукой, но Эду до последнего всматривался в тонкий поникший силуэт. Удивленные люди оборачивались, смотрела на Эду, которого две полицейских оттаскивали от ограждения, а Марина даже не обернулась. Еще миг – и она исчезла, ушла в Москву, в серую неприветливую весну, в ту жизнь,  о которой Эду ничего не знал…

Глава 18. Московский холод

Московский аэропорт встретил Марину непривычным холодом, мелким дождиком и резким ветром, в котором она захлебнулась, изумляясь тому, как, оказывается, холодно бывает на свете.

Холодно и тоскливо.

Марина с отстраненным удивлением смотрела на тополя, на чахлую зелень, на серые лужи, и ей казалось, что она вернулась в реальную жизнь из сказки, пёстрой, прекрасной и нереальной, от которой у Марины на память осталось лишь яркое платье, пропахшее цветущими апельсинами.

Встречала ее неугомонная Анька, которая сейчас была непривычно тиха и обескуражена, сбита с толку внезапным возвращением и мертвенным покоем подруги. Марина не проронила ни слезинки, не произнесла ни слова жалобы, не сказала, что произошло, и, по-видимому, не собиралась. Так ведут себя люди, у которых большое горе, и которым слова утешения не помогут.

– Мариш, да что произошло? – спросила, наконец, Анька, усадив подругу в такси. – Вы рассорились, что ли? Как Эду отпустил тебя одну? Что вообще происходит?

Марина, глядя на серые улицы родного города, проплывающие за мокрым стеклом, безразлично пожала плечами.

– У него другая, – ответила она тихо и спокойно.

– Вот кобель импортный! – ругнулась Анька, ободренная ответом подруги. Хоть слово удалось выжать из крепко сжатых губ! – Но как же так?! Не верю! Быть не может! Он же молился на тебя! Ты, поди, чего-нибудь поняла не так? Ошиблась? Это ж Эду, красавчик. У него поклонниц половина Севильи. Она, поди, наврала тебе, эта «другая», эта лошадь андалузская!

Марина криво усмехнулась, чуть кивнула головой. По щеке ее скользнула быстрая слеза – первая за все время, – губы задрожали, с лица исчезла неживая маска, и Марина разрыдалась, громко и отчаянно, в голос, отирая мокрые щеки и отчаянно мотая головой – нет, нет, не ошиблась!

– Я ее видела, – выкрикнула она в истерике, и Анька заботливо подсунула ей платок. – Она сказала, что Эду на мне женится из жалости…  из-за ребенка… и я ему не пара, какая-то нищебродка…

– А она пара, корова испанская, – язвительно заметила Анька. – Не прочь повращаться на его… гхм… чем он там коров всяких убивает. Мало ли, чего она тебе наговорила. Всех идиоток слушать – уши отвалятся!

– Она голая по нашему дому ходила, – ответила Марина шепотом, заливаясь слезами. – Понимаешь? Я бы не поверила ей, но она в нашем доме!.. Эду говорил что это место для него святое, а она там… в нашей постели…

– Ой, в вашей постели, – хладнокровно ответила Анька. – Вот и выкинула б ее трусишки на улицу. И саму ее тоже. А Эду леща хорошего.

– Нет, Ань, – мгновенно успокоившись, произнесла Марина. Глаза ее высохли, стали холодны и пусты. – Я очень люблю его. Очень. Но даже ему я с собой так поступать не позволю. Вот именно ему – нет. С ним я хотела быть счастлива. Без оговорок и без «но». Без уступок и без жалких оправданий. Без вранья. Если это невозможно, то нет. Я не потерплю его любовниц. Нет. В моей памяти он будет только мой.

– Вот и разогнала бы его кобылок, – назидательно и язвительно сказала Анька.

– Нет, нет, – ответила Марина, и Анька фыркнула.

– Вот ты упрямая! Вот намучается с тобой Эду! Это ему не испанская сеньорита, это наша русская баба! Быка на скаку остановит…

– Не намучается, – почти зло прервала ее Марина. – Все кончено.

– Сама-то в это веришь? – несмешливо поинтересовалась Анька, на всякий случай отодвигаясь от Марины.

– Верю, – дерзко ответила Марина, отворачиваясь от подруги и снова глядя в запотевшее стекло. – Он не знает ничего обо мне, ничего. И даже где меня искать не знает. Все. Поиграли, и хватит.

– Да, да, да, – рассеянно ответила Анька. – Ты на работу-то вернешься? Папа говорит – он тебя возьмет обратно. Им толмач нужен. Ты как?

Было совершенно ясно, что Анька плешь съела отцу, клянча его взять обратно на работу блудную дочь фирмы, и Марина это понимала. И была благодарна подруге, которая действительно поддерживала ее всем, чем могла.

– Конечно, вернусь, – мягко ответила она. – Конечно! Мне теперь работа очень нужна. Спасибо, Ань.

Она накрыла своей ладонью ладонь подруги, легко пожала ее, и Анька сердито стрельнула глазами на Марину.

– А ребеночек чего? – буркнула она. – Без отца?

Марина поспешно руку убрала, снова зябко повела плечами.

– Растут же дети без отцов, – беспечно ответила она, но голос ее предательски дрогнул.

– Ага, – ядовито заметила Анька. – Де Авалос безотцовщина! Классно придумала.

Марина не ответила; и Анька тоже смолчала, понимая, что подругу не переубедить.

– Вот черт, – буркнула она через некоторое время. – Барсучиха твоя шагает. Вон, вон косолапит. Нас увидела, чуть голову не свернула. Сейчас обрывать тебе телефон будет, дверь жопой вынесет… Может, ко мне поедем? А, Марин?

– Нет, – ответила Марина тихо. – Домой. Мне нужно поспать и побыть одной.

***

Дома Марина пролежала без движения почти сутки. Просто отвернулась к стене, закрыла глаза и устало выдохнула, сжимаясь в комочек. Уютное тепло окутало ее, где-то тихо тикали часы, и Марина сквозь полудрему слышала бабушкин голос, что-то рассказывающий, утешающий.

«Ничего, ничего, –  ворковала она, и Марине снилось, что ее поглаживают по волосам. – Все будет хорошо. Ничего».

И Марина без сил проваливалась в дрему еще глубже, засыпая свое горе.

Сквозь сон она слышала телефонные звонки, стук в дверь, но не могла открыть глаз и ответить.

«Это все равно не Анька, – сонно думала Марина, – она же знает, что я только прилетела и мне нужно отдохнуть. А все остальные могут подождать…» Скоро раздражающие трели смолкли, снова стало тихо и тепло, уютно, спокойно.

Утро было тихим, холодным и светлым. Вместо серого нудного дождя вдруг посыпалась мелкая снежная крупа. Марина, размешивая ложечкой горячий чай в стакане – в кухонном шкафчике завалялась пачка с пакетиками, – из окна  смотрела на поникшую от холода нежную зелень, на белесый скверик, задумчиво размышляла о том, что в Севилье сейчас очень тепло.

На диване, под пледом, завозился телефон. Марина поморщилась – ей не хотелось ни с кем говорить, – но все же глянула, кто звонит. На экране значилось «Жирная барсучиха», и Марина сбросила вызов, не сообразив, кто это назван таким экстравагантным именем.

Среди пропущенных было много звонков от Игоря – вот кто ей вчера не давал спокойно отдохнуть. Снова барсучиха… Телефон снова завозился в руках девушки, и Марина безжалостно занесла названивающее животное в черный список.

Следующей позвонившей была Анька, и даже с ней Марина говорить не хотела. Но не ответить она не могла – это было бы свинством по отношению к подруге, которая сделала для нее так много.

– Привет, Ань, – Марина сама удивилась тому, как тихо звучит ее голос. – Что ты хотела?

Анька, явно замерзшая, шмыгала носом, но даже по телефону, казалось, ее неуемная энергия бьет ключом.

– Маринка, – командирским тоном выкрикнула она, пыхтя так, словно бежала по улице со всех ног. – В окно выгляни!

–  Я смотрю, – меланхолично ответила Марина.

– Да в другое, черт! На кухню иди и посмотри в окно! – казалось, Аньку  распирает от восторга. Она замолкла на секунду, и Марина услышала резкие звуки  горна, словно Анька неумело пыталась изобразить какую-то мелодию, надувая щеки и дудя в трубу.

– Что ты придумала? – спросила Марина. Губы ее против ее воли расползлись в улыбке, когда она услышала эту импровизированную музыку. – Где ты взяла эту дудку?

– Это горн! – гордо ответила Анька. – Ну, смотришь?

Марина подошла к окну и отдернула занавеску.

Внизу, ежась в слишком тонком кашемировом пальто от непривычного холода, на белесом от колкой снежной крупы асфальте, стоял Эду – и неугомонная Анька рядом с ним, дудя в свой блестящий горн.

Марина вскрикнула и заплакала, зажимая рукой рот, чтобы там, на другом конце, ее слез не услышали, но Анька была неумолима.

– Не реви, – весело скомандовала она. – Мы сейчас тебе серенаду петь будем!

И она снова призывно продудела, надувая щеки.

Эду молча смотрел наверх, в окно, за тонкую занавесь, за которой пряталась Марина. Анька толкала его в бок и кривлялась, принуждая петь, а он просто смотрел и молчал, не в силах вымолвить ни слова, или просто не находя нужных и подходящих, чтобы высказать свои чувства, переполняющие его сейчас. И Марина, давясь слезами, тоже молчала, слушая вопли Анькиной трубы в трубке и глядя на Эду, осунувшегося, побледневшего и непривычно тихого.

– Как он нашел?.. – только и смогла произнести Марина.

– Инстаграм на что? – ответила грубая Анька. – Я тебя сдала с потрохами. Ну, пустишь мужа домой? Смотри, он уже замерз как собака. Еще немного, и склеит ласты, или от холода, или очумев от нашей российской действительности. Впрочем, нет, не пускай. Я его себе заберу, раз тебе не нужен. Мне он подходит.

Эду все так же молча смотрел наверх. Ему было очень холодно, он заметно дрожал, сунув руки в карманы светлого пальто, но, казалось, он намерен стоять тут целый век – или до тех пор, пока не пустят.

– Пусть… пусть поднимется, – прошептала Марина, чувствуя, что снова ходит с ума от взгляда его темных глаз. – Да, ты права. Нам нужно поговорить.

– Да ладна?! – притворно удивилась грубая Анька, но дернула Эду за рукав и указала ему на двери подъезда.

Не помня себя, Марина бросилась в коридор, к дверям, распахнула их и выскочила на лестничную площадку. Те несколько мгновений, пока Эду поднимался по лестнице, показались Марине целой вечностью, а когда он поднялся и нерешительно замер перед девушкой, дрожа от холода, Марина поняла, что пропала. Она смотрела на Эду и понимала, что сейчас простит ему все, что угодно, даже если он признается в измене и скажет сакраментальное «этого больше не повторится».

«Господи, отчего ж я дура такая!» – мысленно кляла себя Марина, плача и целуя его замерзшую ладонь, которой Эду гладил ее раскрасневшуюся щеку, растворяясь в этой немудреной ласке и понимая, что именно этот человек для нее самый родной, самый близкий и дорогой, и без него просто не жить.

– Какой чудовищный холод, – дрожащим голосом произнес он. – Просто холодный ад. Не удивительно, что сердце у тебя ледяное, – в его голосе послышался упрек, и Марина, всхлипывая, стыдливо опустила глаза. – Но что это? Неужто ты плачешь, жестокая Doncella de nieve,  или это твое сердце тает?

Он ласково отер ее мокрую щеку, и Марина сама не заметила, как уже обнимала его за шею, прижавшись к его груди.

– Почему ты уехала? – спросил Эду, поглаживая ее вздрагивающую спину, вслушиваясь в ее рыдания. – Почему ты не поговорила со мной, почему не дала мне сказать ни слова в свое оправдание?

– Она… она там… – всхлипывала Марина. Ей никак не удавалось связать несколько испанских слов во внятное предложение, но Эду понял ее. Из кармана своего пальто он вынул ключи – те самые, – и, отстранив от себя плачущую девушку, многозначительно покачал ими у ее зареванного лица.

– Ты узнаешь эти ключи? – спросил он. – Ими она открыла дверь.

– Мои! – удивленно всхлипнула Марина.

– Конечно, твои, – мягко ответил Эду, вкладывая ключи в ладонь Марины и сжимая ее пальцы на металле. – Грасиела же была вместе с Вероникой… тогда. Она их взяла. Ну?

– Ой, Эду… Мне так стыдно…

– Doncella de nieve, почему ты не веришь мне? – с горечью спросил Эду, поглаживая ее вздрагивающие плечи и заглядывая в ее глаза. – Я ведь так люблю тебя. Я очень люблю тебя. И сюда я прилетел, чтобы вернуть тебя домой. В наш с тобой дом. В нашу жизнь. И тебе от меня не спрятаться, не убежать. Я полечу за тобой даже на Северный полюс. Скажи, если б у меня была другая, я бы стал тебя возвращать?

Марине казалось, что Эду должен быть зол; она ожидала от него сердитых упреков и брани, а не этой щемящей горькой нежности, не признания в боли и тоске. Муж целовал, целовал волосы Марины, стискивал ее до боли, словно пытаясь вытряхнуть лед, ранящий его, из ее души, прижимался лицом к ее тонкой шее, напиваясь любимым запахом, и Марина не верила, что в разлуке прошло чуть больше пары суток. Эду словно год ее не видел, словно тоска измучила, измотала его, вытянула все силы.

– Нет, – всхлипнула Марина. – Нет… ты не поехал бы за мной, если б было так…

Она снова приникла к Эду, обняла его, обвила его плечи руками.

– Так почему ты поступила… так?

– Эду, – выдохнула Марина растворяясь в счастье и покое, которые ее муж привез с собой. – Ты просто не представляешь, как я боюсь! Я очень боюсь быть обманутой снова и снова. Я боюсь вместо любви получить боль. Очень боюсь. Мои близкие люди всегда меня предавали. Всегда. Мне кажется, я умру, если вдруг… новое предательство. Я трусиха, Эду.

– Поэтому ты решила предать первая? Ай-ай… Глупая Марина, – сварливо произнес Эду. – Приедем домой, и я тебя как следует нашлепаю. Как непослушную маленькую девочку.

– Я это заслужила, – прошептала Марина, чувствуя себя абсолютно и бесповоротно счастливой.

– И придется мне быть храбрым за нас двоих?

В этот момент внизу с треском и грохотом раскрылась дверь, и Анькин горн с грохотом полетел по лестнице.

– Атас! – орала Анька, явно кого-то изо всех сил сдерживая. – Барсучиха!

Суровое сопение и яростная возня, последовавшие вслед за этим, говорили о нешуточной схватке, и Эду с удивлением глянул вниз, пытаясь понять, что происходит.

– Барсучиха-а-а! – выла поверженная и побежденная Анька внизу, и Марина поняла, что происходит.

– Мама? – с удивлением переспросила она, когда яростный клубок, словно состоящий из пестрых тряпок, вкатился на нижнюю площадку, и взлохмаченная женщина, яростно отпыхиваясь, откидывая с лица растрепанные волосы, остановилась перевести дух. Ах, так вот кто эта таинственная барсучиха, так настойчиво названивающая все утро…

– Это кто? – потрясенный до глубины души бойцовской стойкой раскрасневшейся от драки злобной женщины, спросил Эду. Казалось, даже им овладела робость при виде этой разъяренной женщины.

– Это моя мама, – ответила Марина, смутившись.

– О-о, – протянул Эду понимающе. – Эта сеньора очень… грозная.

Меж тем Елена Петровна была настроена не так деликатно, как Эду. Ее глаза полыхали яростью, вцепившиеся в перила руки тряслись.

– Вот вы где, – задушенным голосом произнесла она. – Голубки…

– Они женаты! – орала снизу Анька, не осмеливаясь больше подойти близко к разъяренной Елене Петровне. – Чего вы лезете к нормальным людям со своими долбанутыми тараканами!?

Но та игнорировала вопли побежденной.

– Марина, что происходит? – прокурорским тоном выпалила мать. – Ты почему не отвечаешь мне на звонки? Что это за цирк ты устроила?! Что значит – вышла замуж? Почему я узнаю об этом последняя? То есть, ты считаешь, что можно вот так запросто отмахнуться от меня, от отца?! Мы что, никто для тебя, пустое место?! Ну, спасибо тебе дочка! Дождались! Воспитали! Отблагодарила! – на красном недобром лице Елены Петровны красноречиво выписалась злобная издевательская радость, и у Эду от удивления брови поползли вверх, словно он видит самое необычное явление в своей жизни.

– Что она говорит? – настороженно спросил он у Марины, как завороженный глядя на полыхающую от гнева тещу. – Я готов поспорить, что она не спрашивает моего имени. А должна была бы как минимум хоть познакомиться.

– Она сердится, – стыдливо прошептала Марина, – что мы не пригласили ее на свадьбу.

– Кажется, это было верным решением, – заметил Эду. – Эта сеньора внушает мне страх. Я в жизни своей никого так не боялся.

– Так и должно быть, – машинально ответила Марина. – Это же твоя теща.

Меж тем гнев Елены Петровны входил в терминальную стадию.

– Когда он тебя обдерет, как липку, этот испанский альфонс, – злобно и радостно продолжила она свою тираду, – ты даже не смей ко мне приползать за помощью! Даже не думай! Взрослая же? Значит, учись отвечать за свои поступки! О маме, о папе подумала, когда выскакивала замуж? Нет. Мама, папа не нужны были. Вот и на нас не рассчитывай!

– Мама, прекрати этот балаган! – не вытерпев, прикрикнула Марина. – Зачем ты пришла? Оскорблять меня?

– Ох ты посмотри, – с хохотом всплеснула руками Елена Петровна. – Она оскорбилась! После своих выходок – оскорбилась она!

– Каких выходок, мама?!

– Да нам с отцом людям в глаза смотреть стыдно! – гаркнула Елена Петровна так, что Эду вздрогнул. – Все на нас пальцами показывают, говорят – собственная дочь на свадьбу не позвала!

– Потому и не позвала, – заводясь, закричала Марина, – что ты ведешь себя как…

– Как?! – радостно подхватила Елена Петровна, оживляясь. Скандал грозил перерасти в грандиозный бой.

Но Марина не хотела больше выяснят отношения. Она сорвалась с места и в мгновение ока оказалась рядом с матерью, подхватила ее под руку.

– Увиделись – и до свидания, – пыхтела она сквозь зубы, увлекая изумленную женщину  вниз по лестнице. – Барсучиха…

Елена Петровна пыталась сопротивляться, но в Марину словно бес вселился. Она подхватила брошенный Анькой горн и протрубила матери прямо в лицо, не соображая, что делает.

– Что, – пискнула было Елена Петровна, но разъяренная Марина трубила и трубила, пока женщина, махнув рукой в досаде, не ретировалась. Только тогда Марина прекратила трубить и перевела дух. У стены замерла потрясенная до глубины души Анька.

– Это была славная охота, маленький брат, – вымолвила, наконец, она. – А теперь беги, лови Эду, пока он от тебя не сбежал.